скачать книгу бесплатно
– Ну говорите, детки, говорите, я вам кроликов покажу, не унимался полицейский. – Или это сказал пан Сыровы?
Но ответа он так и не дождался. Побагровев, он затопал ногами и зашипел: – Вон отсюда, негодники, не то огрею вас палкой!
В этот момент на террасе пояилась пани Сырова с кузиной. Полицейский осекся, подвигал шапкой на голове и сказал: – Смотрю, как хорошо здесь детки играют… Песок для них радость. Я это знаю. Играйте, ребятки, играйте, и не смотрите на меня так… Я вас не обижу, какое там! Я умею с детьми.
– Какой здесь чудесный воздух, – защебетала румяная пани, – а какой замечательный вид! – добавила она, глядя на город,простиравшийся у ее ног, город задымленный, подернутый сизой дымкой, необъятный, увенчанный куполами и башнями.
– А то как же, – принялся похваляться полицейский, – здесь воздух как в горах. О, я приискал хорошее местечко для своего жилища.
Пани Сырова позвала детей к полднику.
Полицейский, хмуро глянув на то место, где только что стояли дети, пробурчал: – Чудесный воздух, говорит. Я тебе покажу чудесный воздух! Чудесный воздух и красивый вид только для тех, кто платит за квартиру, а не для каких-то там посторонних баб… Терпеть не могу гостей в своем доме. Разве за ними уследишь. Будут тут без моего ведома шастать всякие! Еще вред какой причинят!
Он пошел в сад, постоял над яблоневым саженцем. Единственный розовый цветок отцвёл, оставив вместо себя зеленый плод, наливавшийся в солнечных лучах.
«Вот у меня растет яблоко, – сказал себе полицейский, – первое яблоко в нашем саду… Надо беречь его как зеницу ока. Горе тому, кто на него позарится. Руки перешибу!.. Сад закрою и никому не разрешу сюда входить, особенно детям. Дети хуже любой скотины».
Глава восемнадцатая
1
– Слышь, Анастазия, – обратился дома полицейски к жене. – Сыровы плохо отзываются о нашем доме. Не нравится он им. Якобы в других домах зеркала и ковры на лестнице. Дождался. Наш, видите ли, некрасивый. А я-то, добрая душа, молчу и все им спускаю. Вот тебе и благодарность за все.
– Так! – бросила жена и, схватив глазурованную кринку для молока, отправилась к лавочнице.
– А вы, – сказал после ее ухода полицейский своим детям, – все отложите и ступайте на улицу. Ходите от дома к дому и прислушивайтесь, что говорят люди. Если кто будет толковать о нас, сейчас же прибегите мне сказать.
Дочка вскочила и опрометью выскочила за дверь.
Подросток вразвалку вышел на улицу и с тупым выражением лица уселся на кучу щебня. Достав из кармана складной нож и высунув язык, он принялся усердно обстругивать деревяшку.
Жена полицейского вошла в лавку, где обычно под вечер собирались женщины из окрестных домов. При лавке был еще и механический каток для белья. Здесь женщины простаивали, оживленно судача, собирая и затем разнося новости по всей округе. Не было ни одного человека, которому не перемыли бы у катка косточки. Трудно было утаить семейные дела в здешних местах, лишь недавно ставших окраиной разраставшегося города.
Жена полицейского, благодаря служебному положению своего мужа, играла здесь заметную роль. Власть полицейского над мелкой сошкой неограниченна. Ведь в полицейском воплощена частица государственного могущества. Полицейский – лицо привилнгированное, и закон защищает его в гораздо большей степени, нежели простого смертного.
– У Сыровых, – рассказывала жена полицейского, – сегодня были гости. Пришла пани с двумя детьми.
– Так-с, – отозвался лавочник, колдуя над цикорием, чтобы разноцветные пакетики, будучи расположенными на полках, образовали геометрический орнамент.
– М-да, – продолжала женщина, – но такие гости не делают им чести. Мой сказал: «Ну и ну! У пани такой пронзительный голос, что ее во всем доме было слыхать».
Лавочник издал звук, который вполне можно было принять за выражение согласия.
– Мой муж эту пани знает… О, это такая особа, что не приведи Господь! Перед войной она, – тут жена полицейского понизила голос до шепота, – держала дом терпимости в еврейском квартале. Моему пришлось там как-то наводить порядок, когда клиенты затеяли драку.
Лавочник откашлялся и сказал: – Иной раз сболтнут, и пошло – поехало.
– Наш дом им не по вкусу, вы только подумайте… Якобы не дом, а развалина. Стены сплошь в щелях, того и гляди рухнет.
