скачать книгу бесплатно
Впрочем, все по порядку. Сначала я приехала в Тынду, в газету «БАМ». Тогда, в 70-х это был поселок, состоящий из временного жилья. Редакция располагалась в небольшом вагончике, все печатали на больших печатных машинках. У меня даже места своего не было. Я обрадовалась, когда меня послали работать в ССО «Высота», писать репортажи с места событий. Тем летом сдавали в эксплуатацию этот мост. Из Тынды студентов, меня вместе с ними и провиант подкинули на 208-й км. Парни отстроили у реки барак, над входом написали «Hotel Свежесть. Одноместных номеров нет». Соорудили столовую, написали «Кафе «Таежные встречи». Нам с Альмирой построили свой маленький домик. Альмира была потрясающая красавица, она тоже была родом из Оренбурга, единственная девчонка в отряде. Мы с ней здорово зажили вместе.
Взяли в отряд еще шофера Ивана Ивановича, мужчину лет сорока, с рыжей бородой. «Никогда в жизни не был бойцом ССО», – признался Иван Иванович. Образование у него было пять классов, исколесил он пол-Союза: и охотником, и плотником, и старателем – кем только ни был. Женат был четыре раза и намеревался еще раз попытать счастья. У парней пользовался большим авторитетом. По вечерам он запирался с парнями в бараке и рассказывал им какие-то истории, которые нам с Альмирой запрещалось слушать. Но мы тоже не скучали – болтали, включали музыку. Иногда выходили прошвырнуться по таежному Арбату.
Вечера в июле были чудные. Спал Гилюй, прогретый за день, теплый. Смирно омывал железнодорожные откосы, прямо не верилось, что днем бил упруго в дамбу, которую мы строили и был все время чем-то не доволен. Вечером в тайге тишина была особая – состоящая из тысячи звуков. Из пощелкиваний и стрекотаний кузнечиков, из живого плеска речки, из шуршания листьев, из сухого звука, который издавали какие-то ночные птицы, ударяясь крыльями о ветки, из чьих-то мягких шагов – не то человечьих, не то звериных. И все это вместе называлось тишиной. Никому в голову не приходило раскладывать эту тишину на звуки. Обычно говорили: «Послушайте, как тихо…» А зачем слушать, если тихо?! Неумолкающая звенящая тишина. Если вам кто-то скажет, что так не бывает, посоветуйте ему поехать в Сибирь, в тайгу.
Дядя Ваня еще гадал на бобах. Как-то он нагадал непогоду, всеобщую тоску. На следующий день (в середине июля!) выпал снег. Гилюй резко вышел из берегов, и мы всем отрядом перебрались жить на мост. Романтика просто зашкаливала.
Потом Гилюй послушно вошел в берега, и лето вновь вступило в свои июльские права. Вообще-то мы без устали работали, целыми световыми днями. Парни укрепляли левый берег реки, делали дамбу. Мы с Альмирой старались их прокормить. Мы кормили мостовиков четыре раза в день, и поздно вечером падали от усталости на свои кровати. Иногда вечером мы жгли костры, которые озаряли своим языческим светом и тайгу, и темную гладь реки. Мы играли на гитарах. Я тоже играла, это был период расцвета моего музыкального творчества.
До сих пор у меня на стене в родительской квартире висит фото – я в зеленой куртке с капюшоном, на которой написано БАМ, у меня длинные нестриженные волосы, я без всякой косметики – мы не пользовались ею в тайге – и с гитарой. На этом фото я – с одной стороны, настоящий мостовик, с другой стороны, таежная Рената Тарраго.
Иногда к нам на костры приходили шофера их мехколонны, ковбои с огромных оранжевых «Магирусов». Они трудились за несколько километров от нас, на карьере. Им было скучновато – уже год они жили в маленьком поселке Сивачкан, одни, без жен и детей, по нескольку раз крутили одни и те же фильмы. По субботам устраивались дружеские футбольные матчи «Сивачкан – Высота». Иван Иванович был за судью.
– Все бы х-орошо, – отметил он как-то, – жить и жить бы в эхтом вашем ССО, вот только комарей здесь много – в бородище путаются.
Из развлечений у нас в отряде еще была баня, обычно по пятницам. «Значит, так, славяне, – говорил командир ССО, он же истопник, – по пятницам будем мыться: с паром, с вениками, с чаем. Алкоголь отменяется. Баня – священное русское дело. А баня в тайге – это высшее наслаждение, не будем его ничем осквернять».
Осенью мы сдали мост, без всяких замечаний. Это был прорыв, настоящий трудовой подвиг. Но подвигами жил весь БАМ. Репортажи в газету «БАМ» я писала регулярно. Они были деловые, конкретные. А в конце лета я рискнула и отправила свой очерк в газету «Комсомольская правда». Назвала материал просто – «Ребята с 208-го километра». Очерк был более лиричным, в нем было все – и доблестный труд, и таежные зори над рекой, и слушание тишины в тайге, и откровения Ивана Ивановича. И, конечно, вера в победу – в то, что мы построим железную дорогу, протянем ее до Транссиба. Мою статью опубликовали в «Комсомольской правде».
***
О листопаде в Ленинграде. Я вернулась в Ленинград из тайги, когда повсюду висели таблички «Осторожно, листопад!». И разумеется, поздние осенние дожди, объявленные как кратковременные, шли и шли целыми сутками. К листопаду я отнеслась осторожно: тихо ступала по паласу листьев в Летнем саду, в нем фонтаны были уже сухие, собрала букетик желтых листьев и отнесла их к себе на Марата.
– А тебе что-то грустно, – отметила Елена Николаевна.
Е.Н. обладала проницательностью. Ей достаточно было всего раз взглянуть на человека, и она быстро и легко определяла его характер. Насчет женихов своей дочери, Любочки она вообще никогда не ошибалась. «Гони в шею этого Жерара Филиппа, – говорила она про какого-нибудь пижона, который ухаживал за дочерью. – Толку не будет». Люба сначала сопротивлялась, но в итоге расставалась с пижоном.
На предмет моей грусти Е.Н. удалось попасть в точку. Особая печаль надолго свила гнездышко в моем сердце. Я не знала, как мне поступить. Я скучала по тайге, по Тынде, по этому необычному чувству сопричастности к большому героическому делу, частью которого ты являешься. Мне нравилось быть летописцем эпохи. Помню, что очень многие на факультете поздравили меня с публикацией в «Комсомольской правде».
Здесь, на Марата мне было хорошо: я готовилась к лекциям, слушала рок, разучивала пассажи на своей гитаре, наблюдала жизнь в окно, через арку. Но при этом мне казалось, что я мало делаю для повышения своего журналистского профессионализма. А для этого мне надо ехать на БАМ, в тайгу, потому что только там можно встретить настоящую жизнь и настоящих героев нашего времени. Несколько раз я даже подумывала все бросить и рвануть по рельсам и шпалам.
