скачать книгу бесплатно
В начале XVI столетия английская медицина плелась в хвосте европейского прогресса, отставая и по уровню университетской подготовки будущих врачей, и по состоянию медицинского обслуживания населения, и по числу изданных медицинских текстов. Но, кроме того, в стране отсутствовала организация, которая бы объединила практикующих медиков, и взяла бы на себя обязанности регулирования и контроля за врачебной деятельностью. Врачеванием часто занимались многочисленные самоучки- шарлатаны: знахари, предсказатели, обладатели чудодейственных амулетов и тому подобные авантюристы (своей деятельностью они не только наносили вред больным, но и лишали профессионалов законных гонораров).
На континенте регулирование врачебной практики было введено еще в 1221 году императором Священной Римской империи Фридрихом II Штауфеном (1194–1250)
: он предоставил Медицинской школе в Салерно (см. далее) исключительное право выдавать лицензии на право врачевания в его владениях. Вскоре после этого обязанности регулятора взяли на себя Медицинские школы университетов Парижа, Падуи и Болоньи.
В Англии первые попытки ввести аналогичные меры относятся к 1421 году, когда врачи с университетским образованием обратились к парламенту с просьбой принять закон, запрещающий заниматься врачебной деятельностью людям, которые не имели надлежащей квалификации. Авторы петиции обращали внимание парламентариев на то, что невежественные лекари «наносят большой вред и убивают множество людей». Несмотря на то, что законодатели благосклонное отнеслись к этой инициативе, ничего, по существу не изменилось до 1511 года, когда парламент утвердил «Закон о врачах и хирургах» – первый из семи законодательных актах, принятых при правлении Генриха VIII и в той или иной мере связанных с медициной.
В соответствии с упомянутым законом человек, который не был выпускником Оксфорда или Кембриджа, имел право заниматься врачебной практикой только после получения разрешения (лицензии) от епископа Лондона; предварительно соискатель должен был заручиться одобрением не менее четырех, особо уважаемых профессионалов (напомню, что университеты также имели право выдавать лицензии). Вне Лондона право лицензирования передавалось епископу соответствующего диоцеза, занятия же врачебной практикой без наличия лицензии должны были наказываться крупным штрафом.
Здесь необходимо сделать отступление и пояснить, почему в названии упомянутого закона присутствуют и врачи, и хирурги, иначе говоря, почему медики как бы «разделены» на две, независимые друг от друга группы. Такое положение было общепринятым в Средневековье и раннем Новом времени, когда «врачами» (physicians)[23 - Слово physician, означающее «практикующего врача», происходит от древнегреческого слова (р13оц (physis), а его производная (physikos — переводится как «природу», «природный».], называли обладателей университетских дипломов, занимавшимися лечением внутренних болезней, а «хирургами» – тех, кто высшего образования не получили (а иногда были просто безграмотными) и имели дело с вывихами, повреждениями костей, мышц и других органов, занимались ампутациями, камнесечением, удалением зубов, кровопусканием (универсальным средством излечения в те времена), и тому подобными операциями[24 - К этому «низшему» сословию врачевателей относились также повитухи, травники, аптекари и народные целители.]. Ими, например, становились юноши, которые после грамматической школы в течение семи лет учились и практиковались у опытного хирурга, после чего начинали самостоятельную деятельность. Хирургам не разрешалось выписывать рецепты, они считались ремесленниками, в частности, потому, что использовали при работе инструменты, а их социальное положение врачей было значительно ниже статуса врачей. О презрительном отношении к ним «благородных» англичан пишет Генри Пичем
в трактате «Совершенный джентльмен» (1622), в котором он отказывает хирургам в праве называться джентльменами и «объединяет» их в одну группу с «акушерками и шарлатанами». Конечно, встречались и «универсальными» медики (к их числу относился, по-видимому, и Борд), но это было не правилом, а довольно редким исключением.
