скачать книгу бесплатно
Я закрыла и потерла лицо руками, глубоко вздохнув, показывая, как устала от этой ситуации.
– А ты как? – переменив тему разговора, спросила мама. В ее голосе был неподдельный интерес к моей жизни, вот только радости за нее никогда не следовало.
– Я хорошо! Еще одну книгу написала.
– Я читала первую. Куча ошибок! Позор на мою седую голову!
Разве я могла подумать, что в последние дни жизни мама скажет хоть что-то иначе? Люди не меняются и тем более возрастные люди, их мозг ригиден.
Внутри меня вспыхнула искорка обиды, но я тут же ее потушила, напомнив, что выше этого. Я довольна своими книгами, ими довольны читатели, а ошибки могут быть у любого. И это не позор, а лишь повод для работы. Более того, у меня по русскому языку в школе была пятерка, а ошибки в книгах только потому, что моему мозгу не поддается клавиатура. Да, ученые выяснили, что письмо от руки и печать – это разные вещи, так же, как чтение бумажной и электронной книги. Наш мозг по-разному это воспринимает. И если ты пишешь от руки на отлично, то печатать можешь на двойку. Вот так и у меня. Я набираю текст, а буквы меня не слушаются, то ставясь задом наперед, то заменяя одна другую. И как это объяснить человеку, который всегда, даже с пятерками в дневнике, воспринимал меня двоечницей?
– Ты бы лучше работать пошла! – продолжила мать свое нападение.
– Я работаю! Я книги пишу!
– Дармоедка ты! Мужу на шею села и сидишь! Позор!
– Что позорного, когда муж зарабатывает и содержит свою семью?
– Позор!
– Это у вас в Советском Союзе позор был, а в наше время, это нормально!
– Позор на мою седую голову!
С ней невозможно было разговаривать! Она не воспринимала нового времени, не воспринимала творческих профессий. Только тяжелый труд считался достойным. У нас почти вся семья прошла через тракторный завод от деда до младшего брата, одна я – мимо. И это был для матери позор.
Но почему она так жестко к этому относилась? Ведь и при Советах были люди творческих профессий. Даже мой отец был музыкантом, и ведь она с ним встречалась, значит, не позорно было. Или причина в нем и была? Между ними пробежала черная кошка, и мать невзлюбила творческих людей? А тут дочь, вся в отца, позор!
Это был еще один вопрос, который сидел в моей голове и ждал ответа. Не рвался наружу, нет, просто тихо затаился и ждал, в страхе быть обнаруженным.
– Ты хоть раз можешь сказать, что-то хорошее? Или я для тебя лишь позор? – Моя обида все же прорвалась наружу. – Хоть раз бы порадовалась за меня.
Она молчала. Думаю, в этот момент осознание ее все же настигло.
Я мельком вглядывалась в ее глаза и видела там тотальное чувство вины, которым она порастала последние годы. Несмотря на ее ригидность и упертость, она не могла не видеть, как сложилась жизнь у ее детей. И как любая мать, она должна была связывать это и со своим воспитанием, которого по сути не было.
Люди Советского Союза мало уделяли внимания детям, в их задачу входило родить и отдать на воспитание государству.
Роди, государство воспитает!
Именно так в те времена гласили лозунги. И именно так жили люди, работая с утра до ночи на заводах, пока их чада находились в яслях, детских садах, школах. Кому везло, к воспитанию прилагались бабушки и дедушки, если таковые не были заняты своей работой.
Тяжело было, понимаю. Но ведь это не отнимало у людей чувств, которые присущи каждому человеку. Это не обязывало унижать и оскорблять, даже если ты вымотан после работы. Это не исключало элементарной заботы, которая в крови у каждой матери.
Иначе женщины бы приравнивались к инкубаторам, вынашиваемым детей для государства. Такое ощущение, что моя мать и была таким инкубатором, родив семерых ненужных ей отпрысков. Родив не в семье, не в любви, не ради своего счастья. Родив, чтобы были.
Глава 4. Беременность и роды
Она молчала, а я погружалась в путанные размышления, на которые накладывались слова Отца Даниила о необходимости прощения. И ведь я почти уже готова была простить, только сначала хотела получить ответ на свой вопрос, который до сих пор боялась задать. Я хотела знать, почему она меня так не любила, выделяя среди всех своих детей. Почему именно меня? Да, черт возьми, почему она вообще меня не любила и так со мной поступала? Почему?
