Волшебные истории

Пол Земаль

Волшебные истории

Индульгенция

Мне приснился сон. Странный, будто сотканный из обрывков чужих воспоминаний. В нем луна не плыла по небу, как это обычно бывает, и не висела недвижимо, как сторожевая башня. Нет, она бежала. Да-да, именно бежала, будто спешила куда-то, оставляя за собой тонкий след света.

Я проснулся резко, как будто меня окликнули по имени. Голова была тяжёлой, а перед глазами всё ещё мелькали образы сна. Я осознал, что задремал прямо на рабочем месте, сидя за грубым деревянным столом. Передо мной лежала стопка свитков – индульгенции, каждая из которых ожидала моего решения.

Чтобы прийти в себя, я подошёл к окну. Холодный ночной воздух обжёг лицо, а за стеклом висела неподвижная луна – настоящая, равнодушная, как всегда. Но я всё ещё чувствовал странное беспокойство, навеянное сном. И тут в голове всплыли детали: это была не просто луна. Нет, это была наполовину луна, наполовину женщина. Да, именно женщина – нереальная, сказочная, как это часто бывает в снах, но её облик почему-то вызывал знакомое чувство. Она подмигивала мне, её взгляд манил и тревожил одновременно.

Я напряг память, пытаясь понять, что же мне так знакомо. И вдруг догадался. Она была копией той самой чертовки, из-за которой вчера мне пришлось приговорить к костру викария. Бедолага! Добродушный, наивный дурак. Он даже не пытался оправдываться, когда я озвучил свой вердикт. Как он только мог втянуться в такую историю?

Я вздохнул и снова посмотрел на настоящее ночное небо. Луна была неподвижной и безмятежной, как будто ничего из этого не имело значения.

Вернувшись к столу, я взял один из свитков. На нем стояла моя собственная подпись – тщательная, выверенная до мельчайшего завитка. Как много приходится знать, говорить и делать, следуя своему чину, даже если сердце молчит, а разум сомневается.

Неожиданно мне стало не по себе. Я вздрогнул, будто кто-то наблюдал за мной из тени. Резко обернулся, но в комнате было пусто. Торопливо свернул индульгенцию, перевязал её ленточкой и спрятал во внутренний ящик стола. Эта работа… она слишком тревожная, слишком опасная. Может пригодиться…

Медитация

Все утро лама медитировал. Его ум растворился в теле, окружающем пространстве, космосе и был неподвижен. Он, словно чистое зеркало, отражал все, что происходит вокруг, но никак не реагировал на происходящее. Все существо ламы наслаждалось этим глубоким внутренним безмолвием и одновременно высочайшим уровнем открытости. В какой-то момент он ощутил присутствие гостей из мира духов, но и это не вызвало никакого движения в потоке его осознанности. А призрак, по-видимому заинтересовавшийся средоточием света, кое представлял лама на астральном плане, сначала проплыл мимо, потом приблизился, заглянул пустыми глазницами в лицо просветлённого, но, не почувствовав никакого проявления страха, агрессии или даже смущения, остановился и тоже застыл поодаль, наслаждаясь умиротворением.

Прошло какое-то время. Вдруг до все ещё неподвижного слуха ламы донёсся тихий звук будильника. Это был один из тех миллионов будильников с отвратительным резким писком, которыми китайцы заполонили весь мир. Этот писк вызвал едва заметное колебание в ауре архата. Будильник, по-видимому оставленный своим хозяином, издал новую бесстрастную трель, затем ещё и ещё. Лама был готов к многочасовой медитации, к появлению призраков, он вряд ли пошевелился бы, даже если бы на город упал метеорит. Но слышать и осознавать многочасовой монотонный писк… Кто способен на такое?

