скачать книгу бесплатно
«Дорогой сын мой, видно, Богу было угодно, чтобы я отправил тебя учиться врачеванию у знаменитых лекарей, ибо поистине, не чаял я совсем, что буду овеян такой милостью. Был я ярым приверженцем идолопоклонства и чтил его также рьяно, как чтили его отцы и деды мои. Но Бог дал мне такого сына, как ты. Рано лишившись матери, ты был замкнут и одинок, медленно постигал прочный фундамент науки, и тебе это удавалось.
Дорогой сын мой, в тот день, когда ты приехал в Никомидию, чтобы провести несколько дней в праздности перед дальнею дорогою, ты не стал предаваться пьянству, как приятели твои, а продолжал принимать больных, толпою шедших к тебе.
Ушёл я к себе, чтобы не мешать твоему занятию и предался праздным разговорам с гостями. Однако вдруг увидел я, как ввели слепца рабы его, и шёл он, поддерживаемый под руки. Человек этот был средних лет и принадлежал к сословию аристократов, на нём были дорогие одежды и золотые браслеты.
Глаза его были полностью ослеплены, словно присутствовали, лишь, физически.
Увидев его, я в ужасе подумал: «Неужто сын мой хочет, чтобы его побили камнями», ибо случай сей был абсолютно безнадежен. Я надеялся, что ты откажешь ему от целительства, поэтому направился в твои покои, чтобы убедиться в этом. Однако ты не только не отказал ему, но и принял его, как подобает.
Я подумал: «Что же он делает?»
Страх закрался в мою душу, и хотел я образумить тебя и при народе, что был в твоих покоях, увести тебя.
Ты усадил слепого на место его, затем всех попросил выйти, но я остался и продолжал внимательно наблюдать за тобою. И вот Господь явил мне промысел Свой. Ты подошёл к больному и положил руки свои на глаза его. Болящий вскрикнул, ибо боли вдруг пронзили его, но это продолжалось всего мгновение.
Затем он ушёл, поддерживаемый рабами, как прежде, но только он ступил на крыльцо, как закричал: «Я вижу! О, боги, я вижу!» Весь народ устремился к нему, я же подойдя, спросил: «Неужто и в самом деле ты видишь?»
«Да», – ответил оздоровевший слепец.
Это настолько поразило меня, что я сразу же закрылся в пристрое и не выходил оттуда два дня. Не мог я поверить, что возможно такое. Может, разве, слепец прозреть? Затем вышел я и, подойдя к тебе, сказал: «Хочу стать христианином».
Вид твой выразил настоящее удивление такою переменою во мне, но ты спокойно сказал: «Что заставило тебя обратиться в истинную веру, отче?» Я был так растерян, что ничего не мог ответить на слова твои. Но на следующий день ты привёл меня к своим священникам, и они крестили меня святой водой и плотью Христа, дав мне просфору, которую я вкусил.
С тех пор, невзирая на преследования властей, посещаю я собрания христиан и слушаю проповеди учеников Иисуса. Они оказывают на меня благотворное воздействие, и ещё сообщаю тебе, сын мой, что ученики собираются воздвигнуть здесь храм Учителя.
Болящие же и страдающие со всех концов города спрашивают, где ты; кои сами, а кои на колесницах отправляются к тебе за исцелениями».
Колесница остановилась напротив роскошного дворца, огромные размеры и убранство которого подчёркивало ту роскошь, где «купался» весь императорский двор.
Полы были покрашены тонким слоем золота, везде стояли величественные скульптуры человеческих тел, выполненные римскими и греческими мастерами: спортсмены, атлеты, гимнасты, а, также, боги – Венера, Зевс и легендарный громовержец Гермес, повелевающий стихиями и силой Земли.
Император Максимиан производил впечатление властного человека средних лет. Он сидел в величественной позе на троне в роскошном облачении, расшитым золотом. С правой стороны стояли советники, с левой – придворные, среди которых был Евфросиан. Он вышел вперёд и поклонился:
– Это – мой новый ученик Пантолеон. Именно о нём я говорил Вам.
Юноша поклонился, на нём были красивые одежды, какие он надевал, лишь, в редких случаях.
Максимиан внимательно оглядел юного лекаря.
– Так ты и есть тот самый талантливый целитель, и имя твоё Пантолеон из Никомидии?
– Моё имя Пантелеймон.
Лицо императора выразило удивление.
– Пантелеймон значит всемилостивый. Ты изменил своё имя?
– Да.
Максимиан усмехнулся:
– Что ж, оно больше подходит тебе. Слышал я, что ты целишь всех, обратившихся к тебе: и богатых, и бедных. Так ли это?
– Да.
