Три кофейни

– Да, я ошиблась дважды – ты еще хуже.

– Давай поступим так: ты сейчас разденешься и ляжешь спать, если хочешь, я могу постелить себе на полу. А утром уйдешь. Договорились?

– И с чего это ты стал таким заботливым? – ехидно спросила она.

– Просто хочу, чтобы ты осталась. Разве это так много?

– Хорошо, но больше ноги моей здесь не будет. И да, ты спишь на полу, – улыбнулась она.

На самом деле я больше переживал за то, что в три часа ночи такой девушке нечего было блуждать по городу одной. И отпускать ее – было бы действительно подло. Тем более, эти мысли не дали бы мне нормально уснуть. Такой уж я человек, переживаю за тех, кого впустил в свою кровать.

Когда я проснулся, ее уже не было. С моим-то чутким сном, уйти и не разбудить – это искусство. Наверное, у нее был большой опыт в этом деле. Не сомневаюсь.

Подкурив сигарету, я заметил на столе ее часы и записку. Наверное, очень торопилась, раз забыла на таком видном месте. Но то, что она написала, заставило меня улыбнуться.

«Я забыла у тебя свои часы. Представляешь?»

«Здравствуй, В. Так много хотелось тебе сказать, чего ты никогда от меня не услышишь. Отпустить? Нет, я никогда тебя не держал и не вправе делать это. Понять… Мне бы только тебя понять. Разве я прошу так много? Ты падаешь. И, падая все ниже, так отчаянно цепляешься за воздух. Ты летишь в самую бездну в надежде, что я прыгну за тобой. Если бы ты боялась разбиться… Я знаю, ты склеишь себя, соберешь по частям и яркой тушью скроешь от всех то, что позволяла видеть мне. Свой дождь…

Если бы я знал, что твое тело принадлежит другому, я бы никогда к тебе не прикоснулся. Если бы я знал, что твои губы шепчут чужому, мои бы остались немы. И руки… Твои предательские, горькие руки. Им место там, где твое сердце. А ты забыла их на мне…

Твой В. (февраль 83-го)».

Мало шептать о любви ночью, если утром от нее не останется и следа. Намного вкуснее готовить завтрак с мыслью, что впереди ждет совместный остывший ужин. Утренняя страсть. А страсть, как и кофе, – не теряет свой вкус, если его подавать горячим.

Она лежала в моей рубашке, с расстегнутыми верхними пуговицами. Это особо подчеркивало ее грудь. Больше на ней не было ничего. Ничего лишнего для художника, что не мог насмотреться на свой шедевр. Свою картину. Я видел в ее глазах больше мира, чем за окном. И взгляд. Она смотрела так, будто это я перед ней стою обнаженным. Она смотрела глубже.

За десять дней совместного душа и теплого пледа я узнал о ней многое – начиная с семи комплектов ее нижнего белья, заканчивая именами всех ее мужчин. С каждым днем все больше убеждался, что она – неотъемлемая часть этого уюта. С ней было комфортно и легко. Это было важно. Все может измениться с ее уходом, но мне не хотелось возвращаться к старой жизни – тишине и глубоким мыслям, к бессонным ночам с запахом окурков. Только как прежде все равно уже не будет. Нет. Порой возникало чувство, что это я у нее в гостях. Так забавно, она никогда не робела, когда раздевал ее догола, но смущалась каждый раз, когда укрывал потеплее. Не стало и привычного беспорядка, все было аккуратно разложено по своим местам. Не удалось скрыть от нее ничего. Да и что мне было скрывать – три открытки из прошлого с дорогими словами и простецким почерком. И вот зачем я их столько хранил? Она, будто читая мои мысли, сразу же отправила их в самое подходящее место – мусорную корзину. Или пару альбомов с фотографиями из детства – вот они действительно имели для меня огромную ценность. Я их часто пересматривал. А она, улыбаясь, повторяла, что я на себя маленького совсем не похож.

Я уже и забыл, что ночь – время не только громкой тишины, но и откровенных разговоров. Чувства внезапной радости и приятной грусти. Мне не нужна была ночь, пока не с кем было ее разделить. И так стало мало ее, когда начал в ней нуждаться.

– Зачем ты перед сном мажешь лицо и руки кремом?

Она улыбнулась слегка огорченно.

– Я уже не так молода. И моя кожа постоянно об этом напоминает. А крем… он, скорее, для поддержки в тонусе моей самооценки. Я не ощущаю себя лучше, просто убеждаю в этом других.