Закон 1511-го года был, несомненно, «шагом в правильном направлении», однако, он имел крупный недостаток, поскольку из текста не следовало, какая организация должна осуществлять контроль за его исполнением. Через семь лет, в 1518 года, семь известных лондонских медиков во главе с выдающимся врачом и гуманистом Томасом Линакром (ок. 1460–1524)
обратились к Генриху VIII, испрашивая грамоту, которая бы давала право учредить врачебную корпорацию – Королевскую коллегию врачей.
Время обращения Линакра «со товарищи» было выбрано удачно – в Лондоне свирепствовала эпидемия чумы, и число «докторов-шарлата-нов» многократно увеличилось. Будучи главным «королевским врачом», Линакр лично представил высокому патрону черновик Устава Коллегии и без особого труда убедил его в необходимости организации, которая бы лицензировала и контролировала врачебную деятельность в Лондоне и в семимильной зоне около города. Важно, что при этом окончательное решение должно было приниматься представителями той же профессии, а не сведущими в медицине священнослужителями. То обстоятельство, что членами Коллегии могли стать только выпускники университетов, несомненно, поднимало престиж Оксфорда и Кембриджа. Более того: чтобы подчеркнуть важность новой организации в 1523 году ее Устав утвердили в парламенте «Законом, касающимся врачей». В нем, кроме прочего, содержалась предложение распространить прерогативу Коллегии на всю страну, но поскольку оно носило рекомендательный характер, то юридической силы не имело.
«Сверхзадача» Коллегии, президентом которой вплоть до своей кончины, был Линакр, состояла в том, чтобы «обуздать наглость тех нечестивых (wicked) людей, которые занимаются медициной по большей мере для того, чтобы удовлетворить свою жадность, а не по велению совести, и это является причиной возникновения многочисленных бед простого и доверчивого населения».
У Борда не было необходимости обращаться в Коллегию за лицензией на право врачебной деятельности. Как мы увидим в дальнейшем, он успешно окончил университет во французском городе Монпелье, по возвращению в Англию был инкорпорирован в Оксфорд (около 1542/1543 года) и, очевидно, получил лицензию от своей alma mater на законных основаниях. Но поскольку членство в Коллегии значительно увеличивало его авторитет врача, некоторые биографы утверждают, что он был в нее принят (правда, при этом не приводят документального подтверждения).
Паломник поневоле
Чтобы продолжить обучение в Европе, Борду потребовалось продлить разрешение, выданное Бэтменсоном, поэтому он обратился к новому приору монастыря Джону Хоутону (ок. I486—1535)
и, к большому своему удовольствию, в ноябре 1531 года его получил. Путь на континент был открыт, и в начале 1532 года Борд уезжает «за море», где в течение нескольких лет слушает лекции в «хорошо зарекомендовавших себя университетах и школах» во французских городах Орлеане, Пуатье, Тулузе, Монпелье и в саксонском Виттенберге, а в Риме «практикуется в хирургическом искусстве».
Правда, занятия в Орлеанском университете на некоторое время пришлось прервать: Борд добровольно вызвался сопровождать английских и шотландских паломников в длительном и опасном путешествии в город Сантьяго-де-Компостела, находящийся в провинции Галисия, на северо-западе Пиренейского полуострова. Цель паломничества заключалась в поклонении хранившимся в городском кафедральном соборе мощам св. Иакова – одного из двенадцати апостолов, который считался небесным покровителем Испании.
Иаков, его младший брат Иоанн Богослов, как и их отец Заведей, были рыбаками. По преданию Иаков видел, как распяли Христа, но эта ужасная казнь не остановила его, и он продолжал нести Христову веру людям. По наущению врагов Божьих в 44 году Иакова схватили и по приказу царя Иудеи Ирода Агриппы I казнили в Иерусалиме «отсечением головы». Предание гласит, что останки мученика положили в лодку, которую пустили в Средиземное моря. Она приплыла в Испанию, где якобы апостол проповедовал ранее, и была выброшена на берег в устье реки Улья. В 813 году живший в этой местности монах-отшельник Пелайо, следуя за явившейся ему путеводной звездой, обнаружил ковчег с останками Иакова: они оставались нетленными, причем голова апостола чудесным образом приросла к туловищу.
