Поле маков. Объятия весны

– Светозара, смотри! – крикнул мальчишка по имени Ваня, указывая на тропинку позади неё. Там, где она только что прошла, среди ещё влажной земли ярко зеленели молодые ростки, а одинокий подснежник раскрыл свои лепестки, будто приветствуя её. – Ты что, весна в косе? – засмеялся он, и другие дети подхватили, окружая её и наперебой повторяя: «Весна в косе! Весна в косе!»

Светозара смущённо улыбнулась, но внутри её сердце сжалось. Она остановилась, поставила корзину на землю и коснулась пальцами старого дуба у околицы. Кора была тёплой, почти живой, и в тот же миг на ветке над её головой набухла почка, а затем раскрылась в крошечный лист, яркий, как изумруд. Дети ахнули, а Светозара отдёрнула руку, словно обожглась. «Это не я, – подумала она, но в груди шевельнулся страх. – Это он. Его сила… или его дар?»

Она поспешила дальше, к дому Домны, но по пути замечала, как природа откликалась на её присутствие.

Светозара вошла в избу Домны. Внутри пахло сушёным зверобоем и мятой, а в очаге потрескивали дрова, наполняя комнату тёплым светом. Старуха сидела за столом, перебирая пучки трав, её пальцы, узловатые, как корни старого дуба, двигались с привычной ловкостью. Но когда Светозара шагнула через порог, Домна подняла взгляд – острый, пронзительный. Девушка невольно замерла, чувствуя, как тепло в груди сменяется холодком.

– Что, девица, всё звёзды в глазах ловишь? – голос Домны был низким, с хрипотцой, но в нём сквозила тревога, будто старуха уже знала то, о чём Светозара лишь начинала догадываться. Она отложила травы и медленно поднялась, опираясь на посох, вырезанный из тёмного ясеня. – Слыхала я, что творится в деревне. Огороды за одну ночь расцвели, будто середина весны настала. А ведь Масленица только вчера пылала. Не к добру это, ох, не к добру.

Пальцы Светозары сжали край рубахи, а в памяти всплыли зелёные ростки, что пробивались под её шагами, и лист на дубе, раскрывшийся от одного касания. Она хотела возразить, сказать, что это просто тёплая ночь, что весна всегда торопится, но слова застряли в горле, как сухая трава. Домна шагнула ближе, её глаза, выцветшие от времени, но всё ещё острые, будто видели саму душу.

– Слишком рано, – сказала она, понизив голос до шёпота, от которого по спине побежали мурашки. – Весна должна знать свой срок. Она не просто приходит – она ждёт, пока зима отпустит. А коли торопится, коли цветы лезут из земли, не спросясь, – это знак. Иначе лето станет бедой, помяни моё слово.

Светозара почувствовала, как сердце сжалось, будто в него вонзился холодный шип. Она вспомнила Ярилу – его сияющие глаза, его шаги, от которых таял снег, и цветы, что распускались в его присутствии. "Это из-за него, – подумала она, и страх, как тень, накрыл её радость. – Это из-за меня". Но вслух она не сказала ничего, лишь кивнула, опустив глаза. Домна покачала головой, её губы сжались в тонкую линию, и она вернулась к травам, пробормотав:

– Береги себя, Светозара. Не всё, что цветёт, несёт добро.

Девушка вышла из избы, и тёплый ветер, ещё недавно такой ласковый, теперь казался ей слишком горячим, почти обжигающим. Праздник весны, что вчера гремел смехом и песнями, вдруг обернулся тревогой, словно тень легла на солнечный свет. Где-то вдали, над лесом, послышался хриплый крик, и Светозара вздрогнула, чувствуя, как её радость тает, как последний снег под солнцем.

Слова старухи эхом отдавались в голове: "Слишком рано, девица… весна должна знать свой срок". А что, если это правда? Что, если её встреча с Ярилой – не чудо, а предвестие беды?

