Тот Дом

– Неудачный манёвр?! – неверяще пророкотал Вехтенбергский.

– Случайность, Илья Альбертович… никто не виноват. Погода не позволила развернуться, – англичанке хотелось бежать, скрыться от бури, что сейчас надвигалась на неё в лице взбесившегося шефа, чьего нрава опасались все, кто знал его близко.

– Что с “Ди Фрау Марией”?

– Она затонула. За час.

– Френсин, скажи мне, что мои деньги, вложенные в их товары, успели спасти! – судя по голосу, поверенный плут был готов поверить в любое чудо.

– Не успели, ничего не успели. Но никто не умер…

– Умерли мои деньги!

– Илья Альбертович, вам потому и не позвонили сразу. Боялись. Только что галиот подняли со дна, со всеми товарами. Ещё можно высушить кофе и специи! Всё можно спасти, а корабль отремонтировать, только…

Невидимая Гесе секретарь сейчас сжалась в пружину.

– Френсин! – медвежий рёв.

– В Константинополе нет пакгауза9, готового принять датское судно. Наш человек обзвонил все, но никто не может их взять, боятся.

– Чего можно бояться, если в докладе сказано, что это случайность? – Вехтенбергский сделал шаг к Френсин.

Она постаралась незаметнее шагнуть от него.

– Что если они помогут, то после помощи датскому кораблю и их того… случайно. По неофициальной информации на борту военного корабля были гардемарины…

Взвешивать и продумывать Гесе было некогда.

Она достала маленькую, отделанную кожей, записную книжку, вспоминая, куда в последний раз писала отцу, и уже крутила диск аппарата.

– Барышня, межгород, пожалуйста, соедините с Кызылом, будьте добры, номер 30930.

Потянулось ожидание.

Френсин с Вехтенбергским, забывшие о ней, оба выбежали из кабинета.

– Куда вы телефонируете? – Френсин.

– Ещё и межгород? – поверенный жмот.

Ну хоть отвлёкся от гонца дурных вестей.

Английская лиса не преминула этим воспользоваться – оказалась в противоположном конце приёмной от медведя.

– Да, спасибо, – ответила Геся телефонистке на её: “соединяю”.

– Папа, здравствуй! Как твоё здоровье? Как Костя? Очень рада, целуй его за меня. Папа, голубчик, у меня к тебе вопрос на засыпку: нет ли, часом, твоего корабля сейчас в порту Мраморного моря? Нет? О, это чудно. А твои пакгаузы? Папа, можно ли воспользоваться лишь одним? Нет, ненадолго. Не дольше недели. Да всё типично: ветер сделал крен, и линейный корабль зацепил судно. Да, да, прислушалась к твоему совету, да. Пытаюсь вот, как-то… маневрировать. Не беспокойся… – лишь на последний вопрос она не знала, как ответить при посторонних. – Да, папа, конечно, – но Эмиль Гольфман требовал конкретного ответа: – полно, папа, конечно, не даром, не тревожься. Я проконтролирую, будь покоен. Да, да, поняла. Телефонируй, будь добр, распорядись. Спасибо, целую, папа.

Геся быстро записала надиктованное, пока не забыла, замешкалась, но поняла: Френсин нужнее, ей и отдала вырванную бумажку.

– Здесь адрес склада и управляющего. Отправьте кого-нибудь, как только до него дозвонятся, он откроет для вас помещение.

На прощанье она скользнула победным взглядом по широким плечам медведя. Полно!

Ни о каком бескорыстии речи не шло.

Элементарный реванш для успокоения собственных нервов – ничего сверх этого.

Он выставил Гесю мелкой хищницей, купчихой, охотницей? Что ж, пусть теперь побудет у неё в долгу.

глава 6

“Недолго… пламень чистой веры

Легко навек я залил в них…

А стоили ль трудов моих

Одни глупцы да лицемеры?”

