Мразь

– Да, говорят всякое, – подтвердила мама.

Она была еще на работе, когда к нам пришла соседка Татьяна Ивановна, потому что у нас телефона нет и позвонили ей, и сказала Юрику, чтобы за мной приехали. Но когда брат ей это пересказал, мама решила, что раз я на мотике, то значит, если жив-здоров, смогу сам добраться.

– Ладно, давай, иди ложись спать, отдыхай, а вечером надо будет полить огород, раз уж ты не в походе и собрать огурцы из теплицы.

Поспать мне в итоге довелось всего то полчаса. Благо я сразу же уснул, как только упал в кровать. Меня разбудила мама.

– Вставай, милиция приехала, хотят поговорить с тобой.

Я кое как продрал глаза, поднялся, одел футболку и вышел в кухню, немного смутившись от наличия в ней двух милиционеров, которые сидели за столом и пили воду из наших стаканов. На улице стояло самое пекло, градусов, наверное, 35 не меньше.

Я рассказал им ровно то, что ранее рассказывал маме, они все записывали и задавали вопросы. «Допрос» длился не долго, может минут 10—15, а после я снова пошел в кровать и проспал уже до самого вечера.

Часов в восемь начал поливать огород, а через полчаса поплелся в теплицу. В половине двенадцатого вечера, когда я уже лежал в кровати и пытался осмыслить все происходящее в моей жизни, в окно моей комнаты легонько постучали. Я сразу понял кто это. Ну кто еще может припереться в такой час? Конечно Сеня. Я натянул штаны и футболку и двинул в сени. Мама уже спала, как и Юрик. В сенках надел кроссовки и ветровку (блиииин, ту самую…) и вышел на улицу.

– Здорова, брат, – конечно же это был Сеня. – че меня то не забрал? Блядь, я же ненадолго отошел по делам, вернулся, а нас всего пятеро осталось. Хорошо, что жрачка осталась немного…

– Ну еп твою мать, тебе бы жрать да срать… ладно, извини, просто пойми меня правильно… мое состояние… тем более я знал, что за вами едут.

– Ладно, не парься, не «малохольный» же я, все понимаю. Кстати, Катюху положили в больничку на долго. У нее кости переломаны, как будто трактором переехали… да походу и не раз…

У меня ком к горлу подкатил… я еле сдерживался, чтобы не расплакаться прямо перед другом…

– Будет много операций, прежде чем она сможет начать снова учиться ходить. А может и не сможет, там все серьезно. Ее пока держат под наркозом, чтобы не умереть от шока, так кажись…, – продолжал «убивать» меня Сеня, – кстати, ты так и не рассказал, что произошло то…

– Не знаю я…, – еле слышно ответил я, – пойду, спать охота… завтра увидимся.

– Ладно… Это, я удочки припер, ты их оставил возле палатки. Давай, до завтра.

– Стой! Это ты подстроил, что мы с ней…? – вдруг само собой вырвалось у меня.

– Нет, – ответил он и скрылся в темноте.

В ту ночь, как, впрочем, и все последующие июльские ночи, я спал как убитый, без снов. Видимо из меня было вытянуто слишком много жизненных сил и мозг был не способен воспроизводить «картинки».

В последующее время, были исключены все подростковые развлечения, типа танцев и ночных, а чтобы не сходить с ума, я с головой погрузился в чтение книг, это занятие всегда успокаивало меня и отвлекало от проблем. А еще я не готов был расстаться с фильмами, которые теперь крутили в другом видеосалоне (Тяпка пока прикрыл лавочку), особенно когда всплывал какой-либо ужастик, не смотря на возможные последствия. Особенно меня впечатлили несколько фильмов: «Изгоняющий дьявола» и его продолжения об одержимости демонами, а еще «Детские игры», про куклу Чаки в которую вселился злой дух. Уж очень сюжеты этих фильмов были завораживающие идеей, что есть загробный мир… и намекало на то, что может быть со мной.

К Катиным родителям я насмелился прийти только через неделю. Они рассказали, что ее перевезли в краевой центр и там, на ее руках и ногах экстренно провели операцию, которая длилась 8 часов. Этих операций будет еще много, что вернется она не скоро и скорее всего первое время будет дома учиться, так как ходить не сможет, а может и уедет в краевой центр, к своей тетке. Я попросил при случае передать ей привет и постарался как можно быстрее уйти из их дома.

