скачать книгу бесплатно
– Куда. На пленку записана, вот куда. Ее записали, по-моему, где-то примерно неделю назад. Сейчас я посмотрю.
– Посмотри.
– Да. Неделю назад примерно. Шесть дней.
Слезы у Анюты высохли.
– Где же мне теперь его искать? – спросила она.
– Не знаю, – человек понес чепуху. – Не знаю, откуда мне знать. Я не в этой редакции. Я дежурю.
– Так где же?
– Не знаю. Вообще-то в милиции, наверное. Или в этой… как ее, в тюрьме.
И наступило молчание.
И продолжалось молчание.
– А вы ему кто будете? – осторожно спросил голос.
– Никто, – ответила Аня и повесила трубку.
И снился сон. Будто бы – черный диск, и на том диске многие.
– Бойся! Бойся! – говорит лейтенант. – Бичи – это огромная разрушительная сила. Если сто человек сибирских бичей запустить, например, в Голландию, то они ее всю покорят и обратят в православную веру.
– А зачем нам, чтобы они были православные, – удивляется Корольков в галунах.
– Совершенно верно, – говорят музыканты.
Цветок растет в скале.
– Вот я об чем и предупреждаю, – нелогично отвечает лейтенант. – Моральный уровень поведения женщин. Аккуратность в этих вопросах.
– Ура! – кричит кто-то.
– Но мы же из другой редакции, – возражают ему.
– Бойся! – итожит лейтенант.
– И несколько поколений голландских детей будут ботать по фене, – неожиданно вступает в разговор Юра.
Юра, Юрочка, лапушка ты моя, гражданин Климов.
"к…бумазейный… – Устаревшее, от франц. Bombasin или итал. Bambagia. Хлопок. Сейчас говорят «хлопчатобумажный».
…японец… – Ничего здесь обидного для жителей Страны восходящего солнца нет. Скорей всего, здесь латентная к ним приязнь, неконтролируемое восхищение их менталитетом. Не зря же в русский фольклор вошли идиомы «японский городовой» и «япона мать».
…рвал когти… – Думаю, что при нынешней приблатненности общества даже иностранцы знают, что это означает.
Чистый адмирал, а не швейцар! – Говорят, что прозаик Юрий Олеша, находясь в состоянии алкогольного опьянения, принял адмирала за ресторанного швейцара и попросил вызвать ему такси. А когда узнал от оскорбленного адмирала, что он НАСТОЯЩИЙ АДМИРАЛ, то сказал ему: «В таком случае вызовите мне катер». Пожалуй, это не лучшая из олешиных острот.
…ли чо ли… – что ли (сиб.).
…отправили за хорошие дела куда надо. – То есть посадили. Эвфемизм, а выглядит куда художественней, чем если бы я прямо написал «отправили в лагерь». «За хорошие дела» – это из народного советского перепева начала поэмы Николая Некрасова (1821–1878) «Коробейники»:
Эх, полным-полна коробочка,
Снова полная она.
И сидят в ней люди разные
За хорошие дела.
Кто за кражу, за растрату там,
За убийство, за грабеж…
И т. д.
«Хмуриться не надо, Лада». – Модный эстрадный шлягер тех лет с псевдорусским уклоном, начинавшийся со слов: «Под железный звон кольчуги…». Говорят, что название автомобиля «Лада» обязано этой песне, которую с утра до вечера трендели по советскому радио.
Я читал в научной книжке, мне один давал. – Такие книжки, переведенные с гэдээровского немецкого, пользовались среди населения популярностью на порядок выше, чем бредятина про эту самую «Ладу».
И какой-нибудь мальчик босой… – Это из блатной песни «Запоздалая тройка», начинающейся со слов:
Не храпи, запоздалая тройка, —
Наша жизнь пролетит без следа;
Может, завтра тюремная койка
Успокоит меня навсегда.
…пальто джерси… – Из модной стопроцентной импортной шерсти. Слово «импортный», кстати, тоже исчезло из обихода, ввиду нахлынувшего на страну обилия западных товаров, каждый из которых имеет свою торговую марку, и в этих марках постоветские граждане научились теперь прекрасно разбираться.
– Два-двенадцать-двадцать два. – Как время бежит! В городе К. теперь семизначные телефонные номера, и бичей (бродяг) примерно на столько же больше (в пропорции).
Бичи – это огромная разрушительная сила. – Асоциальные эти элементы светлой социалистической действительности гордо расшифровывали свое самоназвание как Бывший Интеллигентный Человек и обижались, когда образованные собеседники напоминали им, что английское «bitch» – не что иное, как русское «сука».
…ботать по фене… – разговаривать на тюремно-лагерном жаргоне (устар.).
ЖДУ ЛЮБВИ НЕ ВЕРОЛОМНОЙ
У нас в слободе Весны жил один мужик по имени Васька Метус, и у него была жена.
– Ну и что? – скажете вы. – Многие живут в этой слободе, и почти у всех есть жены.
А то, что он свою жену ужасно ненавидел и хотел бы от нее избавиться.
– Ну и что! – опять скажете вы. – Многие ужасно ненавидят своих жен и хотели бы от них избавиться.
А вот то. Слушайте. Многие-то многие, а Метус при живой жене взял да и привел в дом еще одну.
Он привел ее и оставил в сенях. А сам зашел в избу.
Дома сидели его как бы существующая жена Галька и мама-старушка Метуса Макарина Савельевна, которая считала сына дураком, несмотря на то что он ее кормил, поил и одевал в ситцевые платья.
Женщины лузгали семечки.
