скачать книгу бесплатно
В первой половине XVI века английская медицина и методика обучения будущих врачей были отрешенны от реальной жизни и еще не утратили своего средневекового, схоластического характера. Практическая подготовка учащихся не входила в задачи университета, хирургия же, как правило, вообще не преподавалась, и изучение медицины, сводилось, в основном, к изложению, толкованию и обсуждению текстов знаменитых врачевателей древности. Студенты заучивали наизусть то, что говорили профессоры, читавшие с кафедры тексты античных или арабоязычных авторов и дававшие комментарии к ним (позднее бурный рост книгопечатания в Венеции, Базеле, Лионе, Париже и Лондоне позволил студентам по относительно доступной цене приобретать учебную литературу, и это, конечно, облегчало им жизнь). Известность же профессора определялась, прежде всего, степенью его начитанности, умением подтвердить высказанное положение цитатой из литературного источника. Непререкаемыми авторитетами для университетских преподавателей были знаменитые медики прошлого: грек Гиппократ, врач римских императоров Гален (также имевший греческое происхождение), персы Ибн-Сина (Авиценна) и ар-Рази и некоторые другие арабские и еврейские врачи, трактаты которых в Средневековье активно переводились на латинский язык.
Здесь следует напомнить, что в VII–VIII веках арабы, сплотившись под зеленым знаменем пророка Магомета, покорили Персию, Среднюю Азию, Ирак, Афганистан, Египет, всю северную Африку, Палестину, Сирию, часть Индии, Малой Азии и Закавказья и большую часть Пиренейского полуострова, которую завоеватели называли Андалусией. В результате этих завоеваний сложилось монолитное теократическое государство – Багдадский халифат, из которого позднее выделился самостоятельный Кордовский халифат. Правители халифатов всячески поощряли развитее наук и искусств в подвластных им землях, и на огромной территории возникла новая культура, которая достигла небывалого расцвета в IX–XI веках. В то время как Европа переживала интеллектуальный упадок, в мусульманских странах расцветали философия, математика, астрономия, историография, лингвистика, химия, медицина, фармакология, техника, литература и архитектура. Правители халифатов, борясь с иноверцами, не запрещали своим ученым пользоваться знаниями, заимствованными из книг греческих, индийских, китайских авторов. Более того: халифы щедро оплачивали перевод этих книг на арабский язык, которые затем переводились европейцами на латынь (равно как переводились и оригинальные арабские трактаты). Благодаря такой двойной «трансформации», Европа открыла для себя естественнонаучные, математические и философские труды великих греков (греческий язык в Средние века был почти забыт).
Гиппократа (ок. 460–377 гг. до и. э.) называют «Отцом медицины» потому, что он первым выделил ее в самостоятельную отрасль знания. На ее развитие огромное влияние оказал так называемый «Гиппократов свод», включавший свыше шестидесяти сочинений (в том числе знаменитую «клятву Гиппократа»). Длительное время «Свод» считался созданием одного автора; теперь же он рассматривается как продукт творчества многих лиц, живших в разное время (ориентировочно между 410 и 360 годами до н. э.), хотя и принадлежавших в основном к одной медицинской традиции. Этот труд впервые был переведен на латынь и издан в 1525 году в Риме, а годом ранее греческая версия была опубликована в Венеции. На английском языке те части «Свода», которые касались хирургии, впервые были переведены в 1597 году Питером Лоу (ок. 1550–1610), шотландским хирургом и одним из основателей Королевского общества врачей и хирургов в Глазго.
Отмечу некоторые положения, которые связывают с именем Гиппократа.
– Он предложил так называемую гуморальную теорию жизнедеятельности человеческого организма, доминировавшую в европейской и арабской медицине на протяжении четырнадцати (!) столетий;
– заложил основы учения о четырех типах личностей или о четырех темпераментах, под которыми он понимал физиологические и психологические особенности людей, объясняющие индивидуальные различия в их поведении и преобладающих эмоциях;
– учил, что эффективней любых лекарств выздоровлению больного способствует следование правилам здорового образа жизни (а дальнейшем науку о комплексе этих правил назовут диететикой);
– утверждал, что болезни не привносятся в организм человека сверхъестественными силами
, а кроятся в самом организме[10 - Исключение составляют такие болезни, как, например, чума, «семена» (seeds) которой распространяются по воздуху.], являясь следствием неблагожелательных природных факторов, нарушения питания, дурных привычек и негодного образа жизни человека;
– советовал лечить не болезнь, а больного, не увлекаться теоретизированием, а накапливать опыт у постелей пациентов, тщательно наблюдать за ними, обращать внимание на мельчайшие особенности в поведении, изменении температуры тела, частоты дыхания, внешнего вида и использовать естественные способности организма в борьбе с болезнью.
