Лю Яо. Возрождение клана Фуяо. Том 1. Полет птицы Пэн

– Плохо дело, сейчас пойдет дождь!

С этими словами он вскочил на ноги. Одной рукой закинув на плечо их вещи, другой он схватил Чэн Цяня. Перебирая своими тонкими тростниковыми ногами, будто фазан с длинной шеей, он торопливо засеменил прочь.

К несчастью, ливень начался слишком быстро, и даже длинношеему фазану было не избежать превращения в мокрую курицу.

Стянув с себя отсыревшую накидку, Мучунь накрыл ею мальчика. Все лучше, чем ничего.

– Ох какой сильный ливень! Ах, где же нам спрятаться? – восклицал старик на бегу.

Чэн Цяню и раньше доводилось передвигаться не на своих двоих, но еще никогда его средство передвижения не было таким разговорчивым.

Звуки ветра, дождя и грома смешались с болтовней учителя. Под накинутым на голову одеянием Чэн Цянь почти ничего не видел, но чувствовал неописуемый аромат дерева.

Одной рукой учитель прижимал его к груди, а другой закрывал голову. Старик был слишком тощий – кожа да кости, и приятного в таком положении было мало, но Чэн Цянь понимал, что это искреннее проявление заботы. В какой-то момент мальчику даже захотелось сблизиться с учителем, несмотря на то что всего мгновение назад этот старый фазан громко болтал и дурил ему голову.

Закутанный в накидку Мучуня, Чэн Цянь робко поглядывал сквозь прорехи в ткани на насквозь промокшего старика. Впервые в жизни ему нравилось, что с ним обращаются как с ребенком. Подумав, он все же признал в этом ненадежном человеке своего наставника. Чэн Цянь решил простить его, даже если старый даос все это время морочил ему голову.

Так, в объятиях своего тощего наставника, Чэн Цянь прибыл в полуразрушенный храм.

Массовые гонения, начавшиеся во времена правления покойного императора, очистили мир от множества нелегальных кланов, но некоторые храмы уцелели и превратились в ночлежки для бездомных и нищих, а также в неплохие стоянки для решивших отдохнуть путешественников.

Высунув голову из-под накидки Мучуня, Чэн Цянь сразу же увидел храмовую статую. Вид статуи поразил его: у нее было круглое лицо, но совершенно отсутствовала шея, на щеках алел румянец, волосы были собраны в два тугих пучка, а свирепый рот растянут в жуткой улыбке, демонстрировавшей неровные зубы.

Учитель тоже это увидел. Он поспешил закрыть Чэн Цяню глаза рукой и разразился яростной критикой:

– Персиковая накидка! Зеленый халат! Какую наглость нужно иметь, чтобы наслаждаться настолько непристойным творением?! Безобразие!

Из-за юного возраста и недостатка знаний Чэн Цянь был немало ошеломлен и смущен его речами.

– Идущий по пути самосовершенствования должен очистить свой дух, укротить желания и оставаться благоразумным в своих словах и поступках. Как можно поклоняться тому, что выглядит как оперный актер! Позор! – строго сказал Мучунь.

Он даже знал слово «позор»… Чэн Цянь был впечатлен.

В этот самый момент из задней части храма донесся запах мяса, прервав искреннюю тираду учителя. Мучунь невольно сглотнул и окончательно потерял мысль. В растерянности старик обогнул статую и увидел нищего. На вид он был всего на год или два старше Чэн Цяня.

Оказалось, мальчишка каким-то образом умудрился выкопать здесь яму и теперь готовил в ней курицу нищего[22]. Он разбил запекшуюся грязь, в которой обвалял птицу, и весь храм наполнился ароматом еды.

Мучунь снова сглотнул.

Его худощавость доставляла определенные неудобства. Например, когда ему хотелось есть, скрывать свои инстинкты оказывалось очень непросто – его выдавала тонкая вытянутая шея.

Мучунь чжэньжэнь поставил Чэн Цяня на землю, а затем показал своему маленькому ученику, что значит «заклинатели должны быть благоразумны в своих словах и поступках».

Сначала он отер воду с лица и улыбнулся, как настоящий бессмертный. После чего неторопливо и грациозно подошел к нищему и в присутствии Чэн Цяня начал длинную манящую речь. Он набросал образ клана за морем, где люди носили золотые и серебряные украшения, не беспокоясь о еде и одежде. Невероятно, но это сработало! Его красивые слова пробудили интерес маленького нищего.

