Просветлённый

– Эй, Дионис, остановись! Налей нам своего вина, подсласти душу, – кричали мне вслед, я мчался за убегающей персиянкой.

– Сахиб! Остановись! Сахиб!

Я нашёл её на вершине скалы, куда часто бегал я в детстве, чтобы наблюдать за пенящимся Эгейским Морем, куда приходила моя мать Афина в ожидании возвращения из дальнего странствия эскадры моего отца. Девушка прилегла на голый камень и зарыдала. Её стройное тело облегал хитон, какие носили все без исключения гречанки-рабыни; а, наверное, на своей далёкой родине Сахиб облачалась в длинное цветастое персидское платье и шаровары. Но хитон ей шёл, и мне казалось, в этой одежде она была прекрасной, как никогда.

Я присел рядом с ней на уступ скалы:

– Сахиб, прошу тебя, успокойся. Почему ты плачешь?

Но девушка отвернулась от меня и продолжала рыдать. Сложно понять женщин, и мне это тоже никогда не удавалось.

Я привлёк её к себе, как мужчина, добивающийся расположения женщины. Она обмякла, положила свою голову на моё плечо.

– Ты думаешь, я заинтересовался рабыней Дорифора?

В чёрных томных азиатских глазах мелькнул огонь сомнения, я улыбнулся.

– Нет. Я думал о тебе всё это время.

Она дёрнулась и хотела уйти, но я задержал её руку в своей. Сахиб говорила с большим акцентом на койне, но я её отлично понимал. За два года жизни в нашем доме она научилась сносно говорить.

– Я – всего лишь рабыня для Вас, господин. Разве могу я обижаться на Вас? Вы вольны делать всё, что хотите, а мне остаётся думать о моей далёкой родине.

Она вновь вырвалась и убежала, а я в костюме бога Диониса так и остался созерцать туманные берега, окружённые Эгейским Морем.

……По окончании свадебных торжеств было условлено, что моя сестра Лара со своим мужем Дорифором отправятся на Север, затем в Эвбею к дальним родственникам её мужа.

Диоклет должен был отправиться в Дельфы для подготовки к новым олимпийским играм, а я, оставшись на некоторое время в доме по плану должен был дождаться возвращения отца из Персеполиса (это была тайная поездка, о которой мы условились никому не говорить, ибо Греция в то время враждовала с Персией, и торговлю отца могли счесть за предательство). Затем мы отчаливали от берегов Греции и вновь должны были отправиться в Индию за новым товаром.

– Присмотри за матерью, Дионис – наставлял меня отец перед отплытием, – в последнее время она стала грустной.

Я вздохнул.

– Возможно, она переживает за Лару, которая потеряла своего Поллиона и вышла замуж за нелюбимого и тщеславного Дорифора.

Отец похлопал меня по плечу, что делал всегда, когда хотел меня подбодрить.

– Такова жизнь, сынок, – произнёс отец, – такова наша жизнь.

– Но жизнь делают люди, и моя сестра могла бы быть счастлива, если б мы отправились на поиски Поллиона.

– Уверен ли ты, что он жив? Или не превратился в раба от бедности своей? – спросил отец.

– Уверен. Я уверен, что он жив.

– Почему же? Разве боги подсказывают тебе это?

– Да, отец, моё сердце говорит мне, что Поллион жив и тоже любит Лару. Мой учитель Фалес на прощание сказал мне: «Слушай своё сердце». Я запомнил его наставления, отец.

Он не ответил, потому что не знал, что сказать.

К полудню наша торговая эскадра отплыла, а мать ушла к себе и вышла лишь к ужину, за которым была особо молчалива.

Я видел, как среди других рабынь за столом прислуживала Сахиб, и тоже молчал.

Так часто бывает, жизнь начинает течь в своей привычной колее, и вдруг одно событие переворачивает всё с ног на голову, круто меняет твою судьбу, и ты не в силах ничего сделать, и вынужден подчиниться.

Судьбу мы, греки, называем Фортуной, мы привыкли одушевлять, обожествлять всё, с чем соприкасаемся. Фортуна для нас – капризная богиня, которая может принести счастье или горе в зависимости от «настроения». В мою жизнь Фортуна принесла горе.

Всё началось с того, что в пятницу мама решила отправиться на рынок в Афины, одна без рабынь, как это делала раньше.

– Я хочу прогуляться, – утверждала она, желая заглушить все мои возражения, – мне ни к чему рабыни; я посещу храм Афины, так будет спокойнее для меня.