Как подчеркивал в книге «Опыт прагматической истории фармакологии» один из первых историков медицины, профессор университета в Галле Карл Шпренгель (1766–1833), «Гиппократ продемонстрировал бесполезность всяческих теорий и доказал, что единственно наблюдение может лежать в основе медицинского метода».
Основы гуморальной теории, учения о темпераментах и о диететике будут рассмотрены в гл. IV, сейчас лишь замечу, что античные авторитеты вслед за Гиппократом полагали, что в человеческом организме присутствуют четыре гужора[11 - От ???? (греч.) или humor (лат.) – жидкость.](телесных сока или жидкости): кровь, черная (или темная) желчь, желтая (или светлая) желчь, слизь (флегма). В процессе переваривания пищи они превращаются в телесные соки, которые питают тело, обеспечивая его существование. Гуморы должны находиться в определенном соотношении между собой, и нарушение такого баланса приводит к возникновению болезней.
Живший спустя шесть столетий Гален[12 - Точное имя Галена не установлено, но обычно его именуют Клавдием (Claudius).] (ок. 130-ок. 200/ 217) обобщил и развил идеи Гиппократа и других античных медиков, стремясь привести в систему многочисленные умозрительные построения. Терапия Гиппократа исходила из принципа: перед врачом поставлена задача излечить больного, и если это ему удалось, то совершенно безразлично, как он это сделал. Гален же искал причины болезни, то есть ставил целью создание каузальной медицины. Однако у него, как и у многих его последователей, еще не было достаточной основы – он мыслил телеологически и интересовался назначением каждого органа, а не его строением и функцией. Многочисленные труды Галена, к тому же одобренные католической церковью, были основным источником, из которого черпали знания многие поколения врачей. Гален был исключительно плодовитый автор: ему приписывают порядка четырехсот сотни работ по медицине, философии и филологии, переведенных на латынь и изданных в XVI веке в Венеции, Париже, Лионе, Риме, и Базеле.
Немецкий историк медицины Карл Зудгоф (1853–1938) писал: «В лице Галена пытливый исследовательский греческий гений в области врачебного искусства потерял своего последнего великого представителя. Как яркая вечерняя заря, долго еще светил он грядущим поколениям и в течение многих веков служил путеводной звездой. Но ни одному греку, ни одному римлянину не суждено было уже подняться до той высоты исследователя, на которой стоял Гален, и его самого даже не решались признать за образец к которому следует стремиться: «?? ????????????????????? ???’ ? ?????— не всякий направляет свой парус к цели, к Галену».
Самым знаменитым трудом великого врача и полимата Али Хусейн ибн Абдуллах ибн аль-Хасан ибн Али ибн Сина (980-1037), известного на Западе как Авиценна, была энциклопедия «Канон врачебной науки», в котором были обобщены предписания античных и арабских медиков. Книга служила неисчерпаемым источником знаний для тех, кто познавал медицину в европейских университетах, начиная с Высокого Средневековья, то есть с середины XI и до конца XIV веков (рис. 2).
Еще одна медицинская энциклопедия, получившая широкое распространение в Средневековом мире, принадлежала перу другого восточного автора – персидского врача, алхимика и философа Абу Бакр Мухаммад ибн Закария ар-Рази (ок. 865-ок. 925/935), известного в Европе как Разес или Рази. Его труд, состоявший из двадцати пяти томов, назывался «Всеобъемлющая книга по медицине», был переведен на латынь в XIII веке и издан под названием «Книга Основ». Наряду с «Каноном» Авиценны она активно изучалась в европейских университетах (в частности, была одной из девяти книг, составлявших библиотеку медицинского факультета Сорбонны в 1395 году)
Рис. 2. Гален, Авиценна и Гиппократ
Наряду с гуморальной теорией, важную роль во врачебном деле играла астрология. Ее адепты утверждали, что сущность реальности состоит во взаимной зависимости земных и небесных материальных сил, а источником всего, что происходит на земле, является тепло (свет) и циклы движения небесных тел. Врачи-астрологи поддерживали концепцию возникновения заболеваний вследствие «разбалансированности» гуморов, но утверждали, что возникший дисбаланс зависит от определенного положения, Луны, Солнца, планет и других небесных объектов среди Знаков Зодиака.
