В смирительной рубашке. Стихи первых парижских лет

Сергей Кудрявцев

«Первые стихи»

1922–1924

1

Над бедностью земли расшитое узоромПовисло небо блеск его камнейСмущает нас когда усталым взоромМы смотрим вдаль меж быстринами днейИ так всю жизнь павлином из павлиновСопровождает нас небесный сводЧто так сиял над каждым властелиномИ каждый на смерть провожал народТоржественно обожествлён когда-тоВещал ему через своих жрецовИ уходили на войну солдатыВ песках теряясь на глазах отцовНо конь летит могучий конь столетийИ варвары спокойною рукойРазрушили сооруженья этиЧто миру угрожали над рекойИ новый день увиден на вершинахЛюдьми и сталью покорённых горОбсерватории спокойные машиныГлядящие на небеса в упорГде медленно считая превращеньяКак чудища играющие праздноВращаются огромные каменьяМучительно и холодно-напрасно

2

Поверь душа всему придёт пределПроснётся снег и лес покроет чалыйГде ты скучала от бесславных делИ всех людей которых ты встречалаСпеши к глухой прислушавшись судьбеПротанцевать свой танец нелюдимыйКак жар гудящий в дымовой трубеМгновенен суд и тщетен подсудимыйБорясь со сном я имена шепчуНо всё слышней шуршание метелиНе беспокойтесь о своём наделеЕсть срок звезде как и её лучу

1922–1934

3

Не Лоэнгрин и не король АртурНе знаю трудности я более сонетаНо золотая вертится монетаЧто обещает мне последний турСредь шахматных коней и равнодушных турСтоят цари на них прочат тенетаИ кружится тяжёлая планетаПод колоссами их архитектурО власть она для молодого мужаПрекрасное и крепкое к тому жеВино мечты великое виноИ возмущая сон влечёт оноПравителя от шахматной доскиВ объятия народов и тоски

1923 июнь-май

Программа вечера Б. Божнева 29 апреля 1923 г. с карандашным рисунком Поплавского

4

Овал стекла томит виноПо жёлобу оно бежалоА нам в сём мире сужденоТропа по лезвию кинжалаРука пронзившая обвалЗемли росток да звёзд теченьеРассыпанный по морю валО береге без попеченьяМорей державное родствоРодства земного ложь и тленьеКак праздно в доме мёртвой лениПоэты ваше волшебствоВино по жёлобу небесТечёт через теснины адаПрими оно Твоя наградаСтакана дорогого вес

Июнь-июль 1923. Париж

5

На выступе юлит дождя игла,Один другого усекает выступ.Здесь обессиленно душа легла,Отбившая последний приступ.   Отчаянье, как океан, росло,   То отступало, обнажая скалы,   Входили реки вновь в своё русло.   Земля дышала и цвести искала.Так жизнь прошла, упорная волне,Как камень скал, но сей, увы, бесплоден.Враждебен ветру вешнему вполне,Что не уверен и бесплотен.   На Ахиллеса иногда похожа,   Но на неверного Улисса чаще.   К морской волне, к людской опасной чаще   Она пришла, как смерть и как прохожий.И здесь изнемогла, где усекает выступОдин другого под юлой дождяИзображением неложного вождя,Отбившего последний приступ.

6

Мы вышли. Но весы невольно опускались.О, сумерек холодные весы.Хватали и влекли сердец власы,Ветров ужи, что издали пускались.На острове не двигались дома,И холод плыл торжественно над валом.Была зима. Неверящий ФомаПерсты держал в её закате алом.Вы на снегу следы от каблукаПроткнули зонтиком, как лезвием кинжала.Моя ж лиловая и твёрдая рука,Как каменная, на скамье лежала.Зима плыла над городом туда,Где мы её, увы, ещё не ждали,Как небо, многие вмещая города,Неудержимо далее и дале.

7

Я прохожу. Тщеславен я и сир,Как нищие на набережной с чашкой.Стоит городовой, как кирасир,Что норовит врага ударить шашкой.И я хотел спросить его: «Увы,Что сделал я на небольшом пути?»Но, снявши шляпу скромно с головы,Сказал я: «Как мне до дворца пройти?»И он, взмахнув по воздуху плащом,Так поднимает поп епитрахиль,Сказал: «Направо и чрез мост потом».Как будто отпустил мои грехи.И стало мне легко от этих слов,И понял я: городовой, дитя,Не знает, нет моста к созданью снов,Поэту достижимому хотя.