Лама ощутил шепот своих мыслей. Он вновь попытался расслабиться, но с очередной донесшейся трелью почувствовал, что у него затекли ноги. Он отстранился и от этого ощущения, как вдруг на кончик его носа села муха. Ее щекочущие лапки произвели такое сильное движение в области третьего глаза, что лама не выдержал и чихнул. Призрак дематерилизовался.

Мистер Дрим

Мистер Дрим гулял по парку, элегантно помахивая тросточкой. В руке у него была аккуратно свернутая свежая газета. Стояло прохладное лондонское утро, но было солнечно. Ветер то и дело трепал кроны вековых дубов, сбивая на землю молодые жёлуди. Мистер Дрим искал сухую скамейку, чтобы насладиться чтением утренних новостей. Поравнявшись со старым дубом около очередной развилки, мистер Дрим услышал странный клекот на уровне своего лица. Подняв голову, он увидел дупло, откуда и доносился этот звук. Мистер Дрим приблизился и попытался заглянуть в дупло. Внутри было темно и ничего не видно. По всеобщему мнению Мистер Дрим считался благоразумным джентльменом с прекрасными манерами. Никто не знал его другим. Но иногда, когда вокруг не было посторонних, откуда-то являлся другой мистер Дрим, спонтанный, игривый, бесшабашный, совсем не безупречный лондонский сквайр. И как раз сейчас он явился, закатал рукав пальто и запустил руку в дупло, движимый любопытством, совершенно не переживая за последствия столь необдуманного поступка. Кто-то внутри дупла словно ждал, чтобы воспользоваться безрассудством другого мистера Дрима, и ухватил его за палец. Мистер Дрим молниеносно выдернул руку. На ней висела маленькая африканская жаба. Оказавшись на воле, она разжала челюсти, расправила перепончатые лапки и, подхваченная ветром, взмыла над деревьями, чтобы унестись прочь. Проводив взглядом это необычное существо, оба мистера Дрима пришли к умозаключению, что иногда нужно привлечь к себе внимание и не бояться кого-то укусить, чтобы выбраться из ловушки и продолжить свое путешествие.

Фермер Вязов

Овцы не могут летать. Овцы не созданы для полетов. Овцы не должны даже думать о небе! В один год небо над холмами просто пестрило от овец разной масти, возомнивших себя лебедями, орлами, грифонами – да кто ж разберёт, что было тогда в их головах! Фермер Вязов помнил весь этот ужас и заблаговременно предпринял все необходимые меры, чтобы ничего такого никогда не случилось на его ферме. Он тщательно осматривал всех ягнят, овец постарше, и без сожаления отправлял к забойщику каждого с малейшим намеком на отрастающие крылья. По периметру фермы он установил армию чучел, чтобы отпугивать всех пролетающих мимо птиц, а до этого поймал и поджог пару голубей, чтобы устроить пожар, чтобы каждая овца понимала теперь: кто летает, тот враждебен. Ещё фермер Вязов открыл птичий и свиной загоны, и теперь свиньи, куры, гуси могли беспрепятственно перемещаться по всей территории фермы, громко возвещая о мудрости своего господина. А когда какая-то из овец всё-таки поднимала морду вверх, могли и наброситься на нее. Впрочем, такое происходило лишь где-то на окраинах, потому что у крыльца фермерского дома всегда играла стая мирных псов. Они были вполне дружелюбны, виляли хвостиками и весело подпрыгивали, чтобы ухватить и вернуть на землю овцу, попытавшуюся улететь. И таковых становилось все меньше и меньше, потому что овцы, наконец, почувствовали себя счастливыми, видя грандиозные перемены на их ферме. Они усердно давали ягнят, шерсть и молоко, осознавая глубину отеческой заботы о себе, ведь овцы не могут летать, овцы не созданы для полетов. А коль скоро ты оказался на ферме и не относишь себя к собакам, гусям, курам или свиньям, то ты, разумеется, овца и потому не должен думать о небе.

