скачать книгу бесплатно
– Какой у тебя голос снова… бодрый, – перевела тему Ольга. – Совсем как… тогда.
– Мне здоровье немного поправили. Медицина не стоит на месте.
– Я думала, медицина в нашем возрасте только одно может сделать… Ладно, хватит о грустном. Чем занимаешься?
– Вискарь пью. Ночью, в музее.
– Вискарь? Ну ты даешь! Где добыла?
– Взломала музейную витрину.
– Что? Что ты сделала?
– Взломала витрину с диорамой. Там была бутылка вискаря. Достала. Открыла. Пью. Что тут непонятного? – удивилась Джейн.
– Ты пробралась ночью в музей и взломала витрину, чтобы выпить виски? На своем инвалидном кресле?
– Ну, это очень хорошее кресло. У него есть функция… это, как его… В общем, облегчающая работу с замками.
– Знаешь, а приличные люди в нашем возрасте так себя не ведут. Да и молодежь на такие глупости обычно не способна. Так могут делать только сама-знаешь-кто. Зная, что все им сойдет с рук, – Ольга на несколько секунд замолчала. – Ты когда процедуру прошла?
Пальцы снова начали слушаться, однако теребить кабель, создавая искусственные помехи, смысла больше не было.
– Позавчера, – коротко ответила Джейн, отключилась и рванула на другой конец зала за браслетом.
Теперь они сидели за столиком небольшого ресторанчика на открытой террасе, нависающий над глубоким ущельем. Сложенные из дикого камня неприступные крепости на огромных скалах-столбах были древними монастырями. Греция, Метеора…
– Та самая бутылка? – Ольга покосилась на визуализированный Джейн музейный экспонат на столике между ними.
Джейн кивнула. Теперь передача не только слуховых, но и зрительных, и тактильных образов работала безупречно. Как и в браслете любого человека Планеты.
Давние подруги запоздало обнялись. Увидевший их со стороны решил бы, что это бабушка обнимает внучку: одной было на вид лет тридцать пять, другой – лет девяносто.
– Бокалы стащить не успела, извини, – сказала Джейн. – Давай… Как тогда!
– Из горла, что ли? – вяло спросила Ольга.
– Ага! – Джейн сделала затяжной глоток.
Ольга молча придвинула к себе бутылку.
– Ты аккуратнее только! Здесь, конечно, не траванешься. Но все зависит от того, насколько серьезно ты воспринимаешь этот, нарисованный мир. Если серьезно, то организм может вообразить самую настоящую интоксикацию. Со всеми вытекающими.
– Да мне, в общем, уже все равно. Но серьезно я этот мир воспринимать не могу. Знаешь, иногда даже жалею. А то бы сбежала давно на какую-нибудь далекую планету, к нему… Могут же такое нарисовать, как думаешь?
– Не вздумай. Ни один дрим-дизайнер тебе такого рисовать не станет, ни за какие деньги! А если и найдется какой-нибудь сумасшедший гений, его тут же вычислят. И придется ему до конца жизни заниматься чем-то другим. Коров доить, например. Подумай об этом, когда в голове снова завертятся такие мысли, – ответила Джейн, вновь потянувшись к бутылке.
– Знаешь, в мое время некоторые даже происходящее в телевизоре воспринимали так же серьезно, как саму жизнь. А появилась такая вот реальность, – Ольга окинула взглядом скалы Метеоры, – так мозги у людей почему-то на место встали. Никто не захочет сюда переселиться. Не знаю, найдется ли на Планете хоть один человек…
Ольга сказала «в мое время», как будто дистанцируя себя от помолодевшей и похорошевшей Джейн. И тут же задумалась: а почему, собственно, не «наше время»? Ведь они почти ровесницы, Ольга даже слегка моложе. Нет, все верно. Никакой оговорки не было: время у них теперь, к сожалению, разное. Во всех смыслах.
– И все-таки… Такой человек, кажется, был, – задумчиво проговорила Джейн, пользуясь моментом, чтобы перевести беседу в нужное русло.
Вот только вряд ли этот разговор будет приятен для Ольги.
– Кто же, интересно? Ты была с ним знакома?
– С ней. И ты, кстати, тоже была. Если хочешь, давай сменим тему.
Ольга замолчала.