Столкнувшись с еще, по сути, ребенком, Мучунь продолжал говорить ласково и с жаром:

– Насколько я вижу, ты благословлен великими дарами. Однажды ты можешь взмыть в небо и нырнуть глубоко в море, в жизни тебе уготовано великое счастье. Мальчик, как тебя зовут?

Чэн Цянь чувствовал, что его слова звучат странно знакомо.

Хотя маленький нищий и обзавелся хитростью с тех пор, как начал бродяжничать, но в конце концов из-за юных лет заманить его оказалось легко.

Шмыгнув сопливым носом, он невинно ответил:

– Сяоху[23]. А фамилию я не знаю.

– Ну, тогда, беря тебя под свое учительское крыло, я даю тебе свою фамилию: Хань, – поглаживая усы, ответил Мучунь, очень естественно и ненавязчиво определив их отношения в качестве учителя и ученика. – Что касается взрослого имени… Как насчет «Юань»? Всего один символ.

Хань Юань. Звучало в точности как «страдающий от несправедливости»[24]… Это было действительно подходящее имя.

Мучунь, должно быть, очень проголодался при виде хорошо пропеченной курицы нищего, поэтому не стал утруждать себя долгими размышлениями.

Глава 3

Спокойный, словно столб, и подвижный, словно мартышка

Чэн Цянь стал учеником Мучуня раньше, чем Хань Юань, поэтому Хань Юань теперь считался его четвертым шиди[25], даже несмотря на то что был немногим старше. Чэн Цянь же пробыл «последним учеником» всего несколько дней, прежде чем стал шисюном[26]. Похоже, двери клана Фуяо всегда были нараспашку.

Что до курицы нищего… Конечно же, большая ее часть попала в желудок учителя.

Однако даже она не смогла заткнуть Мучуня.

– Откуда взялась эта птица? – спросил он, жуя. Похоже, привычка читать проповеди не оставляла старика ни на миг.

Хань Юань обладал умелым языком. Мальчишка сунул в рот кусок курицы, несколько раз надул щеки и немного пожевал хрящ, оставив лишь чистую и гладкую куриную кость.

Тьфу! Хань Юань грубо выплюнул остатки и ответил:

– Я украл ее в деревне. В той, что дальше по дороге.

Верно Конфуций говорил: «Ешь с закрытым ртом, лежи молча»[27].

Курица нищего, безусловно, маняще пахла. Чэн Цянь колебался, взять ли ему голень, как его учитель, но вдруг услышал их разговор. Узнав подробности, он решительно отдернул руку и принялся молча грызть твердые, как камень, лепешки.

Как могла быть вкусной курица, приготовленная таким бесстыдным человеком, как Хань Юань?

Дао сердца и принципы Чэн Цяня, несмотря на его юный возраст, оказались тверже, чем у бездарного учителя.

Зато Мучунь чжэньжэню ответ Хань Юаня аппетит совсем не испортил. Он прожевал половину и, покачав головой, сказал:

– Берут, не спрашивая, только воры. Как совершенствующиеся вроде нас могут заниматься воровством? Это неправильно! Не делай так больше!

Хань Юань пробормотал:

– Да…

Маленький нищий ничего не знал о манерах, поэтому не осмелился возразить.

«Воровство запрещено, а мошенничество, вероятно, дозволено», – саркастично подумал Чэн Цянь, но тут же вспомнил терпимость, с которой отнесся к своему учителю во время ливня. Ему оставалось лишь мрачно вздохнуть: «Так тому и быть».

У четвертого шиди был маленький нос и немного выступающий вперед подбородок, а крошечные глазки скользко блестели, что совершенно не добавляло мальчику привлекательности.

Хань Юань не понравился Чэн Цяню с первого взгляда. Мало того, что он оказался некрасив, так еще и присвоил себе статус шиди. Чэн Цянь недолюбливал все, что было связано с ролями младших и старших братьев[28], но он похоронил свою неприязнь глубоко в сердце, притворившись дружелюбным и приветливым, спрятав истинный враждебный настрой.

В семье Чэн Цяня новая одежда доставалась только старшему брату, а сладкая молочная каша – младшему. Одним словом, хорошие вещи никогда не попадали ему в руки. Зато мальчику часто приходилось выполнять работу по дому.

Чэн Цянь с детства не отличался великодушным характером, но обладал негодующей душой. С другой стороны, он также помнил слова старого туншэна: «Отец должен быть добрым, сын – послушным, а хорошие братья – проявлять любовь и уважение». Поэтому он часто чувствовал, что его обида бессмысленна.

Справляться со всем этим по-настоящему безропотно Чэн Цянь не мог – он пока не научился держать эмоции в узде, а потому лишь притворялся, что ему не на что жаловаться. И даже сейчас, вступив в клан, он продолжал делать то же самое.

Теперь, когда наставник, противореча себе, открыл двери клана для еще одного новичка, у Чэн Цяня не было другого выбора, кроме как смириться и попытаться стать достойным шисюном.

В пути, если у учителя появлялось какое-то поручение, Чэн Цянь, будучи шисюном, тут же бежал его выполнять; на привалах он позволял учителю первому насладиться едой, шиди – второму, а сам ел последним. Это было нелегко, и Чэн Цяню приходилось контролировать себя, чтобы не разрушить образ, воплощающий пять добродетелей[29].

Мальчик часто предъявлял к себе чрезмерные требования. Его отец провел в бедности и несчастье всю жизнь. Он был грубым и раздражительным человеком, который к тому же грубо обращался с сыном. Ему нередко вспоминались слова старого туншэна. Он не осмеливался ненавидеть своего отца, поэтому внутренне жалел его. Просыпаясь ночью, Чэн Цянь долго думал о том, что лучше умрет, чем станет таким, как он. Вот почему он, даже скованный тяготами и сомнениями жизни, лез из кожи вон, чтобы взрастить в себе мягкость и порядочность в общении с другими. И не мог от этого отступиться.

Но вскоре Чэн Цянь кое-что обнаружил: пусть он и делал все безукоризненно, новоявленный шиди совершенно не стоил его забот. Хань Юань обладал не только отвратительной внешностью, но и множеством раздражающих черт. Во-первых, он был ужасным болтуном. До встречи с Хань Юанем Чэн Цяню казалось, что учитель создает много шума, но теперь даже Мучунь чжэньжэнь казался куда спокойнее.

Однажды маленький нищий выдумал историю о том, как он победил колонка[30] в чжан[31] длиной и даже отбил у него курицу. Похоже, после замечания учителя о воровстве его настигло просветление.

Хань Юань бодро размахивал руками, на ходу сочиняя рассказ, полный сюжетных поворотов. В нем было все: и завязка, и развитие, и кульминация, и даже заключение. Каждая деталь должна была осветить его мудрость и силу.

– Как, боги тебя побери, колонок может быть длиной в чжан? – стараясь казаться благоразумным, спросил Чэн Цянь.

– Этот колонок наверняка был духом! Учитель, может ли колонок стать духом?

Хань Юань защищался, задрав голову и выпятив грудь, чувствуя, что ему бросили вызов.

Услышав историю про колонка-духа, учитель, казалось, остро среагировал на какое-то слово. Выражение его лица сделалось странным, будто бы у него разболелся зуб или живот. На минуту повисла тишина, прежде чем он рассеянно и неторопливо ответил:

– У всего живого есть душа. Все могут стать духами.

Хань Юань вздернул подбородок, как будто его ободрили слова чжэньжэня, и дерзко сказал:

– Шисюн, ты удивляешься, потому что мало видел. Если люди могут вознестись к бессмертию, то звери уж точно способны стать духами, – дерзко произнес Хань Юань.

Чэн Цянь не ответил, но внутренне усмехнулся еще шире.

Если колонок и в самом деле был длиной в чжан, тогда каковы шансы, что ему хватало четырех лап? С таким длинным телом большая его часть должна была волочиться по земле.

Возможно ли, что животное взяло на себя труд самосовершенствоваться только ради крепкого железного живота, который бы постоянно терся о камни?

Чэн Цянь понятия не имел, к чему стремились духи, но точно знал, чего хотел Хань Юань. В глубине души Чэн Цянь понимал: маленький нищий втайне соревновался с ним за благосклонность учителя.

Хань Юань был прилипчив, как пиявки в канаве. Едва почуяв кровь, они отчаянно устремляются к тебе, следуя за запахом. Так и Хань Юань стремился к благосклонности своего наставника.

Маленький нищий хватался за любую возможность показать свою храбрость, не забывая тем временем как-нибудь опозорить своего «слабого и уязвимого» шисюна. Чэн Цянь находил очень забавным наблюдать за тем, как Хань Юань пытается его унизить. Он снова вспомнил старого туншэна и сложил мнение о четвертом шиди: «Совершенный муж тверд в бедности, в то время как никчемный человек отдаст себя злу[32]. Ну что за мелкий ублюдок!»