В этот момент вошла жена лавочника и, услыхав последние слова, спросила: – Кто же это такое может говорить?
Но муж принялся гневно ей подмигивать и сказал: – Что ты здесь забыла? Я обслужу покупателей сам. Ступай лучше наколи дров, у нас уже ни поленца.
– Но если вам у нас не нравится – скатертью дорога, – продолжала свой рассказ жена полицейского, – свет на вас клином не сошелся. Мой сказал, что этой квартирой интересовался какой-то врач. Они так важничают, что даже павлина хотели завести, а самим есть нечего. Но Фактор им не дозволил. Он им сказал: «Никакого павлина не будет. Здесь я решаю, что можно, а чего нельзя». Небось, она ждет, что я буду с ней здороваться, как бы не так. Кто здесь хозяйка, я или она? Что вы на это скажете, пан Мейстршик?
Лавочник, проронив лишь: – Ну, это, ну… – нагнулся, чтобы передвинуть боченок с капустой.
– Ну, пойду, – заявила жена полицейского, – а эти полфунта сахара, что я взяла, запишите в долг. Рассчитаемся после воскресенья.
– Не горит, – живо отозвался лавочник.
Когда она ушла, лавочник крикнул жене, уже хлопотавшей на кухне: – Сколько раз я тебе говорил, Майдалена, в присутствии фараонши не раскрывай рта. Молчи, не то пойдут пересуды. Лучше ни во что не впутываться. Я не хочу портить отношения с полицейским. Фараонам всегда верят на слово.
– Да ведь я ничего такого не сказала, – оправдывалась Майдалена.
– Не только ничего не говори, но забейся куда-нибудь в угол, чтобы тебя и видно-то не было. Люди так могут напакостить…
2
Жена полицейского подошла к женщинам, сидешим на ступенях крыльца и объявила, что портняжке Менцлю не сдобровать, так как он запустил комом земли в их курицу, сунувшуюся было в соседский огород. Она сказала, что вся улица увидит, как обходятся с человеком, не уважающим чужую собственность. Полицейский ему задаст. Сообщение о распре между соседями женщины с удовлетворением приняли к сведению. Весть о предстоящей стычке облетела улицу и достигла ушей всех ее обитателей.
Полицейский вышел в сад с лейкой в руке. В тот же миг появился портной, прикрепил шланг к крану и приготовился поливать гряды. Обитатели дома напротив сгрудились у дверей, с нетерпением ожидая дальнейшего развития событий.
Соперники приветствовали друг друга с холодным достоинством.
– Будете поливать? – спросил полицейский.
– Так точно, – ответствовал портной. – Дождя не дождаться.
– Да уж.
– Салат пошел в рост, – сказал портной, чувствуя озноб – предвестье назревавшего конфликта.
– Зато сельдерей чахлый, – заметил полиейский, хмуря лоб.
Они вели себя, как едоки за миской слив. Сперва выбирают зрелые и сочные плоды, пренебрегая сморщенными и подгнившими. Но аппетит растет во время еды. И поглотив непопорченные фрукты, люди довольствуются и подгнившими. И в конце концов съедают все.
Так поступали и оба соседа. Сначала они потчевали друг друга учтивыми словами, сопровождая их приветливой улыбкой. Но, исчерпав запас вежливых выражений, они перешли к глухим намекам.
Полицейский упомянул о своей курице. Портной в ответ заметил, что не для того он ухаживает за своими грядками, чтобы их разрывала чужая живность. Полицейский высказался в том смысле, что птица лишена разума, тогда как портной разумом наделен и потому мог бы снисходительно отнестись к проступку курицы. Портной парировал: вот именно потому-то полицейскому и следовало позаботиться, чтобы его курицы не заходили за границы участка. Полицейский сказал, что за курами не уследишь. Курица не настолько понятлива, чтобы уважать чужую собственность. Портной намекнул, что полицейский нарочно засылает своих кур портить ему огород.
– Знаем мы это, – помаргивая, сказал портной.
– Много вы знаете, – отозвался полицейский. – Чья бы корова мычала…
– Посторонним на моем огороде делать нечего, – твердо сказал портной.
– Больно мне нужен ваш огород, – гаркнул полицейский.
Мужчины начали перебрасываться ругательствами, словно швыряя через забор дохлую кошку.
Портной одерживал верх, поскольку был языкастее. Он попрекнул полицейского тем, что тот держит своих родителей в черном теле; недавно он, сосед, даже угостил на кухне мать полицейского кофе, сжалившись над ее бедственным положением. Сперва позаботься о том, чтобы твоим старикам не приходилось побираться у чужих людей, а уж после указывай! Но корчить из себя пана и при этом не накормить ближних – это смешно!
– Вы… вы… – орал полицейский, – вы, аристократы!.. Да я на вас плевал с вашими этими балконами и креслом-качалкой. Я на это уже не клюю… Кое-кто имеет, к примеру, балконы, задирает нос, а дочка тем временем…
Тут полицейский осекся, вспомнив о судебных тяжбах и о своем служебном положении. И лишь пробормотал, мол, на каждый роток не накинешь платок, но он-де не охотник до сплетен. – Я в чужие дела не вмешиваюсь, – произнес он.
– Надеюсь, что так, – отозвался портной и ушел с чувством победителя.
Толпа любопытных разбрелась, разочарованная. Лавочник, заприметив среди развесивших уши женщин свою жену, крикнул ей: – Майдалена, домой! У тебя молоко уходит!
А когда жена вошла в лавку, сердито сказал:
– Зачем тебе там понадобилось слушать, белобока ты эдакая?! Разве не говорил я тебе, чтобы ты ни во что не вмешивалась?!
– Да разве я вмешиваюсь? – защищалась супруга. – Я и не думала слушать! Мне и дела-то ни до чего нет, знать не знаю, где там что происходит.
– Если где-то сыр-бор, тебе там не место. Наша хата с краю. Мы люди торговые. Портной покупает у нас. Что как дойдет до суда, тебя – в свидетели. Отваживать клиентов я не намерен. Если каша заварится, скажешь, что ты глуха, как полено, и ничегошеньки не знаешь. Поняла?
3
После того, как портной ушел, полицейский ощутил смутное недовольство результатом поединка. Он обеспокоился: не сложилось ли у соглядатаев впечатления, будто верх одержал портной, что могло бы повредить его, полицейского, репутации во всей округе.
Снедаемый опасениями, он постучался к пани Сыровой и спросил, не слыхала ли она, как портной назвал его «негодяем».
– Он посмел меня обругать, – сказал полицейский, – и вы наверняка это слышали. Больно много он себе позволяет. За оскорбление полицейского полагается тюрьма.
– Я ничего не слышала, – сказала пани Сырова, – потому что обваливала в сухарях отбивные… Слышала какой-то шум, но из-за чего – это мне неизвестно.
– Однако, – упрямо настаивал хозяин, – вы должны были слышать, как он произнес «негодяй». Ведь он так орал, что небось вся округа слыхала.
– Не знаю, – сказала пани Сырова, – не думаю, чтобы он осмелился вас ругать. Он прекрасно понимает, к чему это приведет, и не станет вредить самому себе. Я слыхала только, что речь шла о курице. Больше я ничего не знаю и ничего сказать не могу.
– Но даже если вы не слыхали, как он выражается, – продолжал напирать полицейский, – вы не можете не согласиться: такой человек способен на любые выражения. Ведь он отпетый мерзавец, ему на все наплевать. Но со мной шутки плохи, уж я позабочусь о том, чтобы его сгноили за решеткой. Мое слово там, наверху, значит много. И никакие виллы с балконами ему не помогут… Но все ж таки странно, что вы не слыхали, как он обругал меня негодяем, меня это крайне огорчает.
– Что знаю, то знаю, а чего не знаю, того не знаю, – отозвалась жиличка.
– Ну что ж, ничего не попишешь, – произнес полицейский, саркастически усмехаясь. – По крайней мере все ясно… А я-то думал, вы заодно с хозяином. Теперь по крайней мере знаю, что и как…
4
Когда чиновник пришел домой и сел обедать, жена принялась рассказывать ему о ссоре между хозяином и соседом. Чиновник слушал с озабоченным видом и раздумчиво качал головой.
– Портной Менцль, – сказал он, – человек неуживчивый и склочный. Он не старается поддерживать добрососедские отношения. И думаю, он достаточно зловреден. Я знаю, что он бросает через забор всевозможный мусор, осколки и тем самым засоряет наш сад. Лишь благодаря миролюбию полицейского мы избегали ежедневных/нас миновали ежедневные скандалы.
Он склонился над тарелкой и сосредоточенно принялся разрезать отбивную.
– Жить в мире и согласии со всем человечеством, – произнес он, многозначительно потрясая ножом, – это залог жизненного успеха. Портному Менцлю следует об этом помнить. О себе мы, слава Богу, можем сказать: мы умеем ладить со всеми. И потому пользуемся заслуженным уважением. Ну вот я и насытился. А теперь, мамочка, дай-ка мне черного кофе.