Вскорости, впрочем, я познакомилась с новыми людьми, и они частично залечили мои душевные раны. Мою новую подругу звали Каталин Киш – она приехала стажироваться из Будапештского университета, а нового друга звали Таито, он был бакалавром искусств из Хельсинского университета. Родители Киш когда-то учились в России, они тоже были журналистами, отец всю жизнь проработал на Венгерском радио. Позже, уже после окончания ЛГУ я побывала в Будапеште и мне составляло необыкновенное удовольствие пить кофе с отцом Каталин в их квартире напротив Венгерского парламента, как две капли воды похожего на Лондонский парламент. Мы говорили, кстати, о проблеме поиска «настоящих героев», и пришли к выводу, что их можно найти везде, даже в соседней булочной.
Впрочем, даже сейчас, 40 лет спустя после окончания ЛГУ я уверена, что может быть два пути: ты отправляешься за своим героем далеко, в совершенно неизведанные и экзотические места, и второе – ищешь его на улицах своего города. И тот, и другой путь правильный. Все зависит от ракурса взгляда.
Таито был сыном советского военнопленного. Он почти ничего не знал о своем отце, никогда в жизни не видел его. Таито рассказал: полк военнопленных разместился в маленьком финском городке. Мать Таито присматривала за больными. Ей было восемнадцать лет, ее звали Кристиной. Она совсем не знала русского, он – финского. Они провели вместе всего несколько дней. Потом полк военнопленных неожиданно угнали дальше. Кристина не успела попрощаться с любимым, не записала его адреса. От русского у нее ничего не осталось – конечно, кроме Таито. Женщина ждала его всю жизнь, но чуда не произошло – возможно, русского вскорости убили. Таито был уверен, что его отец – ленинградец.
9 мая, в День Победы мы втроем – я, Таито и Каталин – отправились на Пискаревское кладбище. Таито читал надписи на каждой могиле. Сделать это было нелегко – людей на Пискаревском было огромное количество. Поистине это было настоящее паломничество – слезы, поцелуи, встречи через десятилетия.
Вечером мы выпили бутылку шампанского. В студенческом общежитии, что находилось напротив Петропавловской крепости, на Мытнинской набережной, мы смотрели салют. Окна выходили на Неву. Каталин отсчитывала удары пушек, ее рука с шампанским немного дрожала. И вот когда прогремел и разлился по небу 33-й «букет Победы», ясно осветивший, и Неву, и Петропавловку, и Стрелку мы все втроем обнялись и поцеловались.
Нейтральные периоды жизни, без особых эмоциональных перегрузок и любовных тревог, полезны в плане накопления знаний. Меня увлекало и интересовало все. Иммануил Кант, Жорж Санд, Гийом Аполлинер, Грэхэм Грин, Артур Шопенгауэр. Их интеллектуальное партнерство меня устраивало. Кое в чем они друг друга исключали, но связующим звеном между ними была я как личность.
***
Об однокурсниках. Настал момент сказать о моих однокурсниках. Помимо общения с членами «золотой пятерки», я еще довольно много времени посвящала своей однокурснице Ире Лукьяновой и членам 4-й группы нашего «журавлиного факультета». Про них и хочется сказать несколько теплых слов.
Ирка Лукьянова была родом с Крыма – земли, о которой я мечтала всю жизнь, я – с Крайнего Севера. И мы сошлись, лед и пламень. Я – немножко «замороженная» в своих эмоциях, часто сдержанная в проявлении чувств и Ирка – целый фейерверк южных страстей. Мы называли друг друга «стилистами». Это было очень почетно иметь статус стилиста. Тем самым мы подчеркивали свою исключительность – ведь мы не просто «студентусы», мы владеем инструментами формирования точных выражений, языковых формул. Вот, например, мы придумали всех наших однокурсников классифицировать по неким группам. Помню, у нас была «Колея боевых подруг». Попасть в нее было очень почетно – надо было сделать нечто выдающееся. Посему, когда 40 лет спустя, в 2020 г. мне позвонила Люда Мишина, тоже наша однокурсница и представилась как член Колеи боевых подруг, я очень обрадовалась, хотя никак не могла вспомнить, что же она такое совершила в студенчестве. Но просто так туда однокурсники не попадали. Была у нас Колея позора. Помню, в ней почти постоянно находился Коля Сытый. Что же он такое сделал? Не помню, все же 40 лет прошло. Скорее всего, потому, что перманентно подсмеивался над нами с Иркой.
Ирка называла себя Нансеном, а я себя – Амундсеном. Мы считали, что наша стезя – путешествия, открытие новых земель. Мы мечтали о длительных необычных путешествиях, со многими поворотами судьбы, препятствиями и их успешным преодолением. Даже в людных местах, в которых мы бывали, мы называли друг друга Нансен и Амундсен. Мы постоянно писали друг другу письма и подавали телеграммы. Тексты были странными, что-то типа «грузите апельсины бочками тчк» или – «маяковский завтра умрет. маяковский». В письмах и телеграммах мы оттачивали стиль.
Наша 4-я группа была дружной. Про Наташу Сеину, Люду Залозину, Ниночку Алпатову я уже рассказала. Комсоргом курса была Люба Васильева, из нашей группы. Любка была такой домашней, созданной для семьи. А на самом деле на 1 курсе она развелась с мужем-рабочим, углубилась в общественную работу и настроилась на карьеру. Был еще Андрей Бурдыкин. Он напоминал лохматого барда и всегда был рыцарем по отношению к девчонкам. Андрей на курсе был знаменит тем, что писал рецензии на кино. Он был точен и оригинален в своем анализе. Преподаватели от него были просто в восторге, особенно женщины в возрасте. Андрей был настоящим стилистом. Надо было для него придумать какую-то свою колею, какую-нибудь Колею рыцарей благородного образа. Ленка Плюйко была женственной, мудрой, свои таланты не выставляла на показ, всегда писала что-то для себя, расценивая творчество как путь познания души.
А еще были такие личности как Оля Данилова и Вова Беляев. Оля была маленькой хорошенькой девочкой. Какое-то время мы даже жили вместе с ней на Марата. Я называла ее «Человек». Вовка был крупным парнем, Ольга с Вовкой вместе смотрелись очень пикантно. Они вроде бы не подходили друг другу даже в духовном плане: Вова был жестким, ироничным, из однокурсников ему мало кто нравился. Ольга была доброй и мягкой. Но исходя из правила, что противоположности притягиваются, Ольга и Вова все же поженились на V курсе и вместе уехали жить в Мурманск, на родину Вовы.
На курсе у нас кроме Даниловой и Беляева, были еще красивые пары: Генка Матвеев и Неля Дакова – они уехали на родину к Неле в Болгарию, Алла Шаткова и Кирилл Набутов – они остались в Ленинграде.
– Ну что, публицисты?! – говорил Кирилл Набутов, густым голосом, обращаясь к однокурсникам, и слегка подсмеивался над ними, потому что они ругались и толкались в буфете. Как говорится, журналистика журналистикой, а кушать хочется всегда. Но Кирилл говорил это беззлобно. Он заходил в буфет выпить тройной питерский кофе из обкусанных чашечек и поболтать с коллегами.
У Кирилла и Аллы, когда мы были еще студентами, родился сын. Кирилл зашел в буфет, чтобы выпить кофе, потому что это было священнодействием и сказал громко, чтоб его все слышали:
– Я назову сына Олдингтоном!