Тысячецветник

Ждать целый год! Это очень тяжело, если ты стар, влюблен, а предмет твоего обожания юн, весел и ничего не подозревает о твоих чувствах. Но сегодня рано утром визирь надел свой лиловый плащ, прицепил к поясу мешочек с мелочью и спешно отправился к портовому рынку. Он знал, что ночью приплыл корабль из Дории. Он так ждал его весь этот год, потому что один из дорийских купцов вез ему нечто ценное, что изменит все в его жизни.

Каким же ярким и звучным становится мир, когда вот-вот осуществится твоя мечта! Обычно строгий и сухой визирь, спеша на рынок, улыбался встречным рыбакам, слушал пение птиц, вдыхал аромат первых весенних цветов. Его не раздражали ни кучи мусора у заборов, ни грязь растаявших мостовых. Волнуясь, как юнец, он вбежал в лавку своего купца. В ней уже толпилось много народу. Визирь выждал, пока все уйдут, делая вид, что рассматривает товары, а сам внутреннее наслаждаясь последними минутами ожидания. И тем большее отчаяние его охватило, когда он узнал, что купец ничего ему не привез. Более того, этот купец даже и не помнил о его заказе, посчитав их разговор год назад шуткой. Он и сейчас не мог понять, зачем такому важному чину при дворе понадобился тысячецветник, какой-то сорняк, который растет в Дории у всех под ногами. Он доставляет эксклюзивные, дорогостоящие товары, но вести за море это! Визирь был вне себя от отчаяния и ярости. Нет, он не оставлял никакой предоплаты. Ещё чего! Он знал, что для дорийцев тысячецветник ничего не стоит, но для него и только для него этот цветок являлся бесценным, потому что был последним ингредиентом в зелии омоложения, которое он готовил весь год, а рос тысячецветник только в Дории! И вот снова все планы и мечты визиря рушатся!

Проклиная глупого купца, визирь выбежал на рыночную площадь. Опять все вокруг показалось ему серым, грязным, надоедливым. В это время ударил гонг, и глашатай объявил о помолвке, что состоится сегодня в два часа дня. Помолвке между прибывшем сегодня ночью дорийским принцем и юной красавицей, принцессой Миланией, в которую визирь был тайно влюблен. Визирь не стал дослушивать глашатая с толпой зевак. Надвинув капюшон своего плаща на самые глаза, он удалялся прочь поспешной, сутулой походкой по направлению к доверенному аптекарю, который часто готовил ему яды на заказ…

То самая ольха

Скальдус Грин обошел все окрестные леса в поисках подходящего дерева под новую лютню. Но ни одна из встретившихся ольх его не устроила. Он просто не слышал той музыки, которую ожидал услышать. Потому что он задумал вырезать не ещё один музыкальный инструмент на продажу. Хватит! Его лютня должна звучать в чертогах самого короля Готфрика, и тогда имя мастера Скальдуса не забудут. Не важно, сколько музыкальных инструментов ты сделал за свою жизнь, если не один из них не услаждал слух королей. И вот сейчас он стоял перед той самой ольхой. Приложив руку к стволу дерева, он слышал шум ветра, пение птиц, плеск дождя, ощущал течение ручейков жизни, что струились из земли и уносились навстречу потокам солнечного света. Мастер точно знал, что ему нужна именно эта ольха, выросшая где-то в глубине пригорных лесов, вобравшая в себя силу земли и музыку неба. Лютня, вырезанная из такого дерева, заставит плакать самого сурового слушателя и вновь смеяться отчаявшегося.

Между тем, на балкон из широких дверей светлицы летнего королевского домика, весело смеясь, выбежали два мальчика, два юных наследника престола. Они начали носиться, пытаясь достать друг друга деревянными мечиками. В какой-то момент они оказались у балконных перил и заметили этого странного старика в смешной одежде. Он снова пришел под их балкон и зачем-то опять неподвижно стоял, приложив руку к массивной балконной колонне. Надо бы позвать стражника Тука со страшным шрамом, теряющемся в свирепой, рыжей бороде. Он бы порубил этого старика на куски своим огромным топором. И тогда бы началась война, потому что отец как-то сказал, что если кого-то убить, может начаться война. Все бы скакали на конях и дрались настоящими, железными мечами. Но мальчики, подумав, решили не ходить в бараки стражи, потому что им было слишком весело, чтобы заниматься государственными делами в это утро.

