Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Эта аналогия, как видим, опирается на невозможность отличить реальность сновидения от реальности яви. Вследствие этого мы готовы подвергнуть сомнению и подлинность самой реальности. Ворота для сомнения открыты. И изумление Декарта, столкнувшегося вдруг с этой таинственной областью, где всё прочное и достоверное неожиданно превращается в зыбкое и сомнительное, кажется нам вполне оправданным. Правда, мы не можем не заметить, что это сомнение никогда не переходит в уверенность. Ведь, несмотря на то, что переживаемое во сне неотличимо от переживаемого в действительной жизни, ясные и отчетливые границы между тем и этим переживаниями – границы, очерчивающие никогда не совпадающие ни во времени, ни в пространстве сюжеты и образы – заставляют нас признать, что мы имеем дело с двумя разными событиями, каждое из которых находит поддержку у наших чувств, лишая нас тем самым возможности сделать выбор в пользу того или другого. Суждение «жизнь есть сон» и суждение «жизнь не есть сон» ни на йоту не уступают друг другу своей истинности (ка, впрочем, и полагается догматическим суждениям). У меня есть все основания сомневаться в том, что моя жизнь обладает подлинной реальностью, – но ведь это только «может быть», от которого мне, конечно, уже никуда не деться, но которое, тем не менее, не в состоянии подняться выше гипотезы. Может быть, жизнь, и в самом деле, ничто иное, ка иллюзия, но не менее вероятно, что сновидение остается сновидением, а реальность реальностью.

Я приведу здесь ещё одно соображение, вытекающее из наблюдений Декарта. Возможно, кому-то оно покажется фантастическим. Тем не менее, оно имеет такое же право на существование, как и рассмотренное выше. – Возможно, жизнь есть сон, – говорю я вслед за Декартом, – ибо всё, что происходит в сновидениях, кажется мне столь же реальным, как и то, что случается со мной, когда я бодрствую. Но здесь я замечаю, что не менее основательным выглядит и прямо противоположный вывод. Ведь ничто не мешает мне спросить: отчего же не наоборот? Отчего бы мне не думать, что внутреннее сродство сновидения и яви, обнаруживает именно реальность сновидения, а не иллюзорность бодрствования (ведь переживаемое во сне – вновь я прибегаю к декартовской аргументации – представляется мне ничуть не менее реальным, чем то, что я переживаю наяву!). Только ли потому это невозможно, что пространственно-временные характеристики сна и яви никогда не совпадают? Или потому, что во сне я часто встречаю необыкновенные вещи и совершаю невозможные поступки, которые нисколько не напоминают мне то, что случается со мной в действительности? Но почему бы, в самом деле, не быть сразу двум реальностям, живущим своей собственной жизнью и по своим особенным правилам? А почему бы и мне не существовать в этих реальностях, благо, что обе они ни в чем не уступают друг другу? Быть может, когда я нахожусь в одной из них, другая представляется мне сном, но стоит мне уснуть, как всё меняется, и тогда я принимаю за сон то, что совсем недавно считал действительной жизнью. Конечно, этим предположениям суждено так и оставаться предположениями. Существуют ли на самом деле эти два самостоятельных мира, или реальность может быть только одна, – об этом мне известно не больше, чем об ангелах и демонах, о которых свидетельствуют многие книги.

Поэтому вопрос «не есть ли сновидения на самом деле действительная жизнь» стоит столько же, сколько и противоположный ему: «не есть ли наша жизнь – сон».

Жизнь может быть сном, но может быть и подлинной реальностью. Сновидение, возможно, есть только область фантазий и грез, а может быть они – самая настоящая действительность, но и то и другое – лишь догадки. Это значит, что наблюдение, с которого Декарт начинает свои разыскания, не в силах окончательно убедить меня в чем-либо одном. Правда, его аргументам удается сделать другое: они лишают меня уверенности в том, что мы обладаем какими-либо достоверными критериями, позволяющими нам отличить сон от бодрствования. Вместе с тем, они вселяют в меня странную тревогу относительно достоверности всего нашего знания.

Для того, кто привык прислушиваться не к холодным советам скептицизма, а идти вослед своей собственной интуиции, как бы далеко она не заводила, наблюдение Декарта, конечно, может стать решающим аргументом в пользу твердой уверенности в том, что наша жизнь есть всего лишь сновидение, – или, может, наоборот, и что наши сновидения ничуть не менее реальны, чем наше дневное существование.

Похоже обстоит дело и со следующим объяснением, которое, как и первое, исходит из аналогии между сном и явью, однако, делает это, исходя из прямо противоположной посылки. Сновидения – это только иллюзия, «раскрашенные картинки», как замечает Декарт. Но ведь и сама реальность – то, что мы именуем этим словом – никогда не в состоянии убедить нас в аподиктической достоверности своего содержания. «Всё, что до сих пор принималось мною за истинное и обоснованное, узнано из чувств или посредством чувств; я же иногда убеждаюсь в обманчивости этих чувств, а благоразумие требует не доверять всецело тому, кто однажды нас обманул» («Размышления», 1).

Другими словами, эта аналогия указывает на трудность отличить не-реальность яви от не-реальности сновидения.

Обманчивая, вечно ускользающая действительность – прямая аналогия обманчивому и ускользающему миру снов. И та скептическая традиция, в русле которой Декарт начинает свои исследования, готова привести десятки и сотни примеров, иллюстрирующих подстерегающие нас на каждом шагу ловушки чувственных обманов – от простых до самых утонченных. Но ошибаются не только чувства. Ошибается и обманывается наш разум, со всеми своими силлогизмами, посылками и выводами. Ещё того хуже: ошибки, быть может, можно было исправить, но беда в том, что мы никогда не знаем, когда мы заблуждаемся, а когда судим истинно. Каждое наше восприятие противоречит другим восприятиям, и каждое суждение немедленно подразумевает суждение прямо противоположное высказанному. В свете скептического метода, мир – это неуловимо меняющееся, плывущее, ускользающее, и не Нечто, и не Ничто, а что-то такое, чему в действительности нет названия. Не мир ли это сновидений – изменчивый и недостоверный? И не следует ли нам принять суждение «жизнь есть сон» в качестве обоснованного и почти доказанного?

Правда, сам скепсис этого не утверждает, как не утверждает он вообще ничего. Он преследует совсем другую цель. Его задача заключается только в том, чтобы показать нашу неспособность приходить к твердому и достоверному. И с этой задачей он справляется как нельзя лучше. Хочу я того или нет, но мне приходится согласиться: вплетаясь в текучий и вечно ускользающий пестрый ковер, который мы называем внешним миром, суждение «жизнь есть сон» оказывается в одном ряду со всеми прочими суждениями, которые вспыхивают и гаснут, словно бенгальские огни, бессильные осветить путь, ведущий к достоверному познанию вещей. Нет ничего удивительного, если жизнь окажется сном, – говорит скепсис, – ведь доводы в пользу этого предположения звучат не менее убедительно, чем доводы, свидетельствующие о прямо противоположном, – так что мы могли бы с чистой совестью назвать наши Фрагменты – «Происхождением реальности из сновидений».