Поэтому, прежде чем приступить к лечению, врач-астролог составлял подробный гороскоп больного, в котором учитывались расположения звезд и планет в момент его рождения и во время важных жизненных событий, а также линии руки, цвет кожи, глаз, волос, пятна и родинки на лице и теле, особенности строения черепа. Этот гороскоп использовался, в частности, для определения наиболее благоприятного времени кровопусканий, приготовления лекарств и их приема, а также интимных отношений[13 - Связь астрологии с медициной сохранилась в названии заболевания, известного как «инфлуэнца»: итальянские врачи верили, что оно вызвано влиянием звезд (influenzza).].
В Средневековье и в раннее Новое время астрологическая медицина пользовалась немалой популярностью, поэтому врачи проявляли повышенный интерес к астрономии, изучение которой, напомню, входило в состав квадривия. В астрологию верили (с той или иной долей скепсиса), не только врачи, но и такие гиганты науки, как Николай Коперник, Тихо Браге, Иоганн Кеплер.
Впрочем, были у астрологии и недоброжелатели. Вот что писал в 1549 году в трактате «Предостережении против юдициарной астрологии»
религиозный реформатор Жан Кальвин (1509–1564):
«Все, кто берутся узнать жизненный путь человека, являются по своей природе обманщиками… В битвах часто участвует до шестидесяти тысяч солдат…, и я спрашиваю: следует ли приписывать всем тем, кого смерть соединяет в бою, один и тот же гороскоп? В такой толпе Козерог, Овен и Телец так столкнутся рогами, что все смешается, Водолей выплеснет такое количество воды, что случится потоп, Дева лишится невинности. Рак попятится назад, Лев подожмет хвост, Близнецы сольются в одного, Стрелец предаст, Весы испортятся, Рыбы спрячутся под воду».
Но вернемся в Оксфорд. От студента-медика (а, тем более, будущего профессионала) требовалось знание назубок советов и рецептов античных авторов, поэтому врачи часто шумно публично спорили по поводу правильности цитат вместо того, чтобы принести практическую пользу больному.
Характерный пример приводит в одной из своих книг Ноэль дю Файль (ок. 1520–1591)
. Он рассказывает о консилиуме, в котором участвовало шесть ведущих докторов медицины из Сорбонны и великий итальянский врач, математик и философ Джироламо Кардано (1501–1576). Один из французских медиков путано и многословно, ссылаясь на авторитеты великих греков, арабов и евреев, излагал историю болезни и говорил так долго, что в середине рассказа забыл, с чего начал. Его сменил другой врач, которому коллеги помогали репликами. В течение всего этого словоизлияния Кардано молчал и оставался совершенно спокойным, лишь изредка кивая головой в знак согласия. Французы с нетерпением ждали «приговора» заезжего светилы, а тот после некоторой паузы подвел итог высокоумного доклада своих коллег рекомендацией, сказанной почему-то не латынью, а итальянским: На besongna d’onno clystere (Поставьте ему клистир), и, вставая из-за стола, пробормотал: «Все эти педанты[14 - В данном контексте – преподаватели.] ошибаются; я не доктор разговоров, я доктор действий» (рис. 3).
Рис. 3. Консилиум
На медицинском факультете Борд должен был пройти долгий путь, прежде чем канцлер университета под дружные одобрительные возгласы школяров, собравшихся в главном зале, вручил бы ему долгожданный диплом доктора медицины. Но до этого торжественного события студенту надлежало получить степень бакалавра медицины (baccalaureus medicus, В.М.), для чего он был обязан четыре года проучиться в университете, присутствовать в анатомическое театре
(рис. 4) во время проведения не менее чем двух вскрытий, активно участвовать в диспутах и победить в двух из них, и, наконец, сдать надлежащие экзамены. В следующие три года Борду предстояло «сражаться» за степень магистра медицины, а еще через четыре-пять лет, выполнив условия, предусмотренные университетским Уставом, стать обладателем степени доктора медицины (doctor medicus, M.D.). Для этого необходимо было присутствовать при трех новых вскрытиях, победить в нескольких диспутах, прочитать две публичные лекции о двух классических медицинских текстах и сдать дополнительные экзамены. А чтобы «заработать» лицензию на врачебную практику, соискателю требовалось доказать, что он самостоятельно вылечил не менее трех пациентов и выполнил два анатомирования.