Прищепка

Друзья звали его просто Диман, потому что никакая из погремух к нему не приставала надолго. Сегодня утром он украл бутылку коньяка из Пятерочки. Просто засунул себе за пазуху, а потом выскользнул под шумок из магазина, когда кассиры спорили с какой-то бабулей из-за неправильного ценника на тушенку. Продавщица, конечно, его потом заметила, она хорошо его знала, но он был уже на другой стороне улицы. Она только беспомощно погрозила ему кулаком из двери магазина и крикнула, что он ей когда-нибудь все равно все отдаст. Он дружелюбно помахал ей в ответ и пообещал принести много денег, когда они у него появятся. И вот теперь он попался и лежал, прижатый коленом какого-то начальника в штатском у реки под дубом, где начал уже оприходовать украденную поллитровку. Вот так можно легко испортить хорошее утро! Вдобавок ещё невдалеке суетилась толстая тетка, одна из отдыхающих у реки. Она рассказывала всем вокруг, усиленно жестикулируя, что прохода от этих пьяниц нету, что отдохнуть с детьми невозможно, что полиция смотрит не туда, и что у нас такая хорошая власть, что все распустились. Диман было попытался договориться с начальником, но тот не показал склонность к ведению переговоров. Да и что мог Диман предложить в качестве аргументов, кроме пары условок и десятка приводов! А тетка наседала, призывала мужчин вокруг помочь держать Димана, чтобы тот не вырвался. Да он и не думал вырываться. Он четко понимал, что раз попался, то надо вести себя достойно и не фраерить. А начальник что-то мешкал. Он никак не мог застегнуть наручники. Замок, по-видимому, вышел из строя и не держал. Начальник нервничал, а Диман начал осторожно пояснять, что это лишнее, что он не сбежит и вообще все отдаст, когда будет возможность. Он же обещал, а свое слово он держит. И что Томочка, та продавщица, хорошо его знает, и что он никогда ее не подставит, он даже кран на кухне ей делал, когда тот потек поздно вечером, и денег за это не взял, и сам деньги уже пару раз ей приносил за украденное. А сейчас она коньяк просто спишет, как бой. Толстая тетка, увидев, что наручники неисправны и никак не застегиваются на запястьях Димана, забегала, запричитала, что везде одни воры, и что даже денег на нормальные наручники у полиции нет. Вдруг она остановилась, схватила свою сумку, порылась там, и с торжествующим видом направилась к человеку в штатском, держа в руках пластмассовую бельевую прищепку. На его удивленный вопрос она начала объяснять, что пружинку от прищепки можно легко снять и попытаться как-нибудь починить ею наручники. А пока он будет этим заниматься, пусть мужики вокруг всё-таки оторвут свои жирные задницы и подержат преступника. И вообще, если он шел на задание, то должен был проверить исправность амуниции и спецсредств. Начальник в штатском отпустил Димана и выпрямился. Тетка от неожиданности взвизгнула и отпрянула, затем, густо покраснев, выхватила у него свою прищепку и побежала собирать вещи, чтобы поскорее отсюда уйти. Диман сел и не смог сдержать смеха. Начальник в штатском постоял какое-то время, а потом молча, неторопливо пошел прочь, не реагируя на предложение Димана выпить вместе с ним коньяку.