– Ты прекрасна. Тебе это вовсе не нужно, я бы заметил.

– Знаешь, я бы не удивилась, заметь ты это раньше. Но не сейчас. Твои глаза слишком влюблены, чтобы смотреть мимо моих.

В то прохладное утро я проснулся один, с большой теплой вмятиной слева от меня. Сбежала, не оставив записки. Не нужно было слов.

Она закурила. Так неумело и слегка наигранно. Я курю с тринадцати лет, и такие мелочи бросаются в глаза невольно. Она молчала и каждый раз, когда хотела что-то сказать, – затягивалась сигаретой глубже. Другая. Совсем чужая. И одета непривычно. Белая футболка, темные штаны и затертые серые кроссовки. Ни каблуков, ни грамма макияжа. Как она изменилась за два года. На улице, среди прохожих, я бы просто ее не узнал. А раньше не заметить ее было невозможно.

Мне стало больно на нее смотреть. Она сейчас не со мной, а где-то далеко. Что-то тихо себе говорит, но разобрать невозможно. Взяв ее руку, я хотел сказать, но она меня перебила.

– Ты с ней спишь?

– Я с ней просыпаюсь.

Она громко засмеялась и закрыла глаза ладонью. И с каждой секундой ее смех становился мягче и вдруг заскользил каплями по лицу. Со всей силы я прижал ее к себе. Она целовала мое лицо, и оно становилось мокрым. Она оставляла свои слезы в тех местах, где коснулись ее губы. Я хотел кричать во все горло, впервые за эти два года я ощутил себя живым. Настоящим. Не скрывая своих эмоций…

– Прошу, ненавидь меня, злись и никогда не прощай, но только не относись ко мне равнодушно. Ударь меня. Пусть лучше мое тело болит, но ты же привык бить туда, где не заживает. Ты самый нежный и самый жестокий. И самое страшное – это надежда. Ты мог забрать все и, хлопнув дверью, похоронить нас за порогом, но надежду ты мне оставлял всегда…

– Зачем?

«Дорогой В. Мы не можем исправить прошлое, но никогда не поздно начать с настоящего. Я устала, и с каждым днем становится все невыносимее. Я так больше не могу. Давай сбежим, уедем далеко и навсегда, где нас никто не сможет найти. Просто исчезнем. Оставим все, чтобы больше никогда не оставлять друг друга. Дети должны рождаться в любви, а не в обстоятельствах. И знать они должны не только свое отчество. Я стану лучшей в мире мамой, если буду знать, что сзади поддерживают руки. Крепкие и верные. И я не упаду… Обещаю.

Твоя В. (ноябрь 83-го)».

…Они бросают громкие слова, а со временем забирают их обратно. Меняют адреса и получателей писем, им кажется, что так они меняют жизнь. Топчут самое дорогое, оставляя следы, а убегая – так и не находят по ним дорогу обратно. Они вечно опаздывают на поезд, а с его уходом – так отчаянно бегут ему вслед. Молчат, когда важно каждое слово, и начинают кричать, когда никто уже их не слышит. И порой они могут ждать бесконечно долго. Не зная о том, что их уже не ждут. Люди…

– А чем отличаемся мы?

– У нас нет ни времени, ни будущего. Вот поэтому мы всегда приходим вовремя.

Отель. Тихая февральская ночь со вкусом вина и встречи. Белая, как простынь, и голая, как тела на ней. Ночь с запахом парфюма и страсти. Под ногтями кожа, шея и спина в красных иероглифах. Это так верно – выключить мир, город, поставить на паузу свои заботы и мысли. Оставить все и потеряться в мгновении. В этом тихом отеле под звездами, где светили мы, а не сгорали, где заканчивалось время и восходило солнце, где предательством было – просто уснуть…

– Что будет завтра?

– Не думай о завтра, у нас есть целое сегодня.

Но я ее тогда обманул. У нас не было и половины сегодня, наше всегда имело конец и никогда – начало.

– Скажи мне что-то важное…

– Тебя настолько нет, что ты везде.