Она остановилась у старого дуба, того самого, где раньше раскрылся лист от её касания, и прислонилась к стволу, чувствуя, как грубая кора царапает спину сквозь тонкую рубаху. Глаза Ярилы, сияющие, как расплавленное золото, снова встали перед ней, и сердце сжалось от сладкой боли. "Кто он? – думала она, сжимая кулаки. – Бог, дух или просто сон, который слишком ярко светит?" Вчера у реки она почувствовала себя живой по-настоящему, впервые за все семнадцать лет своей жизни. Его взгляд проник в самую глубину души, разбудил что-то дикое, неукротимое, словно река, вышедшая из берегов. Радость переполняла её, как вода в половодье, но теперь эта радость смешивалась со страхом, густым и липким, как осенний туман.

"Если это чудо – почему оно кажется опасным?" – шептала она про себя, глядя на свои руки. Пальцы дрожали, и она вспомнила, как трава зеленела под её шагами, как дети бежали следом, крича о весне в косе. А что, если это не дар, а проклятие? Деревня всегда видела в ней чужую – сироту, взятую на воспитание из милости, с глазами, которые слишком пристально смотрят в лес, и мыслями, которые улетают дальше, чем положено простой девке. Подружки шутили, что она "дикая трава", красивая, но не к месту, а теперь… теперь она чувствовала, что эта "дикость" оживает, растёт внутри, как те ростки на огородах. Желание увидеть Ярилу снова жгло изнутри, как огонь в костре, но страх шептал: "А если это нарушит всё? Если весна, пришедшая слишком рано, принесёт не урожай, а голод?"

Светозара опустилась на землю, обхватив колени руками, и уставилась на горизонт, где лес встречался с небом. Ветер трепал её косу, и в его шуме ей чудился шёпот: "Вернись к реке… увидь его снова". Но слова Домны не давали покоя – они были как иней на цветах, красивый, но убивающий. Она закрыла глаза, пытаясь унять хаос в душе. Радость и страх сплетались в один узел, и она знала: если развязать его, мир вокруг изменится навсегда. А может, уже изменился? Вдали, над лесом, пролетела стая птиц, и их крики показались ей предостережением. "Я должна понять, – решила она наконец, поднимаясь. – Но как? Как выбрать между сердцем и судьбой?" С этим вопросом она пошла дальше, но внутри бушевал конфликт, который не мог разрешиться одним лишь шагом.

Вечер опустился на деревню мягко, как лёгкий платок, укрывая дома и поля тёплыми сумерками. У колодца на краю деревни собрались люди – женщины с кувшинами, старики с посохами, молодёжь, всё ещё напевающая песни Масленицы. Воздух дрожал от гула голосов, смеха и звона вёдер, а над горизонтом догорал закат, окрашивая небо в багряные и золотые тона. Светозара стояла чуть в стороне. Её мысли всё ещё кружились вокруг слов Домны, но она старалась улыбаться, ловя взгляды подружек, что хихикали и перешёптывались неподалёку.

Вдруг земля под её ногами дрогнула – едва заметно, как вздох спящего зверя. Светозара замерла, чувствуя, как холодок пробежал по спине. Она опустила глаза и ахнула: прямо у её ног, из сухой, ещё не прогретой земли, пробился тонкий стебель, увенчанный ярко-алым маком. Его лепестки раскрылись, словно пламя, сияя в сумерках так, будто в них запеклась кровь заката. Мак дрожал на ветру, одинокий и невозможный, ведь весна только началась, и цветам таким было не время.

– Матушка-богиня! – вскрикнула одна из женщин. Люди вокруг замолкли, их взгляды устремились к Светозаре и алому цветку у её ног. Кто-то ахнул, кто-то перекрестился, а старый дед Влас, опираясь на посох, пробормотал: – Знак это… Знак недобрый.