Рис. 4. Анатомический театр
Итак, «долгий путь к причалу» (включая срок обучения на подготовительном факультете) занимал у английского школяра не менее тринадцати лет
. Поэтому многие студенты после получения степени М. А. в Оксфорде или Кембридже предпочитали завершать образование в одном из континентальных университетов: там они за меньший срок обучения и за меньшую плату приобретали, как правило, больший объем знаний. Английские студенты-медики странствовали по Европе от одной прославленной Высшей школы к другой и получали в каждой из них те знания, которыми был славен конкретный университет. «Бегство» студентов приняло такие масштабы, что руководители английских университетов в 1421 году обратились с петицией в парламент, предлагая законодательно закрепить право на врачебную практику в Англии только за выпускниками Оксфорда и Кембриджа. Парламентарии поступили мудро: они согласились с этим предложением, но приравняли к упомянутым выпускникам и обладателей дипломов зарубежных Высших Школ, однако только при условии, что новоиспеченные доктора были инкорпорированы в один из английских университетов (а иногда и в два сразу) и таким образом подтвердили полученную за рубежом степень доктора медицины.
Крутой поворот
Такой же путь прошел и Борд, но сделал это в несколько приемов, перемежая учебу совершенно иными занятиями. Так, проучившись некоторое время на медицинском факультете Оксфорда (неизвестно, как долго), он решил уйти от грехов мирской жизни и стать насельником лондонского монастыря, принадлежавшего Ордену картезианцев. И это несмотря на то, что был моложе возраста приема в обитель, установленного Уставом Ордена (в монастырь не принимались люди моложе двадцати одного года и старше сорока пяти лет)!
Причины такого резкого поворота в жизни оксфордского школяра остаются загадкой: может быть, желание удалиться в монастырь возникло благодаря влиянию брата-священника, а некий высокий духовный чин, пользовавшийся авторитетом в церковных кругах и дружественно относившийся к семье Борда, способствовал его приему в монастырь.
Можно также предположить, что свое неожиданное решение Эндрю принял после бесед со студентами или преподавателями так называемого «монастырского колледжа», находившегося неподалеку от его alma mater и принадлежавшего Ордену картезианцев. Эти колледжи начали создаваться в Англии с XIII века для молодых монахов и тех мирян, которые лишь собирались пополнить их ряды, а посему стремились постичь основы теологии. По своей внутренней организации и по строжайшей дисциплине эти колледжи были подобны монастырям; их учреждали религиозные Ордена, отдельные иерархи высокого ранга или знатные дворяне.
Так, в 1283 году Орден бенедиктинцев основал Глостер-колледж; этому примеру последовал приор бенедиктинского монастыря в городе Дарем Ричард де Хотон (ум. 1308) учредивший в 1291 году Дарем-колледж; затем «тщением» Эдмунда, Второго графа Корнуольского (1249–1300) был открыт колледж цистерианского Ордена; лондонский епископ Ричард Клиффорд (ум. 1421) открыл колледж картезианцев и так далее. Известно, что между 1500 и 1540 годами сорок два подобных учебных заведений Оксфорда окончили триста двадцать четыре студента-монаха.
Впрочем, следует заметить, что, начиная с XIV века, монастыри сами нередко стремились привлекать совсем молодых людей. Подтверждение этому можно найти в книге «Любокнижие» (1345), принадлежавшей перу английского государственного и церковного деятеля, одного из первых английских библиофилов Ричарда де Бери (1287–1345). В ней, в частности, осуждая руководителя одного из нищенствующих монашеских Орденов
, автор писал:
«Ты, как повсеместно говорят, вовлекаешь мальчиков (курсив мой. – Ю.П.) в свою религию при помощи яблок, насаженных на крючки
, и, будучи их наставником, не внушаешь им доктрины вероучении посредством принуждения и страха, как это подобает делать сообразно их возрасту, а вместо этого позволяешь им бродяжничать, выпрашивая милостыню, и тратить время, которое они могли бы использовать на учебу…; тем самым ты оскорбляешь их родителей, подвергаешь опасности самих мальчиков и наносишь ущерб Ордену».