По велению короля Астурии Альфонсо III в конце IX века на месте, где был обнаружен ковчег, построили небольшую церковь, а впоследствии – кафедральный собор, в котором и поныне покоятся останки апостола. Саму местность назвали Компостелой (лат. Campus Stellae), что можно перевести как «Место, обозначенное звездой», а возникшее здесь небольшое поселение получило название Сантьяго-де-Компостела.
Первые паломники к мощам св. Иакова совершили путешествие в девятом веке по так называемому «Пути Святого Иакова»[25 - El Camino de Santiago (исп.), Peregrinatio Compostellana (лат.).]. Легенда гласит, что этот путь является земным отражением Млечного Пути, по которому паломники ориентировались ночью. Увлеченный старинными преданиями своей страны великий поэт Федерико Гарсиа Лорка (1898–1936) писал в «Наивной балладе Сантьяго»:
Нынче ночью прошел Сантьяго
По светлым дорожкам неба.
Это дети, смеясь, рассказали
Тоненьким струйкам речки.
Далеко ли небесный странник
Держит путь по бескрайним тропинкам?
Он едет заре навстречу
На коне, что белее снега[26 - Перевод И. Ю. Тыняновой.].
«Путь Святого Иакова» начинался во Франции, затем шел через Пиренеи в северо-западную Испанию – от Памплоны (столица королевства Наварра на севере страны) до городка Санто-Доминго-де-ла-Кальсада, названного в честь св. Доминика де ла Кальсада (1019–1109). Крестьянский сын Доминго Гарсия (так его звали в миру) в юности был пастухом, впоследствии принял монашество и посвятил свою долгую жизнь заботам о «Пути Святого Иакова», намереваясь облегчить паломникам путь в Компастелу. Он расчистил леса, возвел мост на реке Охья, построил дорогу (Calzada), больницу и постоялый двор для пилигримов. Когда же Доминго умер, то спустя много лет на месте хижины, где он жил, построили великолепный готический собор.
Далее путь вел до столицы провинции Галисия города Сантьяго-де-Компостела, в кафедральном соборе которого покоились мощи св. Иакова. Впервые этот путь описан в одной из книг «Кодекс Каликста» – богато иллюстрированной испанской рукописи середины XII века, в которой, в основном, содержится описание деяний св. Иакова и совершённых им посмертных чудес[27 - Первые исследователи рукописи ошибочно считали, что ее автором является папа Каликст II (лат. Calixtus, Callistus РР. //; ок. 1060–1124), отсюда название Кодекса.]. Одна из пяти книг «Кодекса» содержит руководство для паломников, в котором приводится описание Peregrinatio Compostellana, сделанное французским монахом и школяром Эмериком Пико. Паломничество к святым мощам совершили известные в истории Европы лица: французский король Людовик VII (1137-80), св. Франциск Ассизский (1181/82-1226), английский король Эдуард I (1272–1307), фламандский художник Ян ван Эйк (1385/90-1441), король Шотландии Яков III (1460-88), папа Иоанн Павел II (1920–2005) и многие другие.
О своем путешествии Борд рассказал во «Введении в Знание» в главе, посвященной королевству Наварра:
«Когда я пребывал в университете Орлеана, время от времени зарабатывая врачеванием на хлеб в этом городе, я познакомился с девятью англичанами и шотландцами, которые намеревались совершить паломничество к [гробнице] Святого Иакова в Компостеле. Узнав об этом, я посоветовал им вернуться в Англию, сказавши: «уж лучше я пятикратно дойду пешком из Англии в Рим…, чем один раз – из Орлеана до Компостелы», и добавил: «Если бы мне посчастливилось входить в [Тайный] совет английского короля, то я бы решительно пресёк попытки его подданных предпринимать такие путешествия без лицензии Совета
. Я скорее предпочел бы, чтобы они скончались в Англии вследствие моих врачебных действий, чем убили себя в пути; я раздраженно пытался заставить их поверить мне и иными речами. Но они, не приняв во внимание мои слова и не вняв моим убеждениям, заявили, что последуют далее по своему пути и скорее умрут, чем вернуться домой. Я выразил сожаление, что они не хотят отказаться от своего намерения, привел их к себе в дом, после чего, забросив дела в университете Орлеана, отправился вместе с ними в путешествие. Через Францию мы дошли до Бордо и далее – до Байонны. Затем мы попали в скудные области Бискайи и Кастильи, где мы даже за деньги не смогли достать мяса. Окончательно изголодавшиеся, мы добрались до Компостелы, где и купили много мяса и вина»».