Флаги на ветру

За окном в ночи хлопали на ветру флаги над крепостными воротами. В глубине огромного, мрачного зала, освещаемого лишь парой свечей, неподвижно сидела графиня. В руках у нее застыл неотпитый бокал вина, перед ней на столе уже почти остыл нехитрый ужин. Было непривычно и тревожно вслушиваться в тишину за стенами после отгремевших пушечных залпов, взрывов, грохота рушащихся строений, боевого клича и криков о помощи. Но атака длиной в целый день была отбита, брешь в стене заделана, бой выигран, а осаждавшие замок отброшены глубоко в поля к самому лесу зализывать свои раны.

Скрипнула массивная дверь, уронив в темноту косой треугольник света из коридора. Через зал тихой, уверенной походкой прошел командующий легионом защитников крепости. Он молча остановился перед графиней, которая даже не шелохнулась. "Мы готовы," – произнес он. Графиня медленно отпила глоток из бокала, поставила его на стол, встала, подошла к узкому окну. Там внизу под стеной был ров, заполненный водой, кровью, трупами своих и чужих. Все это зрелище причудливо дрожало в свете факелов. Изредка доносились стоны, когда кого-то из раненых врагов, пытавшегося уползти к своим, настигала со стен крепости стрела. Вряд ли засевшие у леса решились бы сейчас на спасательную вылазку для выживших.

– Я поскачу с вами, – тихо сказала графиня.

Командующий хотел что-то возразить, но она бросила на него такой ясный и спокойный взгляд, что он лишь молча припал к ее руке, а потом быстро удалился готовить доспехи для своей леди. По-прежнему хлопали флаги на ветру. Где-то там в ночи лежал сраженный в сегодняшнем бою граф. Как хотела бы она оказаться сейчас рядом с ним, а лучше вместо него!

Графиня отошла от окна. Те, кто у леса, не ждут их атаки, думая, что многодневная осада и сегодняшнее сражение вымотали воинов, а потеря хозяина замка смутила их боевой дух. Поэтому, она должна быть впереди всех в этом последнем бою, победить вместе со всеми и лишь потом погрузиться в глубину своей личной скорби. Но не раньше, чем наступит мир.

Бараны

Когда бараны скучают, на ферме становится тревожно. Фермер Вязов знает, как развеселить баранов. Больше всего на свете они любят бодаться, поэтому, нужно дать им кого бодать. Конечно, можно позволить им бодать друг друга, но тогда на ферме будет слишком шумно. Другое дело – дружно бодать петухов, которые встают рано и поют слишком громко. И петухи присмиреют, и бараны развеселятся. Но главное, теперь баранов можно даже не кормить. Когда они понимают, что бодаться разрешили, и за это их не будет никто кусать, они от счастья забывают обо всем, даже о еде. С самого утра они сидят в засаде, выжидают, когда через двор кто-то решит пройти, чтобы дружно на него наброситься. Ведь изъяны есть у всех, а бараны – лучшие специалисты по выявлению изъянов у обитателей фермы: если тебе хорошенько не поддать, то и не узнаешь, кто ты есть на самом деле. К примеру, коровы слишком сердобольны, но стоит их пободать, сразу выяснится, что им все телята свои. Кони заносчивы и копытами могут ударить, но разве им устоять против стада баранов, быстро перестают брыкаться! Утки все стремятся улететь куда-то, и им надо напоминать, что они родились домашними, а не дикими. И вот, снова скотный двор един и счастлив, потому что объединен усердием баранов, даже не заметивших, что пока они всех направо и налево бодали в угоду фермеру Вязову, половину их он отправил на убой. Ему же надо жить с чего-то! Тем более, что поголовье баранов при этом не уменьшается: баранов на ферме рождается много, и старых от новых никто же не отличит…

Серебряный колокольчик

Я вышел из подъезда и отправился гулять в парк. Стоял апрель. В воздухе пахло дымом от сожженного мусора. Где-то жужжали пилы, по-видимому, спиливали старые ветки деревьев. В след мне из окна смотрела соседка, бабушка лет восьмидесяти. Она уже несколько лет никуда не выходила и даже не открывала окон. "А хорошо было бы ей подышать свежим, весенним воздухом," – подумал я.

