скачать книгу бесплатно
– Буду.
Они молча пили чай. Тихо тикали часы. Они молча пили чай.
– Вкусный чай, – сказал оборванец.
– Вкусный чай, – повторил оборванец и обнял Анюту.
Вкусный чай…
– Не надо, – сказала Анюта.
– Нет, надо, – сказал оборванец.
– Ну не надо, – шептала Анюта.
– Надо, надо. Ох, милая! Надо, надо.
– Я тебя очень прошу. Погоди! Постой!
И она села в постели. Оборванец лег на спину.
На полу валялась одежда: красно-зеленая комбинация, халат и оборванцевы тряпички.
– Давай покурим, – сказала официантка, и у ней что-то пискнуло в горле.
– Ну, давай хоть покурим, – горько сказал оборванец. – Это что за черт? Неужели я и отсюда уйду голодный? Это что же за черт?
Они закурили. В окно светил ясный месяц. Алели точечки сигарет.
– А где твой муж? – полюбопытствовал оборванец.
– Муж – объелся груш, – туманно пояснила Анюта.
– Ага. Понятно. Бельишко у тебя шикарное.
– Французское.
– Ну? – оборванец привстал. – Да ну? – повторил он. – Врешь!
– Чего это я буду врать.
– Вруби свет.
И при свете действительно оказалось бельишко французским. Марка имелась – фирма «Карина».
– Во дает, – сказал оборванец.
И потушил свет. И к ней.
– Давай, давай, давай!
А она:
– Я, ох, милый ты мой, хороший, я, ох, милый ты мой, лапушка ты моя ненаглядная, я сегодня никак не могу, не могу, ну ты понимаешь? Не могу я сегодня, ну не могу, ну не могу.
– Вот так дела, – сказал оборванец, остывая. – Совсем как в том анекдоте.
– Расскажи анекдот, – попросила Анюта.
– Анекдот? Слушай. Это мужик приходит домой, а жена ему говорит, вот как ты мне сейчас. А он: «Вы что все, сговорились сегодня, что ли?»
– Ты что? Ты уже сегодня был у какой-то женщины? – вспыхнула Анюта.
– Ты чо ты, чо ты, – испугался оборванец. – Это же анекдот, я к слову.
– Смотри у меня, – надменно сказала Анюта.
Оборванец засмеялся и опять стал к ней приставать.
– Милый, лапушка. Я ж тебе сказала. Я правда не вру. Вот ей-бог.
– А тогда давай как-нибудь по-другому, – лукаво сказал оборванец.
– Это как еще по-другому? – помолчав, спросила Анюта.
– По-французски давай?
– Это как?
И оборванец объяснил, как, по его мнению, протекает французская любовь.
– Подлец! – Анюта выпрямилась. – Ишь чего захотел! Подлец! Я тебе щас всю морду расцарапаю! Подлец!
– Почему подлец? – мирно оправдывался оборванец. – Я читал в научной книжке, мне один давал. Там написано, что это вовсе не извращение, а все в порядке, если партнеры любят друг друга и чистые.
– Подлец! Подлец! Я к нему, как к порядочному, а он – вон оно что! Подлец! Убирайся!
– Ну чо ты, чо. Ну уж ладно.
Анюта заплакала. Она поплакала и уснула.
А оборванец опять закурил. Он встал, походил по комнате и разглядел в темноте все: добрый шифоньер, телевизор, радиолу, трельяж.
– Богатая, – пробурчал оборванец. – Официанты все богатые. Они нас обкрадывают.
И возвратился в постель. И тут наконец увидел он лицо Анюты – страшненькое, и тут наконец увидел он тело Анюты – бедное, детское. Она лежала, съежившись, и тихонько посапывала.
– И какой-нибудь мальчик босой называть будет «мамочка» гимназистку с пушистой косой, – тихо спел оборванец.
Бедное, детское.
Оборванец застонал. И выругался.
Он застонал, выругался и тоже уснул. Они оба спали. Страшненькая Анюта и оборванец. Во сне они обнялись, а в окошко все светил и светил ясный месяц.
Когда Анюта проснулась, то было уже утро, а оборванца, наоборот, не было. Зато имелась записка. «Анюта! Я тебя очень полюбил. Ты мне запала в сердце. Я тебя буду вспоминать, а через два дня приду. Будь дома. Целую. Твой Юра». И внизу подписано: «Я у тебя взял в сумочке четыре рубля. Я потом отдам. Целую еще раз. Юра».
– Как же! Отдашь! – сказала Анюта и в сердцах изорвала записку.