– Думаю, ты правильно все поняла. Вот представь: рисует человек, к примеру, джунгли Малайзии. В этом месте она когда-то была, так что деревья, река, канатная переправа – все с натуры. А какие там, к примеру, насекомые водятся – понятия не имеет. И вдруг в нарисованный пейзаж залетает вполне конкретная бабочка. Делает круг почета над зрителями и садится на ящик с пивом. Причем бабочка – вполне характерного для этих мест вида.
– Да уж… А я-то думала, вы тогда сговорились и решили нас разыграть…
– Ничего подобного. Я потом специально проверяла. Насекомых Юго-Восточной Азии она не знала. Вообще! Никаких! Ладно, прости… Это я так, к слову. Давай правда сменим тему.
– Нет. Теперь я хочу об этом поговорить, – твердо сказала Ольга.
Чтобы у Джейн не осталось и капли сомнений, Ольга еще раз повторила, глядя подруге прямо в глаза: «Я. Хочу. Поговорить. О Хьёрн».
* * *
Иван появился на работе на пару часов раньше обычного. Этой ночью ему не спалось: перед глазами мелькали то стада стеллеровых коров, покрытых бронированными чешуями, то зубастые пеликаны. Явившаяся под конец лошадь Пржевальского в пальто и с портретом Дарвина в зубах заявила, что ознакомилась с «Происхождением видов» и не видит ничего дурного в том, чтобы тоже попытаться эволюционировать. Пообщавшись немного с последней, руководитель отдела моделирования экосистем резонно рассудил: раз уж сон – все равно не сон, а черт знает что – какой толк валяться в постели? Да и народу в вагончиках канатных дорог ранним утром заметно меньше: не выспаться, так хоть прокатиться с комфортом.
На работе он застал заспанную Джейн весьма похмельного вида, развалившуюся в его собственном кресле. Она держала руку на лбу и тихонько постанывала.
– Джейн? Что с тобой? Выглядишь не лучшим образом… – попытался начать разговор Иван.
– Я… вискарь… выжрала… бутылку… всю… – мучительно простонала Джейн.
– Какой вискарь? Тебе разве можно?
– Какой-какой… Музейный! Из диорамы. Мне теперь… все… можно… – безучастно ответила Джейн и отключилась.
Да уж, прислали подарочек на их со Сьюзи головы! И до чего ведь дурацкая ситуация: фиг поймешь, кто теперь начальник. Формально, конечно, он. И надо бы ему, по идее, выставить из Института «старую каргу», а то и серьезное взыскание наложить. Если дело дойдет до Планетарного совета – одобрят наверняка! Времена, когда некоторые «равнее других», давно остались в прошлом. Вот только – каким взысканием можно напугать Джейн? Штраф, что ли, выписать? Ха-ха! Ей теперь действительно все равно. А задерживать вернувшихся к молодости или заставлять их заниматься чем-то против воли строжайше запрещено. Тьфу, гадость какая!
Не на шутку разозлившись, Иван схватил Джейн и потащил ее под кран с холодной водой. Основательница Института Взаимопонимания забавно фыркала, отплевывалась, вяло пытаясь сопротивляться… но все же приходила понемногу в себя.
– Прости, Вань. Больше не буду. Честно-честно! – Джейн по-детски заглянула ему в глаза.
– Извинения принимаются, – холодно ответил Иван, помогая Джейн добраться до плетеного кресла.
Сьюзи вошла так тихо, что никто из присутствующих ее не заметил.
– Э-э… А что тут у вас происходит?
– Тут Ваня поспорил со мной на щелбан… что перепьет меня! И выиграл, зараза, представляешь? Видишь, сам пол-пузыря выдул – и трезвый, как стеклышко. А я – нажралась… как с-свинья! На ногах не стою. Вот! Вань, давай свой щ-щелбан! Я… готова! – Джейн демонстративно щелкнула себя по лбу.
