скачать книгу бесплатно
в дальней бухте Сума —
но порыв нежданного ветра
увлекает ее куда-то…[15 - «Кокинвакасю», № 708. В стихотворении содержится намек на неверность возлюбленной.]
Пятый вид – «песни о вещах обыкновенных» (тадаготоута)[16 - тадаготоута – песня, содержащая какую-либо несложную смысловую посылку (кит. я – «изящная песня») и описывающая в основном идеальный мир.].
Если б только наш мир
притворства не знал и обмана, —
как хотелось бы мне
слушать пламенные признанья,
о любви цветистые речи!..[17 - «Кокинвакасю», № 712.]
В песне этой говорится о том, как было бы, если бы все в мире было устроено хорошо и правильно. Однако по духу песня эта не вполне соответствует определению. Скорее ее можно было бы назвать томэута[18 - Томэута – значение этого термина в комментаторской традиции не выяснено.]. Вот более подходящий пример:
Долго-долго смотрю
и все не могу насмотреться —
горной вишни цветы!
Хоть опасть суждено им вскоре,
но пока не поднялся ветер…[19 - Автор вака Тайра-но Канэмори.]
Шестой вид – «песни-славословия» (иваиута)[20 - Иваиута – песни-славословия, песни «к случаю» (кит. сун).]. Например:
Сколь роскошен дворец,
величествен и благолепен!
Словно листья травы,
разошлись налево-направо
боковые пристройки-крылья…
Подобные песни восхваляют сей мир и возносят славословия богам. Однако приведенная песня не вполне соответствует определению. Вот более подходящий пример:
На лугу Касуга
собираем мы ранние травы —
радость в сердце моем
да узрят всесильные боги,
что тебе сулят долголетье!..[21 - См. «Кокинвакасю», № 357.]
Впрочем, едва ли всю поэзию можно разделить на шесть видов.
Ныне, когда в жизни так ценится внешняя яркость, сердца людей стремятся к показному блеску, и появляется множество песен безвкусных, легковесных, преходящих. Иные служат забавой в домах легкомысленных сластолюбцев, сокрытые от взоров наподобие рухнувшего дерева, что гниет под водой. Не место песням и на людных сборищах, где они всем открыты, словно метелки цветущего мисканта. Поразмыслив, с чего начиналась японская поэзия, мы поймем, что негоже ей пребывать в таком положении. Многие поколения правителей в стародавние времена созывали, бывало, придворных, повелевая им воспеть в стихах красу вешних вишен на заре или луну осенней ночи. Порой поэт отправлялся нехожеными тропами в дальний край, чтобы предаться созерцанию цветов, порой уходил в беспросветный мрак ночи, чтобы помыслами устремиться к луне. Государи же читали те сочинения, отделяя искусные от невежественных.
Не только о том, но и о многом ином писали поэты: сравнивали век повелителя с камушком, что станет скалою[22 - См. «Кокинвакасю», № 343.]; уповали на милость государеву, уподобляя сень той милости тени от горы Цукуба[23 - См. «Кокинвакасю», № 966, 1095, 1096.]; изливали радость и ликование, переполняющие сердце[24 - См. «Кокинвакасю», № 865.]; приравнивали любовь свою к дыму, клубящемуся над вершиной Фудзи[25 - См. «Кокинвакасю», № 534, 1028.]; вспоминали о друзьях, слушая верещание сверчка[26 - См. «Кокинвакасю», № 200–203.]; размышляли о том, как стареют они вместе с соснами в Такасаго и в Суминоэ[27 - См. «Кокинвакасю», № 905, 906, 909.]; припоминали, как доводилось некогда им восходить на гору Отоко[28 - См. «Кокинвакасю», № 889. Постаревший автор изображается на фоне горы Мужей (Отокояма).]; сетовали на то, как недолговечна краса «цветка-девицы» патринии[29 - См. «Кокинвакасю», № 1016.]; созерцая опадающие лепестки вешним утром, слушая шорох облетающих листьев осенним вечером, скорбели они о том, что с каждым годом отражение в зеркале являет взору все более «снега и белогривых волн»[30 - См. «Кокинвакасю», № 460.]; дивились они бренности плоти своей при виде росы на траве или пены на воде[31 - См. «Кокинвакасю», № 827, 860.]. Иные оплакивали ушедшую безвозвратно пору своего расцвета[32 - См. «Кокинвакасю», № 888.]; печалились о том, что жизнь разлучила их с близкими[33 - См. «Кокинвакасю», № 892.]; иные заставляли волну подниматься до вершины горы Суэномацу[34 - См. «Кокинвакасю», № 1093. Образ символизирует нечто невероятное в обыденной жизни.]; иные черпали воду из ручья на лугу[35 - См. «Кокинвакасю», № 887.], любовались листьями осенних хаги[36 - См. «Кокинвакасю», № 220.] или считали удары фазаньих крыльев на ранней заре[37 - См. «Кокинвакасю», № 761.]. Иные горевали о превратностях жизни, сравнивая чреду их с бесчисленными коленцами черного бамбука[38 - См. «Кокинвакасю», № 958.], или, воспевая образ реки Ёсино, пеняли на несовершенство мира[39 - См. «Кокинвакасю», № 828.]. Услыхав, что дым перестал куриться над вершиной Фудзи[40 - См. «Кокинвакасю», № 534, 1028. В период составления «Кокинвакасю» Фудзи уже не была действующим вулканом.] или что обветшал мост Нагара[41 - См. «Кокинвакасю», № 826, 890, 1051.], только в песне искали они утешения сердцу.
