скачать книгу бесплатно
– А что, нечем заняться? – Лили вскоре поставила пару старых, но хорошо вымытых чашек на стол, принимаясь за кипяток. Мальвина с интересом осматривала их граненую каемку и чутко хмурилась, стуча пальцами по текстуре. Не похоже на фарфор.
– И не знаю даже, как ответить, – девочка замотала ногами. – Мне плохо спится. Сил очень мало остается на будничные дни, а они и без того протекают одинаково…
– Конечно, одинаково. Ты не посещаешь школу, но думаешь, что можешь не учиться?.. К тому же, ты не говорила, что ты плохо спишь, Мальвина, – Лютер озадаченно нахмурил брови. Его важная фигура выглядела заботливой, бережливой, Лили быстро приметила, что во взгляде взрослого мужчины светилась отцовская нега, которую, кажется, малютка презирала. – Что-то происходит?
– Не знаю, Лютер, – Мальвина вздохнула, все еще поглаживая чашку ручки с любопытным интересом. – Очень глупо перед тобой распинаться после того, что было сегодня ночью, мне правда жаль за свой порыв. Стыдно, скорее, не жаль. Я даже разговаривать стала гораздо хуже, запутаннее, – девочка взяла чашку чая, попросив сахара. – Мне казалось, что стены очень тесно переплетаются в коридоре, вышла, потому что во сне услышала шепот, – Ви сжала губы. – А дальше поняла, что тебе снится кошмар.
– Что ты… – Лютер выглядел сомневающимся, хотел о чем-то спросить, но принуждал себя к молчанию. – Знаешь, я думаю, ты ненавидишь меня.
– Ненавижу? – Мальвина вздрогнула, словно он попал дротиком в сердце игровой доски.
Лили села напротив них, с шатким любопытством наклоняя голову, словно по-собачьи пытаясь распознать их тайну. Чай разлит по чашкам – интерес Мальвины к сервизу не остался незамеченным, Лили тоже оглядела роспись.
– Нет же, я вовсе не ненавижу тебя. Просто я не отошла ото сна, когда будила тебя. Даже не помню, говорила ли что-то – ты выглядел таким… жалким, что ли.
– Ну, – Лютер сипло засмеялся, – благодарен за правду. Служение в божьем особняке никогда не наделит силой. Хотя помни, что Богу не нужны храмы, он возводит любовь в сердцах людей. Духовная мощь возрастает со временем, проведенном в месте, где тебя не принимают, но обязательным условием нравственного взросления является личная стойкость. Готовность вразумлять условиям, не меняя сущности. Я поздно обрел свой стержень.
– Что вы подразумеваете под стержнем? – Лили уткнулась языком куда-то в небо, словно желая высказаться гораздо раньше, чем услышит знакомую позицию.
– Верность принципам.
– Единственный принцип человека и есть верность другому человеку, не рабское служение, не святое наблюдение, не страх соприкосновения, а величественное уважение нравственной сущности, – тут же выпалила Лили, сердито нахмурившись.
– Как можно служить другому человеку, сохраняя при том уважение к себе? – Лютер неважно выпрямился.
– Вы не услышали меня, потому что привыкли созидать позицию слуги и власть имущего. Я говорю, что ни конфликт, ни почитание человека как отдельной личности не принесет тебе нравственной пользы, не взрастит в тебе якобы «стержень», а верность принципам – это верность тому самому человеку внутри тебя. Это ли не вознесение личности и служение во имя себя? Я ведь говорю, что человек как явление, а не человек как отдельная личность – и есть сочетание истин. Человеческий организм – это механизм, который с ранних лет учится выживать в мире, нажимая на разные кнопки и выясняя, какой результат у действий. У нас с тобой случился конфликт на основе наших взглядов, а я не очень люблю конфликты, поскольку считаю, что правда нас ждет все равно единственная. Пусть для тебя истина – Бог, для меня – человек, мы даже после гибели не узнаем, что стояло за шторкой. Поэтому верность принципам, духовный стержень… такая противоречивая людям тема! Осуждаю.
Она так забавно произнесла последнее слово, что Лютер, смущенный нападением, продолжал улыбаться:
– Я услышал тебя. Не каждое столкновение взглядов выливается в конфликт, понимаешь? Возможно, я заведомо согласился с твоей позицией на подкорках старого разума.
– Но ты молод, – возмутилась Мальвина, кусая сахарок.
– Разве? – Лютер удивился ее восклицанию. – Я не привык размышлять о годах.