– Но, мама, почему ты не хочешь, чтобы я сопровождал тебя? – спросил я.

– Потому что Афины находятся совсем рядом, и ничего со мной не случится.

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Хорошо, я пойду с соседкой Ариадной, чтобы ты был спокоен за меня.

Мама потрепала меня по плечу, и я действительно успокоился, потому что знал Ариадну. Это была довольно скромная женщина. В саду её дома росло самое высокое оливковое дерево во всём полисе. Она была некрасива, но, оставшись вдовой после смерти своего мужа Иллодора, стойко перенесла свою утрату.

– Итак, ты доволен, Дионис? – спросила меня мать.

Я кивнул.

– Только не задерживайся надолго, я буду ждать тебя.

– Ты уже совсем стал взрослым, сынок. В твоём возрасте юноши уже начинают замечать женщин, как, например, твой знакомый Анастас.

– Я слышал, он ходит к гетерам, – сказал я.

– Гетеры – дурные женщины, но я ничего не вижу плохого, если юноша до своей женитьбы посещает гетер, набирается опыта и красоты. Среди гетер есть довольно образованные женщины, знающие толк в искусстве и поэзии.

– Возможно, но у меня другие мечты.

– Какие же?

Я пожал плечами:

– Познать истину.

– Вижу, твой философ сильно затуманил твои мысли, – произнесла мать, – но пройдёт время, и ты познаешь простоту жизни и станешь другим.

– Великий Фалес говорил о том, что человек – многомерное существо. Он может иметь семью и предаваться знаниям и творчеству. Не нужно зацикливаться на чём-то одном, и помнить о том, что много путей уготовили нам боги. Можно выбрать один из них или несколько.

……Дом был погружён во мрак в отсутствие хозяйки, я был занят своими упражнениями, метал диск, бегал. Затем раб Харид принялся натирать меня оливковым маслом; я немного согрелся, так как Солнце в последнее время перестало быть таким ласковым, как раньше.

Я лежал в своей зале и смотрел на небольшие изваяния воинов, украшавшие дом. Мечтать я не мог, ничего не приходило на ум, иногда прислушивался к тихим шагам рабов. Они суетились по хозяйству, о чём-то переговаривались между собою. Одиночество давило на меня, хотя раньше я сам искал уединения. Теперь же в этот вечерний час оно стало тягостным для меня.

Сахиб, как всегда, принесла козьего молока, поставила его передо мною и хотела уйти, но я задержал её.

– Сахиб, ты не видела, мама ещё не возвращалась из Афин? – спросил я.

– Нет, господин, я не видела хозяйку, – произнесла девушка своим бархатным голосом, который я всегда так любил.

– Странно, почему она так долго задерживается?

Я осознал, что думал вслух, и это смутило меня. Я созерцал красивое тело Сахиб, не решившись снова прикоснуться к персиянке. Она чего-то ждала, красное солнце, проникающее в залу сквозь прорези в стенах, отразилось на её смуглой коже, и она напоминала мне Богиню Огня. Возможно, такой была Иштар в представлении древних вавилонян.

Почему-то на ум пришло то, что Иштар-Астарта является прообразом Афродиты, но я тут же оттолкнул от себя эту мысль. Что общего может быть у иноземцев с нами, греками?

– Ты можешь идти, Сахиб? – произнёс я, отпустив её руку, хотя боролся с желанием притянуть её к себе, – если мама вернётся, скажи мне об этом.

Она поклонилась, как и полагалось рабыне, и вышла, оставив меня предаваться своим собственным мыслям, которые постоянно путались.

Беда постучалась в мой дом, уже когда на небе замерцали первые звёзды. Пришла взволнованная Ариадна и, сильно жестикулируя и размахивая руками, пыталась донести до меня, что моя мать пропала. Она едва сдерживала слёзы, которые, всё же, хлынули безудержным потоком из её глаз.

– О, Афина Парфенос! – стенала соседка, – мы остановились у моей подруги, поговорили немного, а затем Афина ушла в город на рынок. Мы стали дожидаться её.

Тут Ариадна сделала небольшую паузу, выпила немного вина, стоявшего перед ней в фиале, перевела дух.

– Но она не вернулась. Затем я с подругой Анфиссией отправилась в сопровождении двух её рабов на поиски Афины. Беда, господин Дионис, беда – мы так и не смогли её найти. Затем мы обегали всех медикусов, но никто не обнаружил её тела.