Это, конечно, был прикол. Ему, наверное, все надоели с вопросами. Но все равно он был рад, что его поздравляют. Весь курс знал, что Кирилл – сын знаменитого питерского спортивного обозревателя Виктора Набутова, друга Николая Озерова, но Кирилл вел себя просто, общался со всеми, даже с нашими местными «алкашами», которые были убеждены, что алкоголь – непременный спутник профессии. Таким же целеустремленным в плане продвижения карьеры, правда, уже без бэкграунда был Игорь Мосин. Когда мы были еще «зелеными студентами», он все время пропадал в Москве, в газете «Известия». Игорь не тратил времени зря – он был настоящим репортером, всегда подтянутым, мобильным, преданным делу. Такое ощущение, что у него в нескольких местах комнаты был прикреплен лозунг «Ни дня без строчки!» – он напоминал ему, что нельзя расслабляться.
Официального статуса «душа курса» у нас не имелось, но на одной из наших вечеринок, уже после окончания ЛГУ им. А.А. Жданова мы решили – и никто даже не оспаривал этого решения, что душой курса была, есть и будет Нонна Корженкова. Я часто бывала у нее в коммуналке, не так далеко от Витебского вокзала. Нонна меня часто успокаивала и настраивала на хороший лад. Она понимала и выслушивала всех, это было какое-то всехристианское прощение. Она всем помогала, как могла. Нонна никому не завидовала, ибо она считала зависть участью слабых. У Нонны было призвание – любить людей.
В «Кровавой собаке» от 18-25 июля 1978 г. я прочла репортаж дня под названием «Возвращение Чапы». В репортаже Залозя рассказывает, как я собиралась на практику и пригласила всех к себе в гости, на Марата. «Чапа сказала: приглашаю всех! Кто может! И кто хочет! И с кем угодно! Только предупреждаю: гитары у меня сейчас нет.
Всем известно, что Чапа – первоклассная гитаристка.
Мы вздохнули (с облегчением). И вечером все, кто мог, кто хотел и с кем угодно – Любань со случайно приехавшим в Ленинград одноклассником, я со случайно встретившимся на факультете новопутейцем Н.Д. Минкиным, Андре и Сашка – с вечным абитуриентом неудачником Сережей Тучкиным – явились в семь часов на Марата.
Чапа сияла. Она даже достала откуда-то гитару и играла…
В этот вечер мы впервые увидели Чапину маму»
Дальше описывается, что мы славно посидели и попели, проводили меня в дорогу. Я ехала на практику в газету «Комсомольская правда». Я не помню ни новопутейца, ни абитуриента-неудачника, ни прочих личностей, которые забрели ко мне в гости. Я помню только белую ночь, заглядывающую в окно. Помню Наташку Сеину и Андре, которые сидели, обнявшись на подоконнике. И чуть не упали в окно. А, может, это было на другой вечеринке. У меня ведь их столько было – вечеринок юности!
***
О преддипломной практике. Редакция газеты «Комсомольская правда» находилась на 6-м этаже здания Дома печати в Москве, по Старому Петрово-Разумовскому проезду. По поводу этого самого 6-го этажа было много шуток и пародий. Мне нравятся такие строки: «И дом родной. И наш кураж. Шестой этаж…Шестой этаж…»
После того, как летом 1977 г. в «Комсомольской правде» вышел мой репортаж с Всесоюзной ударной комсомольской стройки БАМ «Ребята с 208 километра», я стала частым гостем на 6-м этаже. Я стала активным внештатным корреспондентом «Комсомолки». Помню всех журналистов известнейшей российской газеты, которые давали мне наставления в ремесле. Первым учителем в практической журналистике стала заведующая отделом студенческой молодежи «Комсомольской правды» Людмила Семина. Это она с самого начала заметила во мне некую искру творчества и решила «разжечь благодатный огонь». Перечислю имена журналистов, с которыми я общалась и сотрудничала, приходя в газету. Все эти имена овеяны легендами, а для меня они были просто старшими товарищами, с которыми я летала в командировки, продумывала «ударные концовки» и «увлекательные фабулы» для статей, ходила на летучки. Это были: Элла Щербаненко, Юрий Щекочихин, Леонид Загальский, Леонид Репин, Михаил Хромаков, Василий Михайлович Песков.
Помню, писала Курсовую работу по теме «Роль интуиции в творчестве журналиста В.М. Пескова». В Питере, на факультете мне все завидовали, что я могу вот так запросто брать интервью у Василия Михайловича Пескова, что могу с ним пить кофе на 6-м этаже в редакции и неформально общаться. Песков был невероятно популярен в СССР, он был невысоким мужичком в кепке, самоучкой, все знали, что он родом из деревни. Он сам научился писать и делать фотографии. Был предан журналистике как фанат. Для нас, студентов Песков представлялся полубогом.
Мы уважали наших преподавателей, они учили нас определениям и классификациям. Были и такие, кто удачно объединял в себе теорию и практику журналистики – например, Алексей Яковлевич Гребенщиков. Он был блокадником, работал корреспондентом «Комсомольской правды», заместителем редактора «Ленинградской правды». Увы, из газет Гребенщикова периодически выгоняли за пристрастие к алкоголю. Но вот на нашем факультете он прижился. Студенческий люд его любил – обычно Гребенщиков, тощий, длинный, одетый всегда в хороший костюм, но как правило, крепко поддатый, сидел в центре аудитории на стуле, прямо за доской. Речь его лилась свободно, он снабжал ее прибаутками, случаями из жизни. Речь его была умной, насыщенной цитатами, информативной. После лекции он, как правило, отправлялся в рюмочную. Как говорится, пил, но дело свое знал.
И все же, повторю еще раз: журналистику как ремесло надо постигать в поле. Когда я ехала на преддипломную практику в Москву, в «Комсомольскую правду», я радовалась прежде всего тому, что увижу Михаила Хромакова. Он был моим кумиром – подтянутый как стрела, мобильный, всегда занятый делами. Он писал эмоционально и страстно, ничего не боясь. Ритм огромного мегаполиса был его ритмом, он жил в унисон Москве. Это была любовь ученицы к своему учителю, но она была приправлена еще и другим чувством, глубоко спрятанным от чужих глаз – мне в глубине души хотелось, чтоб мой мужчина, которого я обязательно встречу, будет похож на Хромакова. Хромаков был живой иллюстрацией к книге Зигмунда Фрейда «Три эссе о теории сексуальности», у него было все нормально и с сексуальностью, и с творчеством, и с взаимовлиянием одного на другое, то есть с сублимацией.
Мы с Михаилом сидели в отличном буфете «Комсомольской правды», в котором и черная икра, и красная рыба, и шпроты и прочие деликатесы советского времени водились и говорили об ударных комсомольских стройках и музыке. Кажется, эти темы нас двоих объединяли.
– Вот, знаешь, Ира, мне как и тебе нравится дух больших строек, – говорил Михаил. – Вроде в Москве драйва хватает. Но стройки, они дают другой драйв – веру в то, что ты сам можешь что-то построить. Целый город можешь сам построить, с нуля. Улицы назвать именами друзей-первостроителей. У нас, в отделе студенческой молодежи в 1975 году родилась мысль переименовать г. Гжатск, где появился на свет первый космонавт, в г. Гагарин. Мы решили перестроить этот город. Нас поддержал Центральный штаб ССО. Я там дневал и ночевал, в Гагарине. Меня называли «дублером» мэра этого города. Книгу с фотографиями про Гагарин сделал, прямо как Вася Песков, большой знаток собственной интуиции. Ладно, расскажи про питерский рок, – просит Хромаков.
Я рассказываю. Про наши посиделки, про новые диски.
– Я скоро здесь, в Москве создам свою рок-лабораторию, – говорит Хромаков и смотрит на меня смеющимися глазами, из-под модных очков. Мы быстро допиваем кофе и уходим на закрытый просмотр фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Просмотр идет без купюр, переводчик даже переводит ненормативную лексику. В СССР такое можно было увидеть только в андерграунде, а я смотрю в центре Москвы, в «Комсомолке». Потом бредем домой по вечерней Москве, я пытаюсь расколоть Хромакова по поводу того, когда и где он создаст рок-лабораторию, но он молчит.
Тогда, в преддипломную практику я написала несколько статей. Но снова была такая, которая прославила меня, и все мои именитые учителя похвалили меня за нее. Мне удалось открыть новое имя в живописи – художника Константина Васильева. Для этого я съездила в командировку в село Васильево, что рядом с г. Казань Татарской АССР. Я познакомилась с матерью художника Клавдией Парменовной. Женщина рассказала мне: у ее сына не было славы, титулов, ни одной большой выставки при жизни, ни одной хвалебной статьи о его творчестве, но она знала, чувствовала сердцем – он настоящий художник.
И мать дождалась и не ошиблась – Костина звезда зажглась на российском небосклоне и в полную меру засветила людям. Звезда зажглась с опозданием – спустя два года после трагической смерти гениального художника. Люди в округе, далеко за пределами села Васильево по всему Татарстану, а потом уже и в обеих русских столицах стали восторженным полушепотом рассказывать: в одном татарском селе, в обычном деревенском доме стоят 400 картин, а может даже и больше, картины красоты необыкновенной, нигде таких нет. Говорят, даже Василий Шукшин интересовался творчеством самобытного художника, мечтал, чтоб он написал его портрет, но не успел. И люди, особенно коллекционеры живописи устремились в село.
Мне надо было торопиться – картины могли украсть. Деревенские жители очень доверчивы, они могли продать шедевры за бесценок или вообще раздарить. Я отправилась сначала в Казань, встретилась там с друзьями Константина Васильева А. Прониным и другими, а потом с искусствоведами поехала в село.
Клавдия Парменовна встретила нас приветливо и рассказала кратко о сыне. Биография его была не очень насыщенной – насыщенными были последние 15 лет работы. Костя начал с интерната им. Репина, куда он поступил двенадцатилетним мальчиком. Подросток искренне и с обожанием влюбился в Сальвадора Дали, одного его признавая могучим талантом. Формальные поиски и академизм в живописи его не интересовали. Картину К. Васильева «Искушение Святого Антония» мне показал в Казани А. Пронин. Причем, Пронин долго не хотел демонстрировать картину, боясь, что я сочту ее подражательской. Он оправдывался: «Костя написал картину в тупиковый период, не в московский, а гораздо позже – в казанский, когда уходил от формальных поисков – в себя». «Да нет, «Искушение» написано смело и своеобразно», – возразила я Пронину.
Когда умер отец Кости и серьезно заболела сестра, Костя вернулся из Москвы в деревню. Позже Константину удалось вернуться к учебе – он закончил Казанское художественное училище. Студентом увлекался абстракционизмом, кубизмом, аппликацией. «Музыка ресниц», «Скрипка губ», «Икона памяти» – названия его аппликаций, составленных из фотографий. Закончив училище, Васильев приехал домой, к матери. Вместо мастерской – маленькая комнатка с печкой. Днем Константин работал художником-оформителем на заводе, ночью – писал свои произведения.
Я вспомнила, как в Сфинксе один «гений» говорил другому «гению»: «Главное – иметь просторную мастерскую с видом на Неву, тогда я точно напишу что-нибудь знаменитое, но по крайней мере обо мне все будут говорить». А у Константина была тесная комната с печуркой и наушники, в которые он слушал классическую музыку, в частности, Вагнера. И больше – ничего. О славе он не помышлял. Ему надо было успеть написать все, что задумал. И он написал: картины на славянские сюжеты, посвященные Дунаю Ивановичу, Ваське Буслаеву, Садко, Илье Муромцу, и из Кольца Нибелунгов – Вотану, Зигфриду. Краски насыщенные, очень яркие, мне показалось, как у Рериха: синий, голубой, сиреневый, изумрудный. По философии, я думаю, это русский космизм – вера в безграничную силу души человека и ее связь через традиции с Вселенной. Как рассказала Клавдия Парменовна, один раз за ночь Константин создал картину «Жница» и повесил ее над постелью матери. На картине девушка-славянка с голубыми глазами глубже речки Свияги, что протекает за деревней…
После моей статьи в «Комсомольской правде» про художника Васильева узнала вся Россия, его картины забрали в музей в Москву, он стал выставляться. Пробегая по лестнице на 6-й этаж, вечно занятый Хромаков крикнул мне на лету: «Отличная статья! Ты научилась отличать настоящие картины от подделок. Выпьем как-нибудь кофе и поговорим, что такое кракелюр…»
***
О выборе дальнейшего пути. В конце V курса папа прилетел в Ленинград, он пригласил меня в ресторан на Невском – кажется, это был «Кавказский», и папа держал речь. Он заявил, что я училась в прекрасном городе, получила отличный диплом, а тем временем БАМ построили – Тынду, Нагорный, Золотинку, Куанду и другие станции. Конечно, моей вины в этом нет – в том, что я не принимала участия в итоговом строительстве, так распорядилась судьба. Зато теперь начали строить Малый БАМ, от Тынды через Беркакит, Нерюнгри до Томмота. Уже по территории Якутии, по вечной мерзлоте. И пришло время мне отрабатывать свой диплом, и деньги, затраченные на меня государством и стать корреспондентом газеты «Индустрия Севера», в г. Нерюнгри. Меня там ждут.
– А до Якутска? Дотянут ли железную дорогу до Якутска?– спросила я и заплакала.
Я заплакала, потому что я ждала этих слов. Мне хотелось, чтоб мой труд пригодился в какой-нибудь газете на магистрали века, на моем БАМе. Папа привез мне хорошую весть – меня готовы принять в газете «Индустрия Севера».
***
40 лет спустя. Нас, «журавлят» раскидало по огромным просторам России – разлетелись мы, свили новые гнезда. Да, тогда, в Ленинграде 70-х мы были молоды и амбициозны. Мы были искренне влюблены в журналистику, в лучшую из профессий. Жизнь, конечно, кое-что поменяла, подкорректировала планы. Но, я думаю, даже те, кто ушел из профессии, в душе остался верен делу, выбранному в юности.