13 августа мне стукнуло 16. Конечно, вечером приходили друзья: Лис, Жора и Сеня, поздравляли с надеждой на жаркое продолжение. Но нет, после краткого общения и еще более короткого извинения я возвратился в кровать и снова занялся чтением книг.

Я думал, что дотяну в таком режиме до начала учебного года, который вместе с уроками и секциями принесет отсутствие времени на темные «думки», но наступило 22 августа. Вечером того дня, когда мы уже готовились ко сну, к нам постучались, как оказалось соседка, которая сказала, что маму зовут к телефону. Мама накинула халат поверх ночной рубашки, и они ушли к ней домой. Вернулась она минут через пять в слезах и всхлипывая, на мой вопрос «Что случилось?» она ответила коротко:

– Умерла моя тетка, ваша двоюродная бабушка Рая. Завтра выезжаем на похороны.

Ну зашибись, да что же это за жизнь! Что и кому я сделал? Умом я понимал, что это жизнь, мне рано пришлось повзрослеть, но все равно, какого хера?!

Следующим утром, рано, часа в 4 мы все были на ногах. Вечером накануне, мама договорилась с Василием Ивановичем, соседом, который жил через дорогу, отвезти нас в соседний городок Алейск, чтобы мы могли на проходящем через него автобусе доехать до Чарыша. Там нас должны были ожидать на Ниве родственники.

Дорога показалась мне долгой, а мы действительно провели в ней почти семь часов, и очень утомительной. Может, потому что дорога до самой деревни – гравийная, а может, потому что не было настроения и аппетита. А еще всю дорогу один говнюк, сидевший сразу за нами, в странной одежде, с косичками и дебильной панаме, всю дорогу слушал на кассетном плеере (вот жидяра, где взял то?) аудио рассказ, про персидского царя Ксеркса, который, разгневанный на свою царицу, изгоняет ее и выбирает в жены некую сироту, прекрасную молодку, которая спасает иудеев (кто такие?) от истребления персами. Блять, пришлось всю дорогу приобщаться к «прекрасному», теперь и я знаю эту историю молодой еврейки. В общем добрались мы до места только в шесть часов вечера. Нас приняла тетка Лена и мама тут же, не став отдыхать, стала помогать взрослым теткам вести приготовления к завтрашнему погребению, а мы с Юркой упали на кровать в летней кухне и вырубились напрочь.

Наверное, я проспал бы суток двое-трое, но нет, не довелось. Кто-то меня толкал в плечо и будил:

– Леша, вставай, надо помочь, – это была мама. – Давай сынок, потом выспишься.

– Встаю, мам.

Я кое как продрал глаза и поднялся на кровати. Было уже, наверное, часов одиннадцать вечера, может позже, на улице было уже темно.

– Что такое? Чего надо делать?

– Нужно пойти домой к бабе Рае, она на горе, может помнишь, живет… жила, возле своротка в центральный переулок, что за «верхним» магазином…

– Да, найду, а чего делать то?

– В общем то ничего особенного. Просто нужно там быть… Тех, кого хоронят нельзя оставлять одних… с бабушкой думаю будут рядом другие бабушки и мужики, на всякий случай. Вот. Ты тоже побудь с ней, помоги, если попросят, а то я совсем выбилась из сил, прилягу, завтра будет очень трудный день.

– Хорошо мам, ты отдыхай, я все сделаю.

– Ты только покушай, а то не ел с самого утра и возьми у тети лены фонарь, на улице темень. Да, Леш, чуть не забыла, вот, возьми этот крестик, отдашь бабе Поле, Лена сказала она там готовит избу, она положит его к бабе Рае, как положено. Я обещала своей тетке, что он будет с ней, когда придет время. – она передала мне маленький, медный крестик, висевший на толстой нитке, и пошла в дом.

На кухонном столе стояла не убранная еда, закрытая вафельным полотенцем. Я сел, быстро поел жареных пескарей, залитых яйцами с луком, выпил кружку горячего чая и двинул к месту дежурства. Когда выходил из дома тетя Лена подала старенький фонарик, который практически не светил.

С бабушкой Раей я не особо часто общался, но те нечастые моменты, которые я помнил с ней, были наполнены теплом и заботой. Она переехала из города в деревню, когда мне было, наверное, года 3—4. Тетя Лена, которая нас приютила по приезду – это ее единственная дочь.