– Так что же всё-таки могло случиться с моей матерью? – в напряжении и возбуждении спросил я.

– Говорят, в тот день на рыночной пристани, где торгуют рыбой, все видели огромный корабль с «Глазом», – произнесла удручённо Ариадна.

– Корабль с изображением глаза на корме и парусах?

Она кивнула:

– Да, г-н Дионис.

– Я слышал «глаз» – это символ финикийцев, – произнёс я, раздумывая над словами соседки.

– Верно. Это были финикийцы.

Она вдруг соскочила и начала расхаживать по зале:

– Мне рассказывали, финикийцы заманивают хорошеньких женщин на свои корабли, а затем продают их в рабство, либо в Египте, либо в Азии.

– Вы уверены в этом, г-жа Ариадна? – спросил я.

– Да, уверена, я действительно слышала об этом.

– Жаль, что я не слышал, иначе я предупредил бы маму заранее или поехал бы с ней на рынок.

Ариадна утёрла слезу и обняла меня по-матерински.

– Поезжай в Афины, сынок. Быть может, тебе удастся что-нибудь выяснить.

Видя мой порыв, Ариадна удержала меня.

– Но лучше дождись утра, ибо ночь – плохое время для поиска. Дождись утра, Дионис. Я выделю тебе часть своих рабов, которые хорошо ориентируются на местности некоторые из них когда-то служили на финикийских кораблях.

– Благодарю Вас, – произнёс я, – действительно, лучше дождаться утра. Я обязательно дождусь, когда боги осветят этот мир и найду свою мать.

Она тяжело вздохнула, вновь утёрла очередную слезу, скатившуюся со щеки, с сочувствием похлопала меня по плечу.

– Как жаль, что Агапия нет, и он ещё не знает, какая беда постигла вашу семью.

Я ничего ей не ответил, и в тот день рано лёг спать в общей зале среди красивых амфор, приобретённых отцом когда-то в Дельфах сразу же после очередных Олимпийских Игр. Здесь, в просторной зале, где когда-то собиралось всё наше семейство целиком, я чувствовал себя как-то спокойнее.

Утром я поблагодарил соседку за помощь, но отказался от рабов, я решил поехать в Афины и всё сам разузнать.

– Пусть дорога станет открытой для тебя, Дионис, – произнесла Ариадна, преподнеся мне прощальный фиал с лёгким вином, как и положено по традиции и этикету. Мы, греки, чтим свои традиции, уважаем предков и поклоняемся нашим богам.

Это в будущем недалёкие люди нарекут нас «язычниками» и постараются смести с лица Земли всё, чему мы поклонялись, не вникая особо в нашу культуру и быт. Но мы жили в том мире, который создали для себя сами, существуя по заветам наших предков.

Сахиб всё утро была как-то по-особенному молчалива и грустна. Я коротко простился с ней, хоть она и ожидала большего, привыкшая улавливать мою благосклонность к ней. Возможно, она хотела, чтобы я взял её с собою в Афины, и взглядами, и поведением своим всячески намекала мне на это, не решаясь сказать напрямую.

Я дал понять, что она останется в доме, лишённого хозяев, в то время, пока я буду отсутствовать.

– Присматривай за рабами и жди меня, – произнёс я, вскочил на коня и устремился вдаль. Только в пути я понял, что так хотел поцеловать её, но не сделал этого, обеспокоенный грядущими событиями и той бедой, которая так неожиданно свалилась на мои плечи.

Я хотел разыскать мать до того времени, как возвратится отец из своего странствия, хотя и понимал всё безрассудство своей идеи. Мой конь нёсся так быстро, что долины и холмы мгновенно проплыли перед моими глазами.

Впервые я не замечал этой красоты, в то время, как раньше всегда любовался природой и думал, что, возможно, по этим холмам когда-то проходил сам Дионис или Пан, а в этих неглубоких речушках могли обитать нереиды, только я никогда не видел их.

Когда Солнце уже сияло в центре неба и освещало холмы и луга, я натянул поводья, взглянул на белеющие в низине храмы Афины и Аполлона.

Оказавшись в Афинах, я был поражён обилием людей, снующих туда-сюда вдоль городской площади, рынка и неровных улочек, множеством статуй и храмов с золотыми изваяниями покровителей этого города. Афиняне всегда поклонялись Аполлону и благородной Афине, не жалея золота для изваяния статуй этих божеств. Уличные бродячие музыканты слагали целые поэмы об этих божествах и прямо на виду у всех пели баллады, собирая вокруг себя зевак, готовых платить за музыку и пение.