«…Она делает вид, что ничего не замечает, ей так легче. Чем каждый раз видеть в моих глазах счастье, к которому она прикоснуться не может. Не может разделить, но думает о причине. И каждый раз, когда она кладет свою голову мне на грудь, возникает чувство, что там лежит камень. Холодный и тяжелый, но куда хуже – он лежит и на душе. И нет, не она его туда положила, это я сам позволил ему там быть. Часто не жалею я ее совсем, но уважаю всегда. Это мой выбор. И пусть я не могу дать ей романтики и нежных слов, но что бы ни случилось, я всегда буду держать ее за руку и защищать, как свое дитя. Уважать – это ставить выше себя, выше своих принципов, потребностей и желаний. Это когда она берет мою зубную щетку, даже не догадываясь, как меня это раздражает, а я молча полощу ее и ставлю на место. Когда она рассказывает, как прошел ее день, а я молча слушаю, хоть мне это вовсе не интересно. И, пожалуй, труднее всего – это показывать, как я ее хочу ночью, чтобы утром она не хотела меня будить…

Твой В. (снежный март 85-го)».

– Ты снова уезжаешь?

– Да, я скоро вернусь. Так нужно.

– Постой! Ты забыл кое-что.

Действительно, я забыл поцеловать ее на прощание. Ей всегда это нужно – перед сном, каждое утро, даже выходя на минуту, она приучила меня целовать.

– Ты забыл свои часы!

Она не была особенной, нет. Ни в первый день нашей встречи, ни за четыре года совместной жизни она не пользовалась косметикой. Ей не нужно было подчеркивать свою красоту, она предпочитала быть естественной. Мне это безумно нравилось раньше. Она любила заварить чашечку кофе и углубиться в книгу поздним вечером, и чаще она была в себе, чем во мне. Я никогда ее не отвлекал, как и она меня. А порой мне казалось, что она идеальная…

…Это как вкусный пирог, съешь маленький кусочек, и тебе захочется еще. Трави себя крошками, и ты будешь сходить с ума от голода. Так было и с нами. Чем меньше нас друг у друга было, тем больше мы голодали. И тем вкуснее мы ощущали каждый завтрак. В то время как переедание часто вызывало тошноту.

– У меня есть хорошая новость, – с радостью в глазах прошептала она.

– И у меня, – огорченно сказал я.

В тот момент нужно было что-то менять, и я это прекрасно понимал. Нельзя всю жизнь убегать от правды и выдавать за правду ложь. Как и нельзя убрать из взгляда преданного человека свое предательство. Так или иначе, смотря человеку в глаза, ты видишь свое отражение.

– Начни со своей.

– Он подал на развод, это наш шанс начать новую жизнь. Представляешь? Мы можем все изменить. Начать с чистого листа и ставить запятые после точек. Клеить обои в свой новый дом, чтобы потом наши дети на них рисовали. Лежать каждую ночь и благодарить бога за прожитый вечер. Забыть прошлое, как страшный сон, и никогда к нему не возвращаться. Что может быть прекраснее этого?

– Да, ты права. Это шанс…

Стоя перед выбором, ты стоишь на самом краю обрыва. Сделай шаг вперед – и разобьешься, отступи назад – и останешься цел. Но цена малейшего движения слишком высока, и поэтому многие предпочитают замереть на месте…

«Здравствуй, В. Она прелесть. Глаза, что я так полюбила, твои глаза у нее. Знаешь, я никогда не могла в них насмотреться, я смотрела, но не видела. А теперь я смогу смотреть чаще, спасибо тебе за фотографию.

Мне уже тридцать восемь, представляешь? А чувствую я себя на все сто. В мои годы детей уже замуж отдают, внуков ждут, а я… Забавно, мы знакомы уже шесть лет, а ты так ничего обо мне и не знаешь. А может, просто не хотел знать? Да, в свои двадцать я была хороша. Меня носили на руках, а когда уставали одни – подхватывали другие. С улыбкой вспоминаю, как я верила в вечерние сказки, а наутро от сказочников и следа не оставалось. Я была такой наивной… Повторяла свои ошибки снова и снова. Ведь я верила, что найду того, кому будет хорошо со мной, не снимая мой лифчик. И я нашла, представляешь? Даже вышла за него замуж, но в скором времени поняла, что это ошибка. Очередная. Он был хорошим, вот только я с ним чувствовала себя плохой. Ты, наверное, спросишь меня: так что же тебе нужно было? Я сама не знаю. Но с тех пор все было по-другому. Я перестала искать, а меня начали находить. И мне плевать было – кто ты, но если ты ко мне подошел, значит, тебе что-то от меня нужно. Так было со всеми, я привыкла быть одна. А вот ты… Ты был немного другим. Не пытался затащить меня к себе в постель, и только поэтому я легла в нее сама. И часто возникало чувство, что я тебе совсем неинтересна. Но ты меня слушал, а я всегда хотела слушать тебя. О чем ты молчишь, с кем разделяешь мысли, и даже какая прическа была у твоей бывшей. Но ты ничего не говорил, а самое главное, ты никогда ничего не обещал… Именно это каждый раз заставляло меня возвращаться.