Услышав рассказ Хань Юаня о «борьбе с колонком-духом», Чэн Цянь получил шанс засвидетельствовать «героическое достижение» своего ублюдочного шиди на следующий же день.

Мучунь чжэньжэнь дремал под деревом, а Чэн Цянь читал старую книгу, которую нашел в его сумке. Мальчику не хватало знаний, и большинство священных текстов с трудом поддавалось его пониманию. Тем не менее Чэн Цянь не чувствовал скуки и находил в чтении особое удовольствие: в конце концов, о чем бы ни говорилось в книге, он впервые прикоснулся к ней.

Два маленьких ученика, подобранных Мучунь чжэньжэнем, отличались друг от друга. Один был спокойным, как столб, а другой подвижным, как обезьяна. Чэн Цянь не двигался, а Хань Юань не мог остановиться ни на мгновение. Большая мартышка по фамилии Хань исчез неизвестно куда, и Чэн Цянь радовался тишине и спокойствию. Однако потом он увидел, как Хань Юань вернулся, заливаясь слезами.

– Учитель… – подобно избалованному ребенку всхлипнул Хань Юань.

Ответом учителя стал тихий размеренный храп.

Но Хань Юань не остановился. Он продолжил завывать, одновременно бросая взгляды на Чэн Цяня.

Чэн Цянь ни на миг не сомневался, что учитель давно проснулся и лишь решил притвориться спящим, чтобы понаблюдать за тем, как ладят его ученики. Так как младший плакал, Чэн Цянь, как старший, больше не мог делать вид, что ничего не замечает. Он отложил священные тексты и, придав лицу доброе выражение, спросил:

– В чем дело?

– Впереди река. Я хотел поймать рыбу для учителя и шисюна, но на берегу оказалась большая собака, она побежала за мной, – провыл Хань Юань.

Чэн Цянь остолбенел. Конечно же, он тоже боялся злобных собак, но взгляд Хань Юаня метался из стороны в сторону, он все причитал, что, преисполнившись сыновней почтительности, решил поймать для учителя рыбу, но собака облаяла его, и теперь лишь шисюн способен ему помочь. Как шисюн мог струсить?

Чэн Цянь взял большой камень, взвесил его в руке и, встав, снова заговорил, не меняя выражения лица:

– Хорошо. Я пойду с тобой.

У Чэн Цяня родился план. Если по какой-то случайности они все же встретят собаку, он ударит своего шиди по голове камнем, убедится, что голова раскололась, как арбуз, и бросит его на растерзание этой собаке.

Однако к тому времени, как они добрались до берега, животное уже исчезло, оставив лишь ряд маленьких следов.

Чэн Цянь какое-то время изучал их, после чего заключил, что «злобная собака» была меньше чи в длину и, вероятно, являлась всего лишь глупым бродячим щенком.

«Хань Юань, ублюдок! Трус! Идиот! Хвастун! Бездельник! У тебя нет чувства стыда, ты только и знаешь, что лебезить перед учителем!» Чэн Цянь мысленно отчитал Хань Юаня, заложив руки с камнем за спину, при этом взгляд его, направленный на никчемного шиди, все еще оставался мягким. Сейчас он был не в настроении бить его. Чэн Цянь не хотел утруждать себя обидами.

К тому моменту, как они вернулись с пойманной рыбой, их учитель уже «проснулся» и довольно рассматривал учеников.

Как только Чэн Цянь встретился взглядом со стариком, у него в животе почему-то появилось ужасное чувство, и его чуть не вырвало.

Прежде чем он успел что-то сказать, Хань Юань неуклюже поднялся. Он рассказал историю о том, «как шисюн хотел поесть рыбы; как он, Хань Юань, отважно нырнул в реку, чтобы поймать ее; как он победил собаку, голова которой была размером с быка»…

Чэн Цянь промолчал.

Чэн Цянь, конечно, злился на Хань Юаня, но его «неимоверные таланты» все равно смешили мальчика.

Так Чэн Цянь провел в пути со старым обманщиком и маленьким подхалимом еще больше десятка дней.