У края парка велись работы: спиливали тополя, чтобы расширить дорожную полосу. Я подошёл к упавшему дереву и начал рассматривать уродливое птичье гнездо. На земле оно казалось намного больше, чем наверху среди веток. Что-то блеснуло. Я нагнулся и извлёк из-под перьев и мусора маленький серебряный колокольчик. У него был тонкий, приятный звук. Зачем он понадобится сороке? Может, им она успокаивала раскричавшихся сорочат, или, взяв в клюв, красовалась перед подружками, а может, просто любовалась, вертя головкой, как в серебряной огранке отражаются листья и небо. Я заметил, что всякий раз, когда я встряхивал колокольчик, чтобы услышать его приятный звон, где-то невдалеке меня пролетала или садилась какая-то птица. Может, этот колокольчик подарила сорокам принцесса эльфов, чтобы задавать тон для птичьего хора? День клонился к вечеру, я направился домой, а по пути повесил колокольчик на ветку рябины перед окном моей соседки.

Всю эту ночь мне снились странные сны. Я видел сад, над ним сияющие небеса и множество разноцветных птиц в саду. Опускаясь на землю, птицы превращались в дивных, крылатых человечков, похожих на больших стрекоз. Они весело порхали, смеялись, прятались в цветах, купались в пруду и когда взмывали вверх, водная пыль с их крылышек создавала радугу. Было тепло и очень светло, солнечные лучи пробивались сквозь кроны цветущих деревьев. И я помню запахи этого сада. Да, это были сны, в которых есть запахи.

Все утро я ходил под впечатлением от своих ночных видений. А за окном было пасмурно и шел мелкий дождь, никуда не хотелось выходить. Ближе к обеду я всё-таки решил пройтись. "Добрый день," – услышал я около подъезда знакомый голос. Моя соседка сидела у распахнутого окна. Под ее окном прыгали воробьи, она кормила их хлебными крошками и улыбалась.

Мельник

После того, как он остался один, он перестал следить за одеждой, перестал расчёсывать волосы, ел, что придется, а в его крохотной каморке царил страшный беспорядок. По привычке в округе его все еще называли мельником, но жернова его мельницы давно застыли и вряд ли помнили, как выглядит зерно. Как-то, бредя мимо мусорной кучи, он заметил с десяток фарфоровых куколок. Он зачем-то забрал их себе, хотя все они были побиты и ни на что не годны. Придя домой, он поставил перед собой куколок, которые могли стоять, а каких-то положил и стал их рассматривать. А потом у него из глаз потекли слезы. Он сам не понимал, отчего плачет и не может остановиться. И куколки неожиданно ожили, начали двигаться, помогали подняться тем, у которых были отколоты ноги, кавалеры поддерживали подолы платья дамам без рук, и все они начали танцевать какой-то старинный танец, который, по-видимому, танцевали много раз, когда были ещё целыми. А мельник смотрел на их танец через реки слез и почему-то совсем не удивлялся. Так бывает, когда вдруг случается чудо, которого не ждёшь, а оно оказывается тебе очень кстати.

На другой день в деревне только и судачили о том, что над старой мельницей из трубы снова шел дым, а мельника кто-то видел с мешком зерна на плечах.

Все сложилось

Скрипач Вольфганг Римме стоял перед дверью, ведущей за кулисы и сжимал в руках древко своей скрипки. Несколько шагов отделяло его от сцены, теплого света софитов, первых неторопливых аплодисментов. Из-за двери доносился шелест зрительного зала, запах обивки, духов, тихое жужжание оркестра, в котором Римме играл. Сейчас он соберётся, откроет дверь, пройдет на свое место уверенным шагом, поклонится… Римме делал это тысячи раз, играл сотни произведений, все заканчивалось авациями, криками "браво" и … пустыми креслами, гаснущими осветителями и уборщиками, нервно ожидающими, когда же наконец все уйдут. Он любил музыку, но после сорока лет концертов и гастролей у него в голове вдруг появился неожиданный и простой вопрос: зачем ему все это? Ежедневные репетиции, выступления, улыбки, поездки, поздравления, чтобы играть снова и снова? Он жил всем этим, знал себя только таким, другим даже не мог представить. А может, он себя и не знал вовсе? Может, он мог быть каким-то ещё, без скрипки, не во фраке? Тысячи других Вольгангов Римме, с которыми он не познакомился, которых мир даже не увидит!

Внизу хлопнула дверь технического выхода. До Римме донесся шум шагов и смех, кто-то из оркестра выбегал на улицу, а сейчас возвращался. Неожиданно Римме обдало волной теплого майского воздуха, такого живого и терпкого, и от этого защемило сердце, засосало что-то внутри. Вот сейчас он провалится в темноту закулисья, выйдет на середину в круг света, яркого, но такого неестественного… Римме почувствовал, что задыхается, что у него темнеет в глазах. А что если сегодня именно тот день, когда можно познакомиться с одним из других Вольгангов Римме, с одним из тех, кто умеет жить без фрака?..

Клаус Миллер, директор Роял Палац, медлил. Он должен был сказать, но не знал, как. До начала оставалось чуть больше десяти минут, он собрался с духом, когда ему вдруг сообщили, что Вольфганга видели идущим прочь по направлению к метро без скрипки и не во фраке. "Наверное, ему уже сказали. Что ж, тем лучше," – подумал директор, вздохнув с облегчением. – "Устроим ему в следующем месяце прощальный концерт, проводим, как подобает, провожать музыканта, отдавшего всю свою жизнь оркестру, но так и не ставшего первой скрипкой. А сегодня все же поставим эту приехавшую, назойливую знаменитость, раз Римме сам освободил место, и раз уж даже от губернатора интересовались, кто сегодня играет "Богемскую". Ох уж и капризны эти звёзды!"

Голуби

Она любила сидеть у открытого окна в сад и подолгу читать. За окном сияло синее небо, шелестели деревья, благоухали цветы, дул теплый ветер. Она представляла себя Ассолью, которой суждено увидеть однажды алые паруса на горизонте. Но сейчас она стояла около своей калитки у качели, на которой раскачивался соседский мальчишка. Он был лохматый, неряшливый, непослушный, ел конфеты и бросал фантики на землю. А она убеждала его, что так делать нельзя, потому что на их улице не должно быть мусора. Он же болтал ногами и не обращал на нее никакого внимания. Она не понимала, чем он ей так нравился, потому что в эту самую минуту она его ненавидела. И если он не перестанет мусорить, то она позовет своего папу, который поставил эти качели, и он никогда больше не будет на них кататься. Мальчишка спрыгнул и, ничего не отвечая, пошел вприпрыжку прочь. Она замолчала и смотрела ему вслед, поправляя русые косы. Подойдя к колодезному люку, на котором кормили птиц, мальчишка достал из кармана горсть семечек, бросил птицам и присел на корточки. Голуби мгновенно слетелись на угощение, закурлыкали, засуетились, а двое из них совершенно без страха начали склёвывать семечки с его раскрытой ладони. Она сразу же забыла все свои обиды, быстро собрала с земли фантики от конфет, сунула в кармашек на своем сарафане и осторожно подошла к мальчику, чтобы не спугнуть птиц. А он также молча протянул ей немного семечек. Голуби толкались у ее ног, хлопали крыльями, пушили хвосты, и она нежно улыбалась, разглядывая широко раскрытыми глазами перламутровые пёрышки на шейках птиц. А потом он и она, взявшись за руки, побежали к речушке в лугах смотреть, не появился ли на ней вдруг корабль с алыми парусами.