Замечу, что Борд нигде не писал о себе как о паломнике, и в своем рассказе как бы отстранялся от своих спутников и даже подвергал сомнению наличие священных реликвий: «Я побывал в различных странах мира, чтобы узнать истину о многих вещах, но, уверяю вас, что никто нигде ничего не слышал об останках св. Иакова». Не религиозное рвение, а лишь христианское милосердие и желание облегчить трудности путешествия своим компатриотам явилось причиной «самоубийственного» поступка Борда. Хотя он в этот время и оставался верен своей религии, но был далек от фанатичного следования установлениям католицизма.
Чудеса, да и только!
Чем запомнилось нашему герою утомительное путешествие (кроме, разумеется, мяса и вина)?
Подтверждение своим сомнениям он нашел в словах «старого доктора богословия», которому он оказывал в Компостеле врачебную помощь и который отпустил ему грехи. Священник, «взор которого был затуманен» (blear yed), принял исповедь Борда и в последующей беседе заявил, что в соборе нет останков апостола, а только наличествует цепь, на которой св. Иакова держали в тюрьме, и серп, которым ему отрубили голову:
«Я изумляюсь тому, как… наше духовенство обманывает и насмехается над народом, заставляя невежественных людей поклоняться предметам, которые, на самом деле отсутствуют в соборе» – пересказывает Борд рассказ священнослужителя. «Ибо нет у нас… костей из священных останков св. Иакова, так как Карл Великий перенес [мощи апостола] в Тулузу, равно как и [мощи] св. Варфоломея, св. Филиппа, св. Симона, св. Иуды, св. Бернарда, св. Георгия и многих других святых; он намеревался собрать тела или кости всех Апостолов в одном месте, а именно – в соборе св. Северина в Тулузе, городе в Лангедоке».
«После возвращения во Францию, – пишет Борд, – я отправился в город Тулузу и его университет, поскольку рассчитывал узнать правду, а после того, как ознакомился со старыми письменами и печатями, убедился в истинности того, что мне довелось услышать [от старого священника] в Компостеле».
Второй рассказ Борда во «Введении в Знание», связанный с путешествием к мощам св. Иакова, посвящен одной из самых популярных в Средневековье и в раннем Новом Времени «Легенде о петухе и курице». Вот что писал наш автор:
«В городе Святого Доминго (saynt Domyngo)[28 - Санто-Доминго-де-ла-Кальсада.] находится церковь, в которой содержатся белые петух и курица. У каждого пилигрима, который идет к останкам св. Иакова в Компостеле, к шапке прикреплено белое перышко, что связано с этими птицами.
В Сан-Доминго был повешен молодой человек, который намеревался добраться до [мощей] святого в Компостеле. Он был казнен несправедливо: служанка постоялого двора возжелала, чтобы он удовлетворил ее похоть[29 - had hym to medyll with her carnally.], но молодой человек отказался. Тогда она, затаив злобу, в отместку подложила на дно его путевого мешка серебряный кубок.
Юноша, его родители и другие пилигримы продолжили свой путь, а служанка поспешила сообщить городским полицейским о пропаже. По ее наущению служащие полиции отправились за пилигримами, вернули их в город, после чего, учинив обыск, обнаружили в мешке молодого человека пропавший кубок. Юноша был схвачен, осужден за кражу и публично повешен
, но веревку не перерезали, и он остался висеть в петле.