Ивану очень захотелось треснуть Джейн по-настоящему – тем более, что сама же и провоцировала. Не будь все околоземное пространство пронизано FE-лучами, он бы, вероятно, так и сделал. Но не получилось. В голове пронеслась мысль: «сначала поставь себя на место другого человека, потом осуждай». Может, не хватило ей чего в юности, теперь наверстывает. И вообще – откуда он знает, что происходило ночью в музее? Он нисколько не удивится, если Джейн окончательно придет в себя, потянется к коммуникатору… И выдаст ему и Сьюзи готовую разгадку. Впрочем, даже если нет – это не повод наказывать человека, решившего посвятить последние полтора месяца жизни не собственным удовольствиям, а сложной и необходимой людям работе. В итоге Иван ограничился символической затрещиной – более воздушной, чем контактной.
Глава вторая. Конструктор Пандоры
– Послушай, Лео, ну правда: на хрена музею эта штука? – Бек старался говорить как можно спокойнее, однако у него это не слишком получалось.
– Можно подумать, она жизненно необходима именно тебе. Пока ты не привел ни единого убедительного аргумента, почему я должен снимать ее с баланса.
– А «закон о рациональном использовании вещей»?
– Формулировочку напомни, будь добр… – буркнул Лео с какой-то неприятной канцелярщиной в интонациях.
– «Любой неиспользуемый владельцем в течение трех последних лет предмет… должен быть передан заинтересованному лицу при предоставлении убедительной аргументации…»
– Вот-вот, видишь: «убедительной аргументации». А я от тебя пока только какое-то мычание слышу. Музей и так на перерасход бумаги глаза закрывает, и много на что еще. Сложно спорить, Бек, что ты – один из лучших художников Планеты. Среди палеореконструкторов – возможно, лучший в мире. Не смотри на меня так, как будто сам этого не знаешь. Но почему ты ненавидишь выданный тебе новейший пространственный планшет лютой ненавистью? Планетарный совет отнесся к твоей маленькой причуде с пониманием и выделил тебе неслабую квоту: тридцать листов драгоценной бумаги в месяц. Но она у тебя в первые же дни заканчивается, а я вынужден ежемесячно листов двести «на прочие нужды» списывать.
– Ну не могу я наброски на планшете делать. Отрисовать начисто – без проблем. Но наброски, новые идеи – нет. Не думается мне, когда пальцем по воздуху водишь. Халтура выходит. Для массового зрителя сойдет, конечно… Ну так и замените меня тогда каким-нибудь массовым дизайнером.
– Не заменим, даже не надейся. И бумагу для тебя продолжу лично выбивать. Но отдать экспонат из музейного фонда просто потому, что ты так захотел? В общем, даю тебе ровно одну, последнюю попытку. Объясни, пожалуйста, на кой тебе сдалась эта штука и что она умеет такого, чего нет в твоем браслете?
Предмет, о котором шел ожесточенный спор, стоял на столе между ними. Это был увесистый металлический короб с небольшим дисплеем, рядами сенсорных кнопок и раскладной антенной, занимавшей в сложенном виде большую часть конструкции, а в развернутом – способной накрыть, словно зонтиком, всю столешницу. Ну или кровать. Рядом с которой его, собственно, и полагалось устанавливать.
Бек жадным взглядом вцепился в прибор. Лео начал склоняться к тому, что, пожалуй, лучше отдать увлеченному ценному сотруднику эту рухлядь, чем продолжать препирательства. Пользы от тяжеленного ящика в хозяйстве никакой, в экспозиции естественнонаучного музея он тоже без надобности: только место в шкафу занимает. Но его разбирало любопытство: на кой, собственно, черт дрим-дизайнеру, лучшему палеореконструктору Севильского Естественноисторического музея, сдался один из первых домашних образцов FE-коммуникатора? Будь Бек технарем или историком, все объяснялось бы куда проще. С другой стороны, никакой четкой разницы между понятиями «технарь – гуманитарий» или «художник – программист» теперь не существовало… Что такое дрим-дизайн? Наука или искусство? Творчество или ремесло? Программирование или живопись? Ни одно из этих понятий, и в то же время – все сразу.
– Понял, Лео, понял, – торопливо заговорил Бек, чувствуя, что победа уже близка. – Попробую объяснить, как художник. Эта штука и правда не умеет ничего такого, чего не умел бы мой браслет. Жутко громоздкая и неудобная. Про мысле-кодовый преобразователь вообще молчу. Чтобы завести его, нужно мыслить не образами, а языком Хьёрн. Да, именно так: «сдвиг литосферной плиты на три миллиметра, поднять давление в пяти километрах к северо-западу, описать фрактал для каждого куста… Продумать обмен веществ каждого организма, создать пищевые цепочки… Попытка визуализации… Если рухнуло – идти к метке номер пятьдесят две тысячи сто семнадцать»… Но меня всегда вдохновляла передача чего-то большого и сложного минимальными изобразительными средствами. Отсюда и бумага, из-за которой ты так ворчишь. Помнишь художников-кубистов? Они передавали сложные образы с помощью простейших геометрических фигур. Или вот, пример еще удачнее. Недавно раскопал в учебнике истории вычислительной техники. Знаешь, что такое ASCII-art?
Лео мотнул головой: ранней историей вычислительной техники он никогда не интересовался. Да и Бек, вроде бы, тоже.
– Существовало такое направление в искусстве, когда первые домашние компьютеры только начинали появляться. Представляешь, художники рисовали целые картины… символами! Обычными текстовыми символами, подбирая их по плотности, конфигурации, направлению линий… Возникло оно, как и многие другие виды искусства, от безысходности: не было тогда ни нормальных видеокарт, ни программ соответствующих. А потом все это появилось. Но энтузиасты все равно продолжали рисовать символами. Даже чемпионаты устраивали, конкурсы… И знаешь… Во многих работах было куда больше фантазии и смекалки, чем в тех, которые создавались с помощью графических редакторов.
– Значит, очередной вид творческого мазохизма? – усмехнулся Лео.
– Да! Да! Помучай меня, ну пожа-а-луйста! Отдай мне эту игрушечку! – начал кривляться Бек.
Лео вздохнул, прикрыл глаза, выдержал паузу в несколько секунд… Слегка коснулся пальцем своего браслета и протянул руку в направлении художника-«мазохиста».
Не веря еще в собственную удачу, Бек осторожно поднес свой браслет к браслету Лео. Индикаторы перемигнулись зеленым, давая понять, что информация передана.
– Все, пропуск на вынос записан. Забирай свой ящик Пандоры. Музею он правда без надобности. Покажешь потом, что получилось? – доброжелательно поинтересовался Лео.
Бек едва заметно напрягся при словах «ящик Пандоры». Интересно, это Лео случайно брякнул? Или о чем-то догадывается? Вряд ли: иначе с чего бы так легко отдал? Впрочем, и сам он пока мало что понимал и не знал наверняка, выйдет ли толк из его дурацкой затеи.
Окрыленный, он вышел скоростной походкой из здания музея. Невзирая на солидный вес прибора, Бек почти бежал. Миновав ажурные мавританские арки севильского Алькасара и роскошный апельсиновый сад, он сам не заметил, как оказался на площади перед станцией канатной дороги. Точнее, обнаружил себя стоящим в длинной очереди на посадку. В желающих прогуляться по музейно-исторической части Севильской дубравы недостатка не было никогда.
Очередь, однако, продвигалась быстро. Вагончики на солнечных батареях подкатывали один за другим, люди грузились в них скоординировано, без суеты и давки, и вот уже Бек в обнимку со своим чудо-аппаратом мчался в восьми сотнях метров над кронами деревьев по направлению к узловой станции на крыше ближайшего жилого острова. Еще пара пересадок – и старая Севилья окончательно скрылась из виду, уступив место живописным предгорьям. Лишь смутно угадывающийся на горизонте шпиль Хиральды – бывшего мавританского минарета, впоследствии надстроенного, увенчанного золотой статуей и ставшего колокольней католического собора – напоминал о том, что некогда здесь стоял огромный старинный город.
Зайдя в кабину скоростного лифта, он спустился с крыши жилого острова на триста восемнадцатый этаж и зашагал по небольшой торговой улочке в направлении собственной квартиры.
* * *
– Доброй ночи, дорогие зрители! Сегодня с вами Бек Берштейн и программа «Исчезнувшие миры». Спасибо всем, кто этой ночью настроил коммуникаторы на волну Севильского Естественноисторического музея, чтобы узнать захватывающие факты о прошлом нашей планеты…
Бек стоял на нарисованном им небольшом островке посреди болотистой равнины и собирался с мыслями. Команда «изменить режим отображения» прервала его одиночество. Зрителей на этот раз было прилично, а подходящих для сидения бревен, кочек и вообще сухих мест – маловато. Поэтому размытые полупрозрачные фигуры зрителей накладывались друг на друга, точно призраки, кучкуясь в наиболее удобных местах. Разумеется, они не замечали присутствия друг друга, если только не произвели сразу парный вход. Лишь созданные художником пейзажи и звуки становились достоянием публики.
Теоретически, можно было передать и движение воздуха, и даже запахи, но в еженедельной развлекательной, в общем-то, передаче, Бек предпочитал не заморачиваться. То ли дело – научные работы. Но тогда и состав атмосферы пришлось бы делать другим. А почти чистый кислород – это чревато: пусть лучше зрители увидят схематично нарисованные огни у кромки горизонта, чем случайно окажутся в эпицентре настоящего пожара, пусть даже во сне.
Окинув взглядом места расположения свободно проскальзывающих друг через друга людей-призраков и убедившись, что вряд ли кто-то будет занимать другие, Бек выбрал из каждой кучки несколько наиболее симпатичных ему лиц. Снова изменил настройки отображения, отключая, за ненадобностью, остальных. Разумеется, отключенные продолжали видеть и слышать, а он их – уже нет. Так стало проще. Особенно когда мысленной командой Бека «призраки» превратились во вполне живых на вид людей – какими они, в общем-то, и были.
Уровень подготовки, возраст и познания зрителей были различны. Бек умел строить эфиры таким образом, что интересно было всем. Вот, например, девочка – младшая школьница – с восторгом задирает голову вверх и недоумевает, почему вместо привычных крон деревьев она видит увеличенные до невероятных размеров папоротники и хвощи. Для таких, как она, надо бы рассказать, что деревьев в нашем привычном понимании тогда еще не было. Парень постарше увлеченно водит рукой по стволу лепидодендрона, будто сопоставляя его с собственными представлениями. Он явно в теме. К тому же переключился на изучение дупла в гнилом бревне. Многоножек ищет, что ли? Будет ему многоножка с руку размером, как раз недавно модель доделал. А вот та парочка, кажется, излишне впечатлительная. Опасливо приглядываются, морщат носы, чуть не пылинки с поваленного ствола сдувают, все никак не решаясь присесть. Пожалуй, меганевру над их головами пускать не стоит… Жаль, а так хотелось!
– Итак, кто попробует угадать, в какой эпохе мы с вами находимся? Кто знает точный ответ – помолчите, пожалуйста. Даю небольшую подсказку. Вспомните школьные уроки истории: какой ресурс накапливался в недрах Земли пятьдесят миллионов лет и был сожжен людьми всего за несколько веков почти полностью?
– Нефть? – предположил кто-то из младших школьников.
– Близко, – ответил Бек, – но не то. Небольшие запасы нефти на Планете еще остались, мы ей и сегодня пользуемся. Конечно, не так варварски, как сто лет назад, и ученые продолжают думать, где бы еще без нее обойтись…
– Каменный уголь?
– Именно. И сидим мы с вами в лесу, из которого этот уголь образовался… Итак, сегодня мы перенеслись на триста миллионов лет назад, в каменноугольный период. Или, как его еще называют, карбон. Если еще точнее – верхний карбон.
Заинтересованность зрителей сменилась испуганным визгом. Нет, не потому, что их угораздило очутиться в верхнем карбоне. Просто рядом с одной из парочек чинно прошествовала яркая сорокасантиметровая многоножка с мощными челюстями.
– Не бойтесь, она же совсем маленькая, – усмехнулся Бек. – Бывают и больше. И, кстати, есть никого не будет: это не хищник.
Многоножка ушла, уступив место более симпатичному существу. Из воды, неуклюже ковыляя на перепончатых лапах, выползло странное плоское создание. От широко расставленных щек отходили огромные кожистые перепонки, придавая всему животному сходство с этаким плавучим блином. Или камбалой. Существо повертело близко посаженными глазами-пуговками, слегка приподняло голову, будто к чему-то принюхиваясь, и снова нырнуло в воду.
– Это диплокаулус. Очень необычное земноводное. У него был любопытный… я бы сказал, даже нереальный треугольный череп. Пока мягкие ткани не были известны, их очень забавно рисовали. Представьте этакий бумеранг, приделанный к тушке саламандры. Строились самые нелепые предположения, зачем природа могла создать такое. Но найденные отпечатки расставили все по местам. Камбала – она и есть камбала. Донный засадный хищник. Интересно, кто-то успел заметить, что он начал менять окраску под цвет бревна? Это не точно, но так вполне могло быть. Не создает природа абсурдных существ. Если видите кажущиеся абсурдными кости – фантазируйте смелее, какими могли быть мягкие ткани, чтобы в целом все было функционально и гармонично. Вообще-то, обитали они исключительно в воде, но сегодня, в виде исключения, я попросил одного из них ненадолго выползти к нам. Как видите, ему здесь не очень понравилось.
* * *
Ночные эфиры, особенно с большим количеством детей, давались Беку непросто. Вот и сейчас он проснулся у себя дома с ватной головой, мало что соображая. Но это был его выбор. Стоит ли моделировать внешний вид и поведение вымерших существ, если никто, кроме горстки ученых, их не увидит? Он мог бы, конечно, записать готовые модели в память коммуникатора и представить вести эфир какому-нибудь журналисту, выдав подробные инструкции. И один раз даже попытался: передачав итоге получилась прекрасной – но только если судить по отзывам зрителей. Журналист, который вел программу, был достаточно известным, с неплохой репутацией – но все же не научник.
В качестве разумной меры предосторожности Бек попросил пустить его эфир в режиме «только для просмотра», без права высказываться. И чтобы другие зрители его, Бека Берштейна, вообще не видели. Это было непростым решением. Зато, когда программа началась, автор моделей динозавров получил возможность произносить вслух множество разных слов, из которых фраза «что за дерьмо» была, пожалуй, самой мягкой.
Журналист перепутал все, что только можно было перепутать. Среднеюрские и верхнемеловые динозавры совершенно разных видов играли друг с другом брачные игры, а журналист называл это половым диморфизмом. Травоядные охотились на хищников. Сухопутные сидели по брюхо в болоте, пытаясь выудить рыбу. А в конце прилетел огромный метеорит, все умерли и были съедены маленькими пушистыми зверьками, подозрительно напоминающими песцов. С тех пор Бек дал себе слово, что больше никогда и никому не позволит использовать собственные модели в развлекательных передачах.
Итак, сегодня после ночного эфира ему положен выходной. И завтра тоже. Можно сходить, прогуляться по окрестным горам и дубравам. Пересечься с кем-нибудь из немногочисленных друзей. В стотысячный раз попытаться наладить личную жизнь, которая у Бека почему-то никак не складывалась. Будучи, однако, человеком увлеченным, он принял другое решение.
До общественных мастерских от его квартиры – триста тридцать этажей: триста восемнадцать до земли и еще двенадцать под землю. Бек взял громоздкий прибор, обернул его простыней, чтобы не вызывать лишних вопросов, и пошел к скоростному лифту.
Мастерские занимали гигантские площади под жилыми островами и всегда были востребованы. Затупился, к примеру, у человека нож. Раньше каждый из миллиардов людей пошел бы на кухню и взял точилку или брусок. Ну или, если руки растут совсем не из того места – постучался бы к более рукастому соседу. В итоге промышленность выпускала точилки и бруски миллиардами, а изделия эти большую часть времени лежали в кухонных ящиках мертвым грузом. Вроде и мелочи, однако многие тысячи таких мелочей привели к кризису, поставившему под вопрос дальнейшее существование цивилизации на Планете. Теперь в квартире каждого человека имелось лишь то, что использовалось более-менее постоянно. Зато в общественных мастерских можно было бесплатно воспользоваться практически чем угодно.
– Привет, чем я могу тебе помочь? – спросила Бека девушка на ресепшене.
– Привет. Мне нужен паяльник. Рабочее место для пайки с хорошим светом. Может, еще настольная лупа.
Девушка прикрыла глаза и коснулась своего браслета.
– Да, все есть, конечно. Но придется побегать. Лучше возьми ролики на стеллаже слева, на них быстрее. Все для пайки лежит в ячейках триста восемьдесят первого сектора. Лупы – в рукодельном отделе, сектор пятьсот двадцать восемь. Свободные рабочие места – в пятьсот шестнадцатом. Я запишу в твой коммуникатор маршрут, все найдешь.