– Да молод ты. Это точно. Такой плечистый, кажется, что можешь махом уложить человека на лопатки. Старики так не умеют.
– Мы говорили о человеке как об истине, а ты предлагаешь мне его уложить на лопатки?.. Какая же в тебе глубокая страсть к насилию.
– Вернее, ты говорил, что Бог – это истина, и каждый приходит к Богу через себя, а Лили утверждала, что истина – человек, и каждый через человека ближнего приходит к Богу.
Лютер снова грустно улыбнулся, словно утешительно. Он обмакнул печенье в горячий чай, но к губам не поднес:
– В знак примирения могу заплести вам косы, – Лили воодушевилась и позволила ему это сделать. – Говоря о призраках… Неопределившиеся души могут пойти по трем вариантам пути. Каждая из ветвей достаточно противоречива, я сомневаюсь каждый раз, когда повествую об этом. Нейтральные духи бесполезны. Они просто существуют, томимые личными переживаниями. Их выбор – это примкнуть к примитивным двум сторонам. Если дух удовлетворен, он может стать домовым – место, которое он оберегает, становится сильнейшей привязкой, он ни за что не сможет покинуть определенную область, как, допустим, может обычный дух. Это не означает, что он «физически» не способен, скорее, с его нравом плотно переплетается идея уважения к месту, любви к нему, и существо из собственных идей не отойдет от поставленных рамок. Акт инквизиции по отношению к домовым – насильственная практика, которая зачтется при смерти.
– Мертвым выделили другой мир, нечего гулять по живой земле, – Лили сжала губы.
– Это не так, – Лютер покачал головой, – гибнущие от старости или хронических заболеваний практически всегда готовы к этому путешествию, даже если не хотят. Они осознают, насколько высок риск внезапной смерти, происходит смирение. Не во всех случаях, конечно. Почти всегда духи умерли не «своей» смертью.
– Судьба есть? – Лили подняла бровь.
– Судьбы нет, есть перспективы, – вмешалась Мальвина. – Можно еще чай с сахаром?
– Откуда ты знаешь? – Лютер повернулся к ней, выражая протест. Не хотелось подвергать девчонку опасности информации, знание – угроза для тех, кто не способен разбирать поступки.
– А что, это когда-то было секретом?.. – Ви отлично сыграла недоумение, Лютер повелся, хмуро обращаясь снова к Лили.
– Если твоя жизнь отнята сильно заранее, по твоим же личным меркам, ты совершаешь привязку – обязательно, чтобы было, с чем. В редчайших случаях, когда ничего рядом не оказывается, бунтующая душа может совершить безумие, например, привязаться не к вещи, а к собственному…
– А эта привязка называется как-то? – перебил одуванчик.
– Да, – удивился вопросу священник, – цепь дискос. Ведется от духа к вещи.
– Дискос…? Что это?.. Разве это не церковная атрибутика?
– Приятно видеть, что ты знаешь о церковной атрибутике. Первый случай проявки этой цепи обнаружен был мужчиной и отражен в сказании. Так, жертвой оказался насильник, отравивший свою жену, художницу, ядом в вине. Не ожидавшая собственной гибели, она рассердилась, потому что не смогла закончить картину. Цепь выбора пала на дискос, и она, будучи духом, долгое время наполнялась силами, наблюдая, как картина вырисовывается рукой предателя-мужа. После продажи произведения искусства, которое оказалось переименовано в «шестнадцатую гибель», разъяренная жена приняла облик черта. Черти безопасны, но в пределах разумного; они влияют на живые организмы другими путями – разрушают эмоциональное состояние изнутри, становясь сильнее, если лишают человека положительного. Но, конечно, чертей изгоняют – вопрос только в том, что не все понимают, что резкое угасание человека вызвано не действительно глубокими переживаниями, а именно мистическим духом.
– А что такое дискос? – Мальвина с любопытством размешивала жижу. На одну секунду она замерла и попробовала втянуть аромат травы, но с ним прилетел и слабый тягучий запах смерти. Девочка поморщилась, мотнула головой и села, отстраняя от себя чашку.
– М-м… блюдо для… «обряда». Для божественной литургии.
– Ты используешь его? Хочу посмотреть.
– Ты говорил про три дорожки, – Лили опустила рыжеватые ресницы под властью взгляда вниз, обводя вниманием ладонь с родинками на краях пальцев. – Какая еще одна? И что делают домовые? Неужели они просто привязываются к месту?