Твоя В. (август 87-го)».

Она сидела напротив меня, а я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. На расстоянии протянутой руки я не ощущал свою вселенную. Я мог к ней прикоснуться, но мое сердце не ускоряло свой ритм. Мои зрачки не становились шире с каждым взглядом. И порой мне было некомфортно от такой близости…

Это как узкая дорога для одного путника. Ты можешь взять в нее кого угодно, но идти он будет сзади либо спереди и никогда рядом с тобой.

– Когда я еще смогу тебя увидеть?

– Каждый раз, закрывая глаза…

«Вот ты сейчас бежишь к нему, хоть не знаешь о нем совсем ничего. У вас нет общего, кроме царапин на спине и утреннего кофе. Нет страстных поцелуев и разговоров после… Ты даже не знаешь, кто ты для него, или тебе просто неинтересно. И позволь предположить, что ты многое бы отдала, чтобы больше к нему не бежать. Не искать в нем то, что ты так усердно не находишь. Ты прикладываешь его к своим ранам и надеешься, что это тебя вылечит. Как же ты ошибаешься. Впрочем, как и я раньше. Запомни, родная, тебе сейчас никто не поможет – ни он, ни полмира ему подобных, пока твой собственный мир разрушен. Так глупо пытаться убежать от своих мыслей и громких криков, которых не слышит никто. От недосказанности. А убежать к кому? К себе. От кого? От себя. Так глупо.

Полюбить! Снова? Заполняя одну пустоту другой, твоя чаша никогда не сможет наполниться. Только догорев, ты никого собой не обожжешь. Отсутствие нужного человека – душевный ад, мне это известно. Но только отсутствие может придать особый вкус каждому присутствию. Вкус момента. И одним моментом – вкус всей жизни. Сейчас тебе нужен покой и шоколад. Лишь когда ты обретешь душевную тишину, ты сможешь заново полюбить. Просто верь мне…

В. (декабрь 91-го)».

Они гуляли в парке возле детского сада. Он и его маленькая копия. Она держала его за руку и рассказывала про мальчика, что постоянно дергает ее за косички.

– Он тебе нравится?

– Да, мы даже спим на тихом часу рядом.

– Так рано, доченька, а ты уже влюбилась…

– Я не знаю, папа. А мама любит дядю, с которым спит?

Семь дней

Это случилось на четвертый день после моей смерти, пусть и оптимистичнее было бы сказать – на четвертый день новой жизни. Утро у меня обычно за полдень, хотя в тот день все было по-другому…

Я бежал. Так уверенно, отчаянно, не глядя под ноги, как обычно бегут от себя. Нет, город совсем не виноват, что стал для меня чужим и тошным. Мне казалось тогда, что спасение находится где-то далеко, в другом месте и в других обстоятельствах. Дав свободу эмоциям, я подавил трезвый рассудок. Подавил и себя. Не скажу, что напрасно.

Вокзал. Длинные очереди. Пустые разговоры. Все настолько озадачены собой, что не вспомнят лицо собеседника, который минуту назад так усердно рассказывал о своих планах. Каждый по-своему глушил психоз ожидания. Одни смотря куда-то в стенку, другие – на их спины. И все спешат, стоя на одном месте. Удивительно.

Купив билет, я вышел на улицу. Прикурив сигарету, я смотрел в небо. Мне всегда нравилось небо. Сотни людей мелькали перед глазами. Суета. А я нуждался в тишине и покое. Интересно, много ли таких, как я, здесь сегодня? Купивших билет на поезд в направлении – «от себя». Очень интересно было бы с ними поговорить. А хотя… О чем мне с ними говорить?

– Здравствуйте, у вас огонька не найдется?

До чего же банальный вопрос. Я достал зажигалку и дал ей в руки. Возможно, она ожидала, что я дам ей прикурить сам, как это делают джентльмены. Нет. Девушка с сигаретой у меня на подсознательном уровне вызывала отвращение. Курит? Ну да, это же так модно. А когда дети рождаются инвалидами – это не в моде совсем.

– Позвольте вопрос?

Вот теперь все внимание было переключено на нее. Передо мной стояла невысокая девушка, лет 22–25, с каштановыми волосами и маленькой родинкой на верхней губе. Весьма милая, вот только сигарета ей была не к лицу.

– Можно.

– Вот вы смотрите на небо потому, что в нем что-то видите, или таким образом уходите в себя?