Дошел я достаточно быстро, деревня-то не большая, хотя уже нихрена не было видно. Дом нашел сразу, только теперь он выглядел одиноко стоящей во тьме «заброшкой» на отшибе. Может потому, что было темно, а он был очень маленьким и там лежал покойник, может так и было на самом деле (весь дом – одна небольшая комната). В самой комнате света не было, но она озарялась каким-то освещением, видимо в сенях включили свет и открыли дверь. А возле него горел костер, вокруг которого сидело несколько мужиков, они о чем-то разговаривали не спеша.

– …говорю тебе, моя бабка такое могла вытворять… – с каким-то смешным акцентом послышалась речь одного из них, – с мертвяками разговаривала, как мы с тобой…

Когда я подошел и поздоровался, один развернулся в мою сторону и спросил:

– О, кажись Леха Юсов?

– Ага, – ответил я.

– Садись вон на то бревнышко, погрейся… Я дядя Сережа, может помнишь? Мы с твоим папкой дружим…

– Да, вроде помню, – соврал я, присаживаясь на какую-то грязную чурку, которую он назвал бревнышком.

Мне сразу стало понятно, что мужики для храбрости приняли. Да они особо и не скрывали, доставая бутыль какой-то мути из травы и наливая ее в медные кружки. Я сполз с чурки и уселся рядом на палено, прислонившись спиной к моему «стулу», так было гораздо удобнее, и стал тупо пялится на костерок, без единой мысли в голове. Минуты потекли медленно, где-то далеко заохала сова, а ей в ответ закричали другие ночные обитатели. Я впал в легкую дремоту, а мужики, опрокинув очередную стопочку «храбрительного» и закусив малосольными огурчиками, продолжили болтать о чем-то в полголоса:

– И чего ты там прогонял про бабку, Нафталин? – спросил один мужик у другого.

– Нафтали мое имя, умник… говорю, она могла говорить с мертвыми, вот те крест…, – снова сказал смешной голос. По-моему, это был чудик, который слушал аудиорассказ в автобусе.

– Ты, блять, еврей Нафталин, какой нахер крест? Пиздишь конечно! – парировал дядя Сережа.

– Не-не, говорю же могла, еще и лечить словами могла. – не много помолчав, он продолжил, – Был случай, я еще жил в Чините, бабку мою как-то привезли сюда посмотреть на мальчонку, его родители говорили, что он разговаривает с воздухом и про такие сны рассказывал, что волосы дыбом вставали… и не только на голове…

Мужики заржали, заставив меня вынырнуть из объятий Морфея и заставив снова прислушиваться к их трепотне…

– Дак вот, бабка потом говорила моей матери, что этого мальчонку диббук преследовал, мол он во снах его видел, об нем и рассказывал ей…

– Кто такой этот «дипук»? – спросил мужик, сидевший от меня справа.

– Диббук, правильно говорить. Это злой дух, а по-вашему – не упокоенная душа…

Он продолжил молоть какую-то хрень о духах и как с ними бороться, а я снова погрузился в дремоту, не зная, как заткнуть уши, чтобы перестать слышать их бубнёж. Получалось совсем плохо, мои мысли переплетались в замысловатый клубок с их болтовней:

– …Колька сам рассказывал, пару лет назад, когда обмывали «борозду», что он родился не один, а еще был и близнец… только от него особо ничего не осталось, пацаненок «съел» его… – шептал голос дяди Сережи.

– Да ты гонишь, пиздец срань какая! – чуть громче отозвался кто-то из мужиков.

– Да, вот те крест! Так что, хорошо, что они отсюда уехали, хер его знает, что это за урод родился…

Видимо я все же уснул, потому что через какое-то время дернулся во сне и встрепенулся от ворвавшегося в мозг из ниоткуда окрика:

– Мужики, надо переставить сундук, а то завтра не вытащим ее, – кажется из дома говорила какая-то бабуля, – я сама не передвину.

– Не-не-не, мы туда ни ногой…, – сказал мужик слева от меня. Они даже выпивать перестали и с выпученными глазами смотрели на окно дома.

Уж никак не ожидал, что взрослые мужики настолько суеверные и трусливые. Хотя кто знает, что они, а вернее КОГО, они там боялись. Наслушались баек этого еврея Нафталина, да дяди Сережи про какого-то пацана, что сожрал своего брата-близнеца…

– Я помогу, – откликнулся я, бодро встав со своего седалища и направившись в дом, очень уж не хотелось слышать болтовню пьяных мужиков.

Зайдя в сени, в которой бабушка вытирала посуду, доставая ее из старенького буфета, поздоровался с ней.

– Я баба Поля, подруга твоей покойной бабушки. Живу через три дома ниже отсюда. А ты, наверное, Лешка Юсов, Колькин сын?

