Матушка Готель

Дав Готель немного передохнуть с дороги, её проводили в банную, а когда та стала чистой, выдали новую одежду из хорошего льняного материала, хотя и почти бесформенную. Девушка выглядела в ней как голубец, но чувствовала себя при этом не иначе, чем королева. После же был обед, который стал для Готель очередным невиданным прежде зрелищем: ни один праздник ещё не дарил ей такую бурю впечатлений, как сея трапеза.

Всё действо было подчинено какой-то сложившейся годами дисциплине и началось с того, что все монахини практически одновременно пришли в столовую, послушно ждали своей очереди, а получив миску с бобовой похлёбкой, проходили и садились на своё место. Готель ощущала невероятный прилив радости от этого витающего в воздухе порядка и согласия, в результате чего она проводила взглядом каждую монашку до своего места, прежде чем сама приступила к обеду. И главное, что всё это происходило в полном молчании.

Девушка обратила внимание, что монахини вообще были чрезвычайно необщительными: за те три часа, которые она успела провести в монастыре, с ней так никто и не заговорил. Это было странно, но в то же время Готель чувствовала себя превосходно и необыкновенно свободно. Напротив! Казалось, если бы с ней в тот момент кто-то принялся говорить, она бы сочла это за бестактное вторжение; она даже подумала, что, возможно, именно таким образом и сказывается на характере человека умиротворение от духовной жизни.

Возвратившись с обеда в келью, Готель сразу же заснула и проспала, как ей показалось, полжизни, а когда проснулась, солнце уже медленно садилось за горизонт. Её разбудил колокол, зовущий всех на вечернюю службу, а потому, дисциплинированно одевшись, девушка вышла в коридор. Монахини, сунув руки в широкие рукава, стройной вереницей тянулись в молельню. Многие лица ей уже были знакомы с обеда, но Готель продолжала всматриваться в них благодушно, нечаянно надеясь разглядеть свою рыжеволосую спасительницу, которая почему-то так и не появилась.

Вечер выдался тихим. Девушка немного прогулялась за стенами монастыря и вернулась к себе. И всё, казалось, было прекрасно. Ей не давали покоя лишь два вопроса: кем была та рыжеволосая женщина и зачем её сюда привезли.

Проснулась Готель совсем рано от тревожного стука в дверь. Это была та же монашка, что и встречала её вчера, она провела девушку, наверное, всеми узкими коридорами и лесенками монастыря и в завершение этого пути отворила дверь в просторную комнату, где были два больших окна, у которых стояла она – женщина с рыжими волосами. Когда Готель переступила порог, та стояла спиной и смотрела в окно. Теперь на ней не было капюшона, и её восхитительные рыжие волосы, немного прикрывающие плечи, открылись девушке во всей своей красе.

– Так ты шьёшь? – тут же раздался знакомый голос, одновременно внимательный и твёрдый, благородный, женственный и глубокий.

– Да, мадам, – ответила девушка.

– Откуда ты? – снова спросила рыжая незнакомка, всё ещё не оборачиваясь.

– Я родилась в Турине, мадам, – неуверенно ответила Готель тем, что очередным туманным утром рассказывал ей старик Парно, – меня взяли цыгане совсем маленькой, когда на город напала чума. И я выросла у них, но вчера уж минула неделя, как я их оставила.

Женщина повернулась, и тогда девушка первый раз в жизни увидела, как глубоки были её глаза:

– Кому ты молишься, дитя? – спросила она с радушным вниманием.

– На сестрицу мою, Сару Кали, – робко ответила Готель, на что женщина невольно улыбнулась и снова отошла к окнам.

– Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Здесь тебе ничто не угрожает, – сказала она и увидела, как просияли глаза у её молодой гостьи. – Но ты будешь шить, – каким-то угрожающе серьёзным голосом, при всей своей внешней теплоте и благосклонности, добавила она.

– Да, мадам, – постаралась так же серьёзно ответить девушка, – но могу ли я узнать ваше имя?

– Меня зовут сестра Элоиза, – словно утратив интерес к общению, ответила та.

За несколько недель Готель сшила новую одежду всем монашкам, и те были невероятно благодарны ей за это, отвели самую светлую комнату для работы и привозили весь нужный материал, стоило только девушке открыть рот. Сестру Элоизу она почти не видела, та практически не появлялась в монастыре, но странное ощущение преследовало девушку и всех остальных в этой обители. Казалось, что настоятельница видит и знает всё, что происходит в стенах её монастыря. Живущие здесь не боялись её, вовсе нет! Скорее, уважение к сестре Элоизе было совершенно незыблемо в этих стенах.

Теперь Готель чувствовала себя здесь как дома. Она не посещала службы. Она была предоставлена своему личному распорядку. Утром выходила в лес на прогулку, по возвращении завтракала со всеми, а потом принималась за работу. Шила. Монахини не нуждались в разнообразном гардеробе, а потому, по большей части, девушка шила на продажу. Одежду забирали, отвозили, и больше она никогда её не видела. Однажды, когда сестра Элоиза была в монастыре, Готель предложила сшить ей платье, но та, отказавшись, лишь впала в тоску. Девушка с досады расплакалась и стала просить прощения, но настоятельница погладила её по голове и сказала, что рассталась со своим всевольным прошлым, с тех пор как потеряла своего несчастного мужа.

Готель шила невероятно много, добавляла новые элементы и линии в свои творения; в её коллекции, казалось, не было ни одного похожего туалета, так что, порой, ей было чрезвычайно трудно расставаться с ними, но это было её платой людям, подарившим ей покой и счастье заниматься любимым делом. А дела её шли настолько хорошо, что настоятельница стала лично следить, чтобы нуждам девушки отдавали самое пристальное внимание, и при каждом её возвращении Готель бежала к ней и благодарила за всё, чем была обязана этой великой женщине.

В один из таких дней девушка застала её в библиотеке и принялась умолять тоже принять её в монахини, на что сестра Элоиза, даже не взглянув в её сторону, мгновенно закрыла этот вопрос словами вроде, что церковная жизнь не для неё. Это была уже вторая оплеуха, которую Готель получила от жизни. В первый раз старик Парно сказал, что цыганская жизнь не для неё, но тогда это было не так обидно. Но второй раз ощутить себя чужой, отрезанным ломтём, отшельницей во всяком мире! В конце концов, это было необычайно неприятно.

К чему столько правды, если не знаешь, что с ней делать? Готель почувствовала, будто что-то треснуло и затихло в её сердце, но она не заплакала, и, возможно, потому, что в тот момент в её сердце отшумело детство, его дух рассеялся где-то там же, среди сотен книг, среди запаха их страниц и чернил. Ещё много раз потом девушка приходила туда, пытаясь, может быть, уловить его следы, но не находила ничего, кроме прописанных на полках романов, летописей и фолиантов. Некоторые из них были действительно красивы. С массивными обложками и расшитыми на них буквами. В каждой из этих книг таилась своя история, мудрость, хранимая веками, и, прикасаясь к ним, Готель чувствовала, как начинает трепетать от восхищения её душа, и тогда, пожалуй, единственное, о чём она могла сожалеть это то, что не умела читать.

К восемнадцати годам она прочла уже все сочинения Васа, как и нашумевший в то время роман об Александре, собрание сочинений Кретьена де Труа и множество другой современной и античной литературы; настоятельница называла её своей лучшей ученицей и часто приезжала к ней из своего аббатства. Приезжала! Не просто заходила, когда была в монастыре, а приезжала именно к Готель. Первый раз, узнав о столь неслыханной причине приезда, девушка чуть не умерла от счастья, не чувствовала под ногами земли. В такие дни они много общались о прочитанных девушкой книгах, также настоятельница упоминала, что людям в Париже очень нравятся платья Готель, хотя, по своему личному опыту, девушка с трудом могла себе представить свои платья на бедных улицах немытого Парижа. Как бы там ни было, Готель верила каждому её слову.

Должно заметить, что у сестры Элоизы был особый дар – быть одновременно милой, настолько, что в неё нельзя было бы не влюбиться, и в то же время неумолимо твёрдой. Все, кого Готель теперь знала или кого когда-либо встречала рядом с ней, все, абсолютно все были в неё влюблены.

В одну из их встреч настоятельница сказала:

– Я хочу, чтобы ты сшила платье. Особое платье, на девушку вроде тебя.

И Готель остолбенела от неожиданности, поскольку раньше сестра Элоиза ещё никогда не заказывала у неё платья, и девушка была так счастлива, что даже расцеловала настоятельницу и поклялась, что платье будет совершенно необыкновенным.

Вся работа заняла два дня, специально для чего Готель была доставлена невероятная небесно-голубая парча с серебряной ниткой, тесьма и прочая, согласная стилю, фурнитура. Когда платье было готово, девушка, дрожа от волнения, принесла его настоятельнице.