И наконец троица добралась до земель клана. Чэн Цянь впервые в жизни покинул дом. Благодаря компании странноватого мастера и шиди он столкнулся с множеством неожиданных ситуаций. Он был так спокоен, словно его не испугал бы даже оползень. Поначалу, только услышав о клане Фуяо, Чэн Цянь не возлагал особых надежд на земли этого клана, полагая их чем-то вроде обычного балагана. Он думал, что клан Фуяо, вероятно, был старым даосским храмом мошенников на пустыре, где нужно жечь благовония и низко кланяться основателю, непристойно одетому и всегда гуляющему с улыбкой на лице.

Но клан превзошел все его ожидания.

Клан Фуяо занимала целую гору, с трех сторон окруженную водой. Подняв глаза, Чэн Цянь ясно увидел яростные зеленые волны и деревья, колышущиеся на ветру. Щебет птиц и насекомых время от времени смешивался с криками журавлей; иногда ему удавалось мельком заметить белые силуэты в небе и почувствовать магическую ауру, скользящую над горой. От подножия к вершине вели пологие ступени, которые, очевидно, часто подметали. Маленький ручей сбегал вниз с чистым и протяжным журчанием.

У подножия горы величественно возвышались старые, покрытые мхом каменные ворота. Над воротами были начертаны два символа «Фуяо». Линии отличались небывалым изяществом и энергичностью, словно летящие драконы и танцующие фениксы[33].

Чэн Цянь не мог определиться, хороший у писавшего почерк или плохой. Казалось, что оба символа вот-вот оживут и вылетят за ворота, будто они, со всем присущим высокомерием, действительно могли взмыть в небо и нырнуть в море, точь-в-точь как рассказывал учитель.

Это место не было похоже на царапавшую небеса гору, скрытую от взора туманом и облаками, где человек мог освободиться от мирских забот. Но здешние края могли похвастаться неописуемой красоты природой. Едва Чэн Цянь ступил на каменную лестницу, он почувствовал, что с каждым новым вдохом дышать становится все легче. Сквозь просветы между зелеными листьями виднелась небесная синь. Ощущение необъятности, будто смотришь вверх со дна колодца, затопило Чэн Цяня, заставив почувствовать себя так свободно, что ему захотелось кричать и смеяться.

Но Чэн Цянь сдержался. Дома он никогда не осмеливался шуметь, чтобы отец не поколотил его, и сейчас не станет: не хватало еще растерять благопристойность, которую он приобрел, путешествуя в компании своего презренного шиди.

Мастер погладил обоих своих учеников по головам и ласково сказал:

– А теперь идите, примите ванну, зажгите благовония и переоденьтесь. Мы пойдем навестить…

«Основателя, гуляющего с улыбкой на лице?» – беззаботно подумал Чэн Цянь.

– Вашего дашисюна[34], – сказал учитель.

Глава 4

Долгий разговор с беспутным сыном

Зачем такому важному человеку, как учитель, столь официально навещать дашисюна?

Чэн Цянь и Хань Юань пришли в полную растерянность, а их учитель продолжал, будто хотел запутать их еще больше:

– Ваш дашисюн бесстрастен, не нужно его бояться. Просто ведите себя как ваш учитель.

Что он имел в виду, сказав «просто ведите себя как ваш учитель»?

Так или иначе, Мучунь чжэньжэнь с успехом превратил легкую растерянность своих маленьких учеников в абсолютное недоумение.

Проходя сквозь ворота, они увидели нескольких детей, следовавших вдоль журчащего ручья.

Всем им на вид было от тринадцати до восемнадцати лет и они выглядели очень умными и красивыми, словно золотые мальчики[35] настоящих бессмертных. Рукава их одежд изящно развевались без всякого ветра.

Глядя на них, даже Чэн Цянь, важничавший всю дорогу, почему-то испытал чувство неполноценности, не говоря уже об ошеломленном Хань Юане.

Из-за этого чувства Чэн Цянь невольно занял оборонительную позицию. Его взгляд стал строгим, он выпрямил спину и попытался скрыть свое любопытство и невежество.

Лидер юношей-даосов еще издали заметил Мучунь чжэньжэня, и его смех достиг ушей новоприбывших прежде, чем тот успел подойти.

– Глава, где вы пропадали на этот раз? Почему вы выглядите так, словно бежали из голодного края? Где… откуда эти юные господа? – спросил он совершенно непринужденно.

Чэн Цянь внимательно вслушивался в каждое его слово и фразу, но не нашел в них ни капли уважения. Казалось, будто юный даос разговаривал не с «главой клана», а с дядюшкой Ханем из соседней деревни.