Эти два дня она как раз не работала. У них был такой график, что сутки работаешь, а потом два дня отдыхаешь. И два дня она не находила себе места.
Была у Вали, у Кати. Отстояв очередь, приобрела в ЦУМе пальто джерси. И шло время, и не шло время, и шло, и не шло. И прошло два дня, и прошло три дня, и прошло четыре дня. И она работала, и она отдыхала, и снова работала, а он все не появлялся.
По вечерам смотрела телевизор. Жила же раньше, жила и теперь. Смотрела телевизор.
И вот как-то раз, кстати в пятницу, она увлеклась передачей под названием «02», которую организовывает милиция.
Анюта с интересом смотрела, как они кого поймали. И как ничего нельзя написать, а потом зачеркнуть, потому что есть очень специальные приборы, которые все это дело просекут. Милиционер, как фокусник, велел одному мужику что-нибудь написать и зачеркнуть, а потом немного повозился и объявил: «Здесь было написано „проба пера“».
«Правильно, – сказал мужик. – Правильно. Вы, Иван Иванович, угадали совершенно правильно».
Анюте захотелось чаю. Она пошла на кухню, а когда вернулась, то сердце у ней упало. С экрана на нее глядел Юра. Крупным планом. Глядел, а потом план сменился, и она увидела, что он понуро сидит за столом, лейтенант задает вопросы, а Юра отвечает.
– Что ж. Нам все понятно, – сказал лейтенант и повернулся к телезрителям. – Перед вами Климов Юрий Михайлович, 1935 года рождения. Нигде не работает. Последнее место работы не помнит. Говорит, что служил в цирке, а иногда что был пожарником, сторожем. Что ж, циркач он знатный, – пошутил лейтенант. – Основная специальность гражданина Климова – облапошивание слишком легковерных граждан, а в основном – гражданок. Он, пользуясь доверием неопытных женщин и вымогая у них деньги, колесил по Союзу. Таких в народе зовут трутнями. Этот бич, то есть бродяга, как мимолетное видение появляется то там, то тут. Ночует где попало, а на что живет – я вам уже объяснял. Последнее место жительства гражданина Климова…
Аня замерла.
– …туалет железнодорожного вокзала, – выдержав паузу, сказал лейтенант и строго обратился к оборванцу: – Как думаете дальше жить, Климов?
– Я исправлюсь, – глухо пообещал трутень.
– Что ж, я думаю, у вас будет для этого достаточно времени, – сказал лейтенант и твердо заявил: – Гражданин Климов осужден по статье…
И назвал статью. Бродяжничество, тунеядство, то, се.
– …на год и шесть месяцев исправительно-трудовых работ.
Анюта как в чем была, так и выскочила на улицу. А на улице, по случаю завершения трудовой недели, гуляли и пели люди.
– У нас сейчас, наверное, тоже поют, – мелькнуло у Анюты. – Мальчики играют, Жора в барабан бьет, а гости поют, пляшут.
В телефонной будке, к счастью, никого не оказалось. Аня набрала «09».
– Да, алё.
– Как можно позвонить на телевизор?
– На какой еще телевизор?
– Ну, на телевизор, где показывают.
– Что вы говорите такое?
– Ну, телевизор, где показывают.
– На студию телевидения, что ли?
– Ну.
– Выражайтесь яснее, – буркнула телефонистка. – А то – телевизор.
И через некоторое время сказала:
– Два-двенадцать-двадцать два.
Два и двенадцать и двадцать два.
– Алё, это студия телевидения?
– Да. Вас слушают, – раздался веселый голос.
– Мне нужно Климова. Скажите ему, что Анюта, мол, зовет. Он знает.
– Климов? Сейчас я посмотрю.
Посмотрел.
– Климов? Но позвольте, у нас нет такого.
– Мне Климова надо.
– Послушайте, вы, Анюта, какого вам нужно Климова? Вы куда звоните? У нас нет Климова.
– Есть. Там у вас «ноль-два» идет. Он там. Ему дали полтора года. Если нельзя, так пусть хоть под конвоем приведут. Мне ему надо сказать. Ой, дяденька! – официантка вдруг заплакала. – Ой, дяденька, ну я очень прошу, ну очень. Позови, сделай, а я в долгу не останусь. Честное слово.
Дяденька растерялся.
– Эй! Эй ты там! Не плачь. Да не плачь же ты. Не могу я его позвать.
– Не можешь, гад! Ничего вы не можете!
– Да не могу я. Правда! Эта передача, которая сейчас идет, она идет в записи. Понимаешь?
– Как это в записи?
– Она была записана, а сейчас идет.
– Куда записана?
