Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова

Впечатление от этих прокламаций было таково, что третьего апреля 1804 года в Тифлис съехались депутаты от джаро-белоканских лезгин, елиссуйский султан и сам Шерим-бек вместе с детьми ганжинского хана. Все они были обложены данью и присягнули на вечную покорность русским государям.

«Наш князь, – сказал по этому поводу Павел Михайлович Карягин, – сделав музыку из ядер и пуль, всякого хана по своей дудке плясать заставит».

Завоевания Цицианова и особенно падение Ганжи, считавшейся неодолимой твердыней в этой части Востока, произвело сильнейшее впечатление на Персию, где справедливо подозревали, что Цицианов на этом не остановится.

Опасения Персии оправдались, и уже летом 1804 года Цицианов отправился в поход на Эривань. Неприятельские армии, встретившие его под Эчмиадзином и потом у деревни Калагири, оба раза были разбиты, и Цицианов обложил Эривань. К сожалению, этот поход, блестящий целым рядом подвигов, прославивших имена Портнягина, Монтрезора и других, в конце концов все-таки окончился неудачей благодаря ненастной осени, затруднениям в доставке провианта и многим другим неблагоприятным обстоятельствам. Цицианов должен был снять осаду и возвратиться в Грузию. Впрочем, и этот неудачный поход нанес такой удар Эриванскому ханству, что почти непосредственно за тем, в январе 1805 года, генерал Несветаев уже без усилий отторг от него и присоединил к русским владениям важную Шурагельскую область, прикрывшую Грузию не только со стороны Эривани, но и со стороны турецких крепостей Карса и Ардагана.

Тотчас по возвращении из эриванского похода Цицианов начал переговоры с карабагским ханом, склоняя его к принятию русского подданства. Как только слух о том распространился, шах, опасаясь навсегда лишиться еще одной важной области, с давних пор находившейся в зависимости от Персии, послал в Карабаг значительное войско и в то же время щедрыми обещаниями старался привлечь на свою сторону хана. Восьмидесятилетний хан Ибрагим, знавший по опыту коварство персидского двора и имея перед глазами живой пример в правителе шигазском, поверившем торжественной клятве шаха и изменнически убитом в Тегеране, не поддался обещаниям: он с мужеством встретил персидские войска и наголову разбил их при Дизане.

Поздравляя карабагского хана с победой, Цицианов между прочим писал: «Жаль, что самого (главнокомандующего) не изловили, ибо, не истребив и не вырвав корня, дерево всегда вырастает, да и оскорбление, нанесенное Баба-хану разбитием его сардаря, так велико, что к весне надлежит ожидать от него еще большого числа войск».

Сильная и довольно обширная крепость Шуша, столица Карабагского ханства, лежала только в восьмидесяти верстах от персидской границы и давала возможность сосредоточивать в ней значительные силы для действия против Персии с одной из самых слабых ее сторон. Зная важное стратегическое значение Шуши для русских и опасаясь влияния шаха, Цицианов поспешил с окончанием переговоров и пригласил карабагского хана явиться в Елизаветполь для подписания трактата. Ибрагим прибыл, и шестого февраля 1805 года князь Цицианов лично принял от него присягу на верность русскому императору. Хан обязался платить подать в восемь тысяч червонцев; ему же дарованы почетная сабля, знамя с русским гербом и обещаны неприкосновенность прав и сохранение его владений. Внуку его, взятому в аманаты, тогда же определено ежегодное содержание от русского правительства в десять тысяч рублей.

Вслед за Ибрагимом, двадцатого мая, принял русское подданство и Селим-хан шекинский, женатый на дочери карабагского владельца. Впрочем, надо сказать правду, что его вынудила к этому исключительно вражда с соседним ширванским ханом, тогда уже приближавшимся к его границам. Для защиты Нухи князь Цицианов приказал отправить русский отряд и в то же время известить ширванского хана, что так как владения Селима вошли отныне в состав Российской империи, то всякое покушение против них будет жестоко наказано русским оружием.

С занятием нами Шекинского ханства джаро-белоканские лезгины очутились между двумя русскими отрядами, из которых один стоял на Алазани, другой в Нухе, и вековечные набеги их стали почти невозможными. В Карабаг введено было также русское войско, и Шушу занял отряд из шести рот семнадцатого егерского полка с тремя орудиями, под начальством майора Лисаневича. Прибытие войск оказалось как нельзя более кстати, потому что на границах Карабага уже сосредоточивалась в это время сильная персидская армия. Цицианов предписывал Лисаневичу действовать наступательно, «разбить персиян» и вообще вести нападения таким образом, чтобы препятствовать им приближаться к Араксу. «В подобном случае, – писал он, – ничто не действует так, как сюрпризы, например, посадить пехоту на лошадей карабагской конницы, ночью сделать большой переход, спешиться и действовать егерями».

Исполнить этот приказ оказалось, однако, невозможным. Пока Лисаневич стоял у худо-перинского моста, десять тысяч персиян, под предводительством Пир-Кули-хана, переправились в разных местах через Араке и потянулись к Жабраильским садам. Лисаневич встретил их со своим батальоном и после упорного боя отбросил за Араке, но и сам он вынужден был поспешно возвратиться в Шушу, куда призывал его хан для укрощения бунта, возникшего там, конечно, не без участия персидской политики.

Между тем, с отступлением Лисаневича, главная персидская армия, под личным предводительством наследного принца Аббас-Мирзы, вошла в Карабаг. Но все усилия ее разбились здесь о горсть русских войск, предводимых полковником Карягиным, подвиги которого в эту эпоху носят на себе поистине легендарный характер. Окруженный двадцатитысячной персидской армией, сперва на Аскаране, потом при Шах-Булахе и, наконец, в Мухрате, Карягин почти три недели боролся со всеми силами Аббас-Мирзы, не только с честью отбивал нападения, но сам брал приступом персидские укрепления и, наконец, с отрядом, уменьшенным до ста штыков, пробился к Цицианову, который шел к нему на помощь с четырьмя батальонами. Тогда персияне поторопились уклониться от встречи с грозным русским главнокомандующим. Сам Фет-Али-шах, уже перешедший границу с сорокатысячной армией, поспешно ушел за Араке, а Аббас-Мирза, попытавшийся еще держаться в Елизаветпольском округе, был разбит полковником Карягиным. Отряд самого Цицианова окончил кампанию, можно сказать, без выстрела, и только одной сборной сотне донских и линейных казаков, под командой гребенского есаула Фролова, удалось ознаменовать себя блистательным подвигом: окруженная двухтысячным– конным отрядом персиян, она защищалась с чрезвычайным упорством, и хотя потеряла четвертую часть своих казаков, но задержала персиян настолько, что дала возможность пехоте Цицианова совершить переправу через реку Тер-Тер без всякой помехи.

Так окончилась кампания 1805 года, сопровождавшаяся такими подвигами мужества и самоотвержения, которые казались чудесными даже в глазах самих современников. «У вас совершаются дела баснословные, – писал Цицианову один петербургский вельможа, – слыша о них, дивишься им и радуешься, что имя русских и Цицианова гремит в странах отдаленных».

Но стремления Цицианова шли далее обеспечения русских владений со стороны Персии и Турции. Он понимал, что не имея ни одного торгового пункта ни на Каспийском, ни на Черном морях, почти невозможно удержаться в Закавказье, имевшем единственное сообщение с Россией через горы, доступные притом не во всякое время года. Между тем переговоры с Турцией об уступке Поти не привели ни к каким результатам. Тогда, чтобы как-нибудь помочь делу, Цицианов заложил в Менгрелии, при устьях Хопи, небольшое укрепление Редут-Кале и в то же время, пользуясь войной с Персией, задумал занять Баку и утвердиться на Каспийском море. С этой целью отправлена им еще в 1805 году Каспийская флотилия с десантом, под командой генерал-майора Завалишина. Завалишин обложил Баку с суши и с моря, но когда на помощь к бакинцам пришло многочисленное войско кубинского хана, русские войска отступили и сели на суда, не успев причинить никакого вреда осажденным. Князь Цицианов был чрезвычайно огорчен поступком Завалишина. «Скажу вашему превосходительству, – писал он ему из Тифлиса, – что если бы я не ходил по горнице на костылях от изнурившей меня болезни, то я бы полетел сам на выручку славы русской и скорее лег бы под стенами Баку, нежели дал бы кичиться Гуссейн-Кули-хану тем, что он отбил русские войска и что они ничего ему не сделали».