– Одна – беспрепятственное существование, конечно же, – Лютер отвечал охотнее в этот раз. – А что о домовых… Их мало. Обычно души слишком путаные, им трудно, не становятся чертями – уже замечательно. Домовые могут защищать близких от негативного влияния и отвечать за домашнюю атмосферу, а это уже помогает жителям особняка чувствовать себя уютно.
– Странные навыки. У черта губительнее.
– Черт сам себя этим погубит, – Лютер вздохнул. – Мы слишком долго здесь были, Ви. Пойдем? Или хочешь остаться?
– Пойдем, я засыпаю, – девочка спустилась со стула. – Спасибо… за чай и сладкое, Лили. Еще увидимся!
С наступлением темноты сверчки запели, а воздух наполнился сладким ароматом свободы – мысли Лили были далеки от всех порочных забот, она сидела на крыльце и с весенней нежностью вязала шарф, переплетая одну шерстяную нитку вслед за другой. Осторожность ее движений очаровывала и завлекала меня. Казалось, не осталось в мире ничего, кроме нее, милой девушки с пряжей в тонких ручках. Вскоре Лили встала, и ее отяжелевший взгляд окинул дом. В окнах виднелась бродячая собака. Девушка смело направилась к комнате с фортепиано, закрыв за собой расписную дверь.
– Я не знаю твоего имени, – мягко начала Лили, как только ее нога ступила за порог, – и я не знаю, сколько ты здесь обитаешь… но у меня нет никаких корыстных целей. Я все детство мечтала о домике в лесу, – и на ее губах проснулась улыбка, – и я наконец-то смогла его выкупить. И сейчас я хочу ухаживать за ним, заботиться о нем. Я буду помогать тебе, а ты – мне. Только скажи как. Хорошо?
Лили не ощутила никакого ответа. Но она точно знала: я здесь.
– Спасибо, – неловко добавила она и выбежала из этой комнаты.
***
– Ты ведь тоже об этом подумала, Ви? – тяжелый взгляд священника пробежался по грешнице, и от этого взгляда сердце Мальвины укоризненно сжалось, будто бы что-то в нее проникло и стало теребить чувство вины и ответственности. Схватившись за потрепанные пряди, Мальвина надулась и покачала головой: о чем он сказал? – Призраки часто стараются склонить к своей воле нового хозяина, зачастую сводят с ума, – спокойно говорил Лютер, – они способны стать единственной мыслью в голове у любого человека – от религиозного фанатика до бездомного неверующего. Я переживаю за нее, особенно учитывая, что Лили отметила его недоброжелательный настрой. Кажется, дух ревнует.
Мальвина отвернулась, наклоняясь и желая сесть на одно место, а затем, передумав, опустилась на другое. Множество вечно пустующих скамеек. Ви откинулась на спинку и тяжело вздохнула, глядя на едва горящие свечи на люстрах.
– Мне кажется, в твоем сердце слишком много места для людей, – искренне сказала она, закусывая нижнюю губу. – Я считаю, что заботиться нужно только о том, кто всегда будет около тебя, и именно этот человек должен быть центром твоего мира. Собственное многоголосое эго.
Лютер остановился, глянув на нее сверху вниз с определенным очарованием. Рука священника потянулась к длинным запутанным прядям. Было бы хорошо заплести ей по две косы, как он умел и любил раньше. Часа два назад он вспомнил, как это делать, и не мог остановиться. Волосы Мальвины на ощупь были словно собачий подшерсток:
– Пусть на небольшой срок, я – центр для людей, которых я спас, и мне этого достаточно, – священник двинулся вперед, и, даже несмотря на тот факт, что позиции собеседников даже близко не стояли к взаимопониманию, Мальвине показалось, что ее поддержали. – Жизни меняются, и цель моей – увековечить в своей памяти путь других. Однажды я уже столкнулся с тем, насколько неблагоразумной бывает гибель, и люди, желавшие стать солнцем, на моих глазах превращались в звездную пыль. Я здесь, чтобы не дать им исчезнуть в пряже нитей судьбы. Счастье – непостижимо, а потому и мы сами являемся непостижимыми, так как способны вместить то самое «счастье» только на пару секунд. Значит, что в такие же пары секунд мы становимся чем-то значимым для людей. Нет ничего ценнее, чем увековечиться в памяти и сознании людей синонимом искренности и всепоглощающей любви. Я отдаю свои ресурсы на благо общества, так как я способен это делать, и как только я перестану быть способным – я стану делиться частями своего тела. Пусть им будет все равно, пусть они станут клеветать и лгать, пусть за их душами бесконечное количество грехов и проблем, мое дело – это жертвенность.
– Не видите в этом парадокс? Вы спасаете других людей, чтобы спасти уровень своей нравственности. Вы зависите от ощущения благодарности к вам не потому, что вы рады за них, а потому, что вы не до конца плох, если кто-то счастлив из-за вас. Якобы твоя гнилость компенсируется отсутствием запаха, а значит, это можно выдавать за настоящее здоровое мясо.
– Люди сами выбирают возможности, – на его губах появилась легкая улыбка, но тревога в груди усилилась. Обмануть самого себя было сложно. – Никто не вправе сослать меня в карцер за жизненный путь, который не приносит вред окружающей среде; я растрачу себя на помощь другим, и это – моя жертва, которая очищает мои вечера.
– Вы нездоровый альтруист. Мне нравится это, хотя я должна осуждать.
Лютер ощутил приятную и непривычную ему тревогу; в последнее время Мальвина была единственным человеком, с которым он контактировал, поэтому он боялся привязанности – он знал, что людей нельзя держать и всегда нужно отпускать их, а Ви – абсолютная ему противоположность, с которой они будут много противоречить друг другу, однако возможность перекинуться парой слов даже с ней заставляла Лютера проникаться к девочке уникальной и неповторимой симпатией.
Проследив за тем, чтобы Лютер ушел, Мальвина встала со скамьи и направилась к выходу из церкви, только чтобы обойти ее пару раз и подумать.
Ей тоже казалось, что священник имеет что-то особенно светлое, что привлекало ее, как непокорного мотылька привлекают едва белые блики, только вот Лютер имел постоянный внутренний пожар, но затухающий огонь сжигал его драгоценные крылья. Он становился помехой для желаний независимой Мальвины – у нее были планы, которые отвергали любые симпатии, и больше всего ей хотелось оставаться хладнокровным механизмом. Девушка остановилась около блюдца с водой и заглянула в него:
– Что же мне делать? – робко прошептала та. В ответ блюдце дрогнуло.
– Не позволяй чувствам и эмоциям одержать победу над хладнокровным разумом. Будь человеком, а не человекоподобным, но помни, что люди – место силы.
– Хорошо, – смутилась Мальвина, отводя взгляд в сторону. Даже вода понимала, что она теряет контроль над своими эмоциями. Стыдясь собственного лица, сиротка попыталась отвернуться, но не получилось – отражение приковало ее внимание, и, ведомая чем-то незнакомым, девочка наклонилась к воде – глубина ее души была соизмерима с глубиной этой чашечки, только Мальвине казалось, что она бездонна, отражает только ее саму и светится, зазывает.
«Я никогда не была одинока, – рассуждала она, – я всегда развлекала себя окружающей средой и людьми, и доверие к ним наверняка оказалось ошибкой. Вернуться в дом к маме… было бы благословением. Но она никогда не поверит мне, нет, другие дети, их родители – вот, что такое истина. Быть разочарованием для человека, давшего тебе жизнь, которой ты удручен, заставит раскаиваться в преступлениях, которые ты не совершал, и признать виновным тех, кого будет выгоднее».
Чьи-то теплые руки стали трясти плечи Мальвины, и та, судорожно попытавшись сделать вдох, ощутила горение в легких: неподдельная тревога в голосе закричавшего на нее Лютера выбила девчонку из пучины внутреннего хаоса и гармонии.
– Вот что сейчас ты пыталась сделать? – священник очень крепко держал ее плечи.
Мальвина то ли плакала, то ли смеялась, но по ее уставшему, испуганному лицу стекали крупные водяные капли. Лютер понимал, что за спиной сиротки теперь навис громоздкий камень.
– Я не знаю, – жалобно просипела она, – я просто… я понимаю, что я никогда не захочу остаться в этой церкви. Я ненавижу все, что мне не дом, а мой дом перестал им быть совсем недавно. Я хочу сбежать, Асмодей, я так сильно хочу начать все сначала и всех забыть.
Лютер напряженно молчал. Ее слова стучали по голове железной сковородой, проливая на сердце жирный кипяток.
***
Мне нравилось наблюдать за неловкостью работы Лили: стеснялась моего присутствия, потому что чувствовала его. Она на замок заперла комнату с фортепиано, которое когда-то звучало, не зная лимита, заливаясь громоздким пением вместе с моим голосом. Тяжесть его веса оправдывалась легкостью его души, а потому я мечтал, чтобы Лили сыграла на клавишах, обременяя ранее чистый инструмент слезами. Девушка тяжело вздыхала, и ей потребовалось больше недели, чтобы привыкнуть к моему присутствию, а я следил за ней все свободное время, оставляя ее только в душе, в приготовлении ко сну и принятии пищи, так как такие деликатные процедуры должны проходить исключительно в идиллии с физической оболочкой, а поскольку у меня ее не было совершенно, то и деликатность сохранить не получилось. Я поднес свои губы к ее лбу, одарив девчонку едва ощутимым поцелуем, на что она только моргнула. Глупая и наивная подруга сердца читала что-то очень старое, что нашла в библиотеке и что, вероятно, не раз было прочитано мной, но как меня могла интересовать книга, когда я видел перед собой милые щеки?
Я еще даже не до конца понимал, почему меня к ней так тянуло. Это было что-то неестественное и незнакомое.
В какой-то момент книжка резко захлопнулась, и глаза, полные решимости, точно посмотрели на меня; тут же стало неловко.
– Я знаю, что ты здесь, – обратилась Лили, – я чувствую, как ты наблюдаешь за мной. Тебе должно быть очень одиноко, – ее лицо показалось сочувствующим, – и мне очень жаль тебя. Но, пожалуйста, я до сих пор не понимаю: ты ненавидишь меня или я похожа на интересное времяпрепровождение? – девушка недовольно поморщилась, будто бы я чем-то оскорбил ее. – Я не игрушка, не зверек в клетке, так, пожалуйста, либо общайся со мной, либо дай мне жить одной.
Это напомнило дворецкого – но он, напротив, всегда был искренне рад моему присутствию. Либо натягивал улыбку до ушей. Но больше общих интересов роднят общие враги, а мой дворецкий так же терпеть не мог лицемерие Аглаи, как и я не мог вынести ее взгляда на себе – казалось, она пытается сделать вид, что все во мне знает и чувствует мое настроение, но это в корне было не так: чуткий человек более осторожно и внимательно подходил с вопросами и разговорами, нежели Агля, что лезла совсем беспрецедентно, якобы «любя» персону напротив, а на самом деле признаваясь в глубокой любви одному лишь сухому вниманию. Так я считал.
– Я здесь, – Лили удивленно пискнула и посмотрела в сторону зеркала, к которому не рискнула даже начать идти, и мне пришлось спокойно повторить, – Я здесь, солнце.
Девушка робко остановилась подле комода, и вопреки ожиданиям она не увидела белокурых волос, зато взгляд впился в бело-зеленое прозрачное лицо мужчины в длинном черном, но загадочно светящемся одеянии. Тоненькие бледные губы улыбнулись ей:
– Живых бойся, а я давным-давно мертв.
– Как вас зовут? – она смущенно поставила ручки на доску и потянулась ко мне лицом, питая неподдельный интерес, пока страх сходил на нет.
– К вашим услугам – Сеймур, – и я поклонился.
Казалось, между нами почти не осталось расстояния: тоненький контур ее лица так близок к моему отражению, хотя я стою за женской спиной. Желание коснуться ее рта сводило с ума! Но сокровенность и достоинство Лили важнее всего на свете, потому я покорно глядел в умные глазки.
– Сеймур? – повторила она. – Как необычно.
– Меня так назвали в честь человека, когда-то сделавшего мой род известным, – я звучал нежно, вкладывая осторожный трепет в каждое слово, – в таком случае, Сеймур Второй подошло бы мне больше.
– Для меня вы первый, – любознательное молчание воцарилось в комнате. Лили пару раз повторила мое имя. – Как будто мурлычет котенок. Надеюсь, когтей вас лишили.
Я улыбнулся; искренность на ее лице, приправленная нежностью кожи, заставила меня чувствовать себя маленьким ребенком, увидевшим высокую, статную женщину, которая протянула ему леденец. Я почувствовал себя недостойным Лили, будто был слишком мал и неуклюж, только убежал с песочницы. А Лили же близилась к отражению, увлеченная желанием рассмотреть меня.
– Когтей меня лишила любовь. Невзаимная.
– Как это?
– Очень просто. Я расскажу.
Короткая пауза.
– Во времена моей жизни больше всего на свете я любил музыку и купюры, – начал я свой рассказ, – я был достаточно богат, чтобы обеспечивать себя во всем, нанял дворецкого и занялся делами семейного бизнеса. В свободное время спускался в музыкальную комнату и творил. Конечно, я был желанным гостем на балах, но посещал их редко, в меру своей лени. Да-да. Я был ужасно ленив и действительно походил на кота: наедался и отдыхал. На одном мероприятии я, упомянуть кстати, увидел девушку, Аглаю, и, признаться, я бы и сейчас содрогнулся от ее красоты: волосы как лучи солнца, глаза – два кошачьих прищура, но образ дополняли тонкие, белые губы. В первый же вечер я привел ее в ярость и слезы, и коленки ее, едва прикрытые платьем, тряслись, будто она была готова упасть. Мне пришлось много трудиться. Оказалось, что Аглая тайно в меня влюблена, но мне уже не узнать, придумала она себе образ идеального богача или действительно полюбила самого меня?.. Лучше бы я этого не делал. Не задевал ее гордость, конечно же. В следующий раз Аглая приехала ко мне и стала умолять меня выслушать ее, но я не захотел и отослал даму обратно. Тогда Аглая упала передо мной на колени – я поспешил поднять ее, вытягивая локти, но она упрямо затрясла головой, отчего золотые волосы стали похожи на падающее солнце. Девушка произнесла: «Я полюбила вас так сильно, но вы разочаровали меня, что теперь обязывает вас платить за разбитое сердце…» Я поинтересовался: чем? Здесь нет ни моей вины в безразличии, ни ее вины во влюбчивости. И Аглая посмеялась. Мне стало жутко, я не хочу врать.
Голос Сеймура напоминал кошачье мурлыканье. Лилит слушала внимательное изречение призрака, витая где-то в облаках и впитывая сразу ряд мыслей. На руках прозрачного мертвеца было много колец. Интересно, почему он в одежде? Погибшим же ткань не нужна.
– Я не лишен начальных эмоций и набора из состояний, и, даже будучи давно разложившимся трупом, я успешно сохраняю в себе возможность от души посмеяться или горестно взвыть. Но спал я все-таки спокойно, сытно ел, а мой разум ничто не терзало. Я писал музыку, к которой нельзя было поставить соперников, так как музыка была отголоском последней моей возможной любви – любви к самому себе. И чем реже я соглашался присутствовать на балах, тем чаще меня просили сыграть одну из своих мелодий, которую я назвал: «К рукам девы солнца». Как смешно, что Аглая действительно рассмотрела себя в моем творении! Выслушала, а потом прибежала, сказав, что если это были извинения для нее – она их примет. Но мне было так паршиво от мысли, что моя драгоценная, пламенная песня стала кому-то душевным домом, что после того мероприятия я перестал играть на публику. Однако и умер я скоро.
– Это все так необычно, – перебила бледная Лили, рассматривая мое лицо через зеркало, – и вы обладаете приятной внешностью.
Комплименты я не получал давно, оттого смущенно застыл, вмиг забыв, о чем говорил, но слабо улыбнулся краями губ:
– Но если бы я мог потратить весь непрожитый остаток жизни на любование тобой, солнечный цветок, я бы согласился, не раздумывая.
И она не покраснела. Наоборот: хитро прищурилась, точно выучилась этому дикому прищуру у юной Камильго. Я бы сказал, что только любовался бы им, что означало, что хочу сохранить ей жизнь и наблюдать, а не пытаться заиметь волшебство растительной жизни.
– Так почему вы умерли, Сеймур? И почему вы не в мире мертвых? Или не на небе?
– Как же! – я засмеялся. – Я не стану рассказывать тебе историю моей смерти и выдавать тайны этого дома, пока ты не отплатишь мне. Слишком дорого стоит мое доверие, хоть я и готов отдать за тебя гроб. Я рассказал тебе о своем роде. О себе. Чтобы страх не пронизывал твои хрупкие коленочки, когда ты слышишь мое дыхание в ночи.
Лили только грубо сморщила нос. Она направилась вслед за уходящим призраком, стараясь ни на шаг не отставать от него:
– Что-то мне подсказывает, что вы раскидываетесь комплиментами направо и налево.
– Интересно, что же могло натолкнуть тебя на такую мысль? – Сеймур усмехнулся. – Мне перестать напоминать тебе о твоей душевной красоте? Хорошо.
– «К рукам девы солнца», говорите? – повторила она запомнившееся название. – В нижнем зале стоит роскошное фортепиано, не хотите сыграть мне эту композицию?