8

У оптика я покупал монокльНо озад[ач]ен странною ценойЕму не мог я возразить что ГогольВсегда носил его передо мнойЧто бесполезны все его машинкиПримерные для Страшного судаЧто больше может нежности слюдаЧем этих стёкол выпуклые льдинкиИ что единственный в его окне приборСпособствующий страсти и печалиНе мог купить я уходя как ворЧто узнан в предприятия начале

Париж ноябрь-декабрь 1923

9

Евгении Петерсон

Я помню лаковые крылья экипажа,Молчание и ложь. Лети, закат, лети.Так Христофор Колумб скрывал от экипажаВеличину пройдённого пути.Была кривая кучера спинаОкружена оранжевою славой.Вилась под твёрдой шляпой седина,А сзади мы, как бы орёл двуглавый.Смотрю, глаза от солнца увернув;Оно в них всё ж ещё летает, множась.Напудренный и равнодушный клювГрозит прохожим, что моргают, ёжась.Ты мне грозила восемнадцать дней,На девятнадцатый смягчилась и поблёкла.Закат оставил, наигравшись, стёкла,И стало вдруг заметно холодней.Осенний дым взошёл над экипажем,Где наше счастье медлило сойти,Но капитан скрывал от экипажаВеличину пройдённого пути.

1923

Начало списка стихотворений в Серой тетради

10

Душа в приюте для глухонемыхВоспитывалась, но порок излечен.Она идёт, прощаясь с каждым встречным,Среди больничных корпусов прямых.Сурово к незнакомому ребёнкуМать повернула чёрные глаза,Когда, усевшись на углу на конку,Они поехали с вещами на вокзал.И сколько раз она с тех пор хотелаВновь онеметь или оглохнуть вновь,Когда стрела смертельная летелаЕй слишком хорошо понятных слов.Или хотя бы поступить на службуВ сей вышеупомянутый приют,Чтоб слов не слышать непристойных дружбыИ слов любви, столь говорливой тут.

11

Друзья мои природа хочетНас не касаясь жить и цвестьСияет гром раскат грохочетОн не угроза и не вестьСам по себе цветёт терновникНа недоступных высотахВсему причина и виновникБесчувственная[42] красотаБелеет парус на простореА в гавани зажгли огниНо на любой земле над моремС Тобой подруга мы одниВ ночном покое летней дружбыВ горах над миром дальних мукСплети венок из тёплых рукПрироде безупречно чуждой.

1923–1934

12

Утром город труба разбудила,Полилась на замёрзший лиман.Кавалерия уходилаВ разлетающийся туман.Собирался за всадником всадник,И здоровались на холоду.Выбегали бабы в палисадник,Поправляя платки на ходу.Грохотали обозы по городу,Догоняя зарядные ящики.И невольно смеялись в бородуКоммерсанты и их приказчики.Утром город труба разбудила,Полилась на замёрзший лиман.Кавалерия уходилаВ разлетающийся туман.

1924

13

«Как холодны общественные воды», —Сказали Вы и посмотрели внизЛетел туман за каменный карнизГде грохотали мёрзлые подводыНад городом синел четвёртый часСпустились мы по мостовой мореныКазалось мне заплачу я сейчасКак плачут пароходные сиреныНо дальше шёл и веселил ТебяТак осуждённые шутили с палачамиИ замолкал спокойно за плечамиТрамвая конь что подлетал трубяМы расставались ведь не вечно намСтыдиться близости уже давно прошедшейКак осени по набережной шедшейНе возвратиться по своим следам

14

Тебя уносит автобус судьбыНо ты смеёшься и рукой махаешьА мне ещё осталось дней ходьбыДо остановки и не сосчитаешьПоют машин железные носыС попутчиками хорошо в теплеНа деревянном пролетать седлеЧерез бульваров и мостов весыО сколько раз он подходил и ждалМеня стуча раскрашенный на холодеНо я лишь надписи на нём читалБоясь войти я испугался смолодуАх красные деревья и холмыЛетящий в них я не забыт на небеТот автобус что пропустили мыМетавшийся на перекрёстке жребий

15

Над жёлтой речкой с мостом направоГде пили кони блестя бокамиЩурилось солнце за облакамиПолк собирался у переправыДо наших линий не долетаяВ прозрачном небе рвался и таялИ повторялся дымок шрапнелиСолдаты сняли свои шинелиНо вот орудия на обрывВползли за нами и встали рядомИ нам казалось что над отрядомБольшие хлопают коврыКогда летели в прозрачных высяхИ где-то рвались снаряды краткоТуда где[43] сердце сжимая сладкоТруба трубила повзводно шагом