Интересный вопрос. Не задумывался как-то об этом. Мне нравится смотреть в небо, я отпускаю в него свои мысли и просто смотрю.

– И то и другое, – ответил я.

Мне всегда было интересно общаться с женщинами, и при другом раскладе я бы красиво ответил и продолжил весьма не банальную беседу. Но не сейчас. Мне нужно побыть одному.

– Как ее зовут?

Моя губа дернулась, руки заметно задрожали от волнения. Черт. Что со мной? Почему она это спросила и какое ей до этого дело? Со стороны, наверное, это было забавное зрелище. Я левой рукой удерживал правую, чтобы она не дергалась. Нервы совсем ни к черту. Стыдно. Я спросил:

– Кого?

– Ту девушку, о которой вы раз десять повторили – «Почему она так сделала?».

– Я?

Скорее, это был не вопрос, а удивление. Неужели я вслух произнес это? Если да, то пора немедленно меня изолировать от общества.

– Так как ее зовут?

– Лилия, – ответил я машинально, хотя думал задать встречный вопрос: «Зачем вам это?»

Моя сигарета дотлела у меня в руках и начала обжигать пальцы. Мне захотелось продолжить разговор. Зачем? Не знаю.

– Что сделала Лилия? – спросила она.

Вот на этом вопросе я взял под контроль свои мысли и слова. Начал думать, как бы правильно сформулировать и не поставить себя в положение несчастного от неразделенных чувств. Меньше всего в ее глазах хотелось выглядеть жалким.

– Она опустела ко мне. В один момент и навсегда. Не могу в это поверить и принять как должное. Я ее…

– Вы никуда не спешите? – оборвала она меня.

Крайне не понравилось мне это, но я, не подав вида, достал сигарету и подкурил. Да, еще полчаса назад я хотел покинуть этот город, но не сейчас.

– Нет, не спешу, – ответил я.

– Тогда давайте прогуляемся, – улыбнулась она.

– Почему бы и нет?

Минуты две-три мы шли молча, за это время я обратил внимание на ее ровную осанку и уверенный шаг. Так ходят люди, которые прекрасно знают конечную цель направления. Но мне было абсолютно безразлично, куда мы идем.

– Вы знаете, почему птицы улетают в теплые края? – вдруг спросила она.

Что за глупости, а кто не знает этого? Но я заинтересованно, слегка с насмешкой, спросил:

– Почему?

– Они не терпят холодов.

В наши дни редкость найти хорошего собеседника, и я вникал в каждое слово.

– Не улетев, они погибнут.

Затем она спросила:

– Какой у нее любимый цвет?

Это был неожиданный вопрос, и ответ на него был еще неожиданнее для меня самого.

– Я не знаю.

– Какая ее любимая книга?

– Я не знаю.

– Какой у нее цвет глаз?

Я не знаю? Нет, я помню. Мне просто нужно посмотреть на фотографию. Да кого я обманываю?

– Не помню, – честно признался я.

Я жил с человеком, о котором не знал ничего. Это так странно. Когда не знаешь, сколько ложек сахара в кофе она любит. Когда не знаешь ее любимой книги, не говоря о писателе. Когда громко заявляешь о любви, не имея представления о ней.

– Да, – будто прочитав мои мысли, сказала она.

Я смотрел ей в глаза, не зная, что и сказать. Не было слов. Я находился в недоумении.

– Как вас зовут? – нарушила молчание она.

– Вячеслав, – ответил я. – А вас? – задал встречный вопрос.

– Венера. Жду вас завтра на этом же месте, в это же время. До встречи, Вячеслав! – сказала она и ушла.

Позже она призналась, что закурила первый раз в жизни для того, чтобы завязать со мной разговор. Я слишком был углублен в свои мысли, чтобы заметить, как неумело она держала сигарету, но не заметить, как побледнела от первой же затяжки. Эта встреча перевернула всю мою жизнь. Я больше не бежал. Мне не от кого было бежать. Я нашел себя в ней.

Она мне дала понять одну важную вещь. Если осознаешь, что человек тебе подходит, родственная душа, не важно – день, неделю или месяц вы знаете друг друга, нужно хватать на плечо и увозить на край света. Целоваться до утра. Смотреть на закаты, встречать рассветы, ужинать при свечах, делать предложение и быть счастливыми. Да, быть может, в будущем все будет плохо, но в настоящем должно быть все прекрасно.