– Оно бесподобно, девочка моя, – согласилась сестра Элоиза, и если бы Готель не знала, какой сильной была эта женщина, она бы тотчас поклялась, что та вот-вот готова проронить слезу.

Девушка смотрела то на платье, то на женщину, с трепетом надеясь, что ей всё же скажут, что за счастливице достанется вся эта красота, но настоятельница больше ничего не сказала.

Следующим утром Готель проснулась оттого, что кто-то гладил её волосы. Она открыла глаза и увидела сестру Элоизу, сидящую на её постели. Девушка чувствовала её прохладную руку на своих висках, и сердце её сжалось от этой ласки – никто и никогда прежде её не ласкал. Возможно, это и была та материнская ласка, думала Готель, которой она была лишена всю жизнь. Девушку лишь смутил её взгляд, тёплый и нежный, и одновременно жадный, будто настоятельница хотела запомнить её именно такой, до последней детали, словно прощалась с ней; Готель почувствовала, как по щеке её скатилась слеза.

– Нам пора, дорогая, – тихо сказала настоятельница, – я принесла тебе твоё платье.

Сестра Элоиза вышла. Рядом лежало платье из голубой парчи. Чудесное. Волшебное. Девушка провела по нему рукой, с благоговеньем вспомнив каждый уложенный в нём стежок.

Умывшись и приведя себя в порядок, Готель надела платье и вышла из кельи. И, подходя к дверям монастыря, она уже слышала, как нетерпеливо на улице звенят лошади своей сбруей.

– Иди же скорее! – улыбнувшись, крикнула ей сестра Элоиза, увидев появившуюся во дворе девушку.

Та подобрала подол, чтобы не испачкать его травой, и, подойдя ближе, поднялась в экипаж.

– Ты очень красива, – сказала ей настоятельница.

Но Готель смотрела на монастырь, и смотрела так же жадно, как этим утром на неё смотрела эта женщина, а после перевела взгляд на неё – свою спасительницу, эту рыжую бестию, у которой за каждым словом скрывалась тайна, любовь, сила, тоска и ещё какая-то светлая, только ей ведомая грусть. И не успели они далеко отъехать от монастыря, девушка не выдержала и бросилась ей в ноги:

– Мы ведь вернёмся, сестрица! Мы ведь вернёмся, матушка моя! – зарыдала Готель.

– Ну, конечно, – успокаивала её настоятельница, – как только ты захочешь.

Девушка проплакала ещё полдороги, полдороги проспала и открыла глаза, когда экипаж уже въехал на остров Сите.

Теперь их сопровождали ещё четыре рыцаря в тяжёлых доспехах. Горожане молча расступались, а некоторые даже торопливо затворяли в домах окна и двери. По острову двигались совсем недолго: очень скоро экипаж свернул с улицы и, лениво переваливаясь со стороны на сторону, проехал через широкие ворота, оставив нищету Парижа за неприступными стенами королевства. Сделав незамысловатый маневр, кучер остановил лошадей у парадного входа дворца, и Готель спустилась на мощеную булыжником площадь.

Сам королевский дворец был небольшим – только пара невысоких башен по стенам да одна наиболее высокая внутри затеняли собой благородного вида резиденцию всего в несколько этажей. Справа от площади был разбит садик и устроен небольшой фонтан, почему-то без воды. Сестра Элоиза – высокая и статная, в чёрной рясе, при этом с непокрытой головой, раскидала по плечам свои рыжие локоны и, подойдя к Готель, взяла её под локоть:

– Пойдем, дорогая, – сказала она ей как близкой подруге, и они прошли в сад.

Девушка ступала по зелёному газону, полностью уверенная, что всё происходящее с ней – это просто сон. Сказочный и прекрасный, но всё же сон.

– Взгляни-ка, – привлекла настоятельница внимание своей юной спутницы, – вон там, со своей трёхлетней племянницей сестра короля – Констанция де Франс, – и женщина показала взглядом на молодую девушку, играющую с ребёнком у каменной скамейки, – на ней твоё платье.

Готель присмотрелась внимательнее, и действительно – может быть, два или три месяца тому назад она сшила его, украшенное цветами понизу.

– А там, справа, у розового куста, – повернулась сестра Элоиза, – дочь бургундского герцога – Сибилла, в скором времени королева Сицилии. И на ней тоже твоё платье.