Мысль эта до того тревожила князя Цицианова, что он не вытерпел наконец, и в зимнее, ненастное время, еще не оправившись от тяжких болезней, сам двинулся под Баку с отрядом, в котором насчитывалась тысяча шестьсот штыков и десять орудий. (Это были два батальона Севастопольского полка, шесть рот девятого егерского полка, сто двадцать восемь человек Тифлисского и до двухсот казаков донских и линейных). Пароксизмы изнурительной лихорадки, повторявшиеся по нескольку раз в день, окончательно добивали здоровье Цицианова. Во время похода его нередко снимали с лошади и клали на землю; под снегом и дождем он выдерживал сильные припадки и потом догонял отряд на привалах.

Войска шли через Ширванское ханство, и Цицианов, так сказать, мимоходом присоединил его к русским владениям. Двадцать пятого декабря 1805 года Мустафа-хан ширванский подписал условия подданства, и теперь со стороны Каспийского моря оставалось покорить только Баку. Цицианов и приказал известить Гуссейн-Кули-хана бакинского, что идет с твердым намерением или взять город, или умереть под его стенами.

После трудного перехода через Шемахинские горы отряд вступил в границы Бакинского ханства и тридцатого января 1806 года остановился при урочище Нахар-Булаг. Отсюда князь Цицианов и потребовал сдачи города. Гуссейн-Кули-хан ответил, что безусловно отдается милосердию русского государя, но втайне он замышлял гнусное и черное злодейство.

Наступил день, назначенный для сдачи Баку. Утром восьмого февраля 1806 года главнокомандующий в полной парадной форме и в сопровождении лишь небольшого караула, назначенного для занятия крепости, приблизился к колодцу, отстоявшему на полуверсту от города. Здесь ожидали его бакинские старшины, которые подали ему ключи от городских порот и просили лично успокоить хана насчет его участи. Главнокомандующий ответил, что рад увидеть старого знакомого, и возвратил ключи с тем, чтобы Гуссейн вручил ему их лично. Хан не замедлил выехать из крепости, и Цицианов доверчиво пошел к нему навстречу без свиты, сопровождаемый только своим адъютантом, подполковником Эристовым, и одним казаком. Но едва Цицианов приблизился к хану, спутники последнего, бывшие верхом, вдруг бросились на него – и он упал, убитый наповал выстрелом из пистолета. Та же участь постигла и Эристова. Бакинцы с крепостной стены приветствовали убийство радостным криком и залпом из всех орудий по отряду, стоявшему у колодца. Между тем убийцы подхватили тела и умчали их с собой. Наступила критическая минута, в которую решался вопрос о достоинстве, чести и славе русского имени. К сожалению, оставшийся старшим в отряде генерал-майор Завалишин оказался ниже своей задачи и малодушно, под предлогом недостатка провианта и большого числа больных – как будто бы этих обстоятельств не существовало при Цицианове, – поспешно отступил от крепости вместо того, чтобы немедленным и грозным штурмом отомстить за смерть главнокомандующего. Он посадил войска на суда и, бросив Закавказье, отплыл с ними в Дагестан, в шамхальские владения, откуда с трудом пробрался на Линию. Так кончился этот несчастный поход, в котором восточное вероломство погубило одного из лучших русских людей и военачальников.

«Голова генерала Цицианова, полная отваги и предприимчивости, и руки его, крепкие мышцами, распространявшие власть, – говорит персидский историк, – были отсечены от трупа и отправлены в Ардебиль, а оттуда с большим торжеством препровождены в столицу, Тегеран, к персидскому шаху». Тело же его было зарыто у ворот самой Бакинской крепости, где долгое время виднелась могила грозного русского главнокомандующего. Цициа-нов как будто предчувствовал свою кончину. Незадолго перед тем он писал к своему другу Василию Николаевичу Зиновьеву: «Государь ко мне весьма милостив и обещает отсель меня взять к себе… Помолись, чтобы я выехал цел или жив. Я выведу тебе славную лошадь под именем Заид-хан, роста большого, езды прекрасной, и тебе она по завещанию назначена, хотя бы я здесь умер или убит был. Я считаю тебя ездоком и охотником, а она моя любимая лошадь, и я всегда на ней бывал в сражениях».

Генерал Ладынский рассказывает также странный случай, которого был очевидцем. Когда Цицианов собирался в поход под Баку, ему проездом пришлось довольно долго жить в Елизаветполе. Там каждую ночь на крыше его сакли появлялась собака и страшно выла. Ее убили, но на место ее стали являться другие, и зловещие завывания их по ночам не давали покоя больному князю. Встревоженный, Цицианов приказал перебить всех собак в Елизаветполе. Собак перебили, но суеверные ожидания, вызванные этим загадочным фактом, к несчастью, исполнились…

Впоследствии, когда Баку был взят генералом Булгаковым, прах знаменитого кавказского героя был предан погребению в тамошней армянской церкви, а спустя еще шесть лет новый главнокомандующий маркиз Паулуччи перенес его в столицу Грузии, и тело князя Цицианова покоится ныне в тифлисском Сионском соборе.

Перенесение тела совершилось с печальной торжественностью двадцать седьмого ноября 1811 года. Гроб был поднят и вынесен на руках офицерами бакинского гарнизона при огромном стечении местных жителей. Князь Эристов, Туманов и князь Чавчавадзе, присланные сюда главнокомандующим, сопровождали его до самого Тифлиса. Повсюду войска выходили навстречу славному вождю, когда-то обезглавленному и зарытому

…без почестей бранныхВрагами в сыпучий песок…

Весь Тифлис вышел навстречу процессии и в безмолвии сопровождал прах доблестного князя до новой могилы, приготовленной для него в древнейшем . храме иверийской земли. По приказанию маркиза Паулуччи над могилой его тогда же поставлен был памятник с красноречивой надписью, подробно рассказывающей страшную историю гибели Цицианова, «которого враги, быв слабы победить силой, умертвили изменнически». «Под сим монументом, -говорит эпитафия, – сокрыты тленные останки Цицианова, коего слава переживет прах его».

Впоследствии этот памятник был заменен другим. Первая мысль и забота о нем принадлежали Паскевичу, во времена управления которого Кавказом, в 1830 году, составлен был и самый проект памятника петербургским архитектором Штаубергом. Камни пород яшмы и порфира выломаны были для него из скал Казбека, но, доставленные в Тифлис в 1838 году в грубом виде, они оставались так почти десятилетие, и только уже в сороковых годах светлейший князь Воронцов докончил начатое Паскевичем дело.

В князе Цицианове Закавказье понесло невосполнимую утрату. Но и в короткое время, проведенное им там, он сумел совершенно изменить карту этого края. Цицианов застал Закавказье состоящим из раздробленных, независимых, опиравшихся на Персию магометанских владений, ханств: Бакинского, Ширванского, Шекинского, Карабагского, Ганжинского и Эриванского; сюда же надо причислить земли джаро-белоканских лезгин, пашалык Ахалцихский и крепости, лежащие в турецких владениях по берегу Черного моря. Все эти ханства, земли и крепости составляли враждебное кольцо, охватывающее с трех сторон грузинские земли, между которыми Менгрелия и Имеретия тоже враждовали и между собой и с Грузией, раздираемой к тому же спорами царевичей. Но прошли три года – и Цицианов оставил Закавказье почти в теперешних его пределах, спокойным и покорным от моря до моря. И все это совершено им в такое время, когда Россия, занятая приготовлениями к великим войнам, не много могла дать Кавказу, когда прибытие туда одного какого-нибудь полка считалось уже громадным подкреплением.

Цицианов был не только замечательнейшим полководцем, создавшим дух кавказского солдата, но и выдающимся администратором. При нем начато строительство дороги с Кавказской линии в Грузию, возобновлен Владикавказ и учреждено правильное почтовое сообщение по Военно-Грузинскому тракту.

Среди беспрерывных походов и битв Цицианов не переставал помышлять о борьбе с невежеством, в котором погрязло все народонаселение Грузии, хлопотал об учреждении в Тифлисе гимназий, о присылке учителей русского языка, о доставке книг и прочего.

В то же время про Цицианова с полным правом можно сказать: «Человек он был». Его гуманные заботы о своих боевых сподвижниках представляют редкий и трогательный пример. Так, в первые минуты после ганжинского штурма, среди тяжких забот главнокомандующего, он собирает сведения не о погибших только, а и о тех, кто понес в этих погибших тяжкую, невозвратимую утрату. В рапорте государю, писанном, можно сказать, еще на дымящихся развалинах крепости, Цицианов, говоря о смерти поручика Кейта, прибавляет тут же, что после него осталась жена «в беднейшем положении»; донося о смерти старого шестидесятилетнего майора Бартенева, он просит в память отца наградить следующим чином сына, «дабы он мог поспешить относительно храбрости по следам почтенного отца своего…»

Удивительно ли после того, что князь Цицианов был так любим своими подчиненными.

Исполненный необыкновенного ума, храбрости, одаренный проницательностью и твердой волей, хорошо знакомый с характером восточных народов, Цицианов гордо и высоко держал русское знамя и оставил после себя славную память, которая никогда не умрет в истории русских кавказских войн.

VIII. ГЕНЕРАЛ ГУЛЯКОВ (Покорение лезгин)

С именем генерал-майора Гулякова соединяется представление о геройской личности, положившей предел разбойническим набегам хищных лезгин на Грузию.

Василий Семенович Гуляков происходил из дворян Калужской губернии и начал службу в 1768 году рядовым в одном из армейских пехотных полков. Тридцатишестилетнее поприще его совпадает с эпохой важнейших событий царствования Екатерины; до прибытия на Кавказ Гуляков уже участвовал в войнах турецкой, польской и шведской, под начальством знаменитейших вождей екатерининского века, и в битве со шведами был ранен ружейной пулей в правое плечо. С производством в генералы, в январе 1800 года, он был назначен шефом Кабардинского полка, стоявшего тогда на Кавказской линии, в Георгиевске, откуда, спустя несколько месяцев, в эпоху окончательного присоединения Грузии, полк передвинут был в Тифлис и прибыл туда двадцать третьего сентября 1800 года.

Еще задолго до солнечного восхода толпы тифлисских жителей стали собираться за Верским предместьем, поджидая к себе дорогих гостей. За городом разбиты были два шелковых намета для помещения лиц царской фамилии. Царь был болен, но, несмотря на то, выехал в линейке, сопровождаемый всеми царевичами и своей супругой, которую, по обычаю грузин, несли в великолепном паланкине.

День настал ясный и солнечный, но дул резкий холодный ветер, напоминавший о приближении осени. И вот загремели барабаны, и из-за ближней горы, щетинясь штыками, выдвинулась масса, еще неопределенная и темная, но над которой гордо развевалось победное русское знамя. То были кабардинцы. Ближе и ближе приближался полк, и все яснее вырисовывались из-под густой тучи пыли загорелые лица солдат, перешедших заоблачные выси Кавказа.

Царь и за ним вся свита сели на коней и тронулись навстречу полку. Полк остановился, барабаны ударили «поход», знамена склонились, и русское «Ура!» понеслось навстречу царскому поезду. В ту же минуту, как бы в ответ на это приветствие, загудели церковные колокола в Тифлисе и раздались пушечные выстрелы со старых стен Метехского замка. Народ, не сдерживая больше нахлынувшего чувства радости, живой волной охватил колонну, расстроил ее ряды и братским целованием приветствовал пришедших.

Торжественная была эта встреча, при которой даже столетние старики, помнившие бедственные дни Грузии, не хотели оставаться в домах и выходили за ворота, чтобы благословить дрожащей рукой солдат, пришедших на помощь их родине. Целый день пировал народ на улицах Тифлиса и злорадно устраивал враждебные манифестации персидскому посланнику.

Полк Гулякова не долго оставался в Тифлисе; спустя короткое время один из его батальонов уже участвовал с отрядом генерала Лазарева в знаменитом поражении Омар-хана аварского на речке Иоре, а один из офицеров этого батальона, храбрый штабс-капитан Новицкий, собственноручно взял аварское знамя – первый боевой трофей Кабардинского полка в Закавказье. Сам Гуляков командовал в бою правым крылом и был одним из главных виновников победы.

«Умалчиваю в своем представлении о генерал-майоре Гулякове, – доносил Лазарев главнокомандующему в Грузии, – ибо геройские поступки его и неустрашимость превосходят всякое засвидетельствование. Скажу только, что он во время сражения находился всегда впереди каре, служа во всем примером своим подчиненным, которые единодушно воздают ему справедливую признательность и выказывают к нему непреоборимую в подобных случаях доверенность».

Император Павел пожаловал Туликову командорский крест ордена св. Иоанна Иерусалимского, а его батальон получил мальтийское (георгиевское) знамя, с надписью на нем: «С нами Бог! За взятие у аварских войск знамени, при реке Иоре, 7 ноября 1800 года».

По изгнании лезгин Кабардинский полк остался в Кахетии и занял побатальонно города Телави и Сигнах. Здесь застало Гулякова известие о смерти последнего грузинского царя Георгия, вызвавшее большие смуты. Кахетинцы провозгласили его преемником царевича Юлона, и если дело не дошло в Кахетии до крови, то только благодаря твердости и тактичности генерала.

Между тем наступало время окончательного расчета с лезгинами, набеги и грабежи которых приняли в это время особенно тревожный характер. Это были те самые лезгины, которые еще при шах-Аббасе спустились с гор в цветущие долины по Алазани и образовали несколько вольных обществ, из которых ближайшее и самое опасное для Грузии было Джаро-Белоканское. Владея богатыми землями в Кахетии, лезгины не утратили, однако, суровой. воинственности, некогда воспитанной в них горной природой, и войну предпочитали торговле, ремеслам и хлебопашеству.

Джары, Белоканы и Катехи, три главные селения этого геза (союза), скоро сделались центрами, куда со всех сторон Дагестана сходились удальцы, жаждавшие добычи, и оттуда, под руководством джарских старшин, они устремились на Грузию. Когда Персия владела нынешним Закавказским краем, то. для защиты Грузии от горцев шах вынужден был содержать постоянно большое охранное войско, но и войско это не помогало Грузии: лезгины прокрадывались до самого Тифлиса и из-под стен его уводили в плен целые селения.

Грозный завоеватель Востока, Надир-шах, вздумал было наказать дерзость лезгин и послал на них многочисленное войско, но горцы укрепились в Белоканах, и при штурме его четырнадцать тысяч грузин и брат Надир-шаха пали жертвами гибельной неудачи. С тех пор лезгины стали считаться непобедимыми. Русские, заняв Кахетию, уже поколебали эту грозную славу еще при Кнорринге, а на долю Цицианова досталось сделать то, чего не мог сделать Надир-шах, – взять Белоканы и окончательно разрушить разбойничье гнездо, постоянно державшее в страхе все Закавказье. Поводы к этому представились очень скоро.

С окраин Грузии то и дело получались весьма тревожные известия. Настойчиво держался слух, что лезгины, в числе восьми тысяч, собираются в Белоканах и только ожидают таяния горных снегов, чтобы вконец разорить Кахетию. Были и другие, нередко противоречивые известия. Сигнахский исправник уведомлял, например, что джарские старшины, изъявляя покорность, готовы выдать скрывающегося у них мятежного царевича Александра; квартировавший же там с батальоном Кабардинского полка подполковник Солениус писал, напротив, что джарцы готовятся к вторжению в Грузию; а сам Гуляков, находившийся на алазанской переправе, доносил, что в Кахетию присланы от царевича Александра разные лица, подговаривающие жителей к содействию лезгинам, и что многие из дворян и князей кахетинских, следуя подговорам, бежали в Белоканы.

Желая знать истину, Цицианов поручил Гулякову сделать обширную рекогносцировку берегов Алазани и собрать по возможности точные сведения о намерениях неприятеля, а вместе с тем избрать места для постройки по Алазани передовых редутов. Последней мерой рассчитывали не только воспрепятствовать набегам лезгин на Кахетию, но и преградить им прямой путь из Дагестана в Ахалцихе, заставив делать для этого кружной обход через Карабагское ханство.

Для экспедиции составлен был отряд из трех батальонов пехоты и двух казачьих сотен при восьми орудиях, а впоследствии к нему присоединилось еще и до пяти тысяч грузинской милиции.

Около полудня четвертого марта 1803 года отряд подошел к броду Урдо и встречен был с противоположного берега огнем лезгин, засевших за завалами. Гуляков ввел в дело целый батальон Кабардинского полка и, при содействии артиллерии, заставил неприятеля очистить переправу. Однако же брод этот, по крутости обоих берегов, оказался настолько затруднительным, что Гуляков избрал для переправы через Алазань другое, более удобное место, у Анага.