скачать книгу бесплатно
– А, собственно… – начала я.
– Я бы не хотел объясняться по телефону. Скажу лишь следующее: я прилетел из Израиля, в Москве пробуду неделю, а завтра специально приеду в ваш город для встречи с вами.
– Спасибо большое, только я ничего не понимаю.
– Конечно. Поэтому я и хочу встретиться. Итак, завтра я вам перезвоню. Всего доброго.
– Черт-те что, – сказала я, вешая трубку.
– Никуда не ходи, это его козни.
– Кого?
– Серегины, конечно.
– Не болтай глупостей.
– Вот увидишь, пойдешь к этому дядьке, а назад не вернешься.
– Большое тебе спасибо, – фыркнула я.
– Тогда я с тобой пойду.
– Мы договаривались, что ты остаешься здесь только до завтра, – напомнила я.
Марья надулась, и ужин прошел в молчании.
Утром заехала Элька, на вопрос: «Как дела?» – я ответила: «Нормально», прикидывая, стоит ли ей рассказать все или нет. Марья еще спала, а Элька проходить дальше порога не стала, потому что спешила, и я так ничего ей не рассказала. Села за работу, но время от времени вспоминала о предстоящей встрече.
Ровно в 18.00 раздался телефонный звонок, и тот же голос осведомился, я ли это?
– Это Борис Моисеевич, я только что приехал…
– Да-да. Где мы встретимся?
– Я впервые в вашем городе, так что выбирать вам.
– Тогда, может, вы приедете ко мне? Я живу…
– Я знаю адрес, – перебил он и через полчаса появился в квартире.
Все это время Марья таращилась в окно и нервировала меня всякими выдумками: то ей прохожие казались подозрительными, то наш дворник, то «Волга», что замерла под окнами. Наконец в дверь позвонили. Я с облегчением вздохнула и пошла открывать. На пороге стоял дядька совершенно необъятных размеров, в светлом костюме без галстука, с бородой, усами и лысиной во всю голову, которую он в настоящее время вытирал платком, тяжело дыша, под мышкой он держал большой сверток.
– Здравствуйте, – сказала я.
Дядька широко улыбнулся и протянул ко мне обе руки, одну с платком, другую со свертком, и радостно провозгласил:
– Вылитый отец.
Я решила никак на это не реагировать и дождаться, что будет дальше, но на всякий случай тоже заулыбалась; дядька годился мне в дедушки, а меня учили уважать старших.
– Проходите, пожалуйста, – предложила я, он вошел, и мы с большим трудом смогли разместиться в моей прихожей. Я попятилась и натолкнулась на Марью, которая появилась из кухни.
– Что ж, давайте знакомиться, – сказал гость, все еще улыбаясь. – Борис Моисеевич.
– Очень приятно, – с подозрением глядя на него, ответила Марья. – Марья Никитична, подруга Симы. Сейчас живу у нее.
Я собралась возразить, что не живет, а просто слегка загостилась, но не стала, пусть дядька думает, что я здесь не одна… на всякий случай.
Мы прошли в кухню, Борис Моисеевич расположился в кресле. От чая он отказался и, выразительно взглянув на меня, сообщил:
– Беседа наша сугубо конфиденциальна. Если вы что-то захотите потом рассказать подруге, дело ваше, но я не вправе разглашать…
Признаться, я здорово перепугалась, такое начало мне совсем не понравилось. Марья неохотно покинула кухню, заметив:
– Я рядом.
Борис Моисеевич взял мою руку и ни с того ни с сего спросил:
– Что вы знаете о своем отце?