Подружки Светозары, только что смеявшиеся, отступили на шаг, их лица исказились смесью удивления и страха. Одна из них, Рада, сжала ладони у груди, шепча: – Как это, Светозара? Откуда мак в такую пору? – Её голос дрожал, и в нём уже не было привычной насмешки, только насторожённая тень.

Светозара стояла, не в силах отвести взгляд от цветка. Её сердце билось так громко, что, казалось, его стук разносится над колодцем, заглушая шёпот толпы. Она чувствовала на себе десятки глаз – одни полные благоговения, другие подозрительные, почти враждебные. "Это он, – мелькнула мысль, и образ Ярилы, сияющего, как солнце, вспыхнул в её памяти. – Это его дар… или его проклятие?" Она хотела нагнуться, коснуться мака, но пальцы задрожали.

Толпа загудела громче, и чей-то голос, резкий и высокий, прорезал вечер: – Нечистое дело! Весна не в срок, цветы не в пору! – Светозара подняла глаза и увидела, как несколько женщин отступают дальше, крестясь, а мужчины переглядываются, сжимая кулаки. Мак у её ног горел в сумерках, как предупреждение, и в этот миг она поняла: что-то изменилось. Не только в ней, но и в тех, кто смотрел на неё.

Она чувствовала, как взгляды односельчан жгут её, словно угли. Толпа начала расходиться, но шёпот не умолкал – он плёлся за ней, как тень, полный подозрений и страха. Мак у её ног всё ещё горел алым в сгущающихся сумерках, его лепестки слегка дрожали на ветру, будто живые. Девушка не могла отвести от него глаз, словно цветок держал её за сердце, не позволяя двинуться с места.

Шаги за спиной заставили её вздрогнуть. Она обернулась и увидела Домну, чья фигура, сгорбленная и тёмная, словно выросла из самой земли. Старуха подошла медленно, опираясь на посох, её глаза, выцветшие, но острые, остановились на маке. Она молчала, но её лицо было мрачнее тучи, что собиралась над лесом. Наконец, она подняла взгляд на Светозару, и её голос, тихий, как шорох сухих листьев, прорезал вечернюю тишину:

– Береги себя, девица. Когда цветы цветут не в своё время – беда идёт следом.

Светозара сглотнула, чувствуя, как слова старухи ложатся на сердце тяжёлым камнем. Она хотела спросить, хотела рассказать про Ярилу, про реку, про тепло, что разливалось в груди от его взгляда, но горло сдавило, и она лишь кивнула. Домна посмотрела на неё ещё мгновение, затем повернулась и ушла, её шаги растворились в шуме ветра. Люди вокруг уже разошлись, оставив Светозару одну у колодца, с маком, что сиял, как звезда в ночи.

Она опустилась на колени, глядя на цветок. Его алые лепестки казались живыми, пульсирующими, будто в них текла кровь. Ветер донёс далёкий крик ворона, и девушка вздрогнула, чувствуя, как холод пробирается под кожу, несмотря на тёплый вечер. «Это знак» – подумала она, и её сердце сжалось от смеси страха и предчувствия.

Глава 4

Вечер опустился на деревню мягко, как покрывало из тонкого льна. Светозара шла по узкой тропинке к своей избе, ступая босиком по ещё теплой земле, где дневное солнце оставило следы своего дыхания. В воздухе витал запах свежей травы и первых цветов, а в её сердце – лёгкая, непривычная радость, словно внутри расцветал тот самый мак, что пробился у колодца сегодня днём. Красный, яркий, не по сезону, он стоял одиноко среди зелёных ростков, и она знала: это подарок. От него. От Ярилы.

Она вошла в избу, где воздух был густым от аромата сушёных трав, висевших под потолком. Старая Домна уже ушла, оставив на столе миску с мёдом и хлебом, но Светозара едва прикоснулась к еде. Её мысли кружили вокруг той встречи у реки, вокруг золотистого взгляда, что проник в самую душу. "Он увидел меня, – подумала она, снимая платье и расплетая косу. – Не как чужую, а как… свою". Тёмно-русые волосы упали на плечи волной, и она улыбнулась своему отражению в маленьком медном зеркальце. Серо-зелёные глаза сияли, ловя отблеск свечи.