И вот я уже собралась силами и выдохнула:
– За что ты меня так не любила? За что, мама?
Она не ожидала этого вопроса. Во-первых, я никогда подобного не спрашивала, а во-вторых, она не считала, что как-то особенно ко мне (и вообще к нам) относилась. В ее понимании мы были обычной семьей без каких-либо особенностей. А то, что творилось за закрытыми дверями, так все так жили!
Но ведь не все! Далеко не все! Я общалась с подружками, была вхожа в их семьи и видела, что там происходило. Да, отшлепать ремнем могли почти каждого, да наказать за плохие оценки или позднее возвращение домой, но не унижать как личность, не оставлять в опасности и не пренебрегать заботой.
Мама молчала, как всегда игнорируя меня. Если бы она не находилась в больнице и была здорова, то этот разговор состоялся бы на кухне, где она проводила большую часть времени. Она бы сидела за столом, а я стояла рядом и задавала свои бессмысленные для нее вопросы. А она бы щелкала семечки и делала вид, что меня с этими вопросами не существует. И сколько бы я не повторяла, она бы молчала и не реагировала.
В такие моменты я остро ощущала себя пустым местом. Но не в смысле самооценки, а в прямом смысле, что меня нет, не существует. Меня не слышат, не видят и уж точно не понимают.
– Ты мне не ответишь? – В моем голосе уже отражались нотки злости. Хотелось разбить эту стеклянную стену, от которой отражался мой голос и возвращался ко мне.
Но мама продолжала молчать, и ее лицо не выдавало никакой эмоции. Тогда я решила пойти другим путем и вспомнить конкретные истории, о которых мы никогда не говорили, но они висели над нами:
– Ты часто рассказывала своим подружкам, как на седьмом месяце беременности захотела меня скинуть, потому что надоело ходить с животом. Тебе было все равно, что я могла умереть?
– Не умерла ведь! – наконец-то оживилась моя до того немая собеседница.
– А если бы умерла? Или у тебя было уже пятеро, и я была лишней?
– Не мели ерунды! Я просто устала и хотела родить тебя раньше. – Тут она переменилась в лице и сквозь улыбку продолжила рассказывать историю, которую я много раз слышала:
– Я днем тащила мешок картошки, а вечером начались схватки. Ты родилась недоношенной с недоформированным носом, и мы тебя все детство спать клали сидя, чтобы ты не задохнулась на спине. А когда ты не умела еще сидеть, то стоя, подпирая подушками.
Раньше, когда я это слышала и видела ее улыбку, меня раздражало то, что она так легкомысленно ко всему относится. Сейчас я смотрела на нее и понимала, что улыбка была лишь защитной реакцией. Она не могла признаться ни себе, ни мне, что совершила ошибку, которая повлекла проблемы с моим здоровьем, а могла бы и вовсе закончиться трагично.
В след за этой историей как по прописанному сценарию следовала вторая и тоже через усмешку:
– Как-то к нам пришла медсестра с проверкой, глянь, а ты без дыхания лежишь. Она тебя за задние ножки подняла, потрясла и ты заорала. Она на меня «Как вы не видите, что ребенок не дышит?». А я что, не орет и ладно!
У меня было ощущение, что со мной разговаривала сумасшедшая. Я задала один вопрос, а она отвечает совсем на другой, просто рассказывая свои истории, которые у нормального человека должны вызывать ужас, а у нее вызывали радость и смех.
И я снова чувствовала себя ненужной, как тогда в далеком детстве, когда так нуждалась в материнской любви и заботе, которых никогда не было. Хотя, я, наверное, обманываю себя, говоря о заботе, ведь мама кормила меня, одевала, делала какие-то элементарные вещи. Но настоящей заботы, той, когда за тебя переживают, тебя оберегают от бед, не было. Или было настолько мало, что я даже не чувствовала.
– Если я тебе не нужна была, то зачем ты меня рожала? – Обида подходила к моему горлу и остро чувствовалась. – Сделала бы аборт.
Мама снова переменилась в лице, вернувшись к агрессии:
– Яйца курицу не учат!
– Да кто тебя учит! Зачем ты рожала меня, не пойму!
– Потому что хотела! Ты маленькая хорошенькая была, а потом…
«Да-да», – подумала я. – «А потом стала невыносимой уродиной, которая не затыкается ни на минуту».