Мои однокурсники многого добились в жизни и в профессии, и я горжусь ими. Володя Беляев и Оля Данилова создали крепкую семью и навсегда остались жить в Мурманске. Сегодня Володя работает первым заместителем редактора газеты «Мурманский вестник», Ольга руководит отделом рекламы областной Филармонии. Залозя всю свою творческую жизнь посвятила детской газете «Ленинские искры» – 29 лет. Настоящий мэтр детской и молодежной печати, одна запись в трудовой книжке. После перестройки «Ленинские искры» переименовались в «Пять углов». Журналистика проникла во все сферы залозинской жизни: муж и дочь тоже отдали должное этой требовательной и капризной даме – журналистике. Дочь Залози закончила наш факультет, потом работала в изданиях Санкт-Петербурга и Праги, а сейчас преподает в Карловом университете.
Иринка Семенюта, моя первая подружка в городе на Неве, сразу после окончания вуза отправилась по распределению в г. Красноярск, в газету «Красноярский комсомолец» и проработала там 10 лет. «Красноярский комсомолец» был легендарной газетой, в ней творил когда-то Валентин Распутин, в газете всегда отмечался высокий градус духовной и творческой жизни. Ира Семенюта решила, что если не поедет по распределению, смалодушничает, то пропустит нечто ценное в жизни – то, что может произойти только в Сибири. И в этом смысле мы с Иркой похожи. Мы, как журналисты, хотели находиться в эпицентре событий, в краях великих строек. Совсем недавно, в период жизни, который я называю «40 лет спустя», Иринка Семенюта отправила мне почитать свой очерк, посвященный легендарному редактору газеты «Красноярский комсомолец» Л. Батынской, с которой ей посчастливилось работать, и которая дала ей первые уроки практической журналистики. Мне понравилось название очерка – «Еще бы день один, и год, и жизнь…» Вот Ирина трактовка этой философской фразы, принадлежащей, впрочем, Батынской – но под ней, наверное, мог бы подписаться любой журналист: мы пишем наши статьи, репортажи, очерки и повторяем про себя «еще бы день один…» Времени катастрофически не хватает, чтобы претворить в жизнь творческие планы. Поэтому так и хочется добавить: «еще бы год один… еще бы жизнь!»
И говоря эти слова, мы точно раздвигаем границы времени и пространства, и входим в другое измерение, в другую Вселенную, и нашими единомышленниками и попутчиками могут стать люди, жившие за много веков до нас. И мы с ними оказываемся в одном портале или в одной колее. Можно тут встретить Омар Хаяма, который сказал: «У меня тоже бывали моменты, когда мне хотелось остановить время…» Можно встретить американского писателя Делмора Шварца, который рассуждал: «Что такое время? Это и школа, в которой мы учимся, но это и пламя, в котором мы сгораем…» А можно в почетной Колее великих единомышленников обнаружить нашего современника Харуки Мураками, он тоже мучается над проблемой времени: «Время вообще движется? Еще как движется! Прошлое растет, а будущее сокращается».
Сегодня Иринка уже на пенсии, живет в станице под Ростовом-на-Дону, шьет из бархата сумочки на фермуаре, занимается вышивкой по высокой моде, возделывает сад и иногда посвящает время писательству. У нас интересный курс – писательством занимаются почти все. Нансен бы, наверное, проанализировав сей факт, захотела бы создать Колею писателей-однокурсников. Но не стилистов, нет – стилистами мы были только в юности! Сейчас мы по-другому видим течение времени и себя в его водовороте.
Мои подружки юности, члены Золотой колеи Галя Фонарева (Щербо) и Ниночка Алпатова стали очень популярными журналистами, каждая в своем регионе. Галя Щербо долгое время проработала собственным корреспондентом журнала «Эксперт» в Нижнем Новгороде. Премию за цикл выдающихся статей она получила из рук самого мэра Нижнего Новгорода. В крупнейшем российском городе, каковым является Нижний, принято ежегодно подсчитывать рейтинг влияния нижегородских журналистов на политиков региона и на бизнес-элиту. Я была приятно удивлена, узнав, что Галина входит в десятку самых влиятельных журналистов Нижнего Новгорода.
О Ниночке Алпатовой пишут, что она – легенда самарской журналистики. Стала Лауреатом профессиональной премии «Золотое перо». Работала редактором отдела социальной политики газеты «Самарские известия». Ее зарисовки, очерки о простых людях были опубликованы на сайте «The best of world», что выходит в Коста Рике. Вроде в этом нет ничего особенного. Просто закон действия социальных сетей, в которых всегда фильтруется эксклюзивная информация. Коста Рике интересно, как живет российская глубинка. Но для меня это показатель мастерства журналиста – я убедилась в том, что Нина не потеряла профессиональный нюх, умение видеть красоту в обычном. Нина в одном из интервью заявила, что полностью поддерживает слова одного из известных самарских журналистов, первого редактора «Самарских известий»: «Газета – это сумма личностей». Я обрадовалась: наконец-то Ниночка нашла формулу, что такое газета. А как мы над этим мучались, сидя в «Сфинксе»…
Люда Мишина, член почетной Колеи боевых подруг после окончания университета уехала в Великий Новгород, работала в газетах «Новгородская правда» и «Новгород». Потом вернулась в родной Петрозаводск, где жили ее родители. К слову говоря, она никогда не теряла связи с «Молодежной газетой Карелии», в которой начала писать, еще будучи школьницей-семиклассницей. Все мы были когда-то юнкорами и с подачи молодежных газет поступили в ЛГУ им. А.А. Жданова. Я тоже начинала с «Молодежи Якутии». Но у Люды привязанность к молодежной газете продлилась лет 38. Переехав в Петрозаводск, она стала сотрудничать с газетами «Карелия», «Северный курьер», журналами «Ома муа», «Kipina». Награждена Благодарственной грамотой Главы Республики Карелии и многими другими наградами. Сегодня проявляет активность как член правления общественной организации «Карельская Полония». О себе говорит так: «Любови всей жизни – карельская природа, родная семья, книги и путешествия, верные друзья».
Нонна Корженкова работала в газете «Православный Санкт-Петербург» и на «Православном радио Санкт-Петербурга». Нонна пишет о мироточивых иконах, о судьбах апостолов и простых христиан, о соборах и их прихожанах. И, мне кажется, это невероятно подходит ей. На праздновании юбилея газеты «Православный Санкт-Петербург» Нонна Корженкова заявила: «Чем старше становишься, тем больше ценишь людей, с которыми работаешь. Они учат беречь радость жизни, ценить аромат православия, который несет газета…» Аромат православия – как славно сказано1 Уж Нонна-то точно его чувствует.