Стены, как оказалось, лечат. Даже почище сладкого вина! А родные стены и хорошее вино, так и вовсе, творят чудеса!

Константинополь переливался голосами цветочников и булочников, шорохом туристов. Всё вместе это походило на единую музыку, идеальную мелодию. Сперва Геся наслаждалась ею, читая французский роман на крыльце, куда вытащила кресло-качалку. На кухне оно ей было без надобности, но и менять дислокацию проклятое седалище отказывалось наотрез. То оно не проходило в дверной проём, то казалось неподъёмным по тяжести, то Геся спотыкалась на пустом месте.

Ей уже было расхотелось отдыхать!

Только выдохшись окончательно, мадам Кантимир топнула ногой, угрожающе нависнув над предметом мебели:

– Я здесь хозяйка, упрямая ты деревяшка! И это я тебе говорю, что стоять ты будешь на веранде, и читать я буду под пледом на свежем воздухе. А если упираешься – выставлю вон и вся недолга!

Сквозняк открыл кухонное окно, и Геся приняла этот звук как добрый знак.

Но приметы, к великому Гесиному сожалению, мебель не двигают, поэтому немного попыхтев, кресло она всё же пристроила. А рядом с ним и старинный кофейный столик, при прежних хозяевах живший у рояля в гостиной. Лёгкой рукой Геся Эмильевна нарушила их союз, чему радовалась несказанно, читая на французском роман об убийствах в старом замке в Тулузе. Портвейн сегодня отдавал ей ириской, в бокале он переливался на закатном солнце, играя в солнечные зайчики с куполом святой Софии – Геся ловила их, изредка отрываясь от книги, чтобы сделать глоточек. Вместе с солнечными зайчиками она видела стайки голубей, как по команде взлетающих над бывшей площадью Султанахмет, ныне – площадь Ипподром.

Услышав шорох, она обернулась – из-под того самого камня на крыльце выползла змея и юркнула с высокого крыльца прямёхонько в терновый куст.

По тёплому жёлтым зажглись фонари, давая команду ветру, и тот разгулялся не на шутку. Уже по-ноябрьски холодный, он так сюрреалистично врывался в нагретый воздух, что казался призраком самого себя. Пробежался по саду, поскрипел голыми ветками величественного чинара, и скрылся в Босфоре, как его и не было. Только шорох не успевших за бризом листочков по мостовой сада напоминал о недавнем визитёре.

В трактире на Александрийской заиграла музыка, и тогда Геся зашла в дом, придерживая на плечах пуховый оренбургский платок. Забросив на кухню сорванный по дороге апельсин, она готовилась ко сну, одолеваемая мечтами об ажурных фонарях в собственном саду, о плетёной мебели, которую непременно купит к весне, о вине, которое сделает из собранного винограда – чуть кисловатый запах упавших ягод доходил до веранды.

О ком она не думала, так это об Илье Альбертовиче, которому спать в эту ночь не предназначалось: наравне с матросами он бегал по трапу датского галиота, пытаясь спасти 4 мешка с кардамоном, 6 бочек с варёным в сахаре имбирём, 19 бочек сахарного песку, 7 бочек рому, 4 бочки с вином белым, 4 бочки водки, 4 бочки рейнского вина, 3 мешка гвоздики, 4 кипы выбоины10.

Тем страньше стало Гесино пробуждение.

Она открыла глаза посреди ночи, рывком. Словно чья-то рука в одночасье выдернула её из марева сна. Проморгалась в полутьме, пытаясь понять причину пробуждения. Безуспешно: косой лунный луч из закрытого окна, да тени от ветвей деревьев, с которыми разгулялся ветер. Геся так и не смогла понять, отчего проснулась.

Вдруг она услышала стук.

Не стук даже, а нечто похожее на перестук. Будто кто-то забавлялся, и перестукивался сам с собой за неимением партнёра в игре: тук, тук-тук, тук, тук-тук-тук, тук. Ужасный, жуткий, по своей невозможности звук. Кто-то стучал в окно. Не в её, Геси, спальни, но другое – окно второго этажа.