Убитые горем родители юноши завершили паломничество, а затем вернулись в Санто-Доминго, чтобы у виселицы своего сына помолиться о спасении его души. Но когда они пришли к месту казни, то увидели, что их сын жив. Он сказал им: «Я не умер. Господь и его слуга, Святой Доминго, сохранили мне жизнь. Поэтому прошу Вас обратиться к городскому судье, убедить его прийти сюда и распорядиться, чтобы меня сняли с виселицы».
Родители отправились к судье и пришли к нему в то время, когда он готовился отужинать: перед ним стояла тарелка с зажаренными петухом и курицей. Они рассказали судье об увиденным ими чуде, но он сказал, что их сказочка (tale) так же правдива, как то, что лежащие перед ним в тарелке птицы взлетят, а петух еще и прокукарекает
. Но как только судья произнес свои слова, именно это и произошло. После чего судья в сопровождении своих людей отправился к виселице, чтобы вынуть из петли неповинного юношу.
И в память об этом изумительном событии священник и другие уважаемые люди, [жившие в городе Святого Доминго], сказали мне, что с тех пор в церкви висит клетка с белыми петухом и курицей…Я действительно видел этих птиц, и об этой легенде (fable) мне рассказали не три или четыре человека, а множество людей»
.
Замечу, что свою веру в предание о «петухе и курице» Борд строит на рассказах большого числа устных свидетельств: для него, как и для большинства людей с мифологическим мышлением такого рода доказательства было достаточно.
Религиозные потрясения
Паломничество для компатриотов Борда закончилось так, как он и предсказывал:
«На обратном пути из Испании, несмотря на все мое искусство врача, они скончались, отведав фрукты и запивая их водой, от чего я всегда воздерживался… потому что хотя вода [сама по себе] может и не быть причиной болезней, трудности столь длительного пешего путешествия не соответствуют возможностям англичан» (замечу, что Борд не только в этом путешествии, но и иное время, старался, как можно меньше пить воду, отдавая предпочтение элю и вину).
Борд же «по прибытию в Аквитанию, на радостях поцеловал французскую землю, воздав благодарности Богу за то, что избежал огромных опасностей, причиной которых были неслыханное воровство…, равно как голод и холод».
Весной 1534 года Борд вернулся в Англию и вновь поселился в Чартерхаусе. Здесь, как утверждает профессор Шеффилдского университета Кэти Шренк, он был рукоположен в священство, и поэтому в большинстве своих письмах Томасу Кромвелю (см. далее) подписывался как «Эндрю Борд, священник».
Между тем, в Англии происходили важнейшие события, инициированные Генрихом VIII и имевшие решающие значение для судьбы страны.
И. Н. Осиновский пишет:
«Весь ход исторического развития Англии толкал страну на разрыв с папством. Новое дворянство и буржуазия были кровно заинтересованы в создании более дешевой национальной церкви. Особенно крупные выгоды в случае победы Реформации в Англии сулила им предстоящая возможность захвата церковных имуществ. Под давлением этих веяний и сам Генрих VIII решился пойти на разрыв с папой, обещавший ему, будущему главе английской церкви, немалые выгоды не только политические, но и материальные: возможность конфисковать богатства церкви. Поводом для разрыва с папой явилось королевское дело о разводе. Король собирался развестись со своей первой женой Екатериной Арагонской
, для того чтобы иметь возможность жениться на красивой фрейлине королевы – Анне Болейн. Чтобы развод считался законным, его должен был утвердить сам папа. Однако папа не хотел, да и не мог этого сделать. Король обратился за помощью к университетам Оксфорда, Кембриджа, Парижа, Орлеана, Болоньи, Падуи и другим и за деньги добился от них письменных подтверждений «законности» королевского развода».
Король настоял, а послушный парламент «проштамповал» семь законов, означавших полный разрыв Англии с Ватиканом и католицизмом.