Супруга поставила перед ним чашку с черным кофе и сказала: – Пан хозяин хотел, чтобы я подтвердила, как портной обругал его.
– И что ты ему на это сказала? – обеспокоился чиновник.
– Что я ничего не знаю.
– И правильно сделала, жена. Ничего не слушай и ни во что не вникай. В чужие распри вмешиваться нельзя. Ведь мы хотим со всеми быть в хороших отношениях. Поэтому нас следует быть глухими и слепыми.
– Да, – сказала супруга, – но дети хозяина с некоторых пор со мной не здороваются. Что бы это значило?
– Не здороваются? – чиновник задумался. – Пусть себе не здороваются. Верно, они просто не знают, что это полагается делать. Их никто не воспитывает. Не обращай внимания и занимайся своими делами. Будь благоразумна, бери пример с меня!
– Ох, ох… – завздыхал чиновник, – ну и уморился же я нынче в конторе… Пан шеф захворал, и бремя забот легло на мои плечи. Мне нужно немного отдохнуть. Да, да… нужно сделать небольшую передышку.
Глава девятнадцатая
1
Уже несколько дней стояла нестерпимая жара. Воздух был неподвижен, как монолит, а трава, цветы и деревья покрылись ржавой пылью. Улицы раскалились, словно под для выпечки хлеба, прохожие жались к стенам домов. С кленов, обрамлявших извилистые тропинки, слетали, кружа, крылатые семена. На межах стояли гуси, спрятав одну ногу под крыло и меланхолически склонив голову набок. Курицы полицейского оставили суетливую беготню и, вырыв ямки, расселись над канавой. Они замерли там в оцепенении, их глаза подернула голубоватая пелена. Амина лежала перед конурой, положив морду на вытянутые лапы, и о чем-то мечтала, не обращая внимания на мух, роившихся вокруг ее гноящихся глаз.
Пополудни на голубевшем, точно каленая сталь, небе появилось пухлое облачко с желтыми краями. Все пришло в движение. Деревья затрепыхались, а над дорогой поднялись, закружились клубы пыли, увлекая за собой клочки бумаги и соломинки. С полей потянуло прохладой. Небо покрылось зловещей мглой, и где-то вдали громыхнул гром. С громкими выкриками женщины бросились закрывать окна и снимать развешанное белье. «Быть грозе» – многозначительно изрекали старики, с тревогой поглядывая на небо.
Небо рассекла изломанная молния, сопровождаемая сухим треском, – точно разорвали холстину. Разразилась гроза, и на землю хлынули потоки воды.
2
Когда гроза прошла, отдаляясь с глухим и сердитым ворчаньем, обратив свою мощь в мелкий дождик, кухня у Сыровых наполнилась едким дымом, который, не находя себе выхода в сыром воздухе, повалил через печные заслонки вспять. Нужно было звать печника.
Пришел зять полицейского. Печально осмотрел печь и сказал:
– Дело тут не только в грозе, нужно подправить дымоход. —Он разложил свои инструменты и принялся за работу. Молча снял метлахские плитки, меланхолически вымесил податливую глину и в облаке взвихренной сажи стал подгонять кирпич к кирпичу. К полудню он с работой управился, положил в топку лучины и зажег бумагу. Сперва огонь робко, словно пробуя поленья на вкус, лизнул их, а потом загудел во всю мочь. Уже вскоре плита так и пылала жаром.
Сухопарый мужчина утер нос тыльной стороной ладони и сказал:
– Все в порядке. Думаю, печка не сплохует. А если что, сразу позовите меня, я все налажу. Но думаю, этого не потребуется.
Он переступил с ноги на ногу, поскреб в хохолке на макушке и добавил, хмуро глядя себе под ноги: – Последние башмаки донашиваю. И одежонка поистрепалась. Так-то вот…
Он поднял глаза на пани Сырову, смотревшую на него непонимающе.
– Одежонка, говорю, поистрепалась, – продолжал он. – Собачья жизнь. Не найдется ли у вас, милостивая пани, какого-нибудь старого мужнина костюмчика?
Тут пани Сырова все поняла и загорелась желанием помочь. Она вышла в прихожую и достала из шкафа костюм в красную крапинку, – точно спинка форели.
– Не подойдет ли вам это? – спросила она печника.
Сухопарый взял костюм, подошел к окну и стал тщательно рассматривать, на ощупь определяя качество материала. Тихая радость засветилась в его слезящихся глазах.
– Да благословит вас Господь, милостивая пани, – принялся благодарить он. – Костюмчик – загляденье, отменная шерсть. В нем я буду что пан. Жена одобрит.