Геся схватила щётку с прикроватного столика, будто та могла ей помочь.

Словно почувствовав, что там, куда он стучит, нет ему товарища для игр, стук раздался в другом окне, ближе.

“Это неправда. Это просто не может быть правдой. Полно, наяву так не бывает. Мне это всё снится. Просто дурной сон, страшный сон. Но мне не страшно, мне ни капельки не страшно. Я прогрессивная женщина, я на дух не выношу эзотерическую чушь”.

Геся медленно накрыла рот рукой и почувствовала, что не может сдержать крик. Выронив деревянную щётку, она прижала ко рту и вторую ладонь.

Из тихого, стук в дальнее окно перерос в стук где-то в центральном крыле. Он приближался к ней. Ощупывал пустые комнаты, ища, с кем поиграть, стуча во все окна подряд.

“Может, это ветер? Просто ветер? Природа рождает любые аномалии, присовокупить туда физику…” – Гесе необходимо найти объяснение. Что-то простое, понятное.

Она зажмурилась в ожидании неизбежного.

Одиночный стук в её окно. Тук.

Добралось до неё.

Она сидела, не дыша. Тяжёлое буханье в груди заглушало все звуки, но не этот стук.

Тук-тук, тук-тук – еле-еле, будто костяшками пальцев что-то стучало в её окно. Видит её? Поэтому не уходит?

Тишина. Словно разглядывает застывшую Гесю, ждёт ответа.

Геся не могла сделать вдох – так сильно зажала себе рот, забыв про дыхание носом. Она не могла пошевелиться – тишина в эту секунду парализовала мир. Геся могла только молиться: чтобы это быстрее закончилось. И дышать. Не забывать дышать, иначе скачущему сердцу не выдержать.

Несколько мгновений полной тишины и оглушающе внезапный издевательски-длинный перестук в её окно. Оно забавляется, глядя на затравленного им живого. Ждёт ответного хода. И смотрит, отслеживает реакцию: насколько силён этот компаньон для его игры.

Геся не шевелилась. Горячие слёзы ужаса катились по её щекам, щекоча ледяную кожу, а она даже не могла повести рукой – утереть хоть одну.

Как вдруг такой громоподобный тук – в соседнюю, пустую комнату. Злой, яростный, рассерженный. Мстящий за то, что его не впустили. Гесе показалось, что стекло должно было разбиться в эту же секунду, но брызг осколков не последовало.

Тук чуть тише – в следующую.

Она слышала, как звук удаляется, но пошевелиться всё ещё не могла, как и открыть глаза. Последний стук в крайнее окно северного крыла и тишина. Благословенная тишина.

“Как это возможно? Что-то материальное… хуже того, что-то разумное делает это. Не случайно оно так задержалось у моего окна”, – ей нужно хвататься за реальность, чтобы не сойти с ума.

И тогда, как только Геся подумала, что всё кончено, что-то заколотило во входную дверь. Весомыми, мстящими, глухими ударами. С такими звуками и выбивали крепостные стены древних городов.

Геся вцепилась в матрац. Ей казалось, она чувствует, как её дом сотрясается от боли, что он боится этого, за дверью. Так же, как и его хозяйка. Не в силах выносить это, Геся открыла глаза, теперь не боясь громко дышать. Она точно знала, что всё сейчас там, на первом этаже, у входной двери.

И он понял, что его здесь боятся.

Редкие удары замолкли. И входная дверь заходила ходуном так, что Геся слышала наверху, как дёргается ручка, а вместе с ней и косяк. Словно мерзкий гость устал быть вежливым и намерен войти, чего бы это ему ни стоило.

“Не войдёшь! Не войдёшь! Не войдёшь! Это мой дом! Не пущу!” – от каждого произносимого еле слышного слова у неё разбегались мурашки, гоня прочь липкое оцепенение. Ледяными руками она обхватила себя за плечи.