Пело и играло радио. Тикали ходики. Мурлыкала киска, и домашние накинулись на Ваську, что тот пьяный.
– Ты где шляешься, сволочь?!
– Где? – переспросил Метус и сам ответил где.
Женщины закрутились по кухне и думали, что Васька сейчас их начнет гонять.
Но он их бить не стал, а, напротив, сел за кухонный стол, покрытый клеенкой, и сказал заплетающимся языком:
– Г-глина! Мне нужно обсудить с тобой очень важный вопрос.
– Вопрос-вопрос! Что еще за вопрос! Куды? Ложись лучше спать, Васенька, а завтра поговорим, – отвечала Галина голосом плачущим и явно приготовленным на случай Васькиных побоев.
– Сядь! Сядь, баба! – строго и величественно повторил Василий и запел:
Жду любви не вероломной, а такой большой, огромнай!
Поняла?
– Нет, не поняла, – отвечала Васькина жена Галина, торговавшая продовольственным товаром в ларьке Заготскота.
– Ну так сейчас поймешь. Я тебе все объясню, – посулился Василий.
И объяснил, что Галина пускай ступает с богом к себе домой или еще куда-нибудь, куда она хочет, поскольку он ее не только не любит, не только не видит в ней своего или вообще какого-либо идеала, но даже имеет новую претендентку на ее место.
– Так что все. Хоре. Пожили рядком, разойдемся ладком.
Васька привел неизвестно откуда взятую пословицу и думал, что все уже, что дело, так сказать, в шляпе.
Но не тут-то было.
– Ой-ой-ой! Ой, глаза бы мои на свет не глядели! – завыла Галина. – Мы ж… Мы ж… Мы ж с тобой муж и жена! Ва-асень-ка!
Крик, плач.
– Мы с тобой никогда не были муж и жена. Ты врешь. Мы с тобой подженились, так вот это точно, мы с тобой подженились, а сейчас я тебе даю развод, – пояснял Василий формальную сторону вопроса.
Пояснял, пояснял, а сам тем временем отворил дверь в сенцы, где притаилась его новая претендентка, и крикнул:
– Подь. Подь сюда!
Новая претендентка оказалась так, ничего себе, а в темноте сенок вообще выглядела некоторой даже красавицей. Галина, увидев это, завыла еще пуще, и сенная красавица вступила в дом.
Она злобно посмотрела на Галину, потом – в угол, где висела икона, а потом бухнулась в ноги Макарине Савельевне.
– Простите, мама! Простите нас. Падай, падай и ты, Василий! – забилась и зарыдала она.
Все рыдали и плакали. Даже Метус пустил слезу. Но на колени он, правда, падать не стал. Он обнял свою старую бывшую подженку, поцеловал ее на прощание и стал выталкивать за дверь.
Все рыдали и плакали, лишь старушка мама сохраняла полное спокойствие.
– Ты дурак, – сказала она сыну.
– Ну почему? – обиделся тот.
– Дурак. Дурак. Падай, Вася. Падай! – соглашалась новая жена, колотясь головой об пол.
Так они и зажили. Славно зажили. Только в первую ночь и проявились вышеописанные неудобства, связанные с переменами и перестановками. А потом все устроилось: Галина убралась к себе на другой конец слободы, где жили ее родители. Убралась и вскоре, по слухам, вышла замуж за солдата из стройбата, квартировавшего в их избе. Солдат обещал на ней жениться, лишь только кончится срок его действительной службы. На Метуса она при встрече подчеркнуто не смотрела.
А новые молодые Метусы зажили удивительно ладно и славно, несмотря на то что Валя, так звали претендентку, оказалась рябенькая. Она в детстве как-то болела оспой, и у нее от оспы остались рябинки на лице.
– Да при чем тут воспа, – горячо и возбужденно говорил Василий матери. – Мало ли у кого на харе черти в свайку играли.
А Макарина Савельевна в ответ на это всегда ему резонно:
– Дурак ты и есть дурак.
– Ты посмотри, какая она работница, – хвалился Васька.
А жена Валя действительно оказалась очень работящая. Она завела поросюшку и телку и очень хорошо их кормила помоями и объедками, которые приносила из столовой. Она работала в столовой. Мыла посуду.
Кормила, поила, холила, и поросенок с телкой росли, как навитаминенные.
И о Ваське успевала позаботиться, и о Макарине Савельевне. В общем, взяла дом в свои руки. Василий иногда не знал даже что и как. Что есть в доме, чего нету. И Макарина Савельевна не знала. А Валька знала.
Славно зажили. И ладно было, и хорошо, а нет-нет да Василий запоет свою прежнюю песню:
– Жду любви не вероломной, а такой большой-огромной…
– Уж ты и не пел бы так, Васенька, а то сглазишь наше счастье, – говорила жена, льстиво прижимаясь к могучей груди незаконного мужа.
– А я пою. Пою – и все, – упрямо отвечал Василий. – Пою потому, что жизнь разнообразна и может быть все. И с тобой мы оч-чень даже просто можем расстаться. Как в море корабли.
– Ну уж, – пугалась жена.
– Да. Я пою. Все может быть. И знай, что ты для меня вовсе не идеал.
И ведь действительно – он оказался прав.
Потому что в один прекрасный день приходит на двор какой-то мужик и велит отдавать поросюшку и телку, поскольку «Валентина Ивановна мине этих животинок продали через нотариуса».
И мужик стал совать всем в нос какую-то бумагу с гербовой печатью.
– А вот этого ты не видел? – Метус показал, что мог увидеть мужик, и опрометью кинулся по месту работы в столовую, а там выяснилось, что его якобы жена уже уволилась.