О, вы, прекрасные музы,

Что водят хороводы

На склонах лесистого

Геликона,

И воспевают Великого Аполлона,

Дочери Зевса и Мнемосины,

Пропойте славу

Спутника своего.

.

Даже не Олимпе великом

Воцаряется тишина,

Когда туда нисходит

Аполлон,

Даря этому миру своё сияние

Радость.

О, великие Орфей и Лин,

Пропойте мне славу

Вашего отца —

Божественного Аполлона.

……….

Я заслушался и совсем не заметил маленького воришку, пытавшегося вытащить из моей котомки еду.

Я поймал мальчишку, тот жалобно посмотрел на меня, оценив мою силу.

– Отпусти меня, господин.

На его плече было выжжено клеймо.

– Ты – беглый раб? – спросил я.

Мальчишка попытался дёрнуться, но я удержал его.

– Как твоё имя?

– Галактион, – ответил он, всё ещё недоверчиво разглядывая меня.

– Откуда ты?

– Мой хозяин входит в Совет Ареопага, его имя Ираклий, – произнёс мальчишка, уже опустив руки и оставив попытку отнять мою дорожную котомку с едой.

Я был очень удивлён.

– Неужели он так беден, что ему нечем кормить своих рабов?

– Он просто ненавидит меня, потому что моя мать до того, как умерла, отказалась принадлежать ему.

– Ты часто бываешь в этом порту?

Мой взгляд упал на сверкавшую на Солнце воду и на готовящийся к отплытию корабль. Паренёк кивнул.

– Да, господин, я убегаю сюда в надежде добыть немного еды и вдохнуть воздух свободы.

– Значит, ты видишь всё, что здесь происходит?

Он вновь кивнул.

– И вчера ты был тоже здесь?

– Да.

– Может быть, ты видел финикийский корабль, заплывший в этот порт?

– Два корабля, – произнёс Галактион, – вчера здесь было два корабля из Финикии. Я сразу приметил их по изображённому на парусах «Глазу гора».

Я протянул ему свою котомку, куда заботливая Ариадна положила испечённый накануне хлеб и свежий сыр.

– Держи. Расскажи, что ты видел вчера здесь.

Увидев еду обалдевшими от радости глазами, паренёк начал быстро есть сыр вперемежку со свежим испечённым хлебом. Я терпеливо ждал, испытывая жалость к этому мальчику. Вероятно, подобная награда перепадала ему довольно редко. Наконец, Галактион насытился и был готов рассказать мне то, что сам видел здесь накануне.

– Я наблюдал за тем, как один рослый моряк, одетый, как египтянин, показал какой-то довольно красивой женщине-гречанке колье из алмазов. Это заинтересовало женщину. Но ей было сказано, если она хочет приобрести это украшение дешевле, чем у обычных торговцев-ростовщиков, ей следует подняться на корабль.

– Ты не можешь мне сказать, как выглядела эта женщина? – спросил я.

Паренёк почесал затылок, как бы припоминая что-то.

– Ну, она была хороша собой, стройная со светлыми волосами, как у обычных аристократок, и сначала я подумал, что она афинянка, а затем я увидел браслет на её запястье. Такие браслеты носят женщины из соседних районов, живущие в сельской местности. Афинянки обычно одеваются более вычурно, чем она. На ней, кажется, был голубой химатион, который гармонировал с цветом её глаз. Я никогда не видел таких красивых афинянок здесь.

– А ты разбираешься в женской красоте? – произнёс, я – и что же было дальше?

– Ей понравилось колье, и она пошла на корабль вместе с этим подозрительным типом, хотя ещё тогда я подумал, что она зря делает это.

– Почему ты так подумал, Галактион?

Он пожал плечами.

– Иногда меня посещает предчувствие.

– И давно? – осведомился я.

– Давно, – мрачно ответил Галактион.

– Хорошо, рассказывай, что же было дальше?

– Затем поднялась суматоха, я слышал крики изнутри корабля, именно куда ушла красивая гречанка.

– И ты не позвал на помощь?!

Моё возмущение было таким явным, что паренёк вздрогнул.

– Я хотел, но…

– Говори!

– Я увидел моего хозяина Иллариона там впереди, – Галактион показал вдаль, – он шёл очень быстрым шагом вместе с каким-то человеком. Вероятно, он хватился меня, так как накануне он приказал посадить меня на цепь, а перед этим два здоровенных бугая выпороли меня так, что до сих пор спина болит.