весна 1924

Париж

16

Весенний дождь, усилившись вдвойне,По тонкой крыше барабанил мерно.Мы за вином мечтали о войнеИ пели песни голосом неверным.Белёсый долго колебался день,Огни горели на соседней даче,И, прерывая нашу дребедень,Тряслись под гору легковые клячи.Увы! никто не ведал за столом,Как близок берег легковой охотыОт тех, кто глупо пели о быломИ о сраженьях с озорной охотой,Что сменит летом смертоносный громГрозы весенней непорочный голосИ у певцов над молодым челомНе побелеет кучерявый волос.И уж летящая издалекаИх поцелует смерть среди поляны,И выронит ослабшая рукаТяжёлое оружие улана.

1924

17

Оне сидели на блестящих стульях,А я за ними наблюдал в окне.Ведь я живу [среди][44] рабочих в улье,Где лестницы и нужники одне.И попивая ароматный чай(Так там дымится жёлтая моча),Они слова бросали невзначай,Я даже выругался сгоряча.И ухожу, бросая взгляд косой,И вдруг заметил, от меня в углуСидит скелет с блестящею косойИ разливает кофе по столу.И вдруг, заметивши меня в окне,Как будто поздоровался со мною.Но замечали ли его оне,Болтая за зеркальною стеною.

1924

«Оне сидели на блестящих стульях…»

18

Планеты в необъятном домеЛетят живым наперекорА проводник таясь как ворГрустит в Гоморре иль в СодомеИль как церковные часыЧто вертятся во мгле бессменноИль милая Твои власыКогда Ты будешь в гробе тленномАлмазами тяжёлых глазСияет жизнь и шепчет негаИ я живу таясь средь васРасту как хлеб растёт под снегомМой час ещё настать не могВодой весны не полон жёлобИ над землёю одинокНахохленный и мокрый голубь

1924

19

Померкнет день устанет ветр реветьНагое сердце перестанет веритьРека начнёт у берегов мелетьЯ стану жизнь рассчитывать и меритьОни прошли безумные годаКак отошла весенняя водаВ которой отражалось поднебесьеАх отошёл и уничтожен весь яСвистит над домом остроносый дроздЧернило пахнет вишнями и моремДуши въезжает шарабан на мостАх мы ль себе раскаяться позволимСебя ли позовём из темнотыСебя ль разыщем фонарём махаяСебе ль подарим на реке цветыСебе ли улыбнёмся исчезаяУстал и воздух надо мной синетьЯ защищаюсь руку поднимаюНо не успев на небе погреметьНас валит смех как молния прямая

1924

20

Сабля смерти шипит во мгле,Рубит головы наши и души,Рубит пар на зеркальном стекле,Наше прошлое и наше грядущее.И едят копошащийся мозгВоробьи озорных сновидений,А от солнечного привиденияОн стекает на землю, как воск.Кровью чёрной и кровию белойИстекает ущербный сосуд,И на двух колесницах везутПоловины неравные тела.И, на кладбищах двух погребён,Ухожу я под землю и в небо,И свершают две разные требыДве колдуньи, в кого я влюблён.

21

Мы бережём свой ласковый досугИ от надежды прячемся бесспорно.Поют, поют деревия в лесу,И город, как огромная валторна.Как сладостно шутить перед концом.Об этом знает первый и последний.Ведь исчезает человек бесследней,Чем лицедей с божественным лицом.Прозрачный ветер неумело вторитСловам твоим. А вот и снег. Умри.Кто смеет с вечером бесславным спорить,Остерегать безмолвие зари.Кружит октябрь как белёсый ястреб.На небе перья серые его.Но высеченная из алебастраОвца души не видит ничего.Холодный праздник убывает вяло.Туман идёт на гору и с горы.Я помню, смерть мне в младости певала:«Не дожидайся роковой поры».

22

В смирительной рубашке

Томление увы который разЯ это слово повторяю с пеньемВ нерадостном молитвенном успеньеИ в тёмном слове сердца без прикрасРаздавлен мир безмолвием и сномСутулые к земле свисают плечиДыба надежды крючит и калечитРасплющивает жизнь казённый домВ стеснении немыслимом душаНе издаёт по месяцам ни звукаПроходят годы тяжело дышаИная нам иная мёртвым мукаКак тяжело писать иль говоритьМрачны и вечно заспанны поэты[45]Под серым небом где в тисках орбитВлачатся звёзды и ползут планеты.

1924

«В смирительной рубашке»

23

Сила горя и сила стыдаНе затронет уж спящего сердцаДаже смутная радость трудаДаже женщины жёсткие персиОглядит мой недрогнувший глазЭтот мир что уж я не приемлюСиних вод переливный атласЯрко-жёлтую осенью землюИ спокойно туда воспаритГде сестёр я не встречу ни братьевРазомкнётся тяжёлое платьеЧеловек упадёт и сгоритИ лишь несколько юношей важныхСядет рядом со мной на скамьюИ прочту я в глазах не влажных:«Мы забыли про нашу семью»Но не знаю не брошусь ли яПокидая и солнце и славуВ эту пропасть где дыма змеяНеподвижно останется плавать.

1924?

24

Китайский зонт над золочёной рамой,Где зеркало тускнеет день за днём,Нас покрывает. Так сидим с утра мыДо вечера и потом с огнём.В провал двора спускается сочельник,Шурша о стёкла синей бородой.Без зова март приходит, как отшельник,За негой кот, собака за едой.И Вы пришли, как инвалид музейныйЗа запоздалым зрителем, сердясь.Ложились лужи беззаботно в грязь,Пузырились, как фартук бумазейный.И вдоль пожарных лестниц на чердакБельё летит, махая рукавами.Вы всё журите, я молчу, простак,И зонтик счастья приоткрыт над нами.

25

Гостит душа в ей непокорном телеИ смотрит вяло чрез очей стеклоКак бедный путешественник в отелеГде днём темно и ночью не светлоТам в городе его друзья живутОн знает их случайно и недолгоИ здесь хозяин не потерпит долгаИ уговаривать его напрасный трудЯ знаю завтра не войду домойНо спать пойду на улицу и в рощуОставив здесь свой чемоданчик тощийИ платье мне необходимое зимойИ ан меня как ангел беспристрастенОкликнет на скамье городовойИ поведёт туда где мрак и войНо кров и хлеб для бедного бесплатен

26

Как розовое молокоСвет фонарей стекает долуПрижавшийся к домов подолуЯ каждый вечер жду егоНас кормит город грудью жёсткойКто бросит первый камень в матьПривык я с младости дрематьВ руках из жести и извёсткиВдоль улиц сны стекают в явьОгни всплывают из пучиныИ я судьбу свою приявИду стараясь быть мужчинойЯ говорю себе молчиПускай печаль растёт жиреяНа ложных свояков мечиНеобходимы у вереи.

1924

«Как розовое молоко…» с поздней авторской правкой

27

Небытие чудесная странаЧьих нет границ на атласах бесплодныхК тебе плыву я по реке винаСредь собеседников своих бесплотныхРека течёт сквозь чёрные домаСквозь улицы и дымные трактирыКуда бездомных загнала зимаСквозь все углы и все чертоги мираСмежаются усталые глазаГорячее покоя ищет телоСмеркаются людские голосаИ руки сонно падают без делаЧто там за жизнью в сумраке блестящем?Но почему так сладко отступаяЗакрыть глаза. Как хорошеет спящийИ от него стихает боль тупая

1924

28

Стояли мы, как в сажени дрова,Готовые сгореть в огне печали.Мы высохли и вновь сыреть почали:То были наши старые права.Была ты, осень, медля, не права.Нам небеса сияньем отвечали,Как в лета безыскусственном начале,Когда растёт бездумье как трава.Но медленно отверстие печи,Являя огневые кирпичи,Пред нами отворилось и закрылось.Раздался голос: «Топливо мечи!»К нам руки протянулись, как мечи,Мы прокляли тогда свою бескрылость.

29

Вскипает в полдень молоко небес,Сползает пенка облачная, ёжась.Готов обед мечтательных повес:Как римляне, они вкушают лёжа.Как хорошо у окружных дорогДремать, задравши голову и ноги.Как вкусен непитательный пирогДалёких крыш и чёрный хлеб дороги.Как невесомо сердце бедняка,Его вздымает незаметный воздух,До странного доводит столбнякаБогатыми неоценённый отдых.Коль нет своей, чужая жизнь мила,Как ревность, зависть родственна любови.Ещё сочится со бревна смола,Из мертвеца же не исторгнешь крови.Так беззаботно размышляю я,Разнежившись в божественной молочной.Как жаль, что в мать, а не в горшок цветочныйСошёл я жить. Но прихоть в том Твоя.