Одним из важнейших был «Закон о престолонаследии» от 30 марта 1534 года, согласно которому принцесса Елизавета, дочь короля и Анны Болейн, признавалась истинной наследницей Короны, право наследования престола переходило к их потомству, а принцесса Мария, дочь короля от Екатерины Арагонской (1435–1536), объявлялась незаконнорожденной. Закон требовал, чтобы подданные короля под присягой признали законность такого престолонаследия.
По стране начались возмущенные выступления католиков, протестовавших против нарушения вековых традиций, и среди них были лондонские картезианцы. Когда 4 мая 1534 года комиссары короля прибыли в Чартерхаус, приор обители Джон Хоутон и ее прокуратор[30 - Заместитель приора, лицо, занимавшееся общим администрированием в монастыре.] Хамфри Миддлмор (ум. 1535), заявили им, что насельники монастыря «не вмешиваются в мирские дела» и отказались признавать «Закон о престо-лонаследовании», а затем попросили прибывших посланцев покинуть с миром монастырь. Последствия не застали себя ждать: приора и прокуратора «грубо повлекли в Лондонский Тауэр и со всей строгостью удерживали в течение всего месяца». Все это время комиссары убеждали Хоутона и Миддлмора, что новый закон совместим с установлениям католической церкви.
И убедили! В конце мая приор и его заместитель, вернувшиеся в монастырь, а также тринадцать монахов, под присягой клятвенно признали законность упомянутого «Акта». Это событие произошло 29 мая под недреманным контролем комиссаров, в том числе, особо активного и жестокого проводника королевской политики, в прошлом архидьякона Корнуолла, а затем капеллана Генриха VIII, Томаса Меджила (ум. 1537). Через неделю, шестого июня, на верность закону присягнули еще девятнадцать насельников монастыря, и в их числе – Борд.
Изменил ли он тем самым своим религиозным убеждениям? Думается, что на этот ответ невозможно ответить однозначно: все его дальнейшее жизненное поведение и даже литературное творчество было амбивалентным: он пытался лавировать между католицизмом и протестантизмом, принимая – в зависимости от обстоятельств – то одну, то другую сторону. Например, две книги, написанные и опубликованные им в сороковые годы, он посвятил убежденному католику, своему бывшему пациенту герцогу Норфолку и фанатичной католичке принцессе Марии Тюдор; со скепсисом, характерным для протестантов, отнесся к католическим святыням в Компостеле, но был искренен при поклонении Гробу Господню в Иерусалиме, уничижительно отзывался о центре католицизма – Риме (см. Главу II), и так далее.
Король не удовлетворился упомянутым законом, и под его давлением 3 ноября 1534 года был принят «Закон о верховенстве», провозгласивший Генриха VIII единственным верховным главой Церкви Англии. В соответствии с этим законом король получал право «инспектировать церкви, подавлять, восстанавливать, реформировать, приказывать, сдерживать и поправлять всякого рода ошибки, ереси и так далее», пользоваться «титулами, почестями, достоинствами, привилегиями, юрисдикцией и доходами, присущими и принадлежащими достоинству верховного главы Церкви». Чуть позднее началось закрытие монастырей и секуляризация церковных имуществ
.
Одновременно шло наступление на духовные установления католицизма, и безусловную силу набирала англиканская Церковь. Многие картезианцы оказались стойкими приверженцами римского епископа и отказались под присягой признать законы о верховенстве и измене. Это ни в коей мере не устраивало короля и его приближенных во главе с Томасом Кромвелем (см. о нем далее), стремившихся добиться публичного признание новых законов всеми насельниками монастыря, так как они пользовались большим уважением у рядовых англичан из-за простоты и суровости их нравов и образа жизни.
Понимая, что он встретит отчаянное сопротивление нововведениям со стороны католиков, король в том же 1534 году заставил парламент принять «Закон об измене». Согласно ему клирики, представители гражданской власти, судьи, преподаватели университетов и школьные учителя, отказавшиеся под присягой признать главенство короля, обвинялись в государственной измене, а, конкретно, в том, что они «злонамеренно устно или письменно измышляли, изобретали…или предпринимали действия против телесного здравия короля, королевы или наследницы, или наносили ущерб их достоинству, титулу…, или подло и злонамеренно публиковали или произносили, письменно или устно, что король является еретиком, схизматиком, тираном, неверным или узурпатором».