Внезапно из ниоткуда, посреди ночи, послышалось тиканье часов и всё прекратилось.

Лампочка в ночнике затрещала – Геся отшатнулась. Но, как оказалось – зря. Уже через несколько мгновений она просто зажглась, без чьей-либо помощи.

Геся дрожала всем телом, но понимала – это дрожь облегчения. Тело просто не выдержало, наступил откат.

Вопрос на засыпку: что это вообще такое здесь творится?! – Одолевал Гесю всю ночь.

Немудрено, что утра она дождалась с трудом. После бессонной ночи находиться в доме ей было невыносимо. Босфор сегодня штормило, небо заволокло тяжёлыми серыми тучами, ветер выл так, что совсем не слышно шума города.

Мозаичное окно в вестибюле почти не давало света – только жалкие цветные пятна. Паранойя твердила, что что-то происходит за закрытыми дверьми – ей слышался шорох шёлковой обивки дивана. В другой комнате топот. Она смело, при свете дня шла в гостиную. Наотмашь открывала дверь и тут же ей мерещился мерзкий смех шёпотом у самого уха. В этот момент она готова была поклясться, что сказочные цветы и существа на обоях поменяли свои положения, а в скользнувших отражениях мелькают туманные лица.

Геся пооткрывала тяжёлые двери. Сделала так, чтобы всё было на виду, но то и дело оборачивалась на колыхнувшуюся тень от бархатной портьеры или блеснувший по паркету холодный солнечный луч. Даже картины, что украшали лестницу, казалось, пытаются свести её с ума. Стоило ей пройти мимо, как женщины прошлого меняли выражение лица, а погода на пейзажах портилась.

Ярилась.

Как и за стенами её дома.

Ясно, что тёплая осень сегодняшней ночью уступила место продирающим до костей ветрам. Но даже они не так страшны, как оставаться в доме одной. Особенно её сводило с ума тиканье. С той самой ночной минуты что-то стало тикать: тик-так-тик-так… отовсюду сразу и ниоткуда конкретно. Как если бы тикал сам дом.

Тёплый шерстяной свитер, заказанный специально для яхтенных прогулок, к нему же штаны под юбку – Геся вышла в сад. Она боялась уйти к винограднику и пропустить Али.

Сгребала разлетающиеся мокрые листья, просто, чтобы делать хоть что-то.

Море грохотала так, что она не слышала шума Александрийской, как если бы оказалась на одиноком острове в пучине океана. Рокоту волн безумно вторили бродячие кошки за забором – они кричали свои песни, чем аккомпанировали чайкам. Орущие птицы кружили над старым городом, и их крики так сильно походили на людские голоса.

Вот и скрип калитки.

Али отшатнулся от Геси. Не отдавая себе отчёта, он развернулся и уже сделал шаг назад, но хозяйка была быстрее.

– Пойдём-ка, дружок. Есть вопрос на засыпку, – она увлекла его подальше от дома, будто бы тот мог их подслушать. Усадила на скамью в беседке. – Расскажи мне, Али, кто жил в “Тихой змейке” до меня?

Даже вода в пруду пыталась подражать Босфору – то и дело по ней пробегала рябь, норовисто останавливаясь у земляного берега.

– Так знамо кто, госпожа, – мальчик пожал острыми плечами в тёплой курточке, – ведьма!

– Почему ты так говоришь?

– То не я, то мама, а маме люди.

– Полно, Али! Рассказывай всё что знаешь! – потребовала Геся, перекрикивая ветер.

Сегодня так сильно пахло морем. Казалось, вот-вот и солёные брызги долетят до её сада.