Галактион показал мне кровавые следы от плетей; я ужаснулся, увидев это зрелище.

– Твой хозяин всегда обижает таких, как ты? – спросил я.

– Всегда. Он плохо нас содержит и совсем не заботится. Но всё ему сходит с рук, потому что он – член Ареопага.

– А-а, тогда понятно.

Я заметил заинтересованный взгляд своего случайного собеседника.

– Господин, для чего Вы спрашиваете меня? Эта красивая гречанка – Ваша родственница?

– Она – моя мать, – отрезал я, – и теперь я совсем не знаю, где её искать и что мне делать.

В порту возле торговцев рыбой произошла какая-то суматоха, мальчишка весь задрожал и показал на толпу людей, впереди которых я заметил здоровенного детину в жёлтом хитоне. У него был властный вид; и, если б я не являлся свободным гражданином Афинского Полиса, я бы тоже испугался этого человека.

– Извините, господин, я должен бежать. Это – мой хозяин Илларион. Если он меня здесь увидит в такое время, он с меня шкуру сдерёт.

Я не успел опомниться, как паренёк исчез, прихватив, кстати, с собой мою котомку. Мне вдруг стало досадно, я был голоден, потому что совсем забыл о себе. Я не знал, куда идти.

Вдруг в той самой толпе, на которую указал Галактион перед тем, как исчезнуть, боги знают, куда, я заметил Софокла. Софокл являлся моим соклассником у Фалеса, но к учёбе не питал ничего кроме отвращения, и, если б не богатенькие родители, тоже члены Ареопага, он ни за что бы не стал учиться.

Софокл был высоким рослым юношей моего возраста, отличавшийся одновременно силой и изяществом, и по всему являлось очевидным, что он так хотел подражать богам и знаменитым героям «Трои», и это ему, между прочим, вполне удавалось.

Я сам не заметил, как приблизился к толпе, люди что-то горячо обсуждали. Заметив меня, они замолчали и подозрительно посмотрели в мою сторону.

– Эй что ты здесь делаешь, бродяга! – воскликнул тот, кого называли Илларионом.

Только в тот момент я более внимательно всмотрелся в его грубое лицо.

– Я не бродяга, господин.

– А кто же ты? Говори!

– Свободный гражданин Афинского Полиса, моё имя – Дионис.

– Дионис… вполне романтично, – усмехнулся хозяин Галактиона, – а теперь иди своей дорогой, Дионис, и не мешай государственным мужам обсуждать то, что они считают нужным.

Софокл подошёл ко мне и улыбнулся. Мы обнялись.

– Ты ли это, Дионис? Какими судьбами здесь, в Афинах?

– По делам, – коротко ответил я.

Мне совсем не хотелось рассказывать свою историю перед этими высокомерными людьми. Но в этот момент Софокл неожиданно обратился к председателю собрания – маленькому старичку в сером хитоне.

– Это – мой приятель. Он со мной.

Мы отошли в сторону.

– Что здесь происходит? – спросил я, всё ещё оглядываясь на толпу.

– Сегодня утром здесь в порту нашли убитого раба. Они думают, его выбросили с корабля финикийцев, который, стоял здесь накануне.

Я напрягся.

– Так, значит, они всё видели?

– Нет, увы, никто ничего не видел, Дионис. Просто…..окровавленный труп раба самого архонта Афин – это уж слишком. Финикийцы совсем обнаглели, и пора бы им дать отпор.

Я сжал кулаки:

– На том корабле….на одном из них была моя мать. Они хитростью заманили её, чтобы продать в рабство.

Софокл долго молчал, видимо, обдумывая полученную только что информацию, затем похлопал меня по плечу.

– Приятель, кажется, я знаю, что тебе сейчас так необходимо, – произнёс он.

Я с удивлением уставился на него. Действительно, Софокл так сильно напоминал мне бога Аполлона, каким его изображали на статуях многие знаменитые скульпторы Афин. У меня даже сложилось впечатление, что он неоднократно позировал мастерам, потому что каждая линия его тела была безупречна.

Впрочем, как мне говорили, и я мог бы служить моделью для божества, но я никогда не считал себя совершенством в отличие от Софокла, которого выделяло некоторое высокомерие и тщеславие, что бывает характерно для детей чиновников приближённых к архонту.

– И что же мне нужно, Софокл? – спросил я.