На самом деле мне не понятна была история моего зачатия и вынашивания. Было ли это запланировано или просто по залету? Хотела ли она меня оставить или просто в то время аборты не делали? Жалела ли она о том, что я родилась или и в правду радовалась мне хотя бы маленькой? Я очень хотела все это спросить, но наш разговор с самого начала не клеился.
И все-таки я решилась:
– Я была незапланированным ребенком?
Она снова усмехнулась, а значит, появилась надежда услышать ответ:
– Твой отец был женат, как мы могли планировать? И раз уж так случилось, я решила тебя оставить.
– А он обо мне знал?
– Конечно! И его жена знала, потому они и развелись, и он пропал.
– Но почему он не остался с тобой?
– А зачем он мне? От мужиков одни проблемы!
О, да! Эту ложную истину мне вбивали на протяжении всей жизни. Мужчины козлы, от них одни проблемы, без них лучше! И вот это «лучше» я наблюдала в нашей семье, окруженная пятью братьями и периодически приходящим отцом одного из них. И скажу честно, лучше бы я жила без них!
Но это касалось только тех мужчин, которые находились в одном вибрационном поле с матерью. Знаете, есть такая теория (и физики ее подтверждают), что наши эмоции вибрируют с определенной частотой. Низкие частоты – это негативные эмоции, высокие – позитивные. И люди притягиваются в одинаковых вибрационных полях, позитивные к позитивным, негативные к негативным. Поэтому меня не удивляло, что для такой женщины не нашлось хорошего мужчины, ее вибрационное поле было на таких низких частотах, что просто кошмар.
Мне же в жизни повезло больше, я встречала хороших людей и мужчин в том числе, поэтому теория матери в моих глазах терпела неудачу.
Я еще раз глубоко выдохнула и продолжила свой расспрос, пока получалось добиться ответов:
– А папа какой был?
– Алкаш твой папа и все! Не хочу о нем разговаривать!
– Почему?
– Не хочу и все! У тети Наташи спроси, ты же любишь с ней общаться. – В ее голосе прозвучала обида. Так всегда было, когда она говорила о тете Наташе – бывшей жене отца, матери моей старшей сестры, с которой мы поддерживали тесную связь. Конечно же, и с тетей Наташей я близко общалась, и мама всегда ревновала, обвиняя меня, что той я постоянно улыбаюсь, а ей никогда. Но странно было бы ждать от меня улыбки, если она всегда на меня наезжала, чего не делала тетя Наташа. Я вообще в той семье чувствовала себя своей и главное в безопасности. А вот дома…
Но что касалось отца, то про него и тетя Наташа не особо распространялась, тая давнюю обиду. У нее дома даже не осталось ни одной фотографии отца, но мне удалось найти одну порванную и склеенную, сохраненную бабушкой – мамой тети Наташи.
– Тетя Наташа про него не хочет рассказывать, – констатировала я.
– Вот и я не хочу!
– Но про других отцов ты рассказываешь, я много раз слышала.
Это и, правда, было. Она много раз рассказывала детям про их отцов, а они у каждого почти были свои. И только мой оставался под запретом. Я знала лишь одно, что он был пьяницей, любил гулять по женщинам и возможно у него много незаконнорожденных детей, и что он был музыкантом. Все это мне рассказала тетя Наташа, а от матери я и того не слышала. Видимо, чем-то сильно он ее обидел, раз она так агрессивно реагировала на вопросы о нем. А еще мне казалось, что и к нему она меня ревнует. Ну, не к нему самому, а к тому, как я им интересуюсь, и совсем не интересуюсь ей. Правда, странно интересоваться тем, кто живет возле тебя, и ты его и без того знаешь.
Ответа на мой вопрос снова не было, мама нервничала, и я решила сменить тему с отца на мое детство, которое меня волновало не меньше.
Детство – самый важный период в становлении личности человека. Период, в котором закладываются будущие установки, неврозы и даже расстройства. Хотя, что-то дается нам генетически, а что-то закладывается уже в утробе, но в первые семь лет жизни важно то, как это все сформируется. Проснется, усилится и закрепиться, останется легкой акцентуацией или останется спать на всю жизнь?