– Да что тут знать? – он громко шмыгнул носом и начал: – они приехали откуда-то с Балкан, из Румынии, кажется. Меня тогда и в помине не было, – Али достал из кармана штанов несколько подушечек парварды11, – да что меня! Даже моей бабушки! Дед тот был каким-то там не то профессором, не то археологом, – мальчик тяжело сглотнул, и резко сунул беляшку в рот, не останавливая рассказа, продолжил жуя: – большой, важный человек. А она дочкой его, она совсем мелочью была, когда они тут поселились. Профессор потом умер в старости, а всё время, что жил, бегал по городу: то там копал, то тут читал, – видимо, чтобы компенсировать неудобство рассказа, когда у тебя во рту тает сахар, он протянул Гесе открытую ладонь. – Мама делала, – и вернулся к сути: – вот он, тот старик, всех расспрашивал, кто что видел, кто что знает, книжки всё какие-то умные писал… Потом, как он помер, дочка его тоже, даже к прадеду моему приходила. Говорила, что по старым картам под нашим домом должна быть цистерна12. Как Базилика13, но не Базилика. Тогда только-только война кончилась, русские пришли. Дед же мой на войне остался, под Севастополем14, – непонятное, неприятное, иррациональное чувство вины человека, который ни в чём не виноват, побудило Гесю взять подушечку парварды. – Вот прадед тогда в шею её и выгнал. Лютовал. А для него они все, что румыны, что русские…

Концентрированная сладость растаяла на языке, и Геся одёрнула парнишку:

– Али!

– Вот и я говорю: она где-то чего-то начиталась… только нет под нашим домом никакой цистерны! Императорский дворец есть15, а цистерны нету.

– Как это, Али? Какой дворец? Что ты говоришь?

Гесе теперь до жути хотелось пить. До жути, но не до того, чтобы идти в дом.

– Как есть, госпожа! Моя мама, знаешь какой лахмаджун16 делает?

– Али!

– Да я же рассказываю! Маме рецепт бабушка дала, а бабушку её мать научила, а ту – свекровь, она грузинкой была, ничего не умела, бабушка говорила. Вот, а муж бабушки-грузинки был правнуком важного человека! Он знаешь как Силахдарому Дамат Мехмед-паше помогал! Ему за это сам султан и выделил старый дом, который тот снёс и построил огромный особняк!

Али на миг замолчал, отвлёкшись на огромную белую чайку, севшую на плиты у пруда. Чайка-переросток, почти пеликан.

– Али! – Геся сверкнула глазами и дёрнула его за кончик коричневого шарфа.

– Ну вот, потом, когда султана убрали, когда русские пришли, та прабабушка, которая дочке своей рецепт дала, заставила своего мужа, моего прадедушку, который ведьму тогда прогнал, чтобы он ресторан при доме построил. Потому что к русским идти служить прадед отказывался, а лахмаджун есть он не отказывался. А как лахмаджун без мяса сделать? А барыш где на мясо брать? Вот он и стал сад копать, чтобы ресторан жене своей открыть, чтобы она лахмаджун там делала.

Али снова сворачивал не туда. Что за несносный мальчишка! Одно чревоугодие у него в голове!

Геся вцепилась пальцами в холодную лавку беседки.

Однако, Али сам вернулся в нужное русло:

– А когда копнул, оказался зал под нашим садом. Это по золоту на стенах прадед понял, что присыпанный землёй стоит под нами старый дворец. Все ж в Стамбуле знают, что прямо из императорского дворца их василевсы17 выходили в ложу свою на ипподроме. А он же, туточки вот, за углом уже, аккурат над будкой, что честь офицерам отдают! Госпожа, а ты видела, как они меняются красиво! Торжественно так!

Геся завела счёт до десяти, дыша носом, думая о том, как вкусно здесь пахнет деревом, влажным от дождя.

– Аккурат дважды в сутки. Я бегаю поглядеть, когда…

– Али! Про ведьму расскажи! – Геся чуть взвизгнула, не выдержав.