Ложась на соломенный тюфяк, укрытый грубой шерстяной тканью, она почувствовала, как тело расслабляется, а сердце бьётся чаще, чем обычно. Радость переполняла её, теплая, как летний полдень, хотя за окном ещё веял весенний ветерок. "Завтра я пойду к реке снова, – шептала она про себя, закрывая глаза. – И он будет там. Должен быть". Мысль о маке вернулась: его лепестки, алые, как закатное солнце, казались знаком. Подарком от бога, который сошёл на землю не для всех, а для неё одной.

Вдруг Светозара оказалась в поле. Не в том зелёном, живом поле, где сегодня пробился мак, а в другом – бесконечном, сером, где земля лежала под тонким слоем снега, хрупкого, как старый пергамент.

Весны здесь не было и в помине. Воздух стоял тяжёлым, неподвижным, пропитанным запахом мокрой земли и чего-то металлического, как вкус крови во рту. Светозара стояла посреди этого поля босиком, и её ноги утопали в снегу по щиколотку, но холод не щипал кожу – он просто был, как часть дыхания этого места. Она огляделась: вдали темнел лес, чьи ветви гнулись под невидимым грузом, а небо над головой висело низко, свинцовое, без единой звезды. Ни пения птиц, ни шелеста листьев – только тишина, такая густая, что в ушах звенело от неё.

"Где я?" – подумала она, и эхо её мысли утонуло в этой безмолвной пустоте, не вернувшись обратно. Цветы, что она видела днём – те первые, робкие подснежники у реки, – здесь тоже были, но их лепестки покрывал иней, тонкий, как паутина, искрящийся в сером свете. Они не колыхались на ветру, потому что ветра не было, и казались замороженными в миг своего рождения: прекрасными, но мёртвыми. Река, что протекала неподалёку, – та самая, где она встретила Ярилу, – теперь стояла недвижимой, скованная льдом. Лёд этот был прозрачным, как слеза, и в его глубине отражались тени – смутные, человеческие, словно души, запертые в стеклянной клетке.

Светозара шагнула вперёд, и снег хрустнул под её ногами, как сухие кости. Сердце стучало чаще, но не от страха – пока что от недоумения. "Это сон, – шептала она себе, пытаясь разглядеть знакомые приметы. – Просто сон, от вчерашней усталости. Проснусь – и снова утро, река, мак у колодца". Но чем дальше она шла, тем гуще становилась эта странная пустота. Небо темнело, и в нём, словно трещины в глине, проступали первые тени облаков – чёрные, рваные, как перья ворон. А в воздухе повис лёгкий шёпот, не слова, а просто звук – холодный, как дыхание из ледяной пещеры, обещающий что-то неизбежное.

Она остановилась у реки, опустилась на колени и коснулась льда кончиками пальцев. Холод просочился в кожу, но не жёг – он просто заполнял, как вода в пересохший ручей, и в этом прикосновении было что-то знакомое, древнее, как сама земля под ногами. В отражении на льду она увидела не своё лицо – не те серо-зелёные глаза, ловящие свет, а что-то иное: бледное, с чертами, которые могли быть её, но искажённые, как в кривом зеркале. И в этот миг шёпот усилился, превращаясь в далёкий, еле слышный зов: "Иди… иди ко мне…"

Поле вокруг неё начало меняться – медленно, незаметно, как смена сезонов в старых сказках Домны. Снег под ногами стал толще, иней на цветах – серебристее, а тишина – гуще, словно сама природа затаила дыхание, ожидая. Светозара поднялась, чувствуя, как в груди нарастает комок – не страх, а предчувствие, то самое, что она всегда ощущала на краю леса, когда вороны каркали слишком громко. И тогда из тумана, что стелился по земле, как саван, начала проступать фигура – высокая, стройная, белая, как первый снег.

