Полная версия:
Труп из Первой столицы
Микола Гурович выслушал Светину идею про библиотеку и устало покачал головой.
– Наивное дитя! Во-первых, в этом доме вы подписи лучше не просите – будет хуже. Кто не подпишет, тот обязательно доложит, куда следует. А автографы порядочных людей бумаге вашей только навредят. Тут многие уже исключены, изобличены и бесполезны. Я ощущаю это очень ясно с момента, как Курбаса изгнали с родины и из его собственного театра, не говоря уже обо всем остальном. Как до последней капли крови, мы до последней капли чернил трудились на благо мировой революции, но теперь все опорочено, вывернуто и перечеркнуто… И, кстати, я не вызван на Всесоюзный Съезд и не приглашен на местный, так что вы зря ко мне обращаетесь. Знаете, когда в 32-м вышел тот памятный указ ЦК о реорганизации литературных объединений и прекращении разделения литераторов на обособленные группы, мы восприняли это очень радостно. В том ключе, что, вот, дескать, мудрая партия сумела положить конец нашим междоусобным распрям, будем работать теперь все вместе, одной большой группой советских писателей. Посыпались планы о редколлегиях, куда литературные оппоненты войдут как братья, о новых журналах, что возьмут все лучшее от запрещенных, но и пойдут дальше… А потом выяснилось, что куда подальше пойдем лично мы. Не думайте, я не жалуюсь, просто обрисовываю вам реалии положения. Под чем поставлю подпись, то пойдет в расход, попомните мои слова. – Света почувствовала неприятный холодок под сердцем. Ей хотелось или немедленно забыть все сказанное, или расплакаться и крепко-крепко обнять этого талантливого и явно слишком уставшего для окружающих жизненных перемен человека.
Микола Гурович тем временем продолжал: – Но не во мне дело. Вы с самим товарищем Быковцом-то говорили? Лично я слышал, что он сам себя недавно прилюдно осудил. Покаялся, признался в националистических перегибах, исправился и получил новое место службы. Новую жизнь…
Света таких новостей не знала, но даже если и так, то это ничего не меняло.
– Быть может, товарищ Быковец и зажил новой жизнью, но библиотеку-то это не откроет!
– Ох, Света! Какая библиотека, когда речь идет о человеческой судьбе? Оставьте вы этот вопрос, не морочьте бедному Быковцу голову… – Микола Гурович смотрел на собеседницу с явным сожалением, будто на глупого, ничего не понимающего ребенка. – И вот еще! – добавил он после неловкой паузы. – Передайте привет батьке и никому не пересказывайте наш разговор. Да и лучше не общайтесь на подобные темы в нашем доме. В «Слове» каждое слово мгновенно разлетается на цитаты. Понимаете? – Света завороженно кивнула, а Микола Гурович вышел из тени деревьев, расправил плечи, по-мужицки потянулся и с наигранным весельем громко проговорил: – Я еще немного прогуляюсь, и домой. Хотите, поднимайтесь. Антонина будет вам рада. У нас как раз сейчас в гостях профессор Соколянский и его подопечная Леночка. Она, хоть из незрячих, но работает с профессором как секретарь. Вы знаете, что делает профессор? О! Это великий человек. Он обучает незрячих и слабовидящих людей. Передовые методики его школы позволяют слепым жить и работать наравне с прочими советскими гражданами. – Микола Гурович задрал голову, показав на длинный балкон третьего этажа, поделенный на две части ажурной решеткой. – Та часть, что поменьше, наша, – пояснил он Свете. Увидев на балконе чей-то силуэт, он приветливо замахал рукой. – Это Леночка, о которой я вам говорил. – Потом стукнул себя по руке, сообразив, что его жестикуляцию никто не видит, и громко сказал: – Елена, добрый вечер! Я скоро поднимусь! Заканчивайте чаевничать, и потолкуем.
* * *Света непременно пошла бы знакомиться с гениальным профессором Соколянским, но тут калитка ограждения распахнулась и за ней показались Коля и Морской. Да такие встревоженные, что мысли о милом чаепитии с Антониной Кулиш улетучились из Светиной головы вместе с остатками идей писать про библиотеку.
– Что случилось? – хором спросили друг дружку Света и Коля, и тут же оба ответили: – Я тут по делу, а ты зачем? Вот это совпадение!
Как всегда в подобные моменты, ощущая, насколько сходятся у них и мысли, и помыслы, и вот, даже маршруты, супруги обнялись, радостно улыбаясь.
– Поразительное единодушие, – недовольно фыркнул Морской. – Но, кажется, у нас есть занятия куда поважнее, чем эта ваша любовь-морковь…
Света хотела было возмутиться и даже ввернуть что-нибудь едкое, мол, отсутствие Ирины явно плохо влияет на поведение и характер товарища Морского, но Коля отстранился и принял сторону журналиста:
– Да-да, сейчас не время, – сказал он и ошарашил ее неожиданным: – У нас убийство. И нам срочно нужно побывать в одной квартире этого дома.
Ничего не понимая, но и не задавая лишних вопросов, настороженная Света проследовала за Колей и Морским в обход дома и, поднявшись на второй этаж, подошла к уже знакомой ей двери Эльзы Триоле. На этот раз на цепочку никто не запирался, дверь вообще была приоткрыта. Морской решительно шагнул в комнату, оставив друзей в тени коридора.
– Как хорошо, что вы пришли! – Эльза Юрьевна вскочила из-за печатной машинки и кинулась к Морскому.
– Дверь была… – начал объясняться он.
– Я знаю. Душно, потому не закрываем. Чтобы наколдовать сквозняк, как говорит моя мадам Бувье. Послушайте, мне срочно нужен «Капитал» Маркса. Свой я куда-то задевала. Сможете раздобыть? Я спросила одного соседа, что прогуливался тут под балконом, он сказал, что посмотрит, и что-то долго не идет. Думаете, просто проходил мимо? Нет-нет, не проходимец. Он точно из соседей. Я слышала его голос раньше, а сейчас узнала, когда он переговаривался с дворником. Он единственный в этом доме говорит на русском, а не на украинском.
– Владимир Юрезанский! – догадался Морской. – Уверен, придет! – Он не смог сдержать улыбки, представляя, как добрый, рассеянный и много лет уже холостой Владимир Тимофеевич долго приводит себя в порядок перед зеркалом, достает с верхней полки «Капитал», сдувает многолетнюю пыль, бережно обнимает книгу, бросает последний взгляд в зеркало и решительно направляется в соседний подъезд к очаровательной незнакомке… Как раз в этот момент на лестничной площадке кто-то завозился, а вслед за тем смущающаяся Света вошла в комнату, протягивая хозяйке «Капитал».
– Вам просили передать. Только входить гражданину Коля не позволил, у нас ведь экскурсия для своих, а не проходной двор. А я, Эльза Юрьевна, вернулась, потому что этих товарищей хорошо знаю, за одним из них я даже замужем… В общем, можно я с вами на экскурсию тоже пойду? – И тут же, без перехода, не дав хозяйке даже удивиться, спросила: – А зачем вам «Капитал»?
– Перевожу завтрашнюю речь Арагоши, хочу сверить мысли. Мы члены французской коммунистической партии, она нам даже квартиру оплачивает с недавних пор. Мы не имеем права ошибиться в цитатах. – Тут Эльза Юрьевна явно испугалась, что будет понята неверно, и пояснила: – Не думайте плохого! Арагоша часто пишет речи сам. Просто сейчас – как это у вас говорят – забот невпроворот. Он только что пришел с одной встречи и уже заперся в кабинете с Гавриловским, чтобы готовиться к следующей.
– Ой! – Тут Света с ужасом глянула на шею Эльзы Юрьевны. – Это у вас телефонный провод?
– Да-да, – ослепительно сверкнула глазами хозяйка. – Мой конек: ожерелье из всевозможных удивительных вещей. Когда Арагоша еще не был так знаменит, мои ожерелья служили нашим единственным средством к существованию. Я делала их из всего, что попадается под руку, – даже из наконечников от клизм, представляете? – а Арагоша собственноручно продавал их. Сначала просто знакомым, потом в салоны, потом в Дома мод. Не реши я стать писателем, непременно стала бы работать над ожерельями. Интересно и очень прибыльно.
– То есть… вы… Вы обрезали телефонный провод? – наконец осознал, о чем они говорят, Морской. – Не удивительно, что я не смог до вас дозвониться и пришел без предупреждения…
– Аппарат починят, а приступ вдохновения, как сказала моя мадам Бувье, мог «сбежать со всех ног». – Эльза Юрьевна привстала и бросила взгляд на свою печатную машинку. – Кстати, подскажите, пожалуйста, слово, я совсем его потеряла… Бранное слово для полицейских. У нас в Париже говорят «корова», а у вас?
– Хм… фараон? – наугад выпалила Света.