Все «изменники» подлежали смертной казни или (в лучшем случае – длительному тюремному заключению. Во исполнение закона приор Хоутон и несколько руководителей лондонского Чартерхауса и других картезианских монастырей были заключены в Тауэр; после мучительных допросов и пыток, 29 апреля 1535 года они были осуждены, а через неделю препровождены к месту их казни в Тайнберне для «повешения, потрошения и четвертования»[31 - [to be] hanged, drawn and quartered.].
Тайберн – деревня в графстве Мидлсекс, ныне часть Лондонского городского округа Вестминстер. С 1196 по 1783 годы являлась официальным местом проведения казней осуждённых города Лондона. После 1783 года местом публичных казней стала площадь перед тюрьмой Ньюгейт, а с 1868 года казни стали проводится за ее стенами. Казни в Тайберне были как в Средневековье, так и в раннее Новое время излюбленным развлечением, привлекавшим внимание множества лондонцев своей средневековой жестокостью.
Так, в тексте приговора, вынесенного в первых числах июля 1535 года великому гуманисту Томасу Мору (1478–1535), отказавшемуся признавать Генриха VIII главой церкви Англии и одобрить его развод с Екатериной Арагонской, содержится описание его дикой казни: «Ввергнуть его (Мора. – Ю.П.) при содействии констебля… в Тауэр, оттуда влачить по земле через все лондонское Сити в Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на Лондонском мосту» (рис. 8). Правда, король «милостиво» заменил эту казнь отсечением головы, и 6 июля 1535 года Мор был обезглавлен на Тауэр-Хилле (небольшой холм к северо-западу от Тауэра, на котором происходили публичные казни, как правило, знатных особ).
Но даже после гибели мучеников внутренне сопротивление монахов не ослабело, и это стало явным после того, как одному из них, некому Джону Дарби, в конце июня 1535 года явился дух одного из убиенных картезианцев, чтобы поддержать тех, кто остались верными казненному приору. Действия королевских комиссаров последовали незамедлительно. Были назначены светские «управляющие» (governors), двое из которых круглосуточно присутствовали в монастыре, а остальные контролировали чтение послушников, «отсекали» их возможные связи с внешним миром, выбрасывали из келий духовную литературу, если в ней содержался даже намек на правоту «папистов», вмешивались в молитвенные отправления и так далее. Монахи, выказывавшие неудовольствие действиями «управляющих», немедленно препровождались в Тауэр, и далее суд решал их судьбу.
Меньше через месяц после казни Джона Хоутона «со товарищи» настала очередь следующих трех лондонских монахов. Затем, 11 мая 1537 года, четырех монахов из разных английских монастырей повесили умирать на зубцах городской стены Йорка. Палачи были неистощимы на выдумку, и 29 мая того же года большую группу лондонских картезианцев отправили в тюрьму Ньюгейт: их сковали цепями в положении стоя, руки привязали к столбам, находившимся за их спиной, и так оставили умирать от истощения. Последний из обитателей лондонского монастыря был «повешен, выпотрошен и четвертован» 4 августа 1540 года, но еще раньше, в ноябре 1538 года, лондонский Дом прекратил существование, а много лет спустя все невинно убиенные монахи были признаны святыми католической церкви.
Рис. 8. Казнь «потрошением»
После смерти Хоутона место приора Чартерхауса оставалось вакантным. Среди тех, кто хотел бы его занять, был Эдмунд Хорд, который еще в начале сентября 1534 года счел необходимым письменно обратиться к королю с заверением о своей лояльности и одобрении Законов о престолонаследии и о верховенстве. Хорда поддержал важный иерарх – архиепископ Йоркский Эдуард Ли (ок. 1482–1544)[32 - Второй по старшинству среди английских архиепископов.], рекомендовавший его Кромвелю (от которого фактически зависело решение вопроса, хотя формально приора должны были выбрать оставшиеся в живых насельники монастыря). Продумав около года, Кромвель остановил свой выбор не Хорде, а на Уильяме Треффорде, бывшим одно время прокуратором Бовельского приората[33 - Основан в 1343 году в деревне Бовель (графство Ноттингемшир).]. Он первоначально категорически отказывался признать новые законы, но затем капитулировал и полностью подчинился воле Кромвеля (после разгона монастыря правительство наградило его щедрой пенсией).