Еще один пример, заимствованный мною из Устава Оксфордского университета от 1358 года:
«И благородные, и простые люди опасаются посылать сыновей в Оксфорд, чтобы они не поддались бы там внушению нищенствующих монахов и не присоединились к их Ордену» (напомню, что возраст первокурсника в Средние века и в раннее Новое Время равнялся двенадцати-четырнадцати годам).
Орден картезианцев
Вкратце, история этого Ордена и правила жизни в его монастырях выглядят следующим образом.
В 1084 году немецкий каноник (впоследствии святой) Бруно Кёльнский (ок. 1039–1101), негодуя на порочную жизнь католического епископата, вместе с шестью клириками удалился в гористую местность близь Гренобля и здесь, в ущелье Шартрез (фр. Chartreuse, лат. Cartusia), основал монастырь, который его насельники назвали Великой Шартрезой и который стал колыбелью Ордена картезианцев (рис. 5).
Рис. 5. Великая Шартреза
Бруно так определил главную цель своих единомышленников: «В тиши уединения, удаленные от всех, но в связи со всеми пребывающие, искать Бога, придя через эти искания к совершенной любви». Высшая власть в Картезианском ордене принадлежала Генеральному Капитулу, который созывался каждые два года. Между этими собраниями Орден возглавлял приор[15 - Приор (от лат. prior – первый, старший) – титул настоятелей монастырей, принадлежавших некоторым Орденам (в частности, картезианскому).], носивший титул «Преподобный Отец» (приоры же монастырей избирались Капитулами насельников самих обителей).
Первый английский картезианский монастырь или Чартерхаус (англизированное Chartreuse) возник в 1181 году по распоряжению короля Генриха II Плантагенета (1133–1189) в деревушке Уитэм, графство Сомерсетшир. В конце XIV века такая же обитель была основана в Лондоне, в районе Смитфильд, и полностью именовалась как «Монастырь во славу Матери Божьей» (рис. 6).
Рис. 6. Чартерхаус
Устав Ордена своей строгостью, вероятно, не уступал (а в чем-то и превосходил) Уставы других религиозных сообществ. От монахов требовались полный уход от мира, созерцательная жизнь в почти полном безмолвии и уединении в келье, суровый аскетизм, постоянное молитвенное служение. В обычные дни картезианцы собирались в Храме монастыря трижды в день на общие молитвы, совокупно длившиеся около трех часов; другие же молитвы читались в келье или за трудами (уход за садом, хозяйственные работы, составление или копирование духовных сочинений и так далее). Члены Ордена были обязаны носить под рубашкой власяницу и отходить ко сну в восемь часов вечера, причем каждый из них должен был повесить на спинку кровати похоронный саван; ночью дважды поднимались для молитв, а начинали новый день в половине седьмого утра. Одеянием картезианцев было длинное белое платье с белым капюшоном, а вне монастыря – чёрное.
Послушники проводили большую часть суток в полном одиночестве, в своей келье, и даже еду получали через маленькое окошко в ее стене, не общаясь с послушником, которой дважды в день разносил пищу. В состав еды не должно было входить мясо, разрешены были только рыбные блюда; по пятницам обитатели кельей довольствовались хлебом, водой и солью (некоторые, наиболее иступленные насельники, придерживались такой «диеты» трижды в неделю); пить вино было совершенно запрещено, а во время Великого поста (с четырнадцатого сентября до Пасхи) из рациона исключались все молочные продукты. Если послушнику что-то требовалось, он оставлял записку на полочке под окошком и через некоторое время получал (или не получал) требуемое. Монахи никогда не покидали монастырь без разрешения приора, но один раз в неделю совершали прогулку за пределами обители, гуляя парами (во время прогулки, которая не должна были длиться более трех часов, разрешалось беседовать). Родные могли приезжать к ним один раз в год на два дня, или два раза в год по одному дню. Обязательны были целибат и запрет симонии[16 - Симония (от греч. aijucovia, лат. simonia) – продажа и покупка церковных должностей, духовного сана, целибат – обет безбрачия.]. Впрочем, не чужды монахи были и некоторым сторонам мирской жизни, в частности, начиная с XVIII века, они занимались приготовлением и продажей знаменитого ликёра, называвшегося «Растительный эликсир Гранд-Шартрез», и в наши дни известного всему миру под маркой «Шартрез».