– Точно! – обрадовалась она. – Как я могла забыть! Я ведь прекрасно знала это еще со времен русской юности! Так вот! – Оказалось, что слово ей нужно вовсе не для работы. – Почему ваш фараон топчется в дверях и не заходит? О! Я ведь не дурочка. Кто еще сопровождает экскурсовода на прогулке с иностранцами? И кто еще может так легко выпроводить соседа с книжкой Маркса… – Эльза Юрьевна громко рассмеялась. – Да заходите же! Я ничего против не имею. У всех своя работа.
Но едва Коля зашел в комнату, хозяйка вдруг побледнела и, прижав руки к лицу, издала громкий вздох:
– Призрак! Ну точно призрак!
– Свят-свят-свят! – заворочался в кресле так и не сменивший местоположение поэт Шанье. – Луи! Андре! Скорее сюда, тут вам не кто-нибудь, а сам Маяковский!
Через мгновение на пороге кабинета появились двое всклокоченных мужчин в непривычно светлых костюмах. У одного – того, что выше, тоньше и бледнее, – вместо галстука была повязана старомодная бабочка. «Который Арагон? Наверное, тот, что в галстуке. Он ведь прогрессивный и коммунист», – подумала Света, не сумевшая найти сходства с газетными снимками знаменитого поэта ни у одного из вошедших. Она одновременно и смущалась от внезапной встречи с мировой знаменитостью, и старалась быть побойчее, чтобы не выглядеть слишком заискивающей перед иностранцами. Впрочем, до Светиного поведения сейчас никому не было дела. Внимание было приковано к недовольно гримасничающему Коле.
– Похож! – Нет, не похож! – Кроме стрижки и роста – ничего общего! – Похож – только на Володю лысенького, а на Володю с пробором уже совсем не похож. – Один в один, но не он! – спорили иностранцы. Ситуация усугублялась еще и тем, что бóльшую часть реплик все они говорили на французском языке, а аккуратный подтянутый и серьезный Андре Гавриловский – когда Эльза Юрьевна представила присутствующих, оказалось, что с галстуком был все же переводчик, – деловито перебрасывая незажженную сигарету то в один, то в другой кончик рта, то ли высказывал собственное мнение, то ли – с точной интонацией и особенностью характера говорящего – переводил слова других на русский.
– Вот это мистика! – сверкая глазами, рассказывал явно довольный случившимся Поль, выбравшийся из своих одеял. – Лежу, никого не трогаю, пишу свой труд о Маяковском…
– Прям пишешь? – ахнула Эльза Юрьевна с насмешкой.
– Да! – твердо заверил Поль, по-шутовски распахивая объятия и обнимая одеяло. – Нахожусь при исполнении творческих обязанностей, непосредственно на своем рабочем кресле!
– Да, милый, он действительно талантлив! – Гавриловский зачем-то перевел фразу Эльзы Триоле, обращенную к мужу. – Наш Поль меньше недели в СССР, а уже прочувствовал атмосферу и научился составлять звучные советские обороты. Его б энергию, да в правильное русло.
– Вот оно – русло! – подскочил поэт, указывая на Николая. – Вдруг в комнату вплывает Маяковский. Я понял, это знак. Мой мысленный трактат о Владимире Владимировиче развивается в правильном направлении. Я доволен!
– И мы довольны этим вашим сходством. Кусочек воспоминаний о Володе – это всегда приятно! – нежно улыбнулась Коле Эльза Юрьевна и, поспешно глянув на Свету, виновато прижалась при этом лбом к плечу мужа. Луи Арагон пробормотал что-то утвердительное, будто понял, о чем она говорила и поддерживал мысль. – Скажите, товарищ, вы нарочно так подстриглись из уважения к погибшему поэту, или это просто совпадение?
Заслышав это, Света густо покраснела. Конечно, ни о каком сходстве с Маяковским она, выравнивая «почти под ноль» затылок мужа, и не думала.
– А вы с какой целью интересуетесь? – прищурился Коля.
– А я Маяковским вообще всегда интересуюсь, – рассмеялась Эльза Юрьевна. – Даже похлеще, чем наш Поль. Он – для мысленного трактата, а я – в качестве интереса к близкому человеку. Владимир Маяковский, до того, как в мою сестру влюбился, долго за мной ухаживал. А потом я их с Лилей случайно познакомила. Но я не обижаюсь, моя судьба и мой поэт, как видите, настигли меня много позже, – она еще теснее прижалась к Луи Арагону и несколько ехидно добавила: – И у нас, в отличие от Лили и Маяковского, любовная лодка о быт никогда не разобьется. К прежним мужьям и женам никто возвращаться не намерен. – Тут она перехватила очень странный взгляд Морского. – Отчего вы так на меня смотрите? Не верите?
– Удивляюсь, что мы заслужили такую откровенность, – мягко объяснился Морской.
– Да это не откровенность вовсе, – хмыкнула Эльза Юрьевна. – Это всем известные факты. И потом, у меня такая удивительная жизнь, что я с ума бы сошла, если бы хотела «держать лицо». Все время пришлось бы что-либо смягчать и сглаживать. А я не хочу. Особенно в присутствии человека, похожего на Маяковского. Говорю всем все как есть, ничего не скрывая. Так, знаете ли, намного легче и интересней. Вы не думайте, что юношеским романом у нас с Володей все ограничилось, – вновь обратилась к Коле Эльза Юрьевна. – Наша с ним история после его встречи с моей сестрой не прекратилась. Мы всегда с ним дружили. До последнего дня. Так что имею право наводить справки, так сказать… Володя часто приезжал в Париж. Он снял нам первую квартиру, когда у нас с Арагошей совсем не было денег, но жить друг без друга мы уже не могли. А мы спасали его от жуликов, когда он совершенно проигрался и никак не мог отвязаться от плохой компании…
– А знаете, – Морской решил немного сменить тему, – отчего бы нам, дополнительно к запланированным прогулкам, не проехаться по маршруту «Маяковский в Харькове»?
– Ух ты! Вот это понимаю предложение! А то сплошные выступления на съезде и прочая пустая болтовня! Я – за! – Поэт Поль Шанье неожиданно оказался вполне влиятельным членом иностранной делегации.
– Ну раз Поль за, другие возражать не станут. Он редко проявляет энтузиазм, и мы стараемся поддерживать такие в нем порывы… – пояснил Гавриловский, переводя сразу и Эльзу Юрьевну, и мадам-поэтку, и Луи Арагона.
– Владим Владимыч бывал у нас много раз, – Морской в мгновение ока выстроил нужную стратегию разговора. – Мой приятель Григорий Гельдфайбен даже книгу про это написал. Ее, правда, пока не издали, но там уйма всего интересного. По версии Григория, например, наш город мог сыграть роковую роль в судьбе поэта. Товарищ Горожанин, бывший начальник нашего Харьковского ОГПУ, дружил с Маяковским и когда-то одарил его новеньким маузером с документами. Возможно, тем самым, из которого был произведен роковой выстрел. Думаете, из другого?
– Друзей-чекистов и даренного оружия у Владим Владимировича было много, – неопределенно пожала плечами Эльза Юрьевна. – Вы лучше расскажите, о чем Володя тут говорил, с кем дружил, где бывал…
– Да много с кем, – Морской на миг растерялся, но тут же пришел в себя. – В книге Григория, среди прочего, рассказывается, что Маяковский очень хвалил Шевченко. Говорил, что те, кто не читал Кобзаря в оригинале, теряют половину ощущений. Что еще? – Он лихорадочно принялся вспоминать. – На Университетской горке зимой 21-го Маяковский долго смотрел вниз на панораму и сказал памятное: «Хорош Харьков, хорош! И даль, и движение. Есть у него свое обличье»… Еще я знаю место, где Маяковский проиграл в бильярд. Кому? Конечно, нашему местному гению Майку Йогансену.
– Но Маяковский никогда не проигрывал! – закурлыкала переводимая Гавриловским мадам Бувье.
– Харьков, видимо, благоволил к своим счастливчикам больше, чем к чужим, – нашелся Морской. – Наш Йогансен тоже никогда не проигрывал. Нашла коса на камень. Дело было в клубе писателей имени Василя Блакитного.
– Правильно ли я понимаю, что это тот самый Блакитный, вдова которого вышла замуж за Михаила Ялового, из-за ареста которого расстроился и застрелился Хвылевой? – живо включилась в тему Эльза Юрьевна. И даже карандаш взяла, чтобы записывать.
– М-м-м… Мадам осведомлена больше меня, – осторожно пробормотал Морской, а мысленно порадовался за Ялового, которого когда-то хорошо знал и уважал. Того, почти сошедшего с ума от надуманных страхов перед якобы мечтающими его погубить литературными абонентами, арестовали, ворвавшись ночью, и, поверив в дикие признания больного человека про терроризм, осудили… И самое нелепое, что все (и в том числе Морской, который к тому времени давно уже с Михаилом не общался) сочувственно молчали. Выходит, что не все! Хвылевой, выходит, хоть радикально, но пытался показать несправедливость происходящего…
– Мадам умеет расспрашивать людей, потому и осведомлена. Мне изливают душу или спорят, или, напротив, чтобы что-то утаить, в подробностях рассказывают все остальное. Мадам – писатель, – пояснила сама про себя хозяйка в ответ на реплику Морского.
– Тут и расспрашивать не надо, просто слушай, и все, – прокурлыкала мадам Бувье, и на этот раз, опередив Гавриловского, Эльза Юрьевна перевела сама. – В этом доме все кишит легендами! – добавила она уже от себя. – И жильцы с удовольствием их пересказывают. Только успевай записывать! Но вы говорил про другое. Итак, в доме писателей имени Блакитного однажды Маяковский…
– Играл на бильярде и проиграл. В качестве наказания он должен был залезть под стол и кукарекать. И кукарекал!
Все рассмеялись и, условившись проехаться по местам, где бывал Маяковский, засобирались вниз, где уже должен был ждать выделенный специально для важной экскурсионной группы комфортабельный новейший автобус ЗИС-8.
– Я хочу побывать в этом клубе! – в тон курлыкающей мадам Бувье произнес Гавриловский.
– Побываете! – заверил Морской.
– А я хочу большего! Я должен сыграть в этом клубе на бильярде! – переключился на роль Арагона переводчик.
– А я, – начал было на французском Поль Шанье, но тут же обиженно зыркнул на Гавриловского и переключился на язык предков: – не надо меня кривлять, я и сам могу. Я хотел бы в этом клубе выпить… Ну, или где-то еще…
– Ну а я – познакомиться с вашим Йогансеном, – улыбнулась Эльза Юрьевна.
– Сыграете! Выпьете! Познакомитесь! – раскланивался Морской. – Пить, кстати, стоит белое вино с обжаренным в соли миндалем. Именно там его весьма рекомендую!
А Коля перешел, наконец, к главному:
– Но по заявке ваша группа должна быть больше. Где же товарищ Иссен?
– Заболела. Оно и ожидалась. Еще три дня назад бедняжка так осипла, что еле говорила. Мы позвонили доктору, тот предложил – вы не поверите! – отрезать гланды. Мы решили не связываться с вашей медициной никогда, – курлыкал Гавриловский в тон Бувье. – И вот теперь Милена расхворалась до того, что лучше ей полежать дома. Нет! Навестить ее нельзя! Что за вздорное желание? Барышня в постели и не одета.
Арагон с Гавриловским тем временем уже спускались вниз, а дамы и Морской с Колей все еще топтались в квартире. Бувье ушла сказать что-нибудь на прощание своей больной, Триоле осматривала себя в зеркало…
– А знаете, мне это надоело! – внезапно выпалил Коля. – Так мы ни в жисть ничего не узнаем! Мадам, вы ведь не шутили, когда сказали, что при человеке, похожем на Маяковского, не сможете соврать?
– Нет, не шутила…
И, прежде чем Морской или Света успели его остановить, Коля резким движением вынул из нагрудного кармана какое-то фото и сунул его в лицо растерявшейся Эльзе.
– Ответьте не задумываясь: вам знакома эта женщина?
– Mon Dieu! – громко простонала Эльза Юрьевна и, побледнев, упала в обморок прямо на выскочившую в этот момент в прихожую мадам Бувье. Одной рукой подхватив полубесчувственную Эльзу, другой мадам откинула с лица мешающий обзору капюшон, вырвала у Коли фото и… отчетливо выругалась отборным русским матом.
А потом прибавила, забыв и про акцент, и про французский язык:
– Миленочка, конечно, говорила, что подаст мне знак, если что-то пойдет не так, но это… – Бувье ткнула в карточку, на которой, как теперь могли разглядеть и остальные, был запечатлен лежащий в морге труп, – …это как-то уж слишком выразительно…
4
– Вы это называете «предельно осторожно и тактично»? – возмущенно шикнул Морской и, вспомнив навыки, оставшиеся от неоконченного медицинского института, кинулся приводить мадам Триоле в чувства.
– Я напирал на «быстро» в данном случае… – Николай затравленно глянул на Свету.
– А вы-то сами тоже хороши! – вступилась за мужа та. – Кукарекающий Маяковский! Нашли чем гордиться при иностранцах!
– Должен же я был похулиганить, увидев, что поломана прослушка, – парировал Морской, изображая свободной рукой телефонную трубку у уха.
Коля и Света синхронно вытаращили глаза и смешно покрутили пальцем у виска. Николай – потому что прекрасно знал, что «и у стен есть уши» и ограничиваться недоверием к телефону нельзя, а Света – просто так, из возмущения.
– Не ссорьтесь, умоляю, – простонала приходящая в себя мадам Триоле. – Лучше объясните, что все это значит? Бедняжка Милочка… Она… Она…
– Мертва, – глухо констатировала мадам Бувье. В темных глазах ее блуждал неподдельный ужас, а ноздри раздулись от тяжелого дыхания, делая и без того морщинистое и не очень привлекательное лицо откровенно страшным. – И даже, кажется, убита. Боже правый…
– Вы говорите по-русски? – ахнула Триоле.
– В подобных обстоятельствах – конечно. Хоть я уехала из Петербурга сорок лет назад и после революции не афишировала свое допарижское прошлое, но… Если речь идет о поисках убийцы, кокетничать и дальше было бы преступно.
– Но вы обманывали нас! – растерянно тянула мадам Триоле.
– Не договаривала. Это совсем другое! – отмахнулась Бувье. – Согласитесь, знаменитая писательница, ударившаяся в авангардизм, решившая на старости лет познакомиться с дикой восточной страной, вызывает в вас куда больше симпатий, чем эмигрантка, возжелавшая перед смертью посмотреть, во что превратилась ее бедная родина… Мне было важно, чтоб вы включили меня в делегацию…
Мадам Триоле набрала полные легкие воздуха, явно чтобы высказать в ответ нечто нелицеприятное, но тут вмешалась Света.
– Кто-то призывал не ссориться, помните? – осторожно, но твердо проговорила она. – Раз уж так вышло, что Коля все рассказал, может, ответите на пару вопросов?
– Да-да, – Николай снова взял инициативу в свои руки. – Только сначала одна просьба. Понимаете, начальство боится скандала, поэтому меня просили ничего не сообщать вам, пока не будет доказано, что жертва – ваша спутница. Я нарушил приказ, потому что увидел, что вы, Эльза Юрьевна, человек честный, открытый и способный помочь следствию. Очень прошу ничего не рассказывать вашим мужчинам. Иначе у меня будут большие неприятности. Пусть со стороны все выглядит так, будто я просто слежу за экскурсией.
– И не надейтесь! – твердым хором ответили дамы. Одна скептически, мол, «нашли на кого полагаться». Вторая – горячо и убежденно. Второй, конечно, была Эльза.
– Если вы хотели доверить мне тайну, то должны были сначала спросить, согласна ли я ее хранить, – объяснилась она. – У нас с Арагошей нет секретов. Особенно в таких вещах. Он, в свою очередь, не станет ничего скрывать от адвоката. И Полю тоже все придется рассказать, ведь рано или поздно он узнает и очень огорчится, что мы скрыли…
– По крайней мере, – вмешался Морской, – можем ли мы рассчитывать, что в интересах следствия вся ваша компания прикинется, будто ничего не знает об убийстве и просто наслаждается экскурсией о Маяковском? Это ненадолго. Как только Николай убедит свое начальство, что жертва действительно Милена Иссен, расследование, естественно, примет нормальный официальный ход. Но пока мы должны делать вид, будто вы ничего не знаете.
– Делать вид? Но перед кем? – уточнила Триоле. – Экскурсия ведь камерная, разве нет? А наблюдаете за нами лично вы…
– Как вам сказать, – отвел глаза Николай. – Водитель, что будет нас возить, не просто мой коллега, но еще и человек, строго соблюдающий все правила. И в ресторане, где мы будем обедать, вас точно будут чутко охранять. И дворник, который служит в этом доме… – Коля понял, что перешел все границы и, выкручиваясь, неожиданно выпалил: – В общем, безопасность иностранцев превыше всего.
– Оно и видно, – жестко кинула Триоле, кивнув на Колин карман, в котором лежало фото из морга. Но потом сжалилась. – Ладно. Пожалуй, на какое-то время мы сможем изображать неведение перед посторонними.
– Спасибо! Я не зря в вас верил! – горячо выпалил Коля и снова пошел в наступление: – А еще нам нужно осмотреть комнату, где жила Милена.
– Э… – недовольно вмешалась мадам Бувье, – она жила в моей комнате. Там и мои вещи… Если я не ошибаюсь, вы не имеете права на обыск. Я французская подданная.
