скачать книгу бесплатно
– Я не пойму, что ты от меня хочешь? Я кормила тебя, одевала, а тебе все не нравится!
– Но я же сейчас не про это!
– Ты вообще непонятно про что! Все так жили! Все оставляли своих детей и шли на работу. Это вы сейчас дармоеды и живете за счет других.
Она пыталась уйти от темы, потому что она ее задела. Это было понятно потому, как она занервничала, а потом закрылась от критики в свой адрес. Потому что чувствовала свою вину, но не хотела в этом признаваться. Мне же хотелось увидеть ее раскаяние, на которое я, видимо, зря рассчитывала.
– Ты и в садик ходить не хотела, так что теперь? – все-таки вернувшись в русло нашей беседы, продолжила мама. – Мы тебя приводили утром, а ты днем уже дома была. Сбегала! Лазила через забор постоянно, все платья порвала!
Да, я помню, как не любила находиться в детском садике, где среди толпы ощущала себя изгоем. Но не из-за привычного для других в таких ощущениях буллинга[2 - Буллинг (псих.) – травля, агрессивное преследование одного человека другими.]. Я сама могла кого угодно забуллить! Я ощущала себя другой, не такой как все дети. Ощущала, что меня не понимают. И поэтому не могла долго среди них находиться. Благо детский сад располагался за моим домом, и я быстро нашла из него пути, лежащие над или под забором.
– Ты вообще была странным ребенком, который нигде не мог находиться. Но мне же надо было работать.
Чтобы «вас накормить», она это не сказала, но точно подразумевала.
В этот момент стало обидно, как никогда. Неужели она не понимала, что кроме базовых потребностей в виде кормежки, есть еще такие же базовые, как безопасность. И эту безопасность ребенок ощущает в тандеме с матерью. А у меня этого не было. Меня просто кормили, чтобы я не сдохла, а как я там живу и что чувствую, было совершенно не важно. В ее глазах я должна была стать роботом, и ведь я ставала, постепенно запрещая себе любые эмоции от позитивных, которые были не совсем уместны в нашей семье, до негативных, которые просто игнорировались или запрещались.
Я росла и понимала, что мои потребности не важны. Мои желания не важны. Мои эмоции мешают. Такой вот неглект[3 - Неглект (псих.) – пренебрежение, игнорирование потребностей другого человека.], напрочь разрушающий всю пирамиду Маслоу[4 - Пирамида Маслоу (псих.) – схематическое изображение всех базовых человеческих потребностей: – физиологические потребности; – потребность в безопасности и защите; – потребность к принадлежности к социальной группе, поддержка; – потребность в уважении и признании; – потребность в самовыражении.].
Но детский садик мне запомнился не столько побегами, сколько демонстративным поведением, которое уже тогда кричало о моих проблемах. Но никто, никто не обращал на это внимание. Не было тогда ни нормальных психологов при детских садах, ни курсов для родителей по воспитанию ребенка, ни умных книжек в свободном доступе, в которых бы рассказывалось об особенных детях и помощи им. Были лишь отсутствующие воспитатели и нянечки, которым и дела не было, почему ребенок так странно себя ведет. Им хотелось лишь одного, чтобы ты не выделялся из массы и для этого в ход шли разные наказания от стояния в углу до унизительных шлепков по заднице. Вот она – наша педагогика в советское время!
Никому неважно было, что я ем землю во время прогулки. Важно было, чтобы я находилась на территории своего участка и никуда не сбегала.
Неважно было, что я ем бумагу во время того, как остальные дети мило играют. Важно было, что я не лезла со своей болтовней к воспитателю или не обижала других детей.
Неважно было, что я не могла спать во время сон-часа. Важно было, чтобы я не мешала спать другим.
Неважно было, что у меня был энурез, если я все-таки засыпала. Важно было, чтобы моя мать принесла пеленку, которая стелилась под простынь.
И тем более неважно было, что я была агрессивной и издевалась над некоторыми детьми. Важно было лишь вовремя это заметить и пресечь.
А ведь я не просто так себя вела, я кричала о том, что мне очень плохо и нужна помощь.
Я ела землю и бумагу, чтобы привлечь к себе внимание, ведь разговорами это не получалось, и меня прогоняли.
Я не могла спать, потому что меня мучили кошмары.
Я писалась во сне, потому что была тревожным и травмированным ребенком.
Я издевалась над другими, чтобы сбросить негатив, который копился во мне, когда издевались надо мной. И это было не только игнорирование моих потребностей в детском саду. Я и дома подвергалась неглекту. Но еще я отыгрывала домашние модели поведения, когда меня унижали и били. Ведь ребенок ничего не берет из головы, все, что он делает, он где-то когда-то видел. Вот и я транслировала раз за разом то, что происходило у меня дома.