Первые несколько недель новичок монастыря числился новициантом (от лат. noviciatus – «новый, неопытный») и проходил своеобразный испытательный срок, в течение которого должен был соблюдать Устав Ордена под строгим присмотром специального наставника. Затем, утвердившись в желании принять монашеский сан, тайным голосованием Капитула монастыря новициант переводился в число постулантов (послушников). Но полноправным монахом он становится через примерно год после пострижения
.
В монастыре и в миру
бегство от аскезы
Борд жил в монастыре долгие годы, то покидая его, то вновь возвращаясь. Трудно представить, как он, по словам Энтони Вуда
, «человек с неупорядоченным умом и изменчивым характером», мог находиться в обители со столь суровыми правилами поведения.
Вся последующая жизнь Борда отнюдь не свидетельствовала о приверженности аскетизму и вегетарианству, и он, наверняка, был склонен к нарушениям монастырской дисциплины. Правда, достоверно известно только об одном случае (о котором Борд сам рассказал): в 1517 году руководители Чартерхауса обвинили его в том, что он был «хорошо знаком с женщиной» (shold be conversant with women): в XVI веке, как утверждает историк, слово «conversant» означало нечто большее, чем, скажем, просто дружеская или наставительная беседа клирика с мирянкой.
С течением времени Борд чувствовал себя все более несчастным и все чаще задумывался о своем будущем. Его биографы проявляют редкое единодушие, объясняя стремление Борда покинуть Чартерхаус.
Так, А. У. Фокс в «Книге бакалавров» (1899)[17 - Книга посвящена жизнеописаниям холостых ученых XVI–XVII веков.] пишет:
«Его (Борда. – Ю.П.) беспокойный нрав и прирожденная живость характера находились в глубоком противоречии с аскетизмом, которому он должен был следовать как брат Ордена картезианцев, и это приводило к нарушению гармонии в его отношениях с окружающими».
Фоксу вторят другие биографы:
«Жесткость правил поведения и постоянные наказания за каждое, даже невинное, проявление жизнерадостности должны были вскоре засушить веселого от природы человека, чей необычайный юмор мог служить причиной нарушения самых мелочных ограничений суровой дисциплины».
«Постоянные часы молитв, неизменная череда постов, упорядоченная смена ежедневных служб, требование точного выполнения целого перечня обязанностей и, что важнее всего, строгое ограничение разговорного общения; все это должно было вызвать протест у человека беспокойного характера, каким был Борд. Поэтому он и покинул монастырь к нескрываемому сожалению тех братьев, у которых еще не отмерли такие человеческие качества как умение не обижаться на безвредный юмор и невинная способность радоваться».
Первую попытку освободиться от «монастырского бремени» Борд предпринял в 1521 году, когда согласился с предложением занять в Чичестере (главном городе графства Западный Сассекс) место престарелого Роберта Шербона, ок.1453–1536 – епископа-суффрагана, то есть, епископа, не имеющего своей епархии и оказывающего различную помощь архиепископу диоцеза (епископского церковного округа, от лат. diocecesis – управление). Для нашего героя это было, безусловно, и освобождение, и «путь наверх», поскольку он должен был стать одним из всего двадцати четырех английских суффраганов XVI века. К сожалению, неизвестно, от кого исходило столь лестное предложение и какие деяния Борда, а, скорее всего, какие связи его семьи в церковных кругах способствовали подобному карьерному взлету монаха, едва перешагнувшего тридцатилетний возраст. Впрочем, уже имея разрешение оставить монашество (для этого потребовалась специальная папская булла, дарующая просителю диспенсацию[18 - Диспенсация (лат. Dispensatio – в частности, изменение силы закона, разрешаемое для каждого отдельного случая высшею духовною властью.]), он так и не вступил в предложенную ему карьерную должность, по какой-то причине отказавшись от нее.
О следующей своей попытке Борд сообщает в конце 1528 или в начале 1529 года приору Хинтоновского Приората[19 - Приорат – небольшой католический монастырь. Хинтоновский Приорат – картезианский монастырь, основанный в 1222–1232 годах в деревушке Хинтон, графство Сомерсетшир.] д-ру Эдмунду Хорду:
«Достопочтенный Отец, со всем должным уважением и смирением приветствую Вас и с благодарностью вверяю себя Вашей милости… Я умоляю Вас и насельников Вашего монастыря молиться за меня и желаю всем сердцем верить этим молитвам, особенно потому, что не сомневаюсь в добром отношении ко мне Приора нашего лондонского Дома. Хотел бы встретиться с Вами как можно раньше, чтобы убедить Вас в том, что не способен соблюдать суровые правила Вашей религии[20 - lam not able to abide the rigors of your religion. Борд, конечно, оговорился: он имел в виду не католическую религию как таковую, а строгие правила монашеской жизни в картезианских монастырях.] и поэтому буду просить предоставить мне возможность делать то, что мне больше подходит, и исключить любое вмешательство в мои действия. Я намереваюсь рассказать Вам, что именно я собираюсь предпринять. Мое сердце навечно с Вашей религией, я люблю ее и всех, кто ее исповедует. Иисус знает обо мне (Jesus knows те), и да хранит Он Вас.
Навсегда Ваш
Э. Борд»
Это письмо вызывает несколько вопросов:
Борд сообщал адресату о намерении покинуть монастырь (хотя и не писал об этом прямо), но на какой срок?
На определенное время или «раз, навсегда, насовсем»?
Почему для этого он испрашивал разрешение у приора, а не просил его ходатайствовать перед папским престолом о получении диспенсации (как было, когда Борду предложили место суффрагана)?
Иначе говоря: имел ли право приор своей властью освобождать насельника монастыря от монашеских обетов и отпускать его в мирскую жизнь?
Если имел, то почему Борд обращался к главе Хинтона, а не к приору лондонского Чартерхауса Уильяму Тинбигу или к сменившему его Джону Бэтменсону (ум. 1531)?
Если же не имел, то в чем состояла цель письма?
Ответы на эти вопросы я не нашел ни у биографов нашего героя, ни в доступных мне исторических материалах, поэтому попробую предложить свои объяснения.
Борд, придя к заключению, что «не может, да никогда и не смог бы, жить в одиночестве, в полном заточении»[21 - Из письма Борда Кромвелю, датированного августом 1535 года.], решил связать свою жизнь с практической медициной, что, в принципе, не помешало бы ему вернуться в монастырь в качестве врача-монаха или врача-священника, и тем самым вести более свободный образ жизни (в XVI веке случаи такого «совмещения» были нередки).
Чтобы стать профессиональным врачом, Борду необходимо было завершить медицинское образование, а, следовательно, иметь возможность отсутствовать в монастыре, по крайней мере, до получения диплом М. D. По-видимому, для этого не требовалась папская диспенсация, и приор мог самостоятельно принять решение (пишу «по-видимому», так как не имел возможности познакомиться с Уставом картезианского Ордена).
Прежде, чем ответить на последние два вопроса, полезно познакомиться с приором Чартерхауса Эдмундом Хордом (ум. 1556), сыгравшим важную роль в жизни Борда.
Доктор юриспруденции с оксфордским дипломом, член Колледжа Душ Всех Праведников, он был многолетним советником канцлера университета. Впоследствии, оставив административную службу, Хорд посвятил себя служению религии в качестве викария и пастора в различных церковных приходах. Весной 1520 года он принял монашеский обет и стал насельником лондонского Чартерхауса. Как отмечает его биограф, «он пользовался большим авторитетом среди монахов лондонской обители, и многие из них хотели получить его совет». В 1529 году Хорд единогласно был избран приором «Хинтона» и сохранил это место вплоть до закрытия монастыря через десять лет.
Можно предположить, что Хорд был издавна знаком с семьей Бордов или, по крайней мере, был близок Ричарду Борду и покровительствовал его младшему брату, а благодаря своему авторитету, способствовал приему юноши в монастырь. Добавлю, что Эндрю мог быть представлен ему в начале своего обучения в университете, поскольку, как сообщает Э. Вуд в книге «Обзор старинных достопримечательностей города Оксфорда», в 1502 году Э. Хорд был Принципалом (то есть руководителем) монастырского колледжа картузианцев. Возможно также, что именно после бесед с ним Борд решил выбрать в качестве обители Чартерхаус, а не монастырь какого-либо другого монашеского Ордена.
В свою очередь Эндрю отвечал Хорду неизменным уважением и благодарностью. Примером могут служить его слова в письме Государственному секретарю Томасу Кромвелю от 20 июня 1535 года (см. далее), в котором он умолял адресата покровительствовать ему и «доктору Хорду, приору Хинтона».
Что же касается цели письма (1528 или 1529 годов), то складывается впечатление, что Борд всего лишь неявной форме хотел умолить адресата замолвить за него словечко перед приором лондонского Чартерхауса (несмотря на то, что последний и так к нему хорошо относился) и испросить согласие на аудиенцию у Хорда.
С помощью своего покровителя или без оной, Борд получил от Джона Бэтменсона разрешение (лицензию), позволившее отойти от служения религии. «После этого, – пишет Борд, – «я отправился за море, чтобы обогатиться новыми медицинскими знаниями» (это произошло, вероятно, в 1529 году). Неизвестно, в каком университете он намеревался продолжить образование, но, видимо, с учебой что-то не заладилось, и в следующем году он возвращается в Англию.
О последующих событиях Борд рассказал в Предисловии ко второму изданию своей «Первой Книги Введения в Знание…, 1547» (далее «Введение в Знание»). Обращаясь к Томасу Говарду, герцогу Норфолку
, которому была посвящена книга, он писал:
«После моего путешествия по разным регионам и странам, имевшего целью приобретение знаний и практического опыты в области медицины, я вернулся в Англию, где был призван сэром Робертом Друри
, рыцарем, и оставался с ним, оказывая необходимую помощь во многих срочных случаях».
Возможно, в доме сэра Роберта впервые встретился с другом хозяина дома и своим будущим покровителем и работодателем Томасом Кромвелем.
Надо полагать, леченье Друри прошло успешно (он умер только через пять лет), что дало возможность Борду продолжить контакты со знатными пациентами. Вот что писал он Норфолку:
«Ваша милость… послали ко мне сэра Джона Гарнингэма, чтобы пригласить к вам для консультации по поводу ваших недомоганий. Получив это приглашение, я, не теряя времени, поспешил к вашей милости, чтобы выполнить свой [врачебный] долг… После прибытия к вам я прослушал пульсы вашего сердца, пульсы вашего мозга и пульсы вашей печени[22 - The pulses of your herte, the pulses of your brayne, and tho pulses of your lyuer.], а также осмотрел вашу мочу и экскременты, но решил не предпринимать каких-либо действий без совета с Мастером доктором Бьюттсом
, который не только знал вашу комплекцию, ваши недомогания и диету, но и слабости и силу вашего тела, а также другие качества и средства, которые, говоря кратко, необходимы, чтобы поправить ваше здоровье».
Рис. 7. Генрих VIII
Но высокоученый и высокопоставленный доктор уклонился от встречи, и Борд решил действовать на свой страх и риск. «Благодарением Богу», леченье прошло успешно, и он по рекомендации герцога был приглашен для консультации самому «могущественному королю Генриху» (рис. 7).
У короля было множество болезней, но в то время его особо мучила подагра – семейная болезнь Тюдоров
, и Борд должен был своими советами облегчить его страдания. Говоря о посещении короля, наш герой был лаконичен, ибо знал, что неугодные «Большому Генри» слова относительно его болезней – прямой путь в Тауэр. Он нашел, что у Генриха «массивное тело, с широкими артериями, красными пятнами на лице и бледной кожей; волосы у него на голове обильны и рыжеватого цвета, пульс повышенный и хорошего наполнения, пищеварение отличное, он вспыльчив и обильно потеет». Насколько Борду удалось помочь королю – неизвестно, но, во всяком случае, эта консультация не имела для врача последствий, ни плохих, ни хороших.
В конце 1531 года Борд вновь решает отправиться в Европу, «желая увидеть и понять суть многих вещей и в различных странах получить истинные познания в области медицины». И это было не только и не столько «охота к перемене мест», постоянно одолевавшая Борда, и не его никогда не слабеющая любознательность, но и жизненная необходимость: дело в том, что он лечил своих высокопоставленных пациентов незаконно, не имея лицензии практикующего врача. А чтобы получить ее, необходим был университетский диплом.
Закон и порядок