Туман над полем сгустился, стал плотным, как саван, и медленно расступился, словно подчиняясь невидимой воле. Из него выступила фигура – высокая, худая, точно сотканная из зимнего света. Марена. Её одеяние, белое, как первый снег, струилось, не касаясь земли, и казалось, что оно движется само по себе, как дыхание метели. Чёрные волосы, длинные и блестящие, словно крылья ворона, вились за её спиной, извиваясь, как тени на ветру. Они не просто отражали свет – они пили его, оставляя вокруг себя сумрак, холодный и глубокий.

Её глаза, белые, без зрачков, смотрели прямо на Светозару, и от этого взгляда сердце девушки сжалось, как от прикосновения льда. В этих глазах не было ни тепла, ни гнева – только пустота, древняя и неподвижная, как замёрзшая река. Светозара чувствовала, как её дыхание становится тяжёлым, будто воздух в лёгких превращается в иней. Она хотела отступить, но ноги её словно вросли в мёртвую землю, покрытую тонким слоем снега, хрупкого, как высохшая кожа.

Вокруг Марены закружились вороны – чёрные, с перьями, блестящими, как обсидиан. Их крылья рассекали тишину резкими хлопками, а крики, хриплые и пронзительные, звучали, как предупреждение, как голос самой судьбы. Они вились над полем, не касаясь земли, и их тени падали на снег, рисуя узоры, похожие на трещины во льду. Одна из птиц, самая крупная, с глазами, горящими, как угли, опустилась на плечо богини, но Марена не шелохнулась. Её лицо оставалось неподвижным, точно вырезанным из мрамора, а волосы шевелились, будто живые, сплетаясь с тенями ворон.

Поле вокруг неё оледенело ещё сильнее. Цветы, что ещё хранили слабый намёк на жизнь, покрылись серебристым инеем, их лепестки хрустели и осыпались, как стеклянная пыль. Река, скованная льдом, отражала эту фигуру, но в её глубине Светозара видела не чёткий силуэт, а смутное марево, словно сама Марена была не человеком, не богиней, а воплощением чего-то большего – зимы, смерти, конца всего живого. Холод от неё расходился волнами, и снег под ногами Светозары стал глубже, цепляясь за её босые ступни, как жадные пальцы.

Она стояла, не в силах отвести взгляд от этой фигуры, и чувствовала, как в груди растёт комок – не страх, а предчувствие, тяжёлое, как камень. Вороны закричали громче, и их голоса сплелись в хор, от которого кровь стыла в жилах. Марена не двигалась, но её присутствие заполнило всё: поле, небо, тишину. Она была здесь не для того, чтобы говорить, – она была здесь, чтобы напомнить. О чём, Светозара ещё не знала, но в глубине души уже чувствовала: эта встреча изменит всё.

Марена шагнула ближе, и снег под её ногами не хрустнул – он растаял в тонкий, искрящийся иней, будто сама земля уступала её воле. Вороны, кружившие над ней, затихли, но их тени всё ещё метались по полю, как отголоски надвигающейся бури. Светозара стояла, замерев, чувствуя, как холод проникает в её грудь, словно ледяной палец, касающийся сердца. Но она не отвела взгляда от белых, пустых глаз богини, хотя каждый вдох давался всё тяжелее, будто воздух стал стеклом.

– Ты думаешь, он твой? – голос Марены был холодным, как треск льда на реке, но в нём не было ни злобы, ни насмешки – только спокойная, неотвратимая правда. – Но он всегда мой. Когда лето угасает, он возвращается ко мне.

Слова эти упали на Светозару, как снег на голые ветки, тяжёлые и неподъёмные. Она ощутила укол в груди – не боль, а что-то острое, как память о вчерашнем маке, о золотистом взгляде Ярилы у реки. Её губы дрогнули, и она, собрав всю смелость, что теплилась в ней, ответила, хотя голос её был тише ветра:

– Зачем ты его держишь?