С древнейших времен передавались меж людей песни, но лишь с эпохи Нара стали они распространяться повсеместно[42 - Нара стала столицей в VIII в. В середине VIII в. была составлена и первая поэтическая антология «Манъёсю».]. В те годы государи ведали душу песен, истинную их сущность, и недаром в их правление премудрым песнопевцем слыл Какиномото-но Хитомаро[43 - Хитомаро, расцвет творчества которого приходится на 680–700 гг., пережил двух императоров.], вельможа третьего ранга. Можно сказать, что тем самым правители воссоединялись с народом. Осенним вечером палые листья, что плывут по течению реки Тацуга, казались Государю златотканой парчой; весенним утром цветущие вишни в горах Ёсино представлялись Хитомаро белыми облаками. Еще жил в ту пору муж по имени Ямабэ-но Акахито[44 - Ямабэ-но Акахито – поэт эпохи «Манъёсю» (ум. в 736 г.).]. Дивны и чарующи были его песни. Затруднительно поставить Хитомаро выше Акахито или же Акахито – ниже Хитомаро.
Вот песня, сложенная императором Нара[45 - Император Нара – Хэйдзэй (годы правления 806–809).]:
По теченью плывут
в водах Тацуты алые листья,
прилетевшие с гор.
Отойдет от берега лодка —
и порвется полог парчовый…[46 - См. «Кокинвакасю», № 283.]
Хитомаро:
Нынче не различить
цветов распустившейся сливы —
затерялись они
среди хлопьев белого снега,
что нисходят с небес предвечных…[47 - См. «Кокинвакасю», № 334.]
Неизвестный автор:
Сквозь рассветный туман,
нависший над бухтой Акаси,
мчатся думы мои
вслед за той ладьей одинокой,
что за островом исчезает…[48 - См. «Кокинвакасю», № 409.]
Акахито:
По зеленым лугам
бродил я, фиалки срывая,
до вечерней зари —
и, плененный вешней красою,
даже на ночь в поле остался…[49 - «Манъёсю», № 424.]
Неизвестный автор:
В бухте Песен, Вака,
колышутся волны прилива,
набегая на брег.
Журавли кричат, улетая
на гнездовья в плавни речные…[50 - «Манъёсю», № 919.]
Кроме этих поэтов, еще множество было славных стихотворцев на протяжении многих сменявших друг друга поколений, что протянулись в веках неразрывной чредой, словно коленца в стволе черного бамбука. Песни стародавних времен собраны были в книгу под названием «Собрание мириад листьев».
После того было всего лишь один-два человека, что знали древние песни и разумели душу поэзии. У каждого из них были свои достоинства и недостатки. С той поры минуло уж более ста лет и сменилось десять государей[51 - С правления Хэйдзэй (806–809) до правления Дайго (897–930).]. Не много было за это столетие таких людей, чтобы и сведущи были в делах древности, и знали толк в поэзии, и сами писали стихи. Ведя о них речь, я не стану упоминать высоких особ, чтобы легче было высказывать суждения. Среди прочих же во времена не столь отдаленные[52 - «Во времена не столь отдаленные…» – Имеется в виду период в 30–50 лет до составления «Кокинвакасю», к которому относится творчество шести упомянутых в предисловии авторов, так называемых «шести божественных стихотворцев» – «роккасэн».] прославил свое имя архиепископ Хэндзё; по форме хороши его песни, но им не хватает искренности. Словно любуешься красавицей на картине, попусту волнуя сердце:
Капли светлой росы
словно жемчуг на нежно-зеленых
тонких ниточках бус —
вешним утром долу склонились
молодые побеги ивы…[53 - См. «Кокинвакасю», № 27.]
Духом светел и чист,
не подвластен ни грязи, ни илу
лотос в темном пруду —
и не диво, что жемчугами
засверкала роса на листьях…[54 - См. «Кокинвакасю», № 165.]
Эту песню сложил он, упав с лошади на лугу Сага:
О «девица-цветок»,
названием дивным плененный,
я срываю тебя —
но молю, никому ни слова
о моем постыдном деянье!..[55 - См. «Кокинвакасю», № 226.]
У Аривара-но Нарихиры сердечных чувств избыток, а слов недостает. Песни его – словно увядшие цветы, чья краса уж поблекла, но аромат еще ощутим:
Будто бы и луна
уж не та, что в минувшие весны,
и весна уж не та?
Только я один не меняюсь,
остаюсь таким же, как прежде…[56 - См. «Кокинвакасю», № 747.]
Вид осенней луны,
увы, не приносит отрады!
Убывает она,
прибывает ли ночь от ночи —
мы меж тем под луной стареем…[57 - См. «Кокинвакасю», № 879.]
Мимолетен был сон
той ночи, что вместе с тобою
я однажды провел, —
все мечтаю вернуть виденье,
но оно стремительно тает…[58 - См. «Кокинвакасю», № 644.]
Фунъя-но Ясухидэ в подборе слов искусен, но форма у него не соответствует содержанию. Словно торговец рядится в роскошные одежды:
Ветер, прянувший с гор,
деревьям несет увяданье
и траве на лугах —
не случайно вихрь осенний
называют «свирепой бурей»…[59 - См. «Кокинвакасю», № 249. В тексте «Кокинвакасю» вместо «нобэ-но» («в лугах») стоит «аки-но» («осенние»).]
Сложено в годовщину смерти государя Фукакусы:
Там, в долине меж гор,
заросшей густою травою,
скрылись солнца лучи
в предвечерней туманной дымке —
не о том ли вспомним мы ныне?..[60 - См. «Кокинвакасю», № 846.]
У инока Кисэна с горы Удзи значение слов смутно и смысл песни не всегда ясен от начала до конца. Будто любуешься осенней луной сквозь завесу предрассветных облаков:
Так вот я и живу
в скиту на восток от столицы
меж оленей ручных.
Не случайно зовется место
Удзияма, гора Печалей…[61 - См. «Кокинвакасю», № 983.]
Поскольку немного сохранилось сложенных им песен, не приходится их и сравнивать. Знаем мы их не слишком хорошо.
Оно-но Комати подобна жившей в стародавние времена принцессе Сотори. В песнях ее много чувства, но мало силы. Словно запечатленное в стихах томление благородной дамы. Впрочем, от женских стихов силы ожидать, пожалуй, и не следует.
В помраченье любви
сквозь сон мне привиделся милый —
если б знать я могла,
что пришел он лишь в сновиденье,
никогда бы не просыпалась!..[62 - См. «Кокинвакасю», № 552.]
Увядает цветок,
что взорам людей недоступен, —
в бренном мире земном
незаметно, неотвратимо
цвет любви увядает в сердце…[63 - См. «Кокинвакасю», № 797.]
В треволненьях мирских
я травам плавучим подобна,
что живут без корней
и плывут, раздумий не зная,
увлекаемые теченьем…[64 - См. «Кокинвакасю», № 938.]
Сравните с песней принцессы Сотори:
Вижу, как паучок
свою паутинку раскинул —
это значит, ко мне
нынче ночью заглянет милый,
попадется сердце в тенета!..[65 - Принцесса Сотори – супруга императора Ингё (прав. 437–454).]
Песни Отомо-но Куронуси на вид неуклюжи. Будто крестьянин в горах присел отдохнуть под сенью вишневых цветов с вязанкой хвороста за плечами:
Вот брожу я в слезах,
внимая призывам печальным
перелетных гусей,
вспоминая с тоской о милой, —
только как ей узнать об этом?..[66 - См. «Кокинвакасю», № 735.]
Что ж, пора мне взойти
на гору Кагами – «Зерцало» —
поглядеть на себя,
чтоб доподлинно знать, насколько
облик мой состарили годы…[67 - См. «Кокинвакасю», № 899. Стихотворение только приписывается Отомо-но Куронуси.]
Известны и иные сочинители, бесчисленные, словно лозы плюща в полях, словно листья деревьев в лесах, но им лишь мнится, что созданное ими – поэзия, а что есть стих воистину, они не разумеют.
В правление нынешнего нашего Государя девять раз сменяли друг друга четыре времени года. Безбрежные волны монаршего благоволения растекаются за пределы Восьми островов[68 - Подразумеваются главные острова Японского архипелага.], а сень высочайших милостей уж затмила тень от горы Цукуба. В часы отдохновения от многочисленных государственных забот не пренебрегает Государь и делами иными: памятуя деяния времен давно минувших, вознамерился он возродить наследие прошлого, дабы постигнуть его и передать грядущим поколениям. Восемнадцатого числа четвертого месяца пятого года правления Энги[69 - 905. год.] повелел Государь старшему секретарю Двора Его Величества Ки-но Томонори, начальнику дворцовой Книжной палаты Ки-но Цураюки, бывшему младшему чиновнику управы в провинции Каи Осикоти-но Мицунэ и офицеру дворцовой стражи Правого крыла Мибу-но Тадаминэ представить ему свод поэзии, включающий песни из «Собрания мириад листьев» и песни нашего времени.