Наибольших успехов в журналистике достигли Кирилл Набутов, Игорь Мосин, Наташа Сеина. Но это на мой взгляд. Кирилл Набутов, после окончания нашего факультета работал спортивным комментатором Ленинградского телевидения. 12 раз выступал комментатором на Олимпийских играх: в Москве, Сеуле, Барселоне, Сиднее, Калгари и т.д. Придумал авторскую программу «Адамово яблоко», ставшую первым в СССР телевизионным мужским журналом. Программа выходила на всероссийском канале РТР. Потом Кирилл создал телевизионную компанию, и тоже под названием «Адамово яблоко», снял множество документальных фильмов. Работал на НТВ, обладатель Гран При «Золотое перо-1997». Кирилл Набутов сделал так много, что перечисление его достижений может занять несколько страниц. Своего первого сына он назвал не Олдингтон, а Виктор, в честь известного деда. Вместе с Виктором в 2017 г. они сняли документальный фильм о первом футбольном матче в Арктике. Фильм назывался «Зенит» – «Приразломная»: первые в Арктике», его показали по НТВ. В фильме Кирилл Набутов является ведущим и повествователем. В истории моего однокурсника Набутова главное то, что и сын, и внук приумножили славу деда, Набутовы создали династию спортивных комментаторов и документалистов.
Игорь Мосин до перестройки работал в газетах «Труд», «Социалистическая индустрия», «Правда». С 1996 г. Игорь Мосин – генеральный директор издательства «Женское здоровье» (г. Москва). Игорь борется за то, чтоб не погиб рынок печатной продукции, чтоб газеты, журналы, альманахи поступали к читателю напрямую, минуя ненасытных дистрибьютеров и также радовали россиян отточенным словом, он против цифрового слабоумия. Еще один штрих к портрету Мосина. Игорь приезжал на встречи и корпоративы нашего курса, и за все платил, никогда не мелочился. Помню, он прибыл из Москвы «утренней лошадью», прямо с Московского вокзала на 1-ю Линию Васильевского острова, где мы собрались по поводу 25-летия окончания ЛГУ, пожал руки товарищам по звонким юношеским годам, оплатил счет за весь курс в ресторане и тут же уехал – ждали неотложные дела.
Наталья Сеина много лет отдала своему любимому Приморью, ее до сих пор там помнят, как талантливую журналистку. Она была собственным корреспондентом «Учительской газеты» по Дальнему Востоку, затем – собственным корреспондентом «Литературной газеты». В советские времена быть корреспондентом от центральной газеты в своем регионе было очень круто, тебя воспринимали почти как члена правительства, не меньше.
Я приехала к Наталье в гости во Владивосток, зашла сначала в кафе «Ностальжи», что недалеко от Морского вокзала – там висела картина «Жница» Константина Васильева. Это был привет мне из далекой юности, из параллельных миров. Затем я отправилась в гости к однокурснице, я сидела у нее в квартире в самом центре русского Сан-Франциско с видом на бухту Золотой Рог, наслаждалась потрясающим серо-серебристым морем с кораблями на рейде, чашечкой отличного кофе и газетой «Дальневосточные ведомости», редактором которой была Наталья. И вдруг однокурсница, которая достигла пика своей приморской карьеры, ошарашила меня заявлением:
– Вот, продаю квартиру и уезжаю в Питер.
– Ну как же твоя газета? Владивосток? Твои читатели? Да, наконец, этот вид из окна? – закидала я ее вопросами. Я была искренне возмущена таким решением.
– Хочу прожить еще одну жизнь, – спокойно ответила Наталья.
В Санкт-Петербурге она работала редактором изданий Северо-Западного филиала Сбербанка России, затем редактором трех отраслевых журналов петербургского Издательского Дома «Сфера». Как-то в Рождество Наталья Сеина пригласила меня в гости «посмотреть вид из петербургского окна», заявив, что он не хуже владивостокского. Мы с ней жгли свечи и смотрели на снегопад в окне. Я осталась, впрочем, при своем мнении (что может сравниться с морем?), хотя и не сказала об этом. Но дело не в виде из окна, а в том, что Наталья и в Питере трудилась редактором, она доказала свой профессионализм.
Некоторые однокурсники по каким-то своим причинам ушли из журналистики, в том числе и я, но это не значит, что они (мы) не смогли проявить себя. Напротив, открылись какие-то другие способности и новые перспективы. Лена Плюйко (Гоголь) – помните, самая женственная из девчонок нашей группы?! – сегодня трудится музейным педагогом или педагогом-организатором в музее Ленина в г. Выборг. Долгое время она проработала в газете «Выборжец». А вообще была и такая страничка в ее жизни – она жила на старом финском хуторе, на берегу залива и почти в полном уединении писала свою беллетристику. И сегодня время от времени туда сбегает от городской суеты.
Я была еще в гостях у Генки Матвеева в Софии, он рассказывал весьма увлеченно, что занимается воспитанием и перевоспитанием трудных подростков, в горы их таскает. Генка – автор педагогической технологии, согласно которой для трудных подростков нужно устраивать воспитательные экспедиции, причем, делать эти экспедиции надо в условиях относительной изоляции. Генка еще трудится педагогическим советником в одной из софийских школ. Мой однокурсник уверен, что на своем месте. Меня он тоже утянул с собой на вершину Витоша. Там, на вершине горы читал мне стихи нашей однокурсницы Карины Вартановой и много что говорил о поисках смысла жизни. Ирка Лукьянова-Лисицына нашла себя в туристической отрасли и в создании гармоничного семейного очага. Она стала рассудительной питерской дамой, но где-то в глубине души осталась и стилистом, и Нансеном-путешественником. Андрей Бурдыкин стал блогером, делал свой сайт, издавал журналы, на досуге занимается сочинительством и пишет стихи для себя и друзей.
Хочется сказать несколько слов о моих старших товарищах, которые помогали мне в юности советом. Владимир Фейертаг по-прежнему работает лектором Джазового клуба на Загородном (по крайней мере так было в середине нулевых), только теперь клуб преобразовался в Джазовую Академию. Фейертаг организовал множество джазовых фестивалей в Санкт-Петербурге, написал несколько книг о джазе, в том числе, и энциклопедический справочник «Джаз», организовал гастрольные поездки наших российских джазмэнов в Европе и США. Радиостанция «Голос Америки» наградила его премией Уиллиса Коновера. Людмила Семина по-прежнему трудится в журналистике, она руководит Клубом журналистов «Комсомольской Правды», ведет летопись газеты. Михаил Хромаков тоже не изменил журналистике за эти 40 лет. В начале перестройки Хромаков организовал рок-лабораторию в своей 20-й комнате, которая окнами выходила на дурно пахнущий двор ресторана «София», эта комната стала штаб-квартирой независимого рока. В ней побывали и ДДТ, и «Облачный край», и Г. Сукачев. Один из первых рокеров страны А. Градский тоже создал свою рок-лабораторию, но конкурировать с моим брутальным другом, популярным репортером г. Москвы ему было не просто.