– Правда ли то, что совершаются чудеса, и больные в один раз становятся здоровыми?
– Если так говорят, значит, это правда.
– Ну что ж, в моей империи нужен такой лекарь. Слышал я, также, что ты собираешься вновь в Никомидию. Чем же вызвана такая спешность, если бы я мог даже оставить тебя при дворе?
– Отец мой умер, и я должен достойно похоронить его.
– Похвальное стремление. Я отпускаю тебя на несколько дней, а, также, даю время на разговор с управляющим, ибо вслед за этим ты переберёшься в Рим и будешь жить при моём дворе.
Максимиан дал знак, что удовлетворён, и Пантелеймон отошёл, смешавшись с остальными придворными.
После этого присутствующие пошли трапезничать, ибо отмечался праздник Венеры. Столы были украшены виноградом, всевозможными фруктами и дорогими винами из Греции. Максимиан возглавлял шествие, подозвал церемониймейстера и шепнул ему:
– Пригласи танцоров.
3
При первом взгляде на город ему показалось, что он изменился; быть может, стал каким-то пустым, словно из него вытащили душу. Солнце ослепительно сияло, создавая дикие тени, и дома местной знати, а также, мелких лавочников утопали в них.
Долго стоял Пантелеймон возле ограды дома с кипарисами. Нет, он не видел прекрасных фресок с ангелами и богинями, которые вдохновляли поэтов и живописцев; он смотрел на двери, из которых могла появиться прекрасная нимфа, но она не появлялась.
Вдруг облако пыли поднялось над улицей, послышался хохот и нежный голосок. Красавица – гетера выпорхнула из колесницы, за ней какой-то молодой человек, который крепко держал её за руки. На ней был красный хитон с позолоченным поясом вокруг талии. Раис пронеслась мимо него, словно ураган, даже не обратив внимания.
Пантелеймон постоял ещё немного возле ворот и направился обратно. Уходя, он бросил взгляд на обсерваторию, где когда-то учился; возле фонтана в прежней позе восседал Феофан, видно, он утомился после занятий и решил отдохнуть, чтобы отвлечь свой ум от забот дня.
Словно всё изменилось в нём с того времени, так как не чувствовал Пантелеймон больше никакого притяжения к мирскому.
Смерть отца заставила его провести целый день в молчании и уединении, а, также, в глубокой молитве. За весь день он не принял ничего кроме воды и двух лепёшек, что испекла Фессалина. Дом Евсторгия погрузился в скорбь.
Тело покойного хозяина дома было бледным, однако в лице чувствовалась какая-то духовная удовлетворённость. В нём был Свет, потухшая жизнь ушла, но заставляла оставшихся задуматься о Вечном.
Пантелеймон поцеловал отца в лоб, он хотел вновь удалиться к себе, чтобы предаться молитвам, но вошёл раб по имени Эммануил, поклонился и сказал:
– Болящий просится.
– Кто болящий?
– Некий Марк из Генуи, аристократ и землевладелец.
– Вели войти.
К ногам его упал крупный человек, но сделал это он не по своему порыву, а потому что принято так. Во всём облике его ощущалось высокомерие и гордость. Усыпанный золотыми украшениями, он сиял, словно заходящая Луна.
– Помоги мне, лекарь. Специально прибыл к тебе из Генуи, ибо много наслышан о тебе.
– Что же случилось с тобой? – спросил Пантелеймон.
– Ноги мои совсем вспухли, не ходят и не желают слушаться меня, рука одна отсыхать стала, плеть не могу удержать.
– Для чего тебе плеть?
– Чтобы хлестать непокорных рабов. Давеча я до смерти забил трёх, четвёртый вырвался и убежал.
Пантелеймон нахмурился.
– Что ж ты, грешник, пришёл целить тело, коли больна твоя душа? Дескать, почини мою бренную одежду, и я дальше буду творить свои бесчинства. Бог не желает твоего телесного здоровья. Болезнью Творец намекает тебе, чтобы ты обратил внимание на душу, осознал свои грехи, молился за убиенных тобой.
Аристократ мотнул головою.
– Так что же мне теперь делать?
– Возвращайся обратно в Геную и молись. Когда поймёшь, что неважно тебе здоровье тела, тогда исцелишься.
Пантелеймон позвал раба и велел проводить гостя.
На следующий день усопший Евсторгий был помещён в семейный склеп, где когда-то погребли его жену Еввулу.
За поминальною трапезою Пантелеймон был молчалив, ни с кем не поддерживал разговоров; родственники и приглашённые сочли его погружённого в свою скорбь.
К сумеркам, когда все разошлись, молодой лекарь зажёг факел и созвал всех рабов.
– Слушайте меня! – сказал он. – Отныне, с сегодняшнего дня вы свободны. Я уезжаю в Рим и буду странствовать по всей Византии, вам же оставляю эти земли в собственность, чтобы вы возделывали их. Иные, взяв что им по необходимости, могут перебраться в другие земли.
Его красивое лицо с сияющими голубыми глазами пылало также, как факел, и юные девушки-рабыни смутились от волнения. Одна из них Клеменция шепнула своей подруге:
– Смотри же, Агафия, наш хозяин такой же, как и Иисус.
– А может он и есть Иисус, возвратившийся с земель Иордании, – произнесла Агафия, почти уверенная в своих словах.
Рабы сначала стояли молча, будто застывшие изваяния, затем начали перешёптываться.
– Хозяин, живя у тебя, мы ни в чём не испытывали нужды, – сказал кто-то.
Никто не возражал, ибо все были согласны с мнением одного.
– Но у вас не было главного – Свободы, и я дарю её вам, – сказал Пантелеймон.
– Как же так? И земли, и мы – всё это принадлежит Вам. Отец Ваш не одобрил бы такой шаг.
Пантелеймон не ответил. К его ногам бросилась старая Фессалина:
– Позволь остаться с тобой, ведь ты мне почти как сын, я и матушку твою Еввулу в своё время вынянчила. Возьми меня с собой, я буду тебя кормить и помогать.
– Но почему ты не жаждешь свободы? – удивился юноша.
– Душа моя просится к тебе, как к подвижнику Иисуса, и если б даже дал ты мне свободу, я бы умерла от тоски, – пожилая женщина взглянула на улыбнувшегося юношу, он поднял её с земли, утёр слёзы:
– Хорошо, матушка, будь по-твоему, следуй за мной.
К утру повозка, нагруженная необходимыми вещами, была готова. Пантелеймон простился со всеми, вышедшими проводить его.
– Мир тебе, – сказал атлетически сложенный эллин Дионисий с серьгой в ухе, – коли, будешь в Никомидии, приходи и хозяйствуй.
Повозка тронулась, чтобы завернуть за угол и в последний раз проехать по узким городским улочкам. Фессалина сидела на вещах; она рыдала, ибо навсегда прощалась с местом, где провела всю свою жизнь.
Когда Солнце уже поднялось, выехали за городские ворота на пустошь, которая простиралась на обширное расстояние. Кое-где встречались совсем голые камни, где зелёная трава отступала; казалось, они совсем не чувствовали испепеляющего зноя, потому что трава вокруг них пожухла и пожелтела.
– Эй, постойте, добрые люди, остановитесь!
Услышав возглас, возница натянул поводья, усталые лошади замерли на месте. Пантелеймон видел, как к повозке подошёл какой-то человек пожилого вида в ветхой одежде с посохом. В левой руке он нёс котомку с едой.
– Юноша, куда вы едите?
– В Рим.
– Не подвезёте ли меня? Я по пути в Мессу. Это небольшое селение и находится оно неподалёку, поэтому я не слишком утомлю вас своим присутствием.
– Садись.
Пантелеймон уступил своё место и ещё раз внимательно посмотрел на странника. Тот улыбнулся, развязал котомку и протянул хлеб с сыром.
– Ешь.
Пантелеймон возразил:
– Я не голоден.
Заметив на шее юноши христианский крест, странник сказал:
– Ты ученик Иисуса?
– Да.
– Я – Его последователь, жил долгое время в Иудее и Галлилее и видел мучения христиан. А зовут меня Ионий, – наконец ответил незнакомец.
– Мучения? – спросил Пантелеймон, – я об этом ничего не слышал. Расскажи о них.
Ионий вздохнул, взглянул на слушавших его, лишь, возница был занят своим делом.
– В 302 году в Никомидии пострадало от преследований Максимиана множество христиан. А было это так. Наступал день празденства Христова, последователи Его и ученики собрались в храме, чтобы достойно отметить сей день. Они разожгли лампады и освятили иконы, пели в честь Учителя. Были там мужчины, женщины и дети. Однако, император, прослышав о сей вести, прислал нарочного и возвестил христиан, что если они не покинут храм и не поклонятся языческим идолам, то их ждёт мучительная смерть. Они отказались. На следующий день по приказанию прибыли воины и ещё раз изъявили волю императора, но и тогда благочестивые ученики не отреклись от имени божьего. Тогда они по приказу военачальников заложили сено вокруг храма и подожгли его. Ни один из страдальцев великих не вышел к ним, все они отправились к Богу, но не отреклись от Христа.
Повозка медленно тряслась по ухабам, все молчали; Фессалина вытирала проступившие на старческих глазах слёзы. Тишину прервал сам Ионий.