– Идём со мной, Дионис. Я познакомлю тебя с одной красавицей-гетерой, уж она-то сможет развеять твою печаль.

– О чём ты, друг? Именно сейчас мне нужно решить мою проблему, а не искать её на дне фиала.

Брось, Дионис, пара глотков добротного вина тебе не повредит.

В тот день я подчинился Софоклу, потому что действительно чувствовал себя потерянным и не знал, что делать. Я даже не мог вообразить себе, что моя мать находилась в руках этих грубых и хитрых финикийцев, я всякий раз отталкивал от себя видение, как она стоит на подмостках для продаж рабов, и какие-нибудь грубые мужланы оценивают качество её зубов и фигуры, словно, высматривают породу скаковой лошади. Я тут же отверг эту мысль; я не хотел думать о том, что может произойти в дальнейшем.

Гетеры обычно не отличались особой красотой. Они коротко стриглись, красили волосы в ярко-рыжий цвет, ублажали мужчин и вели себя очень развязно по сравнению с чопорно-строгими афинянками. Эти девушки сразу же бросались в глаза, потому что неспешной походкой прохаживались вдоль стены, где горожане помещали свои объявления, и можно было себе найти «подходящего клиента». Здесь же можно было видеть, какая из гетер «пользовалась спросом», а какая была в опале. Однако та девушка, с которой познакомил меня Софокл, сильно отличалась от своих подруг, прежде всего, красотой. В отличие т остальных «типичных гетер», больше похожих на юных мальчиков, знакомая Софокла носила длинные волосы, и они были белокурыми, как у самой Афродиты.

Тонкая талия резко выделялась на фоне широких бёдер; гречанки вообще обладают более массивными телами в сравнении с изящными египтянками или персиянками. Возможно, это связано с тем, что мы, греки, любим напряжение, суровый труд в отличие от изнеженных иноземок.

Её звали Дорифорой, и, увидев меня, гетера протянула мне полный фиал с вином.

– Испей его, милый Дионис, – произнесла красавица и увлекла меня за собой.

Что касается Софокла, то он предпочёл проводить время с подругой Дорифоры, точно такой же широкобёдрой красавицей с густой копной иссиня-чёрных волос. Её звали Панопия, и она действительно обладала красивым голосом, о чём говорило её имя.

Помню, в тот вечер Панопия долго и самозабвенно пела под звуки дудочки, извлекаемые рабыней; помню, что я выпил много вина, и у меня сильно кружилась голова.

В ту ночь я был впервые близок с женщиной в роскошном жилище Дорифоры. Я помню её нежные пальцы, руки, которыми она обвила мои плечи; я помню то телесное наслаждение, которое испытал, а затем было мимолётное отупение и забытьё. Перед тем, как забыться и провалиться в долгий сон, я подумал о том, что впервые стал мужчиной, и был близок вовсе не с гетерой Дорифорой, а с самой Афродитой, соблазнившей меня.

Облик красавицы Сахиб померк в ночи, а под утро я испытывал то, что называется раскаянием, потому что именно тогда я понял, что всё это время я любил персиянку Сахиб, я относился к ней совсем не как к рабыне, а как к богине. Я чувствовал себя предателем, и на душе стало досадно.

Пение Дорифоры разбудило меня. Обнажённая с разбегу, она бросилась в чистые воды бассейна и поплыла, наслаждаясь этими освежающими водами среди нарождающегося знойного афинского дня. Увидев меня, Дорифора помахала мне рукой и воскликнула:

– Эй, Дионис, иди сюда, ко мне! Здесь так чудесно!

Через минуту я оказался рядом с ней, чтобы вновь слиться в объятиях с Афродитой. Яркое солнышко Афин уже начало припекать, когда я вышел из дома Дорифоры, расплатившись с гетерой всем, что у меня было под рукой. Это были те средства, которые я взял с собой в поездку, надеясь напасть на какое-нибудь торговое судно, чтобы затем договориться вызволить мою мать. Теперь этих денег у меня не было, я чувствовал себя полным ничтожеством, несмотря на то, что Дорифора настаивала, чтобы я к ней приходил.

– Мы, гетеры, служанки Афродиты, не вправе выбирать своих клиентов тех, кому мы подарим своё тело, – произнесла она за завтраком, когда её рабыня крепкая низкорослая египтянка-нубийка, пыталась подложить в блюдо на столе ещё больше оливок. Я любил оливки, но, осознав вдруг своё безрассудство, впервые испытал к ним отвращение.