Колька Юсов – мой отец, живший уже в другой семье, в этой же деревне. Как потом я узнал, с маминой подругой. Нет, он не ушел от нас к ней. Родственники все, как один, говорили, что он маму ждал еще 3—4 года, может одумается, а потом женился. Если честно, не знаю почему, но мне было как-то все равно. Но, тем не менее, я собирался, если будет время, сходить к нему в гости. По отцу я скучал…

– Сейчас закончу вытирать посуду и вынесем сундук из комнаты, он не тяжелый, но мне не сподручно, – щебетала бабушка Поля, пока я рассматривал убранство сеней старенькой избушки, – если не боишься, можешь пока побыть с Раей, думаю она будет рада…

Ага, рада… Может еще она и чаю предложит? Но я решил-таки последовать ее совету. Может из любопытства, может потому, что она так сказала, сам не пойму. В общем двинул я ко входу в комнату, но на самом пороге встал как вкопанный. Бабушка Поля заметила мое замешательство и сказала:

– Напугала все-таки? Ничего, ничего, вон мужики, кони такие, а ссут как дети малые, хорошо, что перед самогоном устоять не могут, – а затем шепотом добавила, – это они с бабами герои…

– Заходи уже, надоело слышать пустую болтовню… – из комнаты раздался скрипучий голос.

Я вздрогнул от неожиданности. В комнате по середине стояла лавка, на которой в гробу лежало тело моей бабушки, а с левой стороны от нее, сидела «дородная» бабка. Расположилась она на садовом кресле-качалке, укрыв ноги старым, байковым одеялом, сложив руки на животе и глядя в одну точку – в стену напротив. Освещения от лампочки с сеней было достаточно, чтобы рассмотреть ее лицо. А оно было «древним»: испещрено многочисленными морщинами, обвислые щеки как будто лежали на плечах, а густые, седые брови, словно две мочалки делали лицо отталкивающим. Толстые, вспухшие губы все время были в движении (видимо, что-то шепчет про себя). Но самым страшным были ее глаза – они были полностью белыми (теперь понятно, почему мужики не решились зайти). И все это усиливалось наличием тьмы вокруг, за исключением тусклого света от сенной лампочки и света от пары свечек.

Через пару секунд, как я шагнул и замер на пороге, ее губы перестали «говорить», она замерла, казалось, даже перестала дышать. А затем резко повернула голову в мою сторону и «уставилась» прямо на меня. Ее брови нахмурились, а глаза будто физически вцепились в меня. Если честно, мне кажется, я даже пернул (а может и обосрался малость) от такой неожиданности.

– Не бойтесь, он вас здесь не тронет, – проскрежетала она, – проходите, посидите с нами, я Есфирь…

Какой нахер проходи… Я стоял как вкопанный, не зная, чего делать и что сказать, а главное не понимал, как садиться на жопу, когда твои штаны полны «кирпичей».

Наверное, она почувствовала мое замешательство (видимо я еще «легко» отреагировал на ее вид, не орал же!):

– Да не бойся же, кому говорю? – сказала она, отворачивая голову снова туда, куда до этого «пялилась».

– Не бойся Леша, она не кусается, – сказала бабка Поля, входя в комнату из сеней, – бери вот этот сундук за ручку и потащили его в кладовку.

Сундук стоял возле двери комнаты, поэтому мне не пришлось «далеко» заходить в комнату. Хотя даже это «не далеко» – практически у самой лавки с гробом. Мы взялись за ручки, подняли сундук и потащили его. Он действительно был не тяжелым, но объемным.

– Рая была та еще «тряпичница», все старые шмотки складывала в сундук. Для кого – не понятно…

Мы перенесли сундук в кладовку, которая оказалась за дверью, что напротив входной двери с улицы и твердо решил пойти к мужикам. Но проходя мимо двери в комнату услышал «механический» голос Есфирь:

– У тебя много вопросов, кажется, я могу на некоторые дать ответы, если ты, конечно, не боишься этой дурочки…

Этой «дурочки» я не боялся. Баба Рая при жизни то была со мной, в те немногочисленные встречи, очень добра и участлива, а сейчас… Но откуда она узнала про терзающие меня вопросы, ответы на которые я и не надеялся никогда получить? Да и вопросы то сформулировать никак не получалось. Я робко переступил через порог, взял стул, что стоял возле «русской» печки и поставил его напротив бабки Есфирь.

– Видишь плохие сны? – сразу же первым вопросом она охерачила меня.

Я моментально вспотел и съежился. А она медленно перевела взгляд со стены на меня и стала «пялиться».

– Я же сказала, что он вас здесь не тронет, – сказала она, твердым голосом.

Я все никак не мог начать «разговор». Да и как начать, если «слепой» пригвоздил тебя взглядом и бесцеремонно изучает твою душу. А у меня было стойкое ощущение, что она смотрит сквозь меня, почти так же, как тогда, перед походом в видеосалон, 5 октября прошлого года.

– Кто он? – я решил, что раз уж она говорит о «нем», значит что-то действительно понимает в этой жизни.

– Диббук, – спокойно сказала она.

– Кто-кто? – на каком это она сейчас языке сказала и вообще с кем разговаривает?

– Диббук, – начала она методично раскачиваться в кресле-качалке, – моя религия так называет злого духа, который вселяется в человека, овладевает его душой, причиняет душевный недуг, говорит устами своей жертвы, но не сливается с ней. Люди вашей веры называют его «неупокоенная душа», а католики «одержимыми». Суть одна – уйти в мир иной не дано душам самоубийц и людям, принесшим много зла другим, а может и не получивших надлежащего погребения. Она, как бы ее и где бы ни называли, теряет способность попасть в рай и вынуждена скитаться между миров, ища убежища в телах живых. Однако это практически невозможно, если не происходит в самом раннем возрасте. Главное, что тебе нужно запомнить, эта тварь боится обращения к силам Света, будь то молитва или церковная свеча. Что-то случилось с вами, и вы привлекли его внимание…

– Можете говорить мне «ты», я же намного младше вас… – начал было разъяснять пожилому человеку.

– А я обращаюсь к вам обоим, – перебила она меня.

Меня пробил жар по всему телу… Да что ж она так меня пугает то, этот старый крот?

– Не понял, я же здесь один, вам, наверное, показалось, что…

– Ты не знаешь? Не сказали значит…, – все не переставала говорить загадками Есфирь.

– Про что «не сказали», чего я не знаю? – у меня начала понемногу гудеть голова от этой мистической фигни…

– В утробе матери ты был не один. У тебя был брат-близнец, – добила меня Есфирь, – он и сейчас с тобой. Ты же не думал, что дар, которым ты обладаешь сам по себе появился? Он не твой!

Что блять, за муть она несет, поди выпила той же бормотухи, что и мужики возле костра? Какой еще дар: обосраться при общении с девками? Или шутовской дар? Или нормально учиться? – но это так себе дар, я всегда считал, что это обязательный параметр не имбецила. И почему он не мой?

– Какой еще близнец, какой дар? Вы точно меня путаете с кем-то…

Она остановила кресло, и подала свое тело вперед так быстро и уверено, что я отпрянул назад, чуть не пизданувшись со стула на пол. Уставившись на меня своим невидящим взглядом (вот блин большой вопрос, слепая ли она) она сказала:

– Ваш род «отмечен», вы всегда могли пересекать границы наших миров, а они это чувствуют!

– Леш, ты чего? Ну-ну, все хорошо, давай вставай, – как хорошо, что в комнату вошла баба Поля, – пошли, я напою тебя чаем, а потом отведу к себе домой, там поспишь, хватит с тебя, тем более все уже готово к завтрашнему дню.

– Захочешь узнать больше, найди меня… – крикнула нам в след старая Есфирь.

Мы вышли из дома, а все никак не мог прийти в себя, прокручивая в голове ее слова. Мужики уже во всю храпели, усевшись рядом с остатками костра и уперевшись спинами в чурки, на которых сидели. Бабушка Поля взяла костыль, который «дожидался» хозяйку возле калитки и медленно двинули к ее дому. По дороге я сквозь пелену слышал, что она что-то рассказывала и спрашивала у меня, но я ничего не мог ответить внятного, мой мозг был словно накрыт невидимым покрывалом.

Когда пришли к дому, было, кажется часа три ночи. Зашли в дом, он, как и дом бабы Раи был однокомнатным, небольшим, но уютным. Слева от входной двери стояла большая железная кровать, справа – русская печка. По середине, возле окна большой деревяный стол. Сразу за кроватью стоял старый, обшарпанный буфет, весь заставленный какими-то баночками, мешочками и кастрюльками. Возле печки расположился старый, желтый шифоньер, с которого на меня смотрели «глазищи» старинного радиоприемника.

– Садись к столу, перекусим и спать.

Она налила холодного напитка из чайника, что стоял на подоконнике и сказала, чтобы я обязательно его выпил, типа он с хорошими травками, вкусный и поможет расслабится и выспаться. Я не стал упираться, тем более чай действительно оказался вкусным, слегка сладковатым и ароматным. Чуть погодя, немного нервное напряжение спало, и я спросил:

– Чай вкусный, спасибо. А что за травы в нем? Я помню часто бадан отец заваривал… а этот вкус не помню….

– Аааа, травку то нужно подбирать знаючи, у меня то в нем есть все что нужно, чтобы пережить любое горе: пустырник, мята, соцветия хмеля, чабрец, ромашка, боярышника плоды, листики ежевики. Пей-пей, я еще налью. Пирожок вон бери, – хлопотала она.

– Баб Поль, а почему нельзя покойников оставлять одних? – потянувшись в чашку с пирогами.

– Молодец, коли интересуешься этим. Молодежь то нынче бессовестная, не верит в Бога. А зря, от этого много бед и происходит. А оставлять покойного нельзя, потому как наши предки верили, что он может «проснуться» и принять облик демона. Чтобы не допустить этого и сохранить тело усопшего для погребения, нужно было охранять его от злых духов на протяжении трех суток. Первые три дня душа умершего пребывает в кругу семьи, следующие шесть дней познаёт загробный мир, с 9-го дня дух почившего отправляется в мытарства, где проходит сквозь сонм собственных прегрешений.

Пока она медленно, рассказывала это, как заправский сказочник, я жевал свои любимые пироги с яйцами и луком. А когда закончила, меня уже почти свалил сон. Видимо бабушка Поля заметила, что я начал кивать за столом:

– Давай, забирайся на печку, там все есть и спи, завтра проводим Раю, выспишься еще крепче.

– Баб Поль, а почему эта бабка сидит там? Она родственник наш, что ли? – я решил задать этот вопрос, прежде чем залезать на печь.

– Чего? Напугался все-таки? Даже после смерти не уймется…, – она помолчала с полминуты, потом продолжила, – знаешь, у нас в деревне когда-то жила бабулька, Рахиль ее звали. Это была старая еврейка, когда-то давним-давно переехавшая сюда со своим мужем. Ты же грамотный? Знаешь, что в 38 году, много евреев было угнано в лагеря? Вот ее муж то был в свое время раввином, так кажется говориться, дак их обоих и сослали в Сиблаг, а когда его закрыли, то они нашли пристанище здесь. Мужичок у костра, тот, что в очках, это ее внук, Нафтали, наши же его Нафталином кличут, дал же Бог имечко… Говорят, она всегда чудная была, видела то, чего другие не видят; слышала то, чего обычные люди и не слышат. Болтали, будто она покойников умеет «провожать», им, мол, спокойнее пережить дни до погребения с ней. В общем, когда муж ее от туберкулеза умер, они еще вполне не старые были, и его хоронили, она с ним разговаривала, пока его не закопали. Как будто он рядом с ней все это время стоял! Все, кто помогал с похоронами и приходил проститься, а у нас принято всем миром провожать усопшего, все это видели и слышали. Конечно, кто-то рассуждал, что она умом тронулась с горя, хотя она ни разу не заплакала во время похорон, а кто-то и поверил… Потом она еще, то ли к соседям, то ли просто к знакомым, пришла на похороны одной женщины, которая умерла от хвори какой-то лет в 50, сказала, что душа покойника здесь и хочет, чтобы позвали ее дочь, хочет с ней «поговорить». Дочь пришла, а та и говорит ей, мол мать ее прощает, что любит ее и не держит зла за то, что та в последние дни «махнула» на мать рукой, дескать устала… Дочь конечно припала к гробу родителя и рыдала до самой могилы. А с тех самых пор ее стали на каждые похороны звать, а она никогда и не отказывала…

Через минуту я уже ничего не слышал и сопел в обе норки. А уже через час на дворе зарделась заря. Но расслабляющий чай сделал свое дело, и прохладная твердыня печки казалась мне мягкой периной, в пучине которой я растворился.

Разбудили же меня к часу дня. Бабушка Поля, говорит утром, часов в 10 приходила мама, но она не дала ей будить меня, мол паренек помогал, пусть отдыхает. Пригласила к столу, мы поели окрошки в прикуску со свежей картошкой, сваренной в мундире, снова выпили свежего травяного чая (на этот раз бодрящего) и отправились на прощание с моей бабушкой Раей.