– А, ну вот: она тоже по всем бегала, спрашивать хотела, записи делать. Только кто с бабой говорить станет? Да ещё и такой! Да в то время! Прабабушка говорила бабушке, что она крепко красивая была. Что и померла с чёрными волосами, и ни одного седого волоса не было, а была бабушки моей старше. Никто ей помогать не хотел.

Геся сидела не дыша, стараясь ничего не упустить.

– Вот она и стала ведьмой: тащила к себе то статуи, то плиты, когда разбирали что-то. Мама говорит, что она им молилась, идолам. Так ладно бы твоим иконам, а то языческим богам!

“Ну это ещё бабка надвое сказала. Дочь учёного вполне могла оказаться ничуть не глупее самого учёного”, – подумала Геся. – “Родись она хотя бы сейчас – не сахар, конечно, но хоть выучиться бы смогла”.

– Али, а сам дом, что люди говорят?

– Так знамо что!

Этот безобразник безмятежно взял в рот конфету.

Вопрос на засыпку: он вообще не чувствует над собой дамоклова меча?!

– Что?

– Что прокляла его ведьма, осквернила землю правоверных, что из-за неё русские и взяли Стамбул, что прокляла она нас.

– А ещё?

– А ещё, к ней бабы бегали. Кто мужа отвернуть от младшей жены или трактира, кто крем купить, а кто и за богопротивным делом.

“Ну вот. Снова эзотерика” – обречённо вздохнула Геся, и забрала с чуть грязной ладошки Али последнюю конфетку.

– Это каким?

– Так знамо каким…

– Каким?

– То маме знамо. А мне она не сказала. Сказала, что мал я ещё. А я и когда подрос, на другой день, и не спрашивал. Надо оно мне! Бабские сплетни! Главное, что как она померла, всё успокоилось. И дом этот, – он покосился на серые камни стен, – и место. А теперь вот ты здесь, госпожа, лихо будишь. Пойдём, Аллаха ради, к нам. Мама сегодня знаешь какой чечевичный суп сварила! Ты такого никогда не ела! Мама зря людей слушает и сама про тебя плохое говорит, я то знаю, что ты добрая. Плохие люди так хорошо не платят!

Ох, Али.

Плохие люди ещё и не так заплатят.

– А спроси у мамы, Али, можно ли купить у неё парварды? Я такой вкусной никогда не ела. Испечёт она мне?

В то, что дочка профессора, жившая здесь до Геси, была какой-то там ведьмой, она не верила. Да, её предшественница могла знать травы – львиная доля современной медицины основана на растительных ингредиентах. Полно, что с того?

Ну увлекался человек историей, ну собирала она все эти статуи да плиты. В Москве, там, в прошлой жизни, Геся знавала и не таких помешанных. Они ж готовы за любые деньги ехать что-то искать, где-то копать, чтобы, наконец, найти тот самый, единственный осколок горшка – когда у тебя есть средства, общество простит тебе какие угодно причуды.

Но в доме, или на этом месте точно что-то есть.

Да, в паранормальное Геся не верит, если только в кровь Гольфман, но отрицать происходящее – ещё глупее, чем верить в привидений.

Чтобы здесь не завелось, она так просто не сдастся!

И пусть ночи она ждала с едва сдерживаемым страхом, но уступить свою недвижимость кому-то там, помимо того нематериальному, она не сможет физически. Пресловутая кровь Гольфман не позволит.

А вот когда она выгонит отсюда всю эту шайку-лейку, тогда и замуж выйдет. А то сбежит ещё муж в первую брачную ночь, только услышав шорох. Геся всегда была реалисткой и понимала: даже три её “с” это уже высокая планка, а если к состоятельному, симпатичному и серьёзному приписать ещё и смелого, то так она замуж никогда не выйдет.

– Мне нужна твоя помощь ещё кое в чём, – Геся поднялась со скамейки, закончив разговор. Достала платок, чтобы вытереть сладкие от конфет пальцы. – Видишь вон ту плиту?