Но Мучунь чжэньжэнь против такого нисколько не возражал. Он беззаботно улыбнулся, указав на Чэн Цяня и Хань Юаня:

– Это мои новые ученики. Могу я попросить тебя помочь им устроиться?

– Где мне их поселить? – улыбнулся юноша.

– Этого – в Южном дворе. – Мучунь чжэньжэнь небрежно указал на Хань Юаня. Затем он опустил голову и случайно или намеренно встретился взглядом с Чэн Цянем. Тот умел различать черное и белое, и нетрудно было заметить, каким врожденным самообладанием он одарен. Но, несмотря на все это, в его глазах, пусть на мгновение, но все же мелькнула необъяснимая паника.

Непринужденная улыбка Мучунь чжэньжэня внезапно исчезла. Помолчав немного, он заговорил с некоторой долей торжественности:

– Пусть Чэн Цянь живет в боковом павильоне.

На деле «боковой павильон» трудно было назвать павильоном: это был небольшой уединенный дворик, расположенный в отдалении от остальных построек. По одну сторону стены протекал спокойный ручей, а по другую находился тихий бамбуковый лес.

Вероятно, лес рос здесь много лет, потому что даже легкий ветерок, проносящийся сквозь него, словно окрашивался в изумрудный цвет. Двор напоминал бамбуковое море, где свежая зелень очищала разум от желаний.

По обе стороны от дверей горели Неугасаемые лампы, украшенные магическими символами более тонкой работы, чем на «фамильной реликвии» семьи Чэн. Огонь горел ровно, освещая самые дальние уголки, его мягкий свет не дрожал от ветра, и пламя не колыхалось, стоило кому-то пройти мимо. Висевшая между лампами табличка гласила: «Цинъань»[36]. Казалось, что эти иероглифы и название «Фуяо», увиденное Чэн Цянем ранее, написал один и тот же человек.

Юношу, сопровождавшего Чэн Цяня, звали Сюэцин. Он был почти ровесником старшего брата Чэн Цяня, и в его внешности не было ничего интересного, что делало его самым неприметным среди всех остальных. Но при внимательном рассмотрении он выглядел довольно привлекательно. Сюэцин казался молчаливым и не искал внимания.

– Это боковой павильон, также называемый Цинъань. Слышал, когда-то здесь жил глава клана, но потом переехал. Он также использовался как обеденный зал. Знает ли третий шишу[37], что такое обеденный зал?

По правде говоря, Чэн Цянь не совсем понял, что это значит, но кивнул, не выказав особого беспокойства. Тогда Сюэцин провел его во двор и показал раскинувшийся в его центре прудик диаметром в чжан. На стоявшей рядом табличке, сделанной из черного вяза, были начертаны символы, предназначенные, вероятно, для того, чтобы остановить отток воды. Вода в пруду не двигалась и не расходилась рябью.

Присмотревшись, Чэн Цянь обнаружил, что это был вовсе не пруд, а редкий драгоценный камень.

Этот камень, не нефрит и не жадеит, был невероятно холодным. Темно-зеленый, с легким синим отливом, он излучал безмятежное спокойствие.

Чэн Цянь никогда раньше не видел такого редкого сокровища. Даже если он и не хотел показаться невеждой, его на мгновение охватило изумление.

– Никто не знает, что это такое, но мы называем его камнем чистых помыслов. Раньше во время поста и воздержания глава переписывал на нем священные тексты. Летом с ним во дворе будет намного прохладнее, – сказал Сюэцин.

Указав на символы, Чэн Цянь не удержался от любопытства и спросил:

– Брат Сюэцин, для чего они здесь?

Сюэцин не ожидал, что Чэн Цянь будет так вежлив с ним. Он слегка растерялся от такого обращения, а затем ответил:

– Третий шишу, вы поражаете меня куда больше, чем я мог подумать, – это не заклинания.

Чэн Цянь бросил на него быстрый взгляд. Сюэцин, к его удивлению, уловил тень сдерживаемого сомнения. Казалось, глаза этого мальчика могли говорить. На взгляд Сюэцина, он подавал гораздо большие надежды, чем другой ребенок, которого привел глава клана.

Сюэцин не нашел подходящих слов, чтобы описать свои чувства. Он понимал, что у этого мальчика не было ни благородного происхождения, ни особого образования, но он изо всех сил старался выглядеть настоящим благородным мужем. Правда, получалось очень неуклюже. Каждое его движение было сдержанным, будто он выбирал, какую маску натянуть для того или иного человека.