Но все, на что был способен психолог в детском саду, это поставить мне СДВГ[5 - СДВГ (псих.) – синдром дефицита внимания и гиперактивности, характеризующийся трудностью концентрации внимания, гиперактивностью и плохо управляемой импульсивностью.], даже не объяснив, что с этим делать. Именно так мама и заявила:
– Ну, поставили тебе какое-то СДВГ, а я откуда знаю, что это! Они должны были с тобой что-то делать.
– Конечно они, мама! Ты-то тут причем? Как будто я не твой ребенок.
– А может, тебя в роддоме подменили? – снова попыталась откреститься от ответственности она.
– Я бы рада была, если так, но мы с тобой слишком похожи, – зачем-то на полном серьезе на ее несерьезное высказывание ответила я.
– Я устала от тебя! Пришла снова меня обвинять!
– Я тебя не обвиняю, а пытаюсь понять, почему ты так поступала?
– Как поступала? Я с утра до ночи вкалывала, чтобы вас прокормить. Да, не было денег на вещи и игрушки, да и зачем это все, когда нам отдавали другие? Жрать было нечего, а тряпье ни к чему!
И снова она уходила с темы воспитания и любви на тему «вас накормить». Как будто бы ребенку, кроме еды ничего не нужно было. Но ведь это далеко не так. И мне до сих пор не понять, почему в те далекие советские времена родители не умели любить? Неужели работа их так выматывала, что они лишались базовых инстинктов по отношению к своему ребенку? Но сейчас люди тоже работают и почему-то уделяют своим детям время, и не упрекают в том, что им нужно «вас накормить». Что изменилось? Женщины научились быть женщинами? Матери научились быть матерями?
В этом всем мне предстояло только разобраться, и я надеялась сделать это с помощью матери.
Глава 6. Брошенность (лагеря)
– Ты видела, что я не могу быть в коллективе? – продолжила свой допрос я.
– Откуда бы я это видела?
– Я всегда сбегала из садика, просила туда меня не отводить или забирать пораньше. Я не могла находиться в лагерях, куда ты меня отправляла каждое лето.
– Ты нигде не могла подолгу оставаться, и что с того?
– Тогда зачем ты меня туда отправляла?
– Куда?
– В лагерь, к примеру. Помнишь, как ты отвозила меня в «Чайку» и сама мне показала, как добраться до остановки и уехать домой, если не понравится. И ведь я твоим советом воспользовалась в первые же дни. Вот только ехать куда не знала и чуть не заблудилась.
– Тогда воспитатели такую панику подняли! – усмехнулась мама, даже не понимая, о чем я снова ей пытаюсь рассказать. – А ты вечером явилась!
– Я напугалась, и никто этого даже не заметил. А потом ты отправила меня обратно. Зачем?
– Так путевка же была! Там тебя хоть кормили, а дома жрать нечего было.
И снова это «вас накормить», которое уже сидело поперек горла! Мама! Ты понимала вообще, что мне нужна была ты, а не еда. Нужны были твои защита и внимание. Но нет, она не понимала, с усмешкой рассказывая, как привезла меня обратно и выслушивала от воспитателей нотации. Мол, что тут такого, что ребенок сбежал, не потерялся же.
Это был первый мой лагерь, где я так и не дожила до конца смены, все-таки вымолив, чтобы меня оттуда забрали.
Во второй лагерь я отправилась в более взрослом возрасте, правда, находился он далеко за городом, и сбежать оттуда было сложнее. Но я пыталась. А еще я украла у своей соседки по комнате магнитофон, о котором всегда мечтала, но понимала, что мне такое никогда не купят. Но мама не отчитала меня и за это. Казалось бы, ей все равно, что я делала, лишь бы за это не пришлось отвечать ей. И она не ответила, потому что сбежать мне не удалось, и магнитофон я вернула.
А потом были долгие дни и постоянные звонки домой со слезным «Забери меня отсюда». И она забрала. Я снова не дожила до конца смены.
Но вопрос был в другом, почему меня вообще отвозили в эти лагеря, если я не могла там находиться?
– Ты же сама хотела! – возмутилась мама. – Сначала просилась, а потом ныла, чтобы тебя забрали.
– Я просилась?
– Ты, конечно! Я доставала тебе путевку на заводе, а ты потом не хотела там быть.
Вот этого я не могла вспомнить, почему сначала хотела в лагерь и не срабатывало то, что я там уже была и мне не понравилось.
Сейчас-то я знаю причину этой двойственности. Корни ее уходят в мое психическое расстройство, где я нуждаюсь в обществе, а когда в него попадаю чувствую себя чужой и хочу побыстрее спрятаться ото всех.