Семь дней и семь ночей я чувствовал ее дыхание за два города от меня. Она читала меня с огромным желанием, как любимую книгу, пересказывая дословно. За семь дней она знала обо мне больше, чем я о себе. Сказать, что я в нее влюбился, – это ничего не сказать. Совсем. Всего две встречи она подарила мне. И одну прощальную.

Я помню каждый сантиметр ее волос, каждую линию ладоней, тепло ее губ и каждое малозаметное солнечное пятнышко, что так смущало ее. Сказать, что я запомнил ее, – это ничего не сказать. Каждую минуту, каждый час, каждый день я переполнен ею. Незабываемым нежным голосом, каждой картинкой того бесценного времени, ее улыбкой и пятнышками, что так ее смущали. Да, я не вспомню даже цвета глаз своих бывших женщин без фотографии, в то время как о ней я помню все.

Она думала, что оставила мне только свое имя. Но оставила она себя. Во мне. Во сне и в реальности. Я доверился, как никому в жизни. Она ведет меня за руку, слепого, в самые глубины себя. Отпустив руку – не значит, что отпустит сердце.

На прощание она сказала, чтобы я поверил и нашел ее во что бы то ни стало – для того, чтобы она поверила в меня. Сказать, что я поверил в любовь, – ничего не сказать. Я готов всю жизнь искать то, во что я верю. Весь мир перевернуть и найти. Найти, чтобы больше никогда не отпустить. Я не потерял, она вся во мне. Я не привязан, а напротив – обрел свободу. Я не грущу по ней, а наполнен счастьем. Можно всю жизнь прожить с человеком, который не знает твоей любимой песни. А можно всего за семь дней найти свою песню в человеке…

Твой оборванный сон

В тот день, когда он умер, не наступил конец света. Даже не было грома, а дождь начался только внутри тех стен, где еще вчера слышался его голос. Это стало мировой трагедией для одного человека, последним кругом ада, когда весь мир сгорел дотла, а она босиком ходила по еще теплому пеплу. Сгорел дом, который он построил своими руками. Она входила в него, боясь прикоснуться к тем стенам, к тем обвалившимся балкам, казалось, вот-вот земля под ногами станет рыхлой и тело провалится в пропасть. Она не узнавала больше свой дом, это было чужое место, чужие окна, чужой двор. Вслед за домом сгорела мечта. Когда пламя охватило ноги и уже касалось пальцев руки, Юлия осознала, что она не может сгореть, как бы ей этого ни хотелось. Каждая клетка тела испытывала невыносимую муку, ярость, борьбу. Она боролась с собой, чтобы хоть на секунду не поверить тем лгунам, не усомниться в том, что он живой. А черные лица бывают лишь в страшных снах. Закрой глаза, вокруг тебя столько родных, что ни одна рука не позволит тебе прислониться к холодному полу. Когда умирает самый родной человек – ты остаешься, чтобы смотреть на его смерть. Как его неживого моют, одевают в самый лучший костюм, кладут в гроб, читают молитвы и предают земле. Если такое испытание выносит человеческая душа, то что это за слово такое – «невыносимо»?

Я не видел твоей смерти и не прощался с тобой, возможно, поэтому в моей памяти ты остался живым.

В тот же день я написал Юлии письмо.

«Я знаю, ты сильная», – говорил я самой слабой женщине. Знала бы она, что однажды судьба или бог оторвет ее прилипшую, мокрую душу от тела того, чьи шаги она бы узнала за миллион километров. Захотела бы она сбежать при первой же встрече, закрыться на сотни замков и дать клятву забыть навсегда ее будущего? Я думаю, нет. Ведь даже если бы он вернулся к ней безногим, она бы целовала колеса кресла-коляски. Губами горячими холодный металл. Она бы приняла его на пороге и отнесла на руках к детям…

«Папа живой, он останется навсегда», – не дано зачитать по остывшим губам.

«Мы знаем, ты сильная», – говорили они, когда она уронила бокал с белым вином. Когда были в крови ее руки, а лапы огромные рвали на части ее шею и грудь. Когда она подавилась всего на секунду, для тех, кто стоял в стороне, показалось, что она на неделю умолкла, забыла, как говорить. Как попросить, чтобы его сегодня же привезли и вернули? Она ведь не все сказала ему, никто снаружи не знает о планах, что остались внутри. Когда клыки ледяные разодрали живот, а весть о том, что от голода умирают, грела ее намного сильнее слов «мама, поспи сегодня с нами», всем показалось, что с ума сошли все, кроме нее. И что утро никогда не наступит при полной луне.