Вопрос вырвался сам собой, почти детский, полный негодования и отчаяния. Она сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, и посмотрела прямо в лицо Марены, ожидая ответа. Вороны за спиной богини разом вскрикнули, их голоса эхом разнеслись по полю, но Марена даже не шелохнулась. Её чёрные волосы шевельнулись, словно тени, и в белых глазах на миг мелькнуло что-то – не гнев, а печаль, древняя, как сама земля.

– Не я, – ответила она, и её голос стал ещё ниже, почти шёпот, но от него мороз пробежал по коже Светозары. – Судьба. Без смерти не будет жизни. Без зимы не будет весны.

Слова эти были простыми, но в них была сила, тяжёлая, как камни на дне реки. Светозара хотела возразить, хотела крикнуть, что это несправедливо, что Ярило – не тень, не часть какого-то круга, а тот, кто заставил её сердце биться впервые. Но слова застряли в горле, будто замёрзли, как цветы под инеем. Марена смотрела на неё, и в её взгляде не было угрозы – только уверенность, холодная и неизбежная, как ночь, что приходит после заката.

Вороны снова закричали, и их крики сплелись с шёпотом ветра, который теперь поднялся, холодный и резкий, трепля волосы Светозары. Она почувствовала, как её босые ноги мёрзнут в снегу, но не отступила. В её груди горел маленький, упрямый огонёк – тот самый, что вспыхнул у реки, когда Ярило назвал её по имени. И этот огонёк не давал ей опустить глаза.

– Ты не можешь его забрать, – прошептала она, но её голос дрожал, как лист на ветру.

Марена не ответила. Она лишь слегка наклонила голову, и её волосы, чёрные, как ночь, упали на плечо, где сидел ворон. Птица повернула голову, посмотрела на Светозару своими угольными глазами, и в этот миг поле вокруг стало ещё темнее, словно небо решило проглотить последние крупицы света.

Марена сделала ещё один шаг, и снег под её ногами растаял в серебристый иней, рассыпаясь, как звёзды, упавшие на землю. Она была так близко, что Светозара чувствовала её дыхание – не тёплое, как у живых, а холодное, как зимний ветер, что крадётся в щели изб. Вороны затихли, их крылья замерли в воздухе, и поле погрузилось в тишину, такую глубокую, что казалось, будто сам мир перестал дышать. Белые глаза богини смотрели прямо в душу, и Светозара ощутила, как её сердце замедляет ход, словно подчиняясь этому взгляду.

Марена медленно подняла руку, тонкую, как ветвь, покрытую инеем, и положила её на плечо Светозары. Прикосновение было ледяным, но не просто холодным – оно жгло, как огонь, только наоборот, вытягивая тепло из тела, из мыслей, из самой жизни. Светозара задрожала, её дыхание сбилось, и она хотела отшатнуться, но ноги её не слушались, словно корни, вросшие в мёрзлую землю. Рука Марены была тяжёлой, как судьба, и в этом холоде было что-то неизбежное, будто сама смерть коснулась её.

Богиня наклонилась ближе, так близко, что её чёрные волосы, блестящие, как вороньи крылья, коснулись щеки Светозары. Они были холодными, как шёлк, пропитанный росой. Марена заговорила, и её голос, тихий, как шёпот ветра в зимнюю ночь, проник в самую глубину сознания девушки:

– Ты можешь гореть с ним… или остаться одна в холоде. Другого пути нет.

Слова эти были лёгкими, но упали на сердце Светозары, как камни в глубокий колодец, отзываясь эхом. Она хотела закричать, возразить, но горло сжалось, а лёгкие будто заполнились льдом. В глазах Марены, пустых и белых, мелькнуло что-то – не угроза, не насмешка, а тень печали, как будто богиня знала, что её слова – не проклятие, а правда, которую нельзя избежать. В этот миг поле вокруг них потемнело, и вороны, до того молчавшие, разом взмахнули крыльями, подняв в воздух вихрь чёрных перьев.