Я болезненно воспринимаю, когда человек в чем-то со мной не согласен. В такой момент мне кажется, что мир вокруг рушиться и тот другой тому причина. Ведь он не видит истины, которая не просто слова, а что-то большее. То, что может нарушить устой его и моей жизни. И мне хочется доказать свою точку зрения, спасти нас от надвигающейся из-за неправильности мышления опасности. Но это не удается, и я начинаю злиться. Ведь агрессия это одна из базовых защит во время опасности. А еще я чувствую, что снова не понята. У меня появляется стойкое ощущение, что я пустое место, раз меня не слышат. И это тоже начинает выводить меня из себя. Своей злостью я пытаюсь докричаться: «Эй, смотри, я здесь! Я существую». Но сама в это уже мало верю, поэтому переключаюсь на самоуничтожающее поведение. Оно может быть разным, от нервного поедания пищи до нанесения себе физических повреждений. Боль дает возможность почувствовать, что я жива, а значит, существую.
Я болезненно воспринимаю, когда в толпе с какой-нибудь просьбой обращаются не ко мне, а к другому. В такой момент мне тоже кажется, что меня не существует.
Я болезненно воспринимаю давление на себя, будь то какие-то правила, которые мне сейчас выполнять не хочется или требование перестать быть собой (много говорить, вести себя так, как я веду и т.д.). В такой момент во мне просыпается бунтарь, и хочется совершить манипулятивное действие. Такое, чтобы всем стало страшно за меня, и они поняли, как сильно меня обидели.
И все это ради одного, чтобы почувствовать себя нужной.
Глава 7. Отчим и насмешки
Пока мама молчала, ворочаясь в своей кровати, я собиралась с духом, чтобы перейти к очень серьезной и болезненной теме. Но к такому невозможно подготовиться, а потому я просто начала новые вопросы:
– Хорошо, допустим, в лагерь ты насильно меня не сдавала, и даже забирала меня оттуда раньше. Но как ты сдала меня в руки Шамана?
Шаман, это было прозвище моего ни то отчима, ни то просто маминого ухажера, который по совместительству являлся отцом моего старшего брата. Имени я его до сих пор не знаю, так как в нашей семье все назывались кличками.
– Я? Что ты несешь?! – разозлилась мама. Она отказывалась признавать то, что все эти годы знала, что со мной делал этот выродок, приходящий к нам в гости, а иногда остававшийся и на ночь.
– Ты была дома, когда он закрывался со мной в комнате.
– Не правда!
– Как думаешь, зачем взрослый дядя закрывался с твоей 4-5-6 летней дочкой?
– Не было такого, что ты выдумываешь!
Она напрочь отрицала очевидное. А я хорошо помнила, как дядя раздевал меня, в особенности снимал трусики и клал к себе в постель. Да, я напрочь забыла, что он там со мной делал, но это и понятно. Детская психика просто вытеснила эти ужасные вещи из сознания, чтобы как-то это пережить.
Мама злилась. Злилась именно потому, что знала, я говорю правду. Ту правду, которую она столько лет пыталась забыть, чтобы не испытывать такого невыносимого чувства, как вина. И когда чувство прорывалось, вперед вырывалась агрессия, как защитная реакция. Только бы не признавать правду.
– Ты пытаешься уйти от ответственности так же, как тогда в детстве, когда я тебе об этом рассказала.
– Ничего ты мне не рассказывала!
– Рассказывала! И что ты сделала? Ты посмеялась надо мной, а потом еще всем рассказала. Я помню, как Босс надо мной смеялся. Вы все надо мной смеялись.
И я помнила до сих пор! Босс, тот самый сын Шамана, долго издевался надо мной, как будто это не его отец со мной развлекался, а я этого хотела. Именно так им воспринялась информация, которой я поделилась с мамой, желая получить защиту.
– И ты не пресекла этого ублюдка! Он как ходил к нам, так и продолжил!
– Я с ним говорила, – уже виновато ответила мать на мои нападки. – Пригрозила ему, что если он еще раз к тебе сунется, то…
– Но мне ты ничего не сказала. А я ведь нуждалась в твоей защите.
– А что я могла сказать, ты была еще ребенком?
– Объяснить, что такое происходило и сказать, что я не была в этом виноватой.
– Я не знала, как тебе об этом рассказать. Ты была слишком маленькой и не поняла бы.
– А ты бы попробовала!
– Ну, не попробовала, что теперь?
– А зачем ты рассказала об этом другим?
– Чтобы все следили, чтобы такое не повторилось. И ведь не повторялось!
Я об этом никогда не задумывалась, слишком болезненно воспринимала эту историю, но, действительно, приставания отчима тогда закончились. Вот только моя психика уже была надломлена, и об этом никто не подумал. Никто не отвел меня к детскому психологу, потому что таковых раньше особо и не было. Никто не поговорил со мной, не сказал, что я под защитой, потому что предпочитали реагировать действием и молчанием. Никто не остановил дальнейших насмешек, потому что я не была ребенком в авторитете, в отличие от нападавших. Никто не защитил меня от других извращенцев, о которых я теперь боялась рассказывать, помня о непонимании и насмешках.
– А помнишь, как ты снимала с меня трусы во время купания, а я закатывала истерику, не давая это сделать?
– Ой, ты орала на весь дом, – так же, как тогда, усмехнулась мама.
– И тебе и в голову не могло прийти, что это у меня от отчима, действие которого отложилось в голове.
– Я-то откуда могла знать! – мама переменилась в лице, вернувшись в свою привычную агрессию. Она вообще была мастером по смене настроений, то смеялась, закрываясь от проблемы, то приходила в ярость, отбиваясь от ответственности.
– Ты могла хотя бы не издеваться так надо мной!
– Да кто над тобой издевался? Ты и так мылась постоянно в трусах!
И, правда, после моих громких истерик мыть меня стали в трусах, меняя их при вытирании, когда я была в полотенце. Но был еще один унизительный момент, который отложился в моей памяти:
– Тебе мало было того, что я не позволяла себя раздеть, так ты еще соседку позвала посмотреть на меня голую!
– Что ты несешь?
– А когда ты показывала мое родимое пятно.
– Так это я только родинку твою показывала.
– Но я не хотела ни раздеваться, ни тем более, чтобы на меня смотрели чужие люди.
Я смотрела на нее и не видела понимания. Такое ощущение, что она напрочь утратила чувства, и произошло это очень давно, еще до моего рождения. Иначе невозможно было объяснить ее поведение и отношение к содеянному. Создавалось впечатление, что она не видела своих поступков и не понимала тех последствий, что они принесли. И ведь не понимала.
А мне было до боли обидно, потому что я снова не была услышана. Снова эти пустые отговорки, мол, да ничего такого с тобой не было, ты все выдумываешь. Вот только сексуальное насилие над ребенком 4-5-6 лет, это ужасное преступление. И это преступление не только на совести дяденьки, который утолял свою закомплексованную похоть, но и на совести матери, которая не хотела это замечать.
Чаще всего жертвами педофилов становятся дети из неблагополучных семей, те за кого некому заступиться. Те, кому не хватает внимания и любви. И педофилы это быстро считывают. Они знают, как привлечь свою жертву, знают, что никто им не помешает, и знают, что правда на их стороне. Можно долго рассуждать о том, как же это все погано, но, чтобы не утопать в чувствах злости и ненависти, можно заглянуть дальше – в душу самого педофила. Ведь они тоже становятся такими не из простой потребности секса. Чаще это изнасилованные в детстве люди, которые, вырастая, повторяют действия своего насильника. Еще ими часто оказываются мужчины, а насильники в основном мужчины, у которых слабая потенция и полная неуверенность в себе. Заниматься сексом с женщинами они боятся, ведь те над ними могут посмеяться, а тут ребенок, который либо ничего не понимает, либо сам напуган еще больше.
Вот только не каждый мужчина, позарившийся на ребенка, может называться педофилом. Есть такие социопаты[6 - Социопат (псих.) – это антисоциальный человек, главная его черта – невозможность образования социальных связей. Социопат ведет себя зачастую агрессивно, во многом безответственно. Ему недоступны такие виды человеческого взаимодействия, как дружба, искренняя привязанность, любовь, социопат не понимает, что такое совесть или вина.], которым все равно с кем: со взрослым или ребенком. Кто подвернулся, тому и досталось! И социопат не будет заниматься развратными действиями, он просто изнасилует ребенка и с легкостью пойдет дальше. Педофилы же чаще всего свою жертву не насилуют, а развращают. Они могут раздевать, прикасаться к половым органам, показывать свои половые органы, мастурбировать при ребенке, но не заниматься с ним сексом.
Именно таким и был Шаман, слабаком развратником. Быть может, это спасло меня от более серьезной травмы, но судить об этом сложно. Ведь для ребенка и те малые действия, что вытворяет с ним взрослый дядя – большая травма. Травма, с которой он пройдет через года и вступит во взрослые отношения. И как она там себя проявит, не известно. Но проявит точно, нанеся сокрушительный удар в самую голову.
И все это поднимало во мне волну негодования. Мол, как ты могла, мама, такое допустить! И я хотела, чтобы она ответила, а не молчала или злилась, будто бы я сама во всем виновата. И ведь ребенок всегда считает виноватым себя. Он живет с этим чувством вины и порочности, будто бы не тот дядя был мерзким, а я. Я мерзкий и грязный, что со мной можно поступать именно так. И раз мама это позволяет, значит, я заслужил.