Может, кому-то легче легкого ответить на подобный вопрос, но мне как раз наоборот. Если честно, о папе я достоверно знала одно: он умер. По крайней мере, так уверяла мама. Остальные сведения носили отрывочный характер и друг другу противоречили. Я и в детстве не особо донимала маму вопросами, а став старше и сообразив, что данная тема маму совершенно не занимает, и вовсе от них отказалась. Рождена я была в законном браке, чему имелось свидетельство, остальное было покрыто мраком. Если верить маме, папа умер, когда я пребывала в младенчестве, он был инженером (по другой версии – физиком, впрочем, он мог счастливо сочетать обе профессии) и скончался от рака горла (желудка). Никакой родни со стороны папы я никогда не видела, покоился он за триста километров отсюда, в том городе, где мы жили раньше. Местом моего рождения действительно был указан соседний областной центр, так что в историю это отлично вписывалось. После смерти папы мама поклялась, что замуж больше не выйдет и посвятит свою жизнь мне. И свое слово сдержала. У нее были многочисленные романы, каждый, как правило, начинался с покупки нового платья, а заканчивался приобретением шляпы, непременно с вуалью, которую мама носила недели две, а потом забрасывала на антресоли. За двадцать лет шляп скопилось великое множество. Как-то я сдуру предложила их выбросить, мама укоризненно покачала головой и заявила, что в них вся ее жизнь.
Однако мужчин в нашем доме я никогда не видела. Если мама по вечерам уходила, я оставалась с тетей Клавой, дальней нашей родственницей, и как-то решила выспросить ее об отце, она отвечала неуверенно и без охоты. Стало ясно: ей известно не больше моего. В шкафу хранилась фотография в рамке, на которой, по словам мамы, был изображен отец. Никакого сходства с собой я в нем не усмотрела и к фотографии интерес потеряла.
И что, скажите на милость, я должна была ответить толстяку? Но ответить-то надо. И я ответила:
– Папа умер. Двадцать лет назад.
– Да-да, – горестно кивнул Борис Моисеевич. – Это вам сказала ваша мама? Ваш отец любил ее всю жизнь. – Он достал из кармана пиджака конверт, а из него фотографию. – Умирая, Натан держал ее в руке и все повторял: «Другой такой женщины нет».
Он протянул фото мне, и я без труда узнала маму, она была снята в полупрофиль. На фото маме было лет тридцать пять, но могло быть и больше, выглядела она всегда прекрасно. Однако не тот факт, что какой-то Натан, умирая, держал фото мамы в руках, восхваляя ее достоинства, потряс меня, а надпись на обратной стороне. Маминой рукой было написано: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих, ибо ласки твои лучше вина». Никогда не замечала в маме особого романтизма.
– «Песнь песней», – едва ли не со слезой заметил Борис Моисеевич.
– Что?
– Это цитата из Библии.
– А-а… замечательно, только…
– А вот и вы, – с улыбкой возвестил он и извлек из конверта вторую фотографию. На ней тоже была мама, в черном платье с ниткой жемчуга, а у нее на коленях я в возрасте шести месяцев. Эта фотография была мне хорошо знакома, она до сих пор украшает розовую комнату. Цитат из Библии больше не было, маминой рукой написано: «Я назвала ее Симоной, здесь ей пять месяцев и три недели». Тут кое-что начало доходить до меня, я взглянула на дядьку и запечалилась: что, если он вдруг окажется моим родителем? Такого счастья я могу и не пережить. Как-то я все это время обходилась без отца и теперь особой надобности в нем не чувствую.
– Я не понимаю… – схитрила я.
– Значит, мама вам так ничего и не рассказала? – вздохнул он.
– А что она должна была рассказать?
– Возможно, она и права, – задумчиво изрек дядька, совершенно меня не слушая. – Но я обещал выполнить его волю, я дал слово умирающему и обязан его сдержать. – Тут он вновь взял мою руку и заявил: – Вы носите отчество и фамилию человека, который никогда не был вашим отцом. Да, он был мужем вашей мамы, но брак этот не принес ей счастья. По-настоящему она любила только вашего отца, Кацмана Натана Леонидовича, моего дорогого друга.
Я запечалилась еще больше и, кашлянув, спросила:
– Он умер? – И не смогла скрыть вздоха облегчения, когда услышала:
– Два месяца назад. Он дал мне ваш адрес, телефон и велел рассказать все при личной встрече. Я приехал в Москву навестить родственников и поспешил сразу к вам…
– Спасибо большое, – сказала я, не зная, как поскорее выпроводить его. – Фотографию можно оставить?