Некоторые люди почему-то с пеной у рта утверждают, что увлечения юности быстро проходят. Но любовь к рок-музыке я сохранила на всю жизнь. Она и сейчас у меня также ярка и первозданна, как в юности. У меня накопилась огромная коллекция виниловых пластинок, я слушаю их на проигрывателе со старым граммофоном, купленном в ретро-магазине. У меня имеется большая коллекция фирменных маек, которые я покупала в Hard Rock cafe по всему миру. Я прослушала концерты рок-музыкантов в Hard Rock cafe в Москве, Стокгольме, Осака, Сайгоне, Ливерпуле, Паттайе, Иерусалиме, Амстердаме, Улан-Баторе, Лас-Вегасе, Нью-Йорке, Чикаго, Гонконге. При всем моем уважении к Б.Г. позволю себе выразить несогласие с его фразой «Рок-н-ролл мертв. А я жив». Я больше живу в унисон с фразой Битлз: «All you need is love». Об одном жалею: не смогла прилететь в июне 2004 года в Санкт-Петербург, на культовый концерт главного битла Пола Маккартни. Говорят, людей на Дворцовой площади собралась тьма тьмущая: 100 тысяч человек. Пол Маккартни спел новую песню про Санкт- Петербург, там были строчки: «O, Mr. Rain kept away. We didn t need you here today. Thank you, Mr. Rain for staying away». Главный битл уважительно называл дождь Мистером и радовался тому, что Мистер Дождь в день его концерта отправился «куда подальше» от Питера. Но главное – Пол Маккартни назвал Санкт-Петербург прекрасным городом, столицей русского рока. Forever, Питер!
В моей повести о юности есть еще один «немолодой» герой, не могу не сказать о нем, то есть о ней хотя бы два слова – это Арка старого дома на Марата. 40 лет спустя я приехала в Питер, чтобы встретиться с однокурсниками. Я, конечно, и раньше приезжала, но теперь была дата. Я назначила встречу друзьям на улице Марата, в ресторане «Гастрономика». Ресторан возвышался над улицей, в перспективе был виден Невский. Я рассказала, что недавно проехала по новому железнодорожному полотну от станции Нижний Бестях до Нерюнгри. В июле 2019 г. по всему участку, от Малого до Большого БАМа наконец-то открыли пассажирское движение. Это был большой праздник, он собрал бамовцев со всего света. Осталось возвести железнодорожный мост через Лену до Якутска. И тогда мы поставим точку в строительстве БАМа. Строить железную дорогу в тайге – огромный труд, но свои мечты мы умели воплощать в реальность.
Потом мы с друзьями гуляли-бродили по вечернему городу, по Марата, которая смотрелась отчасти центральной, отчасти – провинциальной улицей. Местами шумной, местами – безлюдной. Но такой она была всегда. Существенных изменений на улочке имени моей юности не произошло. Когда мы подошли к Марата, 84, на перекресток двух путей, я увидела старую Арку. Я очень обрадовалась встрече. Я зашла во двор-колодец, он был таким же темноватым, слегка неаккуратным, но хранящим дыхание веков. Я посмотрела сквозь Арку. Что же я увидела? Как и прежде, трамвай с сиреневым огоньком, кусочек улицы, деревья в сквере напротив. «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Теплая волна нежности и благодарности подкатила к сердцу – это была Арка, мимо которой прошла моя юность. Прошла и не задержалась.
Железные люди
Я помню Москву 60-х годов прошлого века. Оттепель. В прямом и переносном смысле слова. В Москве начало весны, появляются первые зеленые листочки и слышнее трели птиц. И под стать просыпающейся природе оживают люди, спешат выйти на улицу и пойти в концерты. Модные поэты читают свободные стихи. Художники пишут полотна, в стиле Малевича и Кандинского. И даже моя родная тетя Шура, железная леди – а по-другому ее назвать нельзя – немного увлечена новыми культурными поветриями Советского Союза.
Мы виделись с теткой крайне редко, и каждая встреча была на вес золота. Но я точно помню, что мы встретились с ней в весенней Москве, в 60-х. Тетя Шура была одета в строгий коричневый костюм, из-под пиджака нарядно выглядывала белая блузка. На губах у нее была светло-коричневая помада, почти невидимая. Тетя Шура никогда не была модницей, напротив, слыла скромницей, человеком строгих правил. Но наблюдательные люди замечали, что тетя Шура была красива от природы – красотой неброской и осторожной. Она и губы-то почти никогда не красила.
Но это был особый случай. Важная деловая встреча в Москве, которая решала многие вопросы, в эти годы тетка работала Вторым секретарем Горкома партии г. Алатырь в Чувашской АССР. И во время этой командировки должна была еще состояться встреча со мной – племянницей с Крайнего Севера, далекой родственницей, общение с которой – редкость. Каждое слово помню из наших диалогов, каждый жест – и ее, и мой, атмосферу этого приподнятого рандеву помню. Прекрасная гостиница «Россия», просторный номер с хорошей мебелью, чай в граненых стаканах с подстаканниками. Тетя Шура рассказывает мне про свою подругу – первую в мире женщину-космонавта Валентину Владимировну Терешкову. Она говорит мне, что Валентина Терешкова приезжала в Чебоксары к своему жениху космонавту Андрияну Николаеву. В Чебоксарах на одном из торжественных приемов тетя Шура познакомилась с Валентиной Владимировной. Валентина поведала ей в задушевной беседе, как она со своим женихом на небольшом частном самолете прилетала на курорт Аршан, что в Бурятии, в долине между Саянами и Хамар-Дабаном, и они приземлились на кукурузном поле. А люди, восторженные, бежали по этому полю навстречу самолету, размахивали руками.
Тетя Шура излагает мне все эти истории из педагогических соображений. Она хочет показать, что советская женщина должна много и трудно работать, нисколько не меньше мужчин. Советская женщина должна быть коммунисткой, верить в светлое будущее СССР – страны, которая покорила космические дали. Я слушаю тетю Шуру, восхищаюсь ею, старательно запоминаю каждое слово и откладываю его на нужную полочку памяти. Но при этом, мне неудобно признаться, что в истории с Терешковой меня захватывает вовсе не советская, а, я бы сказала, голливудская составляющая необычного рассказа – то, как женщина летит с любимым мужчиной на своем самолете над сине-сиреневыми горами и приземляется в высоких травах. Как женщина и мужчина идут потом вдвоем, взявшись за руки – правее на солнце, вдоль рядов кукурузы.
Впрочем, в те недолгие часы, которые выпали в моей судьбе на встречи со знаменитой теткой, мне все же удалось впитать главную ее науку – надо всю жизнь много работать. И второе – мы рождены в СССР, лучшей державе мира. А оттепель – восприятие другой культуры, зарубежной моды, книг и картин – «а что, это можно», говорит с улыбкой тетя Шура. Главное, чтоб они не противоречили идее мировой революции.
Моя тетя Шура Кутовая-Нагибина прожила настолько яркую и насыщенную жизнь, что по ней, как по учебнику, можно изучать в школах достижения советской эпохи. Боевая тетка начала трудовой путь в 1942 году. Как старшая в многодетной семье, она не могла не работать во время Великой Отечественной войны. В семье было шестеро детей, мал мала меньше. Александра Кутовая, черноволосая невысокая девушка с яркой украинской внешностью стала работать с энтузиазмом и упорством юности. Она трудилась инструктором по кадрам на стройучастке, телефонисткой, дежурной по железнодорожной станции в г. Славянске Донецкой области, крупном железнодорожном узловом центре на Украине, там же была поездным диспетчером. В общем, не чуралась никакого труда. Была и такая страничка в ее военной юности – работала на строительстве железной дороги Саратов – Красный кут – Сталинград. Историки называли этот участок железнодорожного пути «Волжской рокадой» и говорили, что он сослужил роль Дороги жизни для Красной Армии во время Великой Отечественной войны. Параллельно работе во время войны Александра училась в железнодорожном техникуме.
Мой брат Андрей Аллилуев рассказал мне, что с возрастом тетя Шура чаще стала вспоминать войну, а в более молодые годы совсем не могла об этом говорить.
– Вот, смотри, – сказал брат, – у нее в трудовой сделана скромная запись – «телефонистка». Но мало кто знает, что вмещает это запись, короткая строка из летописи жизни. Это было на станции Баскунчак, Северный Казахстан. Это здесь Александра Кутовая работала телефонисткой. А приходилось делать все: ухаживать за раненными, хоронить мертвых, разгребать завалы после бомбардировок, восстанавливать пути, чтоб продолжалось движение поездов. Станция Баскунчак была крупным железнодорожным узлом и являлась важным стратегическим объектом, ее бомбили постоянно. Так и жили от бомбежки до бомбежки… Тетя Шура еще тогда могла умереть, а ей было всего 18 лет.
После войны Александра Кутовая твердо решила продолжить обучение и поступила в Институт инженеров железнодорожного транспорта в прекрасный и по-южному приветливый г. Тбилиси. Замечу, наши родители, тети и дяди, которые в войну подростками трудились в тылу, после войны стали студентами, и я точно знаю, что это было для них самым счастливым периодом жизни. Это была их немного запоздавшая, но все равно беззаботная студенческая молодость. Кому-то из студентов было далеко за 20 и даже за 30 лет. «Беззаботная» – самое сладкое слово в этом ряду, они, взрослые подростки войны еще успевали отдать дань юношеским забавам, успели вскочить на ходу в последний вагон поезда жизни. А у меня другая ассоциация с мирными 50-ми годами – я называю их «крепдешиновой молодостью» наших родителей. На улицах крупных городов, в институтах и на танцплощадках правил бал крепдешин, послевоенный шик. В октябре 1950 г., в институте Александра стала членом КПСС – для нее, высокоидейного человека это стало большим событием. А было ей в ту пору всего 27 лет.
После окончания института тетя Шура вернулась в Славянск и стала преподавать в Славянском железнодорожном техникуме. На дворе стояли ренессансные, упоительно свободные 50-е годы, если быть точным, 1952-1955 годы. Можно было петь, танцевать в перерывах между работой – война была позади. Тетя Шура дослужилась до завуча техникума. Начальственная жилка в ней всегда пульсировала и, кажется, ей сразу понравилось руководить людьми. Так было проще воплощать в жизнь идеи и замыслы, которых у нее всегда было много. Ни у кого из шестерых детей Кутовых не имелось столько искрометной энергии, как у тети Шуры, столько фонтанирующих идей. Она, действительно, хотела переделать мир, сделать его чище, нравственней. Начала «переделывать мир» с обучения подрастающего поколения. Пассионарии и оптимисты, как известно, движут миром, а остальные – только наблюдают и критикуют.
В 1959 году тетю Шуру послали работать преподавателем в Техникум железнодорожного транспорта в г. Алатырь Чувашской АССР. Она была убежденной и активной коммунисткой. И мало кто, в сущности, удивился, когда в 1962 году Александру Валерьевну, еще совсем молодую женщину назначили Вторым секретарем Горкома партии г. Алатыря. На этом посту она проработала 8 лет, карьера резко пошла в гору. Следующий пост, не менее ответственный и хлопотный – Александру Валерьевну Кутовую назначили Председателем Горисполкома г. Алатыря. Когда-то я была в Алатыре. Это небольшой купеческий городок, много деревянных домиков с высоким крыльцом и палисадником возле окон, большая железнодорожная станция, химический комбинат. Мне показалось, что город этот уснул и не слишком торопится стать современным. Думаю, что тете Шуре все же удалось «разбудить» его.
В 1970 г. Александра Валерьевна Кутовая стала фактически мэром города Алатырь, его градоначальником. Она рьяно взялась за строительство дорог, разбивку скверов и палисадников, за преобразование быта советских трудящихся – чтобы не было никаких ветхих домов и долгостроев. Моя родственница мечтала превратить этот небольшой чувашский город в цветущий сад и всем страждущим дать квартиры в новых жилищных кооперативах. И, наверное, все эти благие мечты сбылись бы, но достаточно быстро тетю Шуру «взяли в столицу» – в 1972 году ее назначили Министром бытового обслуживания Чувашской АССР и она переехала в город на Волге, в открытый всем ветрам и преобразованиям город Чебоксары. На этой должности тетя Шура, можно сказать, расцвела, она смогла реализоваться в полной мере. И, конечно, деятельность в столице, городе с большими возможностями располагала к этому.
Между прочим, мало кто знает, что Министерство бытового обслуживания во всех союзных и автономных республиках СССР было одно из самых передовых, оно быстрее других перешло на прогрессивные рельсы работы и переняло некоторый зарубежный опыт. Например, в первые же годы Советской власти придумали автобусы-мастерские с передвижными парикмахерскими, сапожными мастерскими. В 70-е годы во многих крупных городах стали открывать Дома быта, и тетя Шура тоже поддержала это начинание. Причем, тетя Шура создала целую сеть Домов быта – они стали открываться не только в крупных городах и районных центрах, но и в сельской местности Чувашии. Дома быта стали настоящими культурными центрами, в них заработали модные фотоателье, ателье по пошиву одежды, кафе, парикмахерские, приемные пункты. Именно при тете Шуре в Чувашии была создана крепкая отрасль бытового обслуживания. Была построена трикотажная фабрика – сегодня чебоксарский трикотаж популярен по всей России, Дом мод, закуплено новое оборудование. В волжскую республику со всего Советского Союза приглашались на работу классные специалисты – модельеры, манекенщицы, скорняки, дизайнеры, портные. Для ценных специалистов создавались отличные условия. Стали регулярно проводиться конкурсы профессионального мастерства среди работников отрасли. Кроме того, тетка добивалась централизованного финансирования отрасли, все эти многочисленные ремонтные мастерские стали основой развития малого предпринимательства. Хотя тогда, в 70-х говорили пока только о кооперативах.
На закате своей трудовой деятельности Александра Валерьевна Кутовая-Нагибина служила помощником председателя исполкома Чебоксарского горсовета народных депутатов. В 1986 году, в возрасте 63 лет тетя Шура ушла на пенсию, с достоинством, с гордо поднятой головой. Я думаю, она могла бы еще поработать и пригодиться людям, но обстоятельства личной жизни все же помешали ей это сделать. За свой честный труд тетя Шура была награждена двумя орденами – Орденом Октябрьской Революции и Орденом Трудового Красного Знамени, есть у нее и медали. В 2002 году Александре Валерьяновне Нагибиной было присуждено звание Почетного гражданина города Алатырь.