Она указала на единственный камень, который остался неприбранным. Другие ей удалось перетаскать в одиночку, но этот ни в какую не сдвигался с места. Так и стоял, приваленный к яблоне, на которой даже сейчас ветер треплет налитые плоды.

Удивительное дело: этот осколок не вкопан в землю – прекрасно просматривается его основание, но даже завалить его у неё не выходит.

– Она точно не с кладбища, госпожа? – суеверный посыльный полез рукой под тёплую куртку, стал прощупывать не то рубашку, не то живот.

“Булавку ищет”, – усмехнулась Геся.

Но про себя. Ей ещё нужен этот мальчик, смеяться над ним не время и не место.

– Однозначно! Пойдём, сам посмотри: там нет ни вмятинки, ни намёка на зарубочку, которая говорила бы о том, что здесь когда-то были надписи.

Честность – весьма дорогое удовольствие. И как бы ни богаты были Гольфманы, позволить себе такую роскошь они могли крайне редко. И уж точно не сейчас, когда Али – единственный для Геси приемлемый… пусть будет помощник, в этом городе.

Это её скудной учёности в гимназии хватало, чтобы понимать: эта плита могильником могла быть и не единожды. Византийца, генуэзца, грека, потом снова римлянина18, какого-нибудь турка…

– Али, вопрос на засыпку: тебе приходилось когда-нибудь видеть кладбищенский памятник без имени?

– Неа! – поспешил с ответом Али. Как всегда, когда правильного ответа он не знал, но знал, как ответить правильно, чтобы казаться в глазах оппонента и старше, и умнее.

Но как бы он ни храбрился, двигать что-то в “Тихой змейке” – это чересчур.

“А ну как сейчас сдвину эту каменюку, а за мной потом шайтан увяжется” – суеверно, но не беспричинно думал мальчик, теребя булавку от сглаза. Маленький турок пытался выкрутиться, уже зная дурной нрав госпожи. А ну как прогневается и выставит его? Найдёт себе другого мальчика.

Он так сильно пытался найти причину, чтобы сбежать, так разволновался, что сам не заметил, как открыл булавку и оцарапал палец. Брезгливо передёрнулся, но не от раны – от проползшего у входа в беседку взрослого песчаного удава – твари безвредной, но до чего ж противной!

– Али, не заставляй меня думать плохо о таком сильном и взрослом османе.

Геся покраснела от унижения – дожила! Упрашивает людей поработать!

Али отнял руку от булавки, решаясь просто сбежать. “Ну, пусть! Увязавшийся шайтан страшнее хозяйки этого дома!”

Он коснулся скамейки подушечками ладони. Пальцы повисли в воздухе. Капелька крови размером с горчичное зёрнышко собралась на кончике его большого пальца. Скатилась ниже…

Али обтёр вспотевшие ладони о шерстяные штаны, вместе с потом вытирая кровь.

Встал со скамейки, пятясь по кругу от Геси Эмильевны.

– Не могу я, госпожа. Хоть убей, не могу. Если я с собой за пазухой шайтана принесу, мать мне…

– Али! – Геся в бессилии топнула ногой.

Мальчишка дёрнулся, расстёгнутая окровавленная булавка незамеченной упала на вытоптанный земляной пол беседки.

– Али, двадцатый век на дворе, какой шайтан? Полно чушь молоть! – ей показалось, что он, наконец-то её услышал: перестал пятиться, остановился, внимательно слушая. – Помоги мне сдвинуть плиту, я хорошо заплачу.

– Хорошо, – ответил спокойно и развернулся к той самой яблоне.

“Сразу бы так!” – возликовала Геся.

Вдвоём, не без труда, они смогли оттащить плиту к заросшему плющом забору. Оставили недалеко от калитки. Геся рассудила так: если она не придумает этим глыбам применение на пользу своей змейке, отсюда проще будет их вывезти. И вонючим мужикам в дырявой одежонке не придётся вытаптывать её сад.