– Я сшила его… – наморщила лоб девушка.

– На прошлой неделе, – опередила её настоятельница.

– С кружевами в рукавах, – всё ещё не веря своим глазам, пробормотала себе под нос Готель.

– Пойдем же, нас уже ждут, – прервала её «сон» сестра Элоиза и, взяв девушку за руку, повела обратно к дворцу.

Преодолев с десяток ступеней и тяжёлые дубовые двери, они вошли в здание дворца. Один каменный зал сменялся другим, но настоятельница как будто точно знала, куда шла.

– О! Рожер! – воскликнула она издалека одинокому сеньору, оказавшемуся в креслах одного из залов, – как я рада видеть вас, ваше величество!

Сеньор, озарившись монаршей улыбкой, поднялся навстречу. Он был высоким и плотным, и, наверное, даже полным, хотя его невероятно величественная осанка, кажется, могла бы скрыть любые минусы его фигуры. Он имел такое же не полное, но тяжёлое лицо, и вся эта масса благоухала нескрываемым добродушием и участием.

– Элоиза, матушка моя, к чему такая официальность, для вас просто Рожер! Sei adorabile, mia cara, come sempre2, – приблизился мужчина и с тактом поцеловал у ней руку. – Позвольте же узнать, дорогая, что это за милое создание рядом с вами? – незамедлительно заметил он, на что сестра Элоиза обошла девушку сзади и тепло обняла её за плечи:

– А это – та таинственная Готель.

– Неужели вы, мадмуазель, – растаял Рожер, – вами восхищается весь Париж! А теперь и моё славное королевство, – провозгласил монарх и поцеловал у девушки руку.

– Дитя моё, – в свою очередь отозвалась настоятельница, – позволь представить тебя Рожеру Второму, королю Сицилии.

Готель присела в реверансе:

– Приятно с вами познакомиться, сир, – тихо сказала гостья и учтиво опустила глаза.

– Я имел смелость, – не теряя времени, продолжил Рожер, – просить аббатису доставить вас сюда, чтобы просить вас о любезности – сшить подвенечное платье моей невесте, Сибилле, которая, кстати сказать, в вас просто влюблена. А вот на помине и она, – и король устремил свой взор дальше, к дверям зала, где появилась девушка в платье «с кружевами в рукавах».

Приблизившись, она также присела в лёгком реверансе:

– Доброе утро, ваше величество, – улыбнулась Сибилла, с любопытством косясь на с иголочки одетую гостью. Это была невысокая светло-русая девушка двадцати двух лет. С осиной талией и тонкими руками, с сохранившейся детской мимикой над, как ей самой, видимо, казалось, взрослыми манерами. Сибилла являлась дивным эталоном принцесс из детских сказок. И, вероятно, именно этим волшебным образом она и сводила с ума «своего короля».

– Доброе утро, дитя, – умилился сему солнцу Рожер.

– Доброе утро, матушка, – обратилась Сибилла к сестре Элоизе.

– Доброе утро, дитя моё, – ответила та.

– Позвольте я́, – вмешался король, – представлю вам, моя дражайшая Сибилла, ту самую Готель! Прекрасную и, как выяснилось, очаровательную Готель из монастыря Аржантёй, великую мастерицу портного дела!

– О, Бог мой! Мадмуазель! Для меня большая честь и радость познакомиться с вами! – прощебетала девушка и ненадолго повисла у гостьи на шее, – в моём гардеробе более дюжины ваших платьев, вы настоящая волшебница!

– Спасибо большое, ваше высочество, мне очень приятно узнать, что мой труд при дворе так высоко ценят, – немного смутившись, улыбнулась Готель.

– Кстати, я совсем недавно, – снова обратился Рожер к невесте, – просил мадмуазель сшить для вас подвенечное платье.

– О, ваше величество, это самый лучший подарок для меня. Я вам премного благодарна, – всплеснула руками та и, сделав книксен, поцеловала его руку.

Наступила небольшая пауза, которую прервала сестра Элоиза:

– Милая Сибилла, может быть, вы покажете Готель дворец, – предложила она, – я бы хотела разделить с их величеством несколько минут.

– Конечно, матушка, – с удовольствием откликнулась девушка и посмотрела на гостью, – если мадмуазель не возражает.

– О, я с радостью, – закивала головой Готель.

«Уж не за подвенечным ли платьем вы пожаловали в Париж?» – уходