Братья Ярославичи

Глеб вдруг смутился и слегка покраснел. В тонких чертах его безусого лица появилось что-то мальчишеское и наивное.

– Ростислав извиняется перед тобой, матушка, за то, что он оказался столь неблагодарным к твоему гостеприимству, и… – Глеб запнулся.

– И что? – как эхо отозвалась Ода. Её большие синие очи так и впились в лицо юноши.

– Ростислав кланяется тебе, матушка, – пробормотал Глеб, опустив взор.

Ода была на редкость прозорлива, к тому же она прекрасно разбиралась в мужчинах.

– Полагаю, Ростислав шлёт мне не поклон, а нечто иное, более приятное для всякой женщины, – с мягкой улыбкой произнесла княгиня. – Не так ли, Глеб?

Юноша покраснел ещё сильнее и сделал кивок головой.

– Ростислав шлёт тебе, матушка, свой поцелуй, – выдавил он из себя, не поднимая глаз.

Сердце Оды от радости запрыгало в груди, её улыбка стала ещё очаровательнее.

– Неужели, Глеб, я настолько тебе неприятна, что у тебя не возникает желания поцеловать меня? – промолвила Ода с едва уловимым акцентом, неизменно появлявшимся в её речи при малейшем волнении.

– Мы же поцеловались с тобой, матушка, при встрече, – по-прежнему смущаясь, проговорил Глеб и взглянул на Оду.

Конечно, Оде не дашь двадцать девять лет, и Глебу всегда приятно целовать её, однако в приятности этой было нечто такое, что слишком сильно кружит ему голову. За те четыре года, что Глеб не видел Оду, его мачеха похорошела ещё больше. А может, просто он сам стал старше и смотрит теперь на Оду не как на приёмную мать, но как на красивую молодую женщину.

Оде же во взгляде Глеба почудилась готовность немедленно поцеловать её. Она поднялась с кресла. Глеб тоже встал, решив, что разговор окончен и ему пора уходить. Однако в следующий миг Глеб догадался, почему так пристально и с таким явным ожиданием глядит на него Ода.

Глеб шагнул к мачехе с решимостью обречённого и наклонился: Ода была ниже его на целую голову. Глеб хотел поцеловать Оду в щеку, но та подставила ему губы. При этом Ода нежно обвила руками шею Глеба, продлив момент поцелуя. Ода и не догадывалась, что тем самым она исполнила давнее заветное желание Глеба.

– Ростислав не стал бы целовать меня сыновним поцелуем, – пояснила Ода, серьёзными глазами глядя на Глеба. – Ростислав многим обязан мне и… твоему отцу тоже. Понимаешь?

– Не совсем, – откровенно признался Глеб. – Мне показалось, матушка, что Ростислав неравнодушен к тебе.

– Тебе только показалось, мой дорогой. – Ода вновь улыбнулась и ласково провела ладонью по щеке Глеба.

– Нет, я уверен, что Ростислав влюблён в тебя, матушка, – сказал Глеб, в котором вдруг проснулся ревнивый мужчина.

– В таком случае прости его, – мигом нашлась Ода, – ведь христианину пристало прощать своего ближнего. Если дьявол и искушал Ростислава моими прелестями, то он переборол себя и уехал от меня аж вон куда – в Тмутаракань! Хотя, полагаю, истинная причина бегства Ростислава на юг отнюдь не во мне, ибо не было греха между нами и быть не могло. – Ода так посмотрела в глаза Глебу, что разом убила все его подозрения, если они и были у него. – Я рада, мой милый, что между тобой и Ростиславом не было вражды, ведь вы друг для друга двоюродные братья. Нет хуже зла, чем проливать родную кровь. Ты хоть и молод, Глеб, но тоже сознаёшь это. А вот отец твой не такой человек…

Уже лёжа на кровати рядом с супругом, Ода терзалась мыслями о том, как бы ей уменьшить гнев Святослава против ретивого племянника, как спасти красивую голову Ростислава от опасности, нависшей над ней. Дружина у Святослава сильная, а сам он грозен в рати! Даже Изяслав его побаивается.

Сон сморил Оду далеко за полночь, а когда она открыла глаза, то в окна опочивальни уже глядел серый осенний день. На широкой скамье у стены рядом с её одеждой лежала небрежно брошенная исподняя рубаха Святослава, а его самого не было в постели.

Ода окликнула Регелинду, свою любимую служанку. Регелинда бесшумно появилась в дверях.

– Приготовь мне тёплую воду, Регелинда, – повелела Ода, сидя на постели и сладко потягиваясь. – Чем занят мой муж? Где он сейчас?

– Господин поднялся чуть свет, велел седлать коней и отправился в Киев, – ответила служанка.

– Ступай, Регелинда, – промолвила Ода, бессильно уронив руки себе на колени.

Она опоздала со своими советами и увещеваниями. Быстрые конские ноги уже унесли скорого на решения Святослава далече от Чернигова. Не сегодня завтра Святослав встретится с Изяславом, неприязнь которого к Ростиславу лишь сильнее разожжёт пламя гнева в сердце вспыльчивого черниговского князя.

Ода закрыла лицо ладонями и заплакала от бессилия и отчаяния.

* * *

Встреча двух князей, двух братьев, произошла в белокаменном дворце, где некогда жил Ярослав Мудрый. Он же и выстроил для себя этот дворец на высоком месте недалеко от Софийских ворот. Зная гордый нрав Святослава, Изяслав поднялся с трона навстречу брату, едва тот вступил в просторный зал, сопровождаемый небольшой свитой. Бояре черниговские сняли свои собольи шапки и отвесили великому киевскому князю низкий поклон. Лишь варяг[13] Регнвальд поклонился не столь низко, как все.

Изяслав с радушной улыбкой обнял и расцеловал Святослава.

Глядя на этих двух братьев, трудно было заметить в них кровное сходство. Изяслава природа наделила высоким ростом и дородством, он был заметно выше Святослава. Длинные светло-русые волосы были расчёсаны на прямой пробор. Борода, короткая, аккуратно подстриженная, имела такой же цвет.

Глубоко посаженные серые глаза Изяслава часто глядели с лёгким прищуром, унаследованным им от отца, как и привычка во время смеха высоко задирать подбородок. Изяслав не гонялся за пышностью в одежде, поэтому, даже будучи великим киевским князем, он зачастую одевался скромнее многих своих бояр. Это качество Изяслав тоже унаследовал от своего отца Ярослава Мудрого.

Святослав, в отличие от Изяслава, был невысок, но широкоплеч и мускулист. Держался всегда подчёркнуто прямо, ходил с гордо поднятой головой. Его голубые холодные глаза взирали на мир то с язвительной иронией циника, то с невозмутимостью закоренелого прагматика. Волосы у Святослава были тёмные, подстриженные в кружок. Князь не носил бороду, зато имел длинные усы в подражание своему знаменитому прадеду Святославу Игоревичу, ходившему походом на Царьград и погибшему в сече с печенегами[14] на обратном пути. Святослав любил подчеркнуть своё княжеское достоинство богатством одежд и золотом украшений. Ему не нравилось, если кто-то из его приближённых одевался пышнее, чем он.

А ещё Святослав не выносил долгих предисловий, которые казались ему пустой тратой времени. Он не стал сыпать любезностями и на этот раз, но сразу перешёл к делу.

На известие, что Ростислав объявился в Тмутаракани, Изяслав отреагировал странным образом. Он явно обрадовался этому. Внимая Святославу, Изяслав не прятал довольной улыбки. При этом он часто кивал головой, что-то соображая и слегка теребя свою бороду. Неожиданно Изяслав перебил Святослава и заговорил совсем о другом.

Святослава это разозлило. Он прямо заявил брату, что приехал в Киев поговорить с ним о Ростиславе, всё прочее ему неинтересно.

Изяслав сделал удивлённое лицо и развёл руками.

– Так ведь распря с Ростиславом как будто разрешилась, брат, – сказал он. – Сел Ростислав в Тмутаракани, ну и чёрт с ним! Отдай ему Тмутаракань, брат. По-моему, там Ростиславу и место!

Изяслав оглянулся на своих думных бояр, стоящих полукругом возле трона, и прочёл одобрение на их бородатых лицах.

Однако такой оборот не устраивал Святослава.

– Отдай, говоришь?! – с недоброй усмешкой произнёс он. – Что же ты сам, брат мой, не уступил Ростиславу Новгород, откель он сына твоего едва не выгнал!

Доброжелательность на лице Изяслава сменилась холодной надменностью.

– Не понимаю я речей твоих, Святослав. Я следовал отцовскому завещанию, из коего выходит, что старший сын киевского князя должен в Новгороде княжить. Ростиславу же гордыня глаза застит, он мнит себя выше сыновей моих! Думает, коль погребён его отец в Софии Новгородской, значит, и стол новгородский ему принадлежать должен.

– А ведь ты лукавишь, брат, – язвительно усмехнулся Святослав. – Помнишь, когда отец наш впервые сильно занемог и призвал нас к себе, то он просил нас соблюдать старшинство в роду нашем. Просил, чтоб стол киевский переходил от старшего брата к младшему. А в конце своей речи отец добавил, что он желает оставить Новгород за Ростиславом и его потомством.

– Не помню я такого! – вдруг рассердился Изяслав. – Завещание отцово у меня хранится, там ясно прописано, что Ростиславу в удел достались Ростов и Суздаль. Про Новгород нет ни слова!

– Да ты и эти города у Ростислава отнял! – запальчиво воскликнул Святослав. – Свёл Ростислава на Волынь, хотя обещал его в Смоленске посадить князем.

– Ты зачем ко мне пожаловал? – накинулся Изяслав на Святослава. – Напраслину на меня возводишь! Я на киевском столе сижу и за всю Русь промышляю. И коль не угодил я чем-то Ростиславу, в том не моя вина, а его беда!

– Даже так? – Святослав приподнял свои чёрные брови и ядовито улыбнулся, как умел только он.

– Да вот так-то, брат! – высокомерно кивнул Изяслав.

– Тогда пусть твоё величие промыслит и про моего старшего сына, – сказал Святослав. – Посади-ка его князем в Смоленске. В таком случае я, так и быть, уступлю Тмутаракань Ростиславу.

– Неужто, брат, в твоей вотчине княжеского стола для Глеба не найдётся? – недовольно нахмурился Изяслав.

– А вот хочется мне видеть Глеба князем в Смоленске! – дерзко ответил Святослав.

– Хвала Господу, что не в Новгороде, – криво усмехнулся Изяслав и неторопливо направился к трону.

Бояре киевские заулыбались, а толстый Тука даже негромко захихикал в кулак.

Не доходя до трона, Изяслав обернулся и резко бросил Святославу:

– Знаю, давно ты метишь на смоленский стол, но там ныне сын мой княжит. Об этом ты забыл, что ли?

– А ты переведи Святополка в Туров иль в Вышгород, – проговорил Святослав, – да хоть во Владимире его посади.

Изяслав на мгновение дара речи лишился: уж не издевается ли над ним Святослав?

Теперь уже не только Тука, но и брат его Чудин, а за ним и воевода Коснячко дружно рассмеялись. Это были самые приближённые к Изяславу киевские вельможи.

– В уме ль ты, брат мой? – вновь заговорил Изяслав. – Чтоб я стал тебе в угоду княжескую лествицу рушить! Да ты не пьян ли?

На скулах у Святослава заиграли желваки от еле сдерживаемого гнева. Он сделал шаг вперёд, собираясь ответить старшему брату резкостью на резкость.

Внезапно двустворчатые двери на противоположном конце зала распахнулись, в обширный тронный покой вступила княгиня Гертруда, жена Изяслава. Великая княгиня буквально вплыла в зал, так легка была её походка. За Гертрудой следовали две служанки, державшие за нижний край длинный лиловый плащ княгини.

Гертруда была одета на немецкий манер в узкое платье-котту бирюзового цвета с пояском, спускающимся на бёдра. У платья был глухой закрытый ворот и обтягивающие рукава. Голова княгини была покрыта круглым платком из белой ткани с отверстием для лица. Поверх платка через лоб шла повязка, украшенная драгоценными каменьями. Служанки также были в узких длинных платьях, но более скромных расцветок.

Тот, кто видел воочию польского князя Казимира Пяста[15], мог легко заметить в чертах его сестры Гертруды столь характерные для Пястов густые светлые брови, нависающие над глазами, слегка припухлые, чувственные губы и удлинённые скулы. Если женственная природа смягчила в чертах лица Гертруды массивный нос её отца, князя Мешко[16], и выступающую нижнюю челюсть её племянника, князя Болеслава Смелого[17], то это отнюдь не умалило жестокости в характере Гертруды, а также её алчности, унаследованных этой властной женщиной от того и от другого.

Святослав первым поприветствовал Гертруду, едва та приблизилась к нему.

Лицо Изяслава не выражало радости при появлении жены. Гертруда что-то очень тихо прошептала супругу на ухо и сразу же повернулась к его брату.

– Здрав будь, Святослав Ярославич! – Княгиня сверкнула белозубой улыбкой. – Что, приехал поругать моего Изяслава? Поделом ему, будет меньше советников своих слушать. – Гертруда с неприязнью взглянула на киевских бояр и коротко бросила им через плечо: – Прочь ступайте!

Бояре с поклоном удалились из тронного зала. Коснячко хотел было остаться, но Изяслав молчаливым жестом велел выйти и ему. Воевода удалился с обиженным лицом.

– Зачем пожаловал в Киев, друг мой? – вновь обратилась Гертруда к Святославу. – Надолго ли к нам в гости? Вижу гнев на лице у тебя, с чего бы это?

Святославу было известно, какое сильное влияние оказывает Гертруда на Изяслава, поэтому он без утайки поведал ей о цели своего приезда.

– Опять Ростислав?.. – Гертруда нахмурилась. – Чувствую, Ростислав будет воду мутить, покуда его не угомонит стрела или копьё. И что же вы решили, братья?

Княгиня перевела взгляд своих карих глаз с мужа на Святослава и обратно.

– Я так мыслю, надо выбить Ростислава из Тмутаракани, – высказал своё мнение Святослав.

– А по мне, пусть Ростислав там и сидит! – отрезал Изяслав.

– Славно ты чужие княжеские столы раздаёшь, брат, – сердито обронил Святослав.

– А ты вспомни, что сам про Смоленск говорил, – язвительно ввернул Изяслав. – Смоленск к Киеву тяготеет, а ты к своим рукам его прибрать хочешь.

Изяслав и Святослав стояли друг против друга, сверкая глазами.

Гертруда печально вздохнула:

– Когда же, наконец, князья русские перестанут между собой Русь делить?

С чисто женской интуицией княгиня постаралась предотвратить назревающий скандал, пригласив Святослава отобедать в гостях. «За чашей хмельного мёда можно обо всём договориться», – сделала Гертруда пространный намёк.

Святослав принял приглашение.

* * *

Но и за столом в пиршественном зале примирения у братьев не получилось. Кусок не шёл им в горло, а отведав пенистого мёду, распалились оба пуще прежнего. Посыпались взаимные упрёки и обличения.

– Помнишь, брат, как недавно ты заступался передо мной за Ростислава, а ведь я требовал у тебя выдать мне его на суд. Ты же упёрся, как бык! Тогда Ростислав был люб тебе, почто же ныне он стал тебе не люб? – с кривой усмешкой промолвил Изяслав.

– Люб – не люб! Твои суды мне ведомы, великий князь, – голову долой, да и дело с концом! – рассердился Святослав. – Я просил тебя не за Ростислава, а за справедливость, которую ты попрал, отцовский завет нарушив.

– Воля отца нашего в грамоте прописана, и та грамота у меня хранится, – сдвинув брови, сказал Изяслав. – Ей я следую и в делах, и в помыслах своих!

– Не про те письмена я толкую, брат мой, и ты ведаешь об этом, но изворачиваешься предо мной, как угорь, – медленно проговорил Святослав, чеканя каждое слово. – Припомни-ка лучше устное отцовское завещание…

– Замолчь! – рявкнул Изяслав и с такой силой ударил кулаком по столу, что серебряная посуда зазвенела.

Воцарилась напряжённая тишина.

Бояре и дружинники обоих князей, замерев кто с чашей в руке, кто с куском мяса на ноже, ждали, что будет дальше. Перестала жевать и Гертруда, быстрым жестом подозвав к себе своего верного слугу, ляха[18] Людека.

Святослав поднялся со стула, глаза его горели гневом. Негромко заговорил он после краткой паузы, однако речь его услышали все, кто был за столом:

– На холопей[19] своих, брат мой, ты хоть криком изойди, а на меня орать не смей! Пусть ты – великий князь, но и на твою силу у меня сила найдётся.

Изяслав тоже встал со своего места.

– Грозишь?.. Мне?! Великому князю!..

Святослав отодвинул стул в сторону, намереваясь покинуть трапезную. Бояре черниговские поднялись из-за стола вслед за ним.

– Не захотел ты, брат, чтоб меж нами разум был, – с угрозой бросил Святослав Изяславу, – так пусть будет меч меж нами.

Черниговцы во главе со своим князем, топая сапогами по каменному полу, удалились из пиршественного зала.

Изяслав лишь в этот миг понял, что своей несдержанностью он сорвал переговоры с братом. К тому же разругался с ним напрочь! Святослав слов на ветер не бросает, дружина у него сильная, одолеть черниговцев в открытом поле – дело нелёгкое. Стоило ли Изяславу вообще затевать свару со Святославом из-за Ростислава!

Остынув, Изяслав послал вдогонку за Святославом воеводу Коснячко.

Воевода догнал черниговского князя и его свиту во дворе. Конюхи выводили из конюшни коней, седлали их и взнуздывали. Быстро собрался в дорогу Святослав.

Коснячко поклонился князю:

– Не гневайся, Ярославич. Одумался брат твой, зовёт к себе добрым словом перемолвиться. – И совсем тихо Коснячко добавил: – Нагнал ты на него страху!

Святослав усмехнулся:

– Не могу не подчиниться, коль сам великий князь к себе кличет. – Обернувшись к своим боярам, Святослав властно промолвил: – Ждите меня здесь и коней держите наготове. Чаю, недолгая будет беседа у нас с братом.

Изяслав ожидал Святослава в небольшой светлице на два окна. Он стоял за высоким наклонным столом и перебирал какие-то бумаги. Святослав вошёл и снял шапку. Коснячко предупредительно затворил за ним дверь, обитую медными полосами крест-накрест.

– Вот! – Изяслав протянул брату пергаментный свиток. – Читай отцову волю.

Святослав беззвучно ухмыльнулся. Как будто ему неведомо отцовское завещание! Он сразу узнал и этот жёлтый пергамент, и красную печать на нём.

– Да ни к чему это… – обронил Святослав и по памяти процитировал первую половину завещания до того места, где упоминались Ростов и Суздаль, завещанные Ростиславу.

Изяслав развернул свиток, пробежал его глазами и удивлённо посмотрел на Святослава.

– Дивлюсь я тебе, брат, – не то с восхищением, не то с недоумением проговорил он. – Единожды увидел ты написанное и на всю жизнь запомнил!

– И я дивлюсь тебе, княже киевский, – в тон брату сказал Святослав, – нарушаешь завет отцовский и не сознаёшься в этом.

– Ты мне начало завещания напомнил, а я тебе напомню конец его, – промолвил Изяслав и громко прочитал: – «Князь же киевский да будет старшим над всеми князьями и вершит свою волю над ними по своему разумению, но во благо земле Русской».

Изяслав поднял глаза на Святослава, словно желая уличить того в недомыслии.

Однако Святослав внимал Изяславу вполуха, оглядывая лари и полки с толстыми книгами в обложках из кожи. Книгами была завалена вся комнатушка.

– У отца нашего книги на видном месте стояли, а ты, брат, спихал их невесть куда, будто хлам ненужный, – упрекнул Святослав Изяслава. – Ежели книги в тягость тебе, так хотя бы мне их отдай или Всеволоду. Он-то книги лелеет, не чета тебе!

– Я тебе не о том толкую, – вскипел Изяслав. – Согласно завещанию, я старший над вами, и мне решать, кому какой стол дать или не дать!

– Эх, брат мой… – Святослав со вздохом присел на окованный медью сундук. В голосе его и во взгляде почувствовалась мягкость. – Разве ж обличать тебя я сюда приехал. Разве ж не понимаю забот твоих!.. Но пойми и ты меня! Ослушался я тебя, каюсь. Господь наказал меня за это злодейством Ростислава. За помощью я к тебе приехал, а ты меня вон выставляешь.

– Помилуй, брат! – Изяслав торопливо скатал пергамент в трубку и убрал в ларец. – Я ведь сказал лишь, что неплохо бы оставить Ростислава в Тмутаракани, только и всего. А ты распалился! Да было бы с чего! Иль земель у тебя мало, что ты за Тмутаракань держишься?

– Ты Днепровские пороги оседлал, брат мой, – недовольным тоном заговорил Святослав, – в Новгороде старшего сына посадил, на юге и на севере пошлина с купцов в твою мошну сыплется. Теперь ещё Волжский торговый путь к рукам прибрал вместе с Ростовом и Суздалем. А мои земли черниговские – как остров посреди болота: что на нём произрастает, тем и живём. Лишь в Тмутаракани, земле дедовской, отсыпалось мне злато-серебро от гостей заморских. И вот злато сие ныне не моё, а Ростислава.

– Чего же ты от меня хочешь? – спросил Изяслав.

– Хочу, чтоб ты помог мне изгнать Ростислава из Тмутаракани, – ответил Святослав. – Подспорья жду от тебя, брат.

– А ежели решение моё будет таково, что быть Ростиславу князем в Тмутаракани. Что тогда станешь делать, брат?

– Не бывать этому! – Святослав сдвинул брови. – Ты от своей выгоды не отступаешься, брат, а почто я должен от неё отступаться!

Изяслав задумался. Не хотелось ему уступать Святославу, ведь он не просит, а почти приказывает! Не хотелось Изяславу тащиться с войском через обширные степи к далёкому Лукоморью. И куда потом деть Ростислава, изгнанного из Тмутаракани? Святославу хорошо рассуждать о справедливости, не в черниговские земли побежит Ростислав. Побежит он, скорее всего, в Изяславовы владения, а то ещё хуже – к венграм подастся. А что если король венгерский даст войско Ростиславу, тогда придётся Изяславу отдуваться одному за всех братьев. Святослав со Всеволодом вряд ли поспешат к нему на помощь, далеки их земли от венгерского порубежья. Нет уж, пусть Ростислав лучше сидит в Тмутаракани!

Собравшись с духом, Изяслав объявил об этом Святославу.

Святослав смерил брата презрительным взглядом:

– Может, скажешь ещё, что сие во благо земле Русской? Иль ещё что-нибудь из отцовского завещания зачитаешь? Одинаково мы с тобой его читаем, да по-разному разумеем, брат мой. Прощай!

Вышел из светёлки Святослав и в сердцах дверью хлопнул.

Изяслав сел на стул, задумался. Не уступил он Святославу, не пошёл у него на поводу, однако радости на душе от этого не было. Наоборот, снедает Изяслава то ли тревога, то ли предчувствие недоброе. Ведь не отступится Святослав, покуда не выгонит Ростислава из Тмутаракани. Упрям он и жаден!

«Более жаден, чем упрям! – думал Изяслав. – Разве отдаст Святослав столь жирный кусок Ростиславу, да ни за что! А Ростислав тоже хорош, знает, что урвать, – не Новгород, так Тмутаракань. Этого удальца токмо в порубе[20] и держать, иначе хлопот с ним не оберёшься!»

Воевода Коснячко ещё сильнее расстроил Изяслава, сообщив ему, что Святослав и его свита повернули коней не к Чернигову, а к Переяславлю.

– Святослав наверняка станет Всеволода подбивать супротив тебя, княже, – молвил воевода. – Уж больно злой он вышел из твоих покоев.

Ничего не сказал на это Изяслав, а про себя подумал: «Святослав упрям, а Всеволод хитёр, недаром он в любимцах у отца нашего был. Всеволод чужого ума не купит и своего ума никому не продаст. С такими братьями мне надо ухо востро держать!»

* * *

Знал и Святослав, что Всеволод прежде поразмыслит, прежде чем к делу приступить. И не на всякое дело Всеволода можно с места сдвинуть. А посему разговор с ним Святослав начал издалека:

– Мнится мне, что брат наш Изяслав более супруге своей внимает, нежели боярам своим. А вокруг Гертруды немало ляхов крутится. Среди них, сказывают, и люди германского короля мелькают, и послы папы римского. Недавно папский легат часовню латинскую освящал в Киеве, так на событие это латиняне набежали, как мыши на крупу. Посол чешский там был и моравский иже с ним, и ляхов целая прорва!

– Чему ж дивиться, брат, то всё наши братья-славяне, – пробасил сивоусый Всеволод, – живём мы с ними рядом, говором и обычаями с ними схожи.

– Говором схожи, но по вере разные, – ввернул Святослав. – Над западными славянами папа римский длань простёр, а над Русью Константинопольский патриарх. Вот и моя княгиня пристаёт ко мне, мол, построй да построй церковь латинскую в Чернигове. Видишь ли, немцев к ней приезжает немало каждое лето, а помолиться бедным негде. Я бы и рад воздвигнуть храм латинский, токмо митрополит киевский запреты мне чинит. – Святослав хитро усмехнулся. – Мне запрещает митрополит латинские храмы ставить, а Изяславу, видимо, запретить не может!

– У Изяслава с митрополитом вражда недавняя, но злая, – задумчиво промолвил Всеволод. – Вот уже десятый год пошёл, как патриарх византийский предал анафеме папу римского и весь клир его. Выходит, что Изяслав на еретичке женат, с еретиками знается и об их благе печётся. Сие митрополиту ох как не по душе, ведь он родом грек. Не гнать же в самом деле Изяславу мать детей своих за то, что родня её латинской веры.

– Гертруда, слава Богу, православие приняла, когда замуж за Изяслава выходила, – сказал Святослав. – А вот ляхи, кои с Гертрудой в Киев приехали, веры латинской не поменяли. Через них Гертруда мужа своего с толку сбивает.

– Властолюбия Гертруде не занимать, – улыбнулся Всеволод, – да и умна она – всякого человека насквозь видит.

– Вот Изяслав-то под её дуду и пляшет! – сердито заметил Святослав.

Всеволод спрятал усмешку в своей густой русой бороде: с обидой на Изяслава приехал к нему Святослав. Из-за чего же у братьев его раздор случился? Не из-за храма же католического! Ясно одно – желает Святослав видеть во Всеволоде союзника против Изяслава.

Разными были сыновья Ярослава Мудрого и по внешности, и по нраву, и по воспитанию. Изяслав до мудрости книжной с детских лет был не охоч, но и от учения он сильно не отлынивал. До ратных дел Изяслав тоже был не охотник, более всего он любил пиры и застолья. Простоват умом был Изяслав и на советах речами не блистал.