Диббук

Михаил Поздеев

Диббук

Диббук

Постаревший Юрий Кормаков глядел в карманное зеркало. Он видел своё лицо, испещрённое морщинами, поседевшие коротко стриженные волосы, росшие на его круглой голове. Он проделал долгий путь, он ждал этого целых долгих 18 лет, и вот теперь он считал, что он должен получить то, что заслуживает.

Он ждал своего первого заслуженного отпуска на предприятии, где он трудился водителем, буквально считал дни до 5 сентября, и теперь он, проделав нелёгкий путь, бродил по белорусским лесам, следуя чётким указателям, записанным неровным почерком на пожелтевшем обрывке бумаги.

Лямки походного рюкзака впивались в спину, но он не обращал на это никакого внимания. Он пытался найти глазами тот заброшенный кривой дуб. Описанное на клочке бумаги поле за десятилетие с лишним уже поросло молодым лесом, а дуб, значит, должен быть поблизости.

Он нашёл вскоре глазами тот самый кривой дуб, сбросил с плеч рюкзак, неторопливо размял пропитанную потом и усталую спину, спокойно присел под дерево, попил воды из фляги, достал из рюкзака складную лопатку, которую он выменял на толкучке в Орехово-Зуево, и начал копать.

Копал он долго, упорно разрывал пространство вокруг дуба и при этом не чувствовал абсолютно никакой усталости.

Через пару часов его труды оказались вознаграждены. Лопата уткнулась во что-то металлическое – им оказался покрытый ржавчиной металлический шкаф, закрытый навесным насквозь проржавевшим замком, который Юрий без особого труда сбил лопатой.

Удовлетворённый, он открыл крышку и увидел там небольшой винный старинный ящик из дерева, покрытый тёмно-коричневым лаком. Ящик оказался закрытым на замок, поначалу Кормаков хотел сломать его, но подумал о том, что ящик вполне себе неплохой и его тоже можно будет неплохо продать.

Погрузив винный ящик в свой рюкзак, Юрий извлёк небольшую фляжку с водкой, немного отпил, почувствовал, как жидкость приятно разливается по желудку и по всему телу. Начинало темнеть, Кормаков, довольный, встал, накинул рюкзак и быстрым шагом выдвинулся в сторону села, до темноты ему нужно было успеть попасть туда, а там его ждал гостиничный номер.

Водитель автобазы Юрий Кормаков подготовился к путешествию заблаговременно – за полгода до этого он изучил внимательно атлас СССР, за месяц до поездки у одного местного фальшивомонетчика сделал поддельный паспорт и командировочное удостоверение в колхоз «Рассвет», находившийся неподалёку от города, в который он якобы должен был прибыть в качестве инженера-механика.

Без проблем снял в городе номер в гостинице, рассказывал своим попутчикам в автобусе и администраторам гостиницы, что хочет повидать своего сослуживца, с которым вместе воевали на фронтах Великой Отечественной.

Теперь он шёл по лесу быстрым шагом, ящик при каждом движении упирался в спину и причинял некую боль, но Кормаков абсолютно её не замечал.

Вскоре показалась гостиница – одноэтажное здание, где из постояльцев пока был он один, по разговорам администратора, вскоре к ним должны была приехать делегация колхозников из соседней области, но пока он наслаждался одиночеством в двухместном номере.

Увидев толстую администраторшу, Кормаков приветливо улыбнулся и поздоровался.

– Ну что, повидались с вашим товарищем?

– Ой, да ещё как, посидели, поболтали, вспомнили былое да водочки выпили.

Счас бы перекусить чего-то, а то живот крутит, путь был неблизок обратный.

– Идите в буфет на автостанцию, он до 8 вечера, вы должны успеть, – улыбнулась администраторша в ответ.

Кормаков поблагодарил её, в номере оставил свой рюкзак и пошёл в сторону станции.

«Ох и дыра же, ещё городом называется», – думал он, оглядываясь вокруг – одноэтажная гостиница, вокруг частные дома, перемежающиеся с двухэтажными домиками, построенными пленными немцами, сельсовет, пыльные улицы, автостанция, каменный старинный костёл, уцелевший каким-то чудом в годы войны.

В буфете автостанции играл патефон, пожилая буфетчица лениво смотрела в окно, за одним из столиков сидел молчаливо ксёндз. Он выбрал парочку пирожков с мясом и один с капустой, взял морс, расплатился и, сев степенно за столик, начал поглощать свой ужин.

Едва он закончил, буфетчица объявила о закрытии буфета, ксёндз встал и стал внимательно рассматривать Кормакова, лицо ксёндза показалось ему до боли знакомым – он смотрел на этого высокого пожилого мужчину с лысиной и не мог припомнить, где он его видел. Но ксёндз точно вспомнил, при каких обстоятельствах они встречались с Кормаковым, он быстро выскочил из буфета и побежал в сторону костёла.

Юрию Кормакову оставалось тоже бежать.

Юрий добежал до гостиницы, спрятался в кустах, пытаясь унять сердцебиение в груди, он прокрался к окну своего номера, подлез, через форточку открыл раму – быстро взял рюкзак и спрятался в близлежащем лесу.

Пока он сидел целую ночь, спрятавшись за деревьями, он мучительно вспоминал, где же он видел того ксёндза, но никак не мог припомнить.

Он с ужасом боялся того, что в этих местах его узнают, и боялся он абсолютно правильно.

Юрий

Родился он в довольно зажиточной семье, отец его был купцом, держал в их родном сибирском селе магазин, была у них и земля, и скотина, огромный двухэтажный дом. Детство Юрий смутно, но отчётливо помнил, как их пришли раскулачивать, отобрали дом, землю, лавку и имущество, отца расстреляли.

Младшая сестрёнка умерла в ту зиму, а Юра вместе с матерью и бабкой вынужден был жить у своих дальних родственников.

Помнил он своё голодное детство, помнил, как бабушка и мать показывали ему магазин отца, где сейчас располагался кооперативный магазин и их дом, в котором обитал местный председатель колхоза.

В душе его родилась тогда ненависть к советской власти. В школе он учился неплохо, пробовал поступить в институт на учителя, но клеймо «сын кулака» не дало ему исполнить мечту. Выучился он лишь на шофёра и тут же был призван в армию. Начиналась война, служил он в Западной Белоруссии, в один из жарких дней июля их колонну разбомбили, он укрылся в канаве, где его нашли политрук Смышляев и парочка уцелевших бойцов, и в этой компании он бродил несколько месяцев по лесам.

Со временем они всё глубже и глубже уходили в леса, и им после 2 недель скитаний стало ясно, что они окружены, окрестные деревни были заняты немцами. Провизии вскоре не стало, Кормаков устал от речей Смышляева – он говорил о том, что Красная Армия их непременно спасёт и вскоре они выйдут к своим. Один из солдат по фамилии Смолов замкнулся в себе, Юрий совершенно не знал его имени, Смолов постоянно что-то говорил про конец света и смерть. В одну из ночей их покинул молчаливый пожилой солдат Гришкевич, он ушёл в сторону своей деревни, очертания которой показались в одну из ночей.

Утром Юрий нашел Смолова повешенным на дереве, в его голове навсегда засел этот образ – худого солдата в грязной гимнастёрке, болтающегося на своём ремне на дереве. В то же утро над ними пролетел самолёт, разбросав над ними листовки, на которых было написано, что данная бумага даёт обладателю комфортные условия и безопасность. Втайне от политрука он спрятал листовку в голенище сапога.

Они бродили голодными с политруком несколько дней, пока однажды Кормаков не услышал шум машин, голоса – лес прочёсывали люди в гражданской одежде с белыми повязками и вооружённые советскими трехлинейками. Свихнувшийся политрук выхватил пистолет и приготовился дать отпор, в тот момент Кормаков принял решение, изменившее потом всю его жизнь. В страхе за свою жизнь, видя численный перевес противника, он ранил штыком политрука в правую руку, забрал пистолет, связал руки ему ремнём и вывел его навстречу тем охотникам.

Их вместе доставили в село, Кормаков выпустил с превеликим удовольствием пулю в политрука на глазах полицаев и немцев, и у него сразу началась новая жизнь.

Он верно служил новым хозяевам, они ценили его преданность и его ненависть к советской власти, через полгода он стал руководителем группы по борьбе с партизанами.

Предавшись воспоминаниям, он незаметно для себя уснул, уткнувшись в ствол дерева. Во сне он видел Смолова, который, одетый в гимнастёрку и с посиневшим лицом, с шеей, обвитой ремнём, шёл к нему и говорил: «Возмездие, тебя скоро настигнет возмездие…» Кормаков проснулся в холодном поту, начинало уже рассветать, и ему нужно было выбираться из этой области. Вернее всего, ксёндз его узнал, несмотря на прошедшие годы, и уже сообщил куда следует, а попадать в руки сотрудников КГБ СССР ему совершенно не хотелось.

Он побрёл по лесу в сторону дороги, поймал попутную машину и договорился с водителем отвезти его на ж/д станцию. Откуда он поехал к себе домой в Орехово-Зуево с пересадками.

Всю дорогу он думал о сокровищах, спрятанных в винном шкафу, бережно проверял рюкзак, лежащий под нижней полкой, ему не терпелось открыть этот ящик.

Лёва

Лев Соломонович Коганович, уважаемый детский врач, уже заканчивал приём в поликлинике, как к нему подошла женщина, просившая посмотреть больного ребенка.

Несмотря на увещевания медсестры о том, что рабочий день доктора завершился, она прорвалась с ребёнком на руках и бросилась к нему на колени.

Лев её сразу узнал, вдова Езафович, вышедшая удачно замуж за советского майора и недавно родившая ему ребёнка. Мальчик полутора месяцев от роду кашлял и страдал от жара. Мать умоляла спасти её ребенка, и доктор не мог отказать ей в осмотре.

Он осмотрел плачущего ребёнка, послушал его, выписал матери рецепты и строго-настрого наказал прийти показаться ему через пару дней.

Он грустно вздохнул – приём завершился позже положенного, ему хотелось идти домой, где его ждал ужин, приготовленный его матерью, и отец, уже наверняка пришедший с работы.

Несмотря на то, что Соломон Коганович был небогатым портным, сыну он смог дать медицинское образование в Гродненском университете и по-настоящему мог гордиться своим сыном.

Его брат Борис тоже был гордостью семьи – с приходом советской власти он стал студентом медицинского института в Москве и мечтал стать хирургом. К сожалению, в этом году брат писал, что приехать сможет только в августе – он устроился на работу санитаром в морг и хотел немного подзаработать денег.

Наступил май, были слухи о скором нападении немцев, но в тот месяц мало кто в это всё верил.

Через пару дней на одном из приёмов он увидел счастливую и довольную Хаю Юзефович вместе с малышом, которому на фоне приёма выписанных лекарств стало намного легче. Женщина благодарила доктора и сообщила, что уезжает в Москву вместе с майором, ему выдали там квартиру, и буквально через два дня они должны будут ехать туда.

Хая обещала забежать к нему ещё попрощаться в день отъезда и намекнула о каком-то подарке.

Лев вспомнил про семью Хаи – в молодости она ему нравилась, ну как в молодости, в те годы, когда он учился ещё в гимназии, она была, как и сейчас, яркой и привлекательной, её голова была усыпана чёрными вьющимися волосами, всегда хороша и модно одета, несмотря на то что её семья уже тогда не была такой богатой, как раньше.

Как ему рассказывал отец, Езафовичи владели керамическим заводом в их маленьком городе, был у них и старинный большой особняк, который с приходом советской власти превратился в среднюю общеобразовательную школу.

Все это было во времена Российской империи, чёрная полоса наступила для семьи фабриканта в самом начале 20-го века, вроде как в 1910 году – тогда увлекающаяся сеансами спиритизма дочь была найдена повешенной в соседнем лесу, а её совершенно непутёвый братец стал единственным наследником состояния. От горя вскорости скончался отец, его сын совершенно продолжать бизнес не хотел, и уже к середине двадцатых годов фабрика и особняк были проданы на аукционе за долги, и до 1939 года владельцем был некий Мацей Дворжек. Потом от пьянства умер и наследник состояния, оставивший своей жене и малолетней дочери скромный деревянный домик на окраине города, где жила Хая.

Вспомнил он и то, как узнал о смерти матери Хаи, приехав на летние университетские каникулы домой, и об её замужестве за пожилым хирургом Дворкевичем, который годился ей не то что в отцы, а в дедушки.

Лев окончил университет, вернулся в родной город работать педиатром, он продолжал думать о Хае, которая была, к сожалению, замужем. Детей у них с пожилым хирургом не было, и тот после пришествия советской власти умер от обширного мозгового кровоизлияния.

А теперь Хая вышла замуж за лысоватого майора и уезжает с ребёнком в Москву.

Льву лишь оставалось принять нескольких пациентов, и, завершив приём, он отправился домой, где собирался полежать на диване в своей комнате и почитать какую-нибудь книгу.

В свой законный выходной молодой доктор отоспался, позавтракал, обсудил последние новости и сплетни за столом с матерью, как раздался звонок в дверь.

В двери стояла Хая, в руках она держала небольшой винный ящик, она улыбнулась Льву и вручила его ему в руки.

– Возьми это, спасибо тебе за нашего с Николаем сына, я завтра уезжаю, а вещи раздаю, те, которые ещё от отца остались, вот ящик нашла, думаю, тебе понравится, но ключа у меня нет, откроешь.

Лёва покраснел, попытался что-то произнести, его мама Фаина опередила сына:

– Хаечка, проходи, позавтракай с нами.

Хая ничего не ответила, она поцеловала Льва в щёчку и убежала со словами:

– Прощай.

Он так и остался стоять в руках с винным ящичком.

В комнате он смог наконец-то повнимательнее осмотреть шкафчик – небольшого размера, покрытый тёмно-коричневым лаком, перевернув его, он увидел штамп производителя – судя по нему, изделие было изготовлено в 1898 году в Австро-Венгерской империи. Шкафчик был закрыт, осмотрев его, Лев не смог найти ключа, внутри что-то было – при переворачивании шкафа содержимое тряслось и ударялось об стеночки.

Пришедший из лавки отец, услышав про эту историю, сразу оживился, и в его глазах, как Льву показалось, появился мальчишеский интерес.

Соломон принёс из подвала ящик с инструментами и без особого труда, поковыряв в замке отвёрткой, открыл его.

И наконец-то содержимое ящичка предстало перед членами семьи – кусок гранитной плиты, на которой на идише было написано «Шалом», парочка высохших роз, старинные золотые часы на цепочке, горстка золотых императорских рублей и потускневший от времени старинный медный подсвечник.

Отец заключил: «Недурно, хорошо тебя, сын, за врачебную практику отблагодарили, а то все носили тебе в основном продукты».

Лев вспомнил, что действительно население, особенно жители окрестных сел и деревень, приносили доктору продукты в качестве благодарности – даже свинину и сало, которые он всегда обменивал в лавке на рыбу или сладости, так же как и алкоголь, к которому все члены семьи были абсолютно равнодушны.

Матери тоже понравился винный ящичек, она предложила его поместить к Лёве в комнату и поставить на пол в угол.

Содержимое выкидывать не стали, а сложили обратно в шкафчик, который сразу же поместился на выделенное ему в доме место.

Неведомый гость

Ночью Лёва спал очень плохо – ему снился ужасный сон: будто бы он шёл по городу и вела его за руку красивая девушка с рыжими волосами, они шли в сторону той усадьбы, где сейчас располагалась школа, но в сне это была именно усадьба, девушка вела его внутрь, в большую комнату с огромными книжными полками кругом, и в ней девушка встаёт за кафедру и начинает читать какую-то книгу на непонятном языке и превращается в жуткую страшную ведьму, которая начинает его избивать.

Доктор проснулся в пять утра, руки сильно болели, болела грудь и правая скула, дойдя до зеркала, он увидел свежие кровоподтёки. Списав всё это на продолжение сна, он преспокойно заснул.

То, что с появлением в доме этого предмета начались странности, поняли все – повсюду пахло жасмином, хотя в доме его отродясь никогда не держали, периодически по вечерам становилось жутко холодно в гостиной.

Лёва стал плохо спать ночами, ему снились повторяющиеся кошмары, в одну из ночей ему снова приснилась та ведьма, которая отвела во сне его в тот самый дом, и какая-то тень села на него и давила, пытаясь проникнуть внутрь него.

Сомнения развеялись окончательно, когда дома, собираясь на работу, он увидел ту же тень из сна уже в коридоре, которая быстро пробежала мимо него в его комнату.

Во рту появился постоянный тошнотворный металлический привкус. От былого весёлого доктора Когановича не осталось и следа, перед своими маленькими пациентами и их родителями он представал в мятом халате, небритый и с огромными мешками под глазами от недосыпа.

Домой идти совершенно не хотелось – он допоздна сидел на работе в своём кабинете, дремал за столом, домой приходил поздно и просыпался в 5 утра каждый день от жуткого чувства страха и ощущения, что во сне в него кто-то пытается войти – этот сон повторялся ежедневно: удушливая тёмная масса, которая давит его и пытается забраться в нос и в рот, и он пытается сопротивляться этому и кричать, и в этот момент он просыпается.

Родители видели происходящие в нём изменения – мать рекомендовала попросить у новой заведующей поликлиникой Макаровой отпуск и даже предлагала сходить к ней вместе с отцом, по её мнению, сын всецело отдаётся своей работе и от этого устал. В проклятие никто из родителей не верил, как и в то, что в этом виноват шкафчик.

После одной из таких ночей он пришёл на работу, где к нему в кабинет пришла заведующая Анна Макарова, полная женщина неопределённого возраста, и сообщила в ультимативной форме о том, что он идёт на две недели в отпуск.

– Вам нужно отдохнуть, Лев Соломонович, сам не свой ходите, рецепты пишете неправильно, так что съездите куда-нибудь либо просто отдохните дома и отоспитесь, – проговорила она и продолжила: – А вместо вас пусть доктор Габриадзе поработает 2 недели.

Лев не знал, что и подумать, у него не хватало сил даже как-то воспротивиться этому – дома его поджидали те кошмары, из-за которых он чувствовал себя скверно и не мог выспаться.

Он хотел как-то даже отказаться, но Макарова волевым голосом произнесла:

– С сегодняшнего дня в отпуск – и точка, отдохнёте и вернётесь работать, как раз педиатр Княжевич уйдёт в отпуск.

Лев сдал свой халат медсестре и грустно пошёл домой, думал он о Габриадзе – молодом враче, приехавшем сюда в сентябре прошлого года, весельчаке, который очень сокрушался, что у них в поликлинике нет ни одной молодой медсестры, и вспоминавшем свои годы учёбы в Казанском университете.

Вспомнился ему ещё и доктор Княжевич, пожилой врач, заставший ещё времена Российской империи и ностальгировавший по тем старым временам.

Размышления его прервали переживания насчёт очередной ночи, эти кошмары он больше не мог терпеть, и нужно было что-то предпринимать.

Обычно мозг в стрессовой ситуации сам подсказывает решение назревшей проблемы, исключением тут не стал и мозг Льва.

Он вспомнил об однокласснике, после школы окончившем ешиву и посвятившим себя полностью религии, параллельно он работал в городской библиотеке. Иногда он видел его в городе, здоровался, но теперь он точно знал, куда пойдёт в первый день своего отпуска.

Мойша Файнман преспокойно отдыхал на своём рабочем месте в библиотеке, народу было совсем немного, он сидел, откинувшись на спинку стула, и почитывал газету «Правда», когда в читальный зал ворвался его одноклассник, работающий врачом, – Лев Коганович, и по его виду он сразу понял, что дело серьёзное.

После того как Лев выложил Мойше всё то, что накипело, тот понял, что дело серьёзное.

– Диббуком это называется, похоже, у Езафовичей он жил, но они его заключили в этот винный ящик, а ты его открыл – и вот теперь он в тебя проникнуть хочет, пока ты сопротивляешься, но скоро он волю подавит и вселится в тебя… Странно, что Хая тебе ящичек отдала, но, может, она и не знала о диббуке, сам знаешь, семья у них очень странная была – Ривка в лесу повесилась, отец Хаи Авраам всё промотал и оставил семью в нищете. Насколько мне известно, его изгонять нужно, я этим займусь сегодня вечером, а тебе я предлагаю переночевать у меня, всяко безопаснее, чем дома, понимаешь?

Лев согласился, он никогда не верил в мистику и в сверхъестественное, но теперь, когда неизведанное пытается в него проникнуть, ему остаётся только делать то, что ему говорят.

Мойша, взяв ключи, быстро закрыл библиотеку и повесил на дверь табличку «Закрыто», и молодые люди пошли к нему домой.

Жил Мойша в подвале под книжным магазином прямо напротив одноэтажного деревянного здания синагоги, квартира была заставлена книгами, горячей еды в квартире тоже не водилось, Мойша предложил ему отобедать кусочком ржаного хлеба, луком и кусочком сыра, клятвенно пообещав сходить в магазин.

Лева почему-то в квартире друга почувствовал себя в безопасности, аппетит дал о себе знать, он перекусил данными блюдами. Порывшись в шкафу, Мойша нашёл сухое печенье и немного чайной заварки.

После чая с печеньем Файнман побежал в магазин, а Лев остался разглядывать литературу, коей была заставлена вся квартира, – огромное количество книг на польском, русском, немецком, идише.

Вскоре Файнман вернулся из магазина с продуктами, и всю оставшуюся половину дня одноклассники вспоминали школьные годы и общих знакомых.

Мойша постелил Льву на полу, Коганович быстро заснул, но проснулся ночью – в тёмные окна подвала кто-то стучал, на улице завывал сильно ветер, в дверь кто-то стучался, Мойши не было, за дверью стук сменился противным скрежещущим звуком, будто кто-то царапал снаружи дверь, открывать её Лев так и не решился. Прошла будто целая вечность, полная страха, пока с первыми запевшими петухами всё стихло.

Кворум

Утром цадик и десять мужчин, включая Мойшу, повели Лёву в синагогу, один из мужчин нес тот злосчастный винный ящичек. Под сводами старой синагоги наконец-то был совершён обряд – мужчины долго жгли благовония, читали тексты задом наперёд, дули в шофар. Синагогу трясло, как при землетрясении, но в итоге дух был загнан обратно в винный ящичек, который предстояло закопать в землю.

И процессия из мужчин, одетых в религиозные одежды, и Льва выдвинулась на окраину города, где неподалёку от леса шкафчик был погружён в металлическую коробку и закопан глубоко в землю.

Лев избавился от своих ночных кошмаров, он пытался узнать историю семьи Езафовичей, общаясь со старыми слугами, жившими их в доме. По их словам, Ривка увлекалась сеансами спиритизма, и в одну из ночей она призвала в дом нечто страшное, которое разрушило её жизнь, и, по слухам, после её смерти из Минска были приглашены цадики, которые заключили духа в ящичек, и по всей видимости, про него забыли, и он просто был в доме Хаи до момента передачи Когановичу.

После

В конце июня 1941 года Лев Коганович был призван в действующую армию и отбыл на фронт в качестве военного врача, в сентябре того же года, контуженный, после бомбардировки госпиталя и полного разгрома армии, он выбрался к своим родным местам, захваченных немцами. Он ничего не мог узнать про отца и мать, про родственников – немцы их уже вывезли в лагерь вместе с остальными евреями города.

Его приютила семья белорусов, внуков которых он успешно лечил, и уже год с лишним он скрывался в погребе, изредка выбираясь помыться в баню.

Сидя в погребе, он долго думал о своей жизни, вспоминал родных, Хаю, знакомых, одноклассников и родственников, об их судьбах он ничего не знал.

Осенью 1942 года он слышал о партизанах и карательных отрядах, расстреливающих семьи тех, кто укрывает евреев и партизан. В октябре пожилой хозяин дома Георгий с грустью сообщил о том, что их соседей расстреляли каратели.

Лев решил уйти, и ночью он, одетый в потрёпанную военную гимнастерку, накинув сверху рваную фуфайку, отданную ему хозяевами дома, поблагодарив их за всё, скрылся в чаще леса.

Юрий и Лев

Отряду Кормакова в этой экспедиции против партизан не везло, противнику удалось заманить в засаду отряд карателей. Юрий, угрожая членам своей группы расстрелом на месте, заставил их отбиваться, и им удалось вырваться из засады, но их осталось всего трое плюс один тяжелораненый, которого он без сожаления застрелил.

Лев слышал винтовочные выстрелы, взрывы гранат, он спрятался за деревом и интуитивно понял, в какой стороне идёт стрельба, ему оставалось лишь надеяться на партизан, к которым он хотел примкнуть и вместе с ними сражаться.

Он продолжал прятаться в лесу, где был обнаружен остатками группы Кормакова.

Его сразу опознали, один из бойцов группы, белобрысый молодой парень, признал в нём доктора и даже сказал командиру группы о том, что, дескать, он им пригодится. Второй, пожилой хромающий мужик, потребовал у командира группы оставить врача, так как тот им всегда пригодится.