«Вскипает в полдень молоко небес…»

Вёрстка с правкой Н.Д. Татищева

30

Как замутняет воду молокоПечаль любовь тотчас же изменяетКак мы ушли с тобою далекоОт тех часов когда не изменяютТуман растёкся в воздухе пустомБессилен гнев как отсыревший порохМы это море переплыли скороДуша лежит на гравии пластомПриехал к великанам ГулливерИ вот пред ним огромный вечер выросНепобедимый и немой как сыростьПечальный как закрытый на ночь скверИ вновь луна как неживой пастухПасёт стада над побеждённым миромИ я иду судьбой отпущен с миромЕё оставив на своём посту

1924

31

Как сумасшедший часовщикМоя душа в любви гнездитсяНебесный свод колёс звездитсяБлистает крышки гладкий щитМаячит анкер вверх и внизКак острый нож двурогий генийУпорствует пружины фризЗловещий что круги в гееннеСтанина тяжкая виситОтточенным блестящим краемДоскою где растут весыЖелезным деревом над раемИ сложный шум журчит сверляСвоей рукою многоперстойНад полостию мной отверстойГде жизнь однажды умерлаИ вновь свербит легко во тьмеПод крышкою теперь закрытойСамостоятельный предметВ земле груди у нас зарытый.

1924

32

Оно

За денным и вечерним пределомВозникает иная странаГингер

Посвящается А. Гингеру

Спокойный сон неверие моёНепротивленье счастию дремотыВ сём Ваше обнаженье самоёПоэзии блистательные мотыНеоборима ласковая порчаОна свербит она молчит и ждётОна вина картофельного горчеИ слаще чем нерукотворный мёдПриятно лжёт обакула любвиИ счастья лал что мягко греет очиИ дальних путешествий паровикУслышав коий Ты забыл о прочемПриятно пишет Александр ГингерДостоин лучших чем теперь времёнИ Свешников[46] нежнейший миннезингерИ Божнев Божий с неба обронёнНо жизнь друзей от нас навеки скрытаКак дальних звёзд столь равнодушный светОни быть может временем убитыИ то что зрю того давно уж нетВсё нарастает неживая леностьНа веки сыпля золотой песокУж стёрлась берегов определенностьКорабль в водах полуночи высокНа смутный шум воды нерукотворнойОтветит голос тихий и чужойТак мимо глаз утопшего проворныйАкулы бег иль киль судна большойАх звали это мы небытиёмНе разумея, это плавно дышитМы так не плачем здесь и не поёмКак се молчит сна пред рассветом тишеПрекрасный чад блистательная гильБлагословенна неживая одурьО Спарта Спарт[47] где гении илотыСвободы семивёрстны сапоги

Париж 14 октября

11–12 часов ночи на улице

33

И стану я не думая о прочем

КемецкийНикогда поэты не поймутЭтих дней совсем обыкновенныхЯсности мучительная мутьВечности ущербная мгновенностьСкудность очертания в водеРоковой и неживой скалыМоря след на меловой грядеСмерти исторгающей хвалыВозникает этот чадный часКак внезапный страх на толстом льдуИль как град что падает мечасьИль как крик и разговор в бредуОн родился он летит впотьмахОн в ущербе он едва вздыхаетПреет в заколоченных домахВ ясном небе как снежинка таетМягки руки безрассветной ночиСонное пришествие егоСтерегу я позабыв о прочемАх с меня довольно и сего

Париж 18–21? 11–12 часов ночи около [нрзб.]

34

Любимое моё отдохновенье —Несложная словесная игра.Ах, проигрыш в неё – одно мгновенье,Ах, выигрыш, ах, страсти до утра.На гладкой карте не узнаю ль даму,А вот четыре короля вокруг,Спокойные, как сыновья АдамаСредь царственных своих сестёр-подруг.Но этот гордый и безвольный родТузов бессмертных окружает лето,Толпятся унижённые валетыИ прочих карт безымянный народ.Кто будут козырьми? Чья злая властьПревозмогает двойкою фигуру,Но что должны неумолимо пасть,Когда, приблизясь ко второму туру,Их соберут рукой неторопливойВ бесцветный и возвышенный квадрат,Что совмещает королей счастливых,Что не хотят во тьму, и тех, кто рад.

Париж 924 октябрь

«Любимое моё отдохновенье…»

35

На кожу рук, на кожуру перчатокСлеза стекает, как прозрачный пот.Зелёный снег и месяца начаток.Вот Цезарь, Форум, клык Тарпейский вот.Противиться немыслимо, не мыслю.Стою молчу, иду молчу, молчу.Три чашки на железном коромысле:Декабрь и сон любовь ли вздымет чуть.Как неразумно мы щадили нежность.Ослушался зазнавшийся слуга,Что был до смеха раболепен прежде.Ах, в расточенье множатся блага.Ах, ах да ах, разахался я что-то.Не привыкать к безведрию судьбы,Печаль неудержима как икота.Спиной, но в спину как бревно дыбы.Сон укорочен, ты взываешь глухо:«Пойдёмте, холодно, уж поздний час».Но я как веко закрываю ухо,Так в декабре случается подчас.

1924

36

Илье Зданевичу

Венок сонетов мне поможет жить.Тотчас пишу. Но не верна подмога.Как быстро оползает берег лога!От локтя дрожь на писчий лист бежит.Пуста души медвежая берлога.Бутылка в ней, газетный лист лежит.В зверинце городском, как Вечный жид,Хозяин ходит у прутов острога.Так наша жизнь, на потешенье века,Могуществом превыше человекаПогружена в узилище судьбы.Лишь пять шагов оставлено для бега,Пять ямбов, слов томительная нега.Не забывал свободу зверь дабы.

37

Не забывал свободу зверь дабы,Летает дождь перед его глазами.Он встрепенулся, но отстал и замер.Увы, в безделье счастливы рабы.По нас: судьбу на двор вози возами.По-Божьему: щепоткою судьбы.Промеж сердцами сотни вёрст ходьбы,И се в верхах, а мы идём низами.Не покладаем утренний покосБесславной жизни лицевых волосПод бритвою, направленной до казни.Так сон и смерть, не причиняя боль,Всечасно укорачивают гольЗемную, что не ведает боязни.

1924

38

Как в ветер рвётся шляпа с головы,Махая невидимыми крылами,Так люди, перешедшие на Вы,Стремятся разойтись к своим делам.Как башмаки похожи на котурны,Когда сквозь них виднеются персты.Доходит жизнь до неурочной урны,И станет тень твоя, чем не был ты.Как любим мы потёртые пальто,Что пулями пробитые мундиры.Нам этой жизни тление святоИ безразличны неземные клиры.И как лоснятся старые штаныПодобно очень дорогому шёлку,Докучливые козни СатаныВместим в стихи, не пропадут без толку.Прекрасен наш случайный гардероб,Взошлём хвалы небесному портному.Как деревянный фрак скроит он гроб,Чтоб у него мы не смущались дома.

1924

39

Я так привык не замечать опасности.Со всяческим смирением смотрю:Сгорбилась ты, дела приведши в ясность.Сгорбилась ты, похожая на труп.Мы вместе ждём пришествия судьбы.Вот дверь стучит: она идёт по лестнице.Мы вместе ждём. Быть может, час ходьбы,Быть может, месяц. Сердцу месяц лестней.Но, ох, стучат! Мы смотрим друг на друга.Молчание… Но, ох, стучат опять.Быть может, от ужасного досугаНе сможем дверь отверзть, отнять от полу пят.Но ты встаёшь. И шасть идёшь не к двери,К окну. В окно, над крышами кружа.И я, едва освобожденью веря,Берусь за ключ, действительно дрожа.

40

Над статуей ружьё наперевесДержал закат; я наблюдал с бульвара.Навстречу шла, раскланиваясь, пара:Душа поэта и, должно быть, бес.Они втекли через окно в кафе.Луна за ними и расселась рядом.На острове, как гласные в строфе,Толпились люди, увлекшись парадом.Луна присела, как солдат в нужде,Но ан заречье уж поднялось к небу.И, радуясь, как и всегда, беде,Сейсмографы уже решили ребус.Переломился, как пирог, бульвар.Назад! на запад, конница небес!Но полно, дети, это просто пар,Чей легче воздуха удельный вес.

«Над статуей ружьё наперевес…»

Черновик

41

Александру Гингеру

Бело напудрив красные глаза,Спустилась ты в назначенное время.На чьих глазах к окну ползёт лоза?Но результаты очевидны всеми.Нас учит холод голубой, внемли,Ах, педагоги эти: лето, осень;Окончили на небесах мы восемьИ в первый класс возвращены Земли.Рогатой лошади близки ли лоси?Олень в сродстве, но, ах, олень не то,Мы носим холодом подбитое пальто,Но харч точим, они же, блея, просят.Непредставимо! Представляюсь вам,Но ударяет вдруг огромный воздух.Писать кончаю! Твари нужен отдых,Он нужен Богу или даже львам.

1924