В моем случае сыграл первый вариант – мои расстройства формировались с момента зачатия и продолжили свое развитие в детские, а потом и юношеские годы, усиливаясь и закрепляясь. Моя среда обитания прямо прогибала меня под себя, не оставляя ни единого шанса на нормальное существование. Я развивалась в нездоровой семейной обстановке, накапливая негативную симптоматику. И кто-то бы мог сказать, что вместе с этим я закаляла свой характер, и это так. Но лучше бы я росла обычным ребенком без стального характера, чем с ним, но окруженная постоянной физической и душевной болью, от которой порой не хотелось жить, а порой казалось, что я не выживу. Ни один ребенок не должен проходить через тот ад, что прошла я. И никому не желаю той закалки и стальных яиц впоследствии, которые женщине и вовсе ни к чему. Но вернуться в прошлое и что-то исправить невозможно, да и нужно ли? Я такая, какая я есть, и другой жизни уже не представляю. Поэтому остается принять все произошедшее и идти дальше, как бы больно порой не было.
Глава 5. Брошенность (раннее детство)
Мама снова молчала, а я уже готовила для нее следующий вопрос. Мне хотелось разобрать все свое детство по кирпичику, чтобы не осталось этой стены, закрывающей жизнь. И я начала:
– В каком возрасте ты отдала меня в детский сад?
– В полтора, это были ясли, – с легкостью ответила мать. – Мне нужно было работать, вас кормить.
Вот это «вас кормить» я слушала всю жизнь. Это было оправданием для всего, и сейчас оно преподносилось, как единственно возможная правда. Вот только правда была у каждого своя. Если маме нужно было родить неподъемное количество детей, бросить их на государство и бежать зарабатывать на «вас кормить», то у нас, в частности меня, были другие потребности. Я нуждалась в материнской заботе, в ее тепле, и остро реагировала на отсутствие таковых.
Да, я не помню того периода, но я могу сложить о нем представление из того, что имею сейчас. Я до сих пор пребываю в жуткой депревации от того, что меня недолюбили.
Ребенок до трех лет нуждается в постоянном присутствии матери, которая не только кормит его, но и является его частью, когда прижимает его к себе, качает на ручках. Ранняя сепарация для многих оказывается болезненной, а если ты уродился со слабой психикой, то это будет триггером к какому-нибудь расстройству. Так и стало у меня. Пока мать трудилась над «вас накормить», я погружалась в чувство брошенности, которое со временем исказилось так, что я перестала ощущать действительность. И когда рядом находились близкие мне люди, я все равно чувствовала себя брошенной.
Ясли запустили этот механизм, который продолжали усиливать другие случаи.
– А помнишь, как ты оставила меня в каком-то санатории? – всколыхнула я еще одно воспоминание брошенности.
– Почему это каком-то! Мне дали бесплатную путевку в хороший санаторий!
– Там было ужасно! Я до сих пор помню, холодный туалет и огромную крысу в нем. Пустые коридоры, небольшое количество детей и я, вечно ревущая и просящаяся домой. Сколько мне было тогда лет?
– Ой, я разве помню?
– Мне кажется лет пять?
– Может быть.
– И ты снова оставила меня одну… Теперь уже надолго.
– Что ты врешь! Я же забрала тебя почти сразу.
– Через неделю?
– Ехать было далеко.
– Мне до сих пор снятся сны, что я там. Можешь себе представить?
И я погрузилась в воспоминания сновидений.
Я гуляла по лесу возле санатория. По радио на деревьях стали передавать, что приближаются волки, и всем необходимо зайти на территорию. И вот я уже бегу через кусты от стаи волков, прячусь в папоротнике.
Я видела этот сон в году несколько раз и так на протяжении всей жизни. Чем был этот сон? Страхом, тревогой и одиночеством. Пока все укрылись на территории санатория, я осталась одна и пыталась бежать от своего страха. Именно так я и чувствовала себя тогда. Именно так я и чувствую себя по сей день.
– И ведь это не все, что я помню, – продолжила наступать я. – Когда мы шли через лес к санаторию, в день, когда ты меня отвозила, мы проходили мимо свиной фермы. Там в заграждении лежали огромные свиньи, и ты мне, впечатлительному и боязливому ребенку, зачем-то начала рассказывать, что они могут съесть человека.
– Так ведь могут!
– Да, и об этом мне обязательно нужно было рассказать. А еще тащить меня поближе посмотреть.