Тайный агент
Кто вы, доктор Борд?
Хотя Борд и признал один из новых законов, жизнь в атмосфере постоянного страха было для него нелегким испытанием. Впоследствии он писал, что во время этой «религиозной чистки» его душа находилась в «тюрьме» и он пребывал «в непосильном рабстве, как телесном, так и духовном».
И тут ему на помощь неожиданно пришел Томас Кромвель! Этот человек сыграл значительную роль в жизни Борда, и поэтому нельзя не познакомить с ним читателя (рис. 9).
Рис. 9. Томас Кромвель
Внук кузнеца, сын пивовара и кабатчика, Томас Кромвель (ок. 1485–1540) рано покинул отчий дом и начал вести полную приключений жизнь в Англии и на континенте. Он служил наемником во французской армии, был банковским клерком в Италии, доверенным лицом английских купцов в Нидерландах, торговцем тканями, успешным лондонским адвокатом и, наконец, секретарем и правой рукой всесильного Томаса Уолси (ок. 1473–1530), архиепископа Йорского, кардинала и Лорда-канцлера.
После того, как в 1530 году его патрон попал в королевскую немилость и был отстранен от всех государственных дел, Кромвель успешно заменил его в качестве советника Генриха VIII, став фактическим руководителем всей внешней и внутренней политики государства. Он был вдохновителем английской Реформации, одним из создателей англиканской церкви, разработчиком новых законов, укреплявших королевский абсолютизм, проводником политики усиления влияния Англии в Шотландии, Уэльсе и Ирландии.
Проницательный, расчетливый и практичный, он вовремя замечал малейшие изменения в быстро меняющихся настроениях своего повелителя. Следствием королевского благоволения стали его новые должности: член Тайного совета, канцлер казначейства, лорд-хранитель Большой печати Англии, государственный секретарь, генеральный викарий по церковным делам
. В апреле 1540 году Генрих VIII удостоил Кромвеля, человека, вышедшего из самых низов общества, титулом графа Эссекского. Однако не всегда удачная внешняя политика государственного секретаря и дворцовые интриги привели к тому, что через несколько месяцев после возведения в графское достоинство он был обвинен в государственной измене, и в конце июля того же года кончил жизнь на эшафоте.
«Его ненавидели повсеместно, часто руководствуясь совершенно противоположными побуждениями: не было такого слоя общества, на поддержку или просто симпатию которого он мог рассчитывать. Для простого народа он был организатором кровавых преследований, душителем выступлений против новых поборов, тягот, которые обрушились на крестьян после закрытия монастырей. Для знати он был выскочкой – простолюдином, занявшим не подобающее ему место при дворе. Католики (особенно клир) не простили ему разрыва с Римом и подчинения церкви королю, расхищения церковных земель и богатств, покровительства лютеранам. А те в свою очередь обвиняли министра в преследовании новой, «истинной» веры, в снисходительном отношении к католикам. Имели свой длинный счет к Кромвелю шотландцы, ирландцы, жители Уэльса» (Е.Б. Черняк).
Итак, Государственный секретарь был сложной, противоречивой фигурой английского Ренессанса, жестким, а иногда и жестоким администратором, но при этом охотно покровительствовал людям искусства: в его доме долгое время жил знаменитый немецкий живописец Ганс Гольбейн-мл. (1497–1543), его другом был крупный поэт и дипломат Томас Уайетт-ст. (1503–1542). Деятельность Кромвеля принесла результаты, которые по достоинству были оценены много лет спустя…
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