– Да, конечно. Ваш отец был прекрасным человеком…
Далее последовал рассказ о моем отце. Если честно, было даже интересно. Оказывается, Натан Леонидович был превосходным гинекологом и эмигрировал в Израиль пятнадцать лет назад. У него была семья, и у моей мамы тоже, это не позволило им связать свои судьбы, но сердца их стучали в унисон. Словом, это был роман, который заслуживал экранизации.
Я все-таки настояла, и мы выпили чаю. Борис Моисеевич еще немного рассказал о папе и потянулся к свертку.
– Умирая, ваш отец просил меня передать вот это.
Он развернул плотную бумагу и водрузил на стол подсвечник; ничего более уродливого мне видеть не приходилось: металлический штырь, вокруг которого обвилась змея, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся крылатой, к тому же с когтистыми лапами (они украшали основание подсвечника) и зубастой пастью (она торчала как раз на том месте, где надлежало быть свече).
– Это семейная реликвия, – сообщил Борис Моисеевич, глядя на железного монстра. – Ей больше ста лет, потребовалось специальное разрешение на вывоз…
– Спасибо. А папа не сказал, что с ним делать? – спросила я и покраснела, сообразив, что не то должна была ответить любящая дочь.
– Натан считал, что это должно быть у вас.
– Огромное вам спасибо, – закивала я, косясь за окно и прикидывая, где устроить дорогого гостя. Выставлять его за дверь на ночь глядя как-то неловко, раз он из самого Израиля приехал. К счастью, Борис Моисеевич взглянул на часы и заторопился:
– У меня электричка через час, вы не могли бы вызвать мне такси?
Это я сделала с большим удовольствием и, еще раз двадцать поблагодарив его, наконец-то простилась с ним.
– Нам надо помолиться за твоего папу, – заявила Марья, как только за гостем закрылась дверь.
– Ты подслушивала?
– Конечно. А если бы он вдруг набросился на тебя?
– И что бы ты сделала? – язвительно спросила я.
– Ну… огрела бы его папиным подсвечником.
– О господи, иди молись, только оставь меня в покое.
– Ты расстроилась? – принялась канючить Марья. – Твой папа сейчас на небесах, смотрит на нас и радуется.
– Чему, интересно?
– Не злись. Давай помолимся и вместе поплачем. А завтра в церковь сходим. Я о тебе сегодня всю ночь думала…
– Ты лучше о себе подумай, где ты собираешься жить в ближайшее время.
– Я тебя понимаю, только-только появился папа и сразу умер… А я все удивлялась, чего это имя у тебя такое чудное. Наверное, его папа придумал.
– Замолчи, – возвысила я голос.
– Не расстраивайся, – сморщилась Марья. – У моей подруги тоже отец еврей, и ничего. А у тебя даже фамилия другая.
– Марья, ты дура, – не выдержала я.
– Если бы мы помолились вместе, тебе стало бы легче. На сердце сразу такая благость, и плакать хочется.
– Хорошо, молись, а я отлучусь ненадолго.
– Куда ты? – встрепенулась она.
– К маме.
– Я с тобой.
– Зачем?
– Как зачем? Время позднее, пойдешь одна и…
– Тебе совершенно нечего делать у моей мамы.
– Хорошо, я в подъезде подожду. Главное – знать, что ты в безопасности.
«Когда ж я от нее избавлюсь?» – с тоской подумала я, но вслух сказала:
– Хорошо, поехали. Только не вздумай рассказать маме о ночном происшествии. У нее давление.
Она согласно кивнула, а я, вторично вздохнув, завернула подсвечник в бумагу и прихватила с собой. Отправились мы на машине и потому у мамы оказались уже через двадцать минут. Мама смотрела телевизор и слегка удивилась моему появлению.
– Это Марья, – кивнув на спутницу, сказала я и поцеловала маму.
– Ты какая-то взъерошенная. Что-нибудь случилось?
– Иди на кухню, – шикнула я на Марью, та поспешно удалилась, а я пристроилась рядом с мамой, прикидывая, как бы подготовить ее, и, ничего не придумав, сообщила: – У меня был гость. Из Израиля.
Мама взглянула заинтересованно.
– Из Израиля? И что?
– Сказал, что он друг моего отца и что папа умер.
– Дальше-то что?
– Привез подсвечник, – закончила я и освободила реликвию от бумаги.