Прикосновение Марены стало невыносимым – холод жёг кожу, проникая всё глубже, до костей, до самого сердца. Светозара почувствовала, как её тело сотрясает дрожь, а перед глазами мелькают образы: алое пламя, цветущие маки, золотистые волосы Ярилы, тонущие в снегу. Она закричала – или ей показалось, что закричала, – и в этот миг мир вокруг раскололся, как лёд под ударом.

Она рывком села на своём тюфяке, вцепившись пальцами в грубую ткань одеяла. В избе было темно, свеча давно погасла, и только слабый лунный свет пробивался сквозь щели в ставнях. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди, а плечо, где во сне лежала рука Марены, всё ещё жгло холодом, как будто богиня и вправду коснулась её. Светозара прижала ладонь к плечу, пытаясь унять дрожь, но холод не уходил, словно впитался в кожу.

За окном раздался резкий, хриплый крик ворона, и она вздрогнула, чувствуя, как волосы на затылке шевелятся. Тени в избе казались гуще, чем обычно, и в них чудились очертания – то ли крыльев, то ли длинных чёрных волос. "Это был сон, – шептала она себе, но голос дрожал. – Просто сон". Но в глубине души она знала: это было больше, чем сон. Это было предупреждение.

Утро пришло тихо, словно крадучись на цыпочках. Сквозь щели в ставнях пробивались тонкие лучи солнца, золотя пылинки в воздухе избы. Светозара лежала неподвижно, всё ещё сжимая одеяло, её дыхание было неровным, а сердце колотилось, как после долгого бега. Сон о Марене не отпускал – холод её прикосновения всё ещё жалил плечо, а слова, сказанные шёпотом, звенели в ушах: «Ты можешь гореть с ним… или остаться одна в холоде». Она моргнула, пытаясь отогнать видение, но тени в углу избы казались слишком длинными, слишком живыми.

Резкий звук заставил её вздрогнуть. На подоконнике, прямо за деревянной ставней, сидел ворон. Его чёрные перья блестели в утреннем свете, как обсидиан, а глаза, тёмные и неподвижные, смотрели прямо на неё. Он не каркнул, не шевельнулся – просто смотрел, и в этом взгляде было что-то, как будто сама ночь оставила своего стража следить за ней. Светозара медленно поднялась, чувствуя, как по спине пробегает холод, не связанный с утренней прохладой. Она подошла к окну, её босые ноги коснулись холодного земляного пола, и приоткрыла ставню. Ворон не улетел. Он лишь слегка повернул голову, и его взгляд стал ещё острее, будто он видел не только её тело, но и мысли, спрятанные глубоко внутри.

Она отшатнулась и посмотрела вниз, на траву под окном. Весна была в разгаре – земля уже покрылась зелёными ростками, а где-то вдалеке слышался звонкий смех детей, бегающих по деревне. Но под её окном трава была покрыта тонким слоем инея, серебристым и хрупким, словно дыхание зимы задержалось здесь на одну ночь. Иней лежал только там, узкой полосой, как след от чьих-то шагов, и исчезал в нескольких шагах от избы, где начиналась тёплая, живая трава. Светозара замерла, её пальцы вцепились в деревянный подоконник, а ворон на окне вдруг каркнул – раз, резко, как предупреждение.

Дверь избы скрипнула, и в проёме появилась Домна. Её серебряные волосы были растрёпаны, а лицо, морщинистое, как кора старого дуба, казалось ещё суровее, чем обычно. Она вошла, опираясь на узловатую палку, и её взгляд тут же упал на ворона. Старуха остановилась, её глаза расширились, и она быстро перекрестилась, пробормотав что-то невнятное, похожее на старую молитву. Потом она посмотрела на Светозару, и в её голосе, обычно язвительном, но добром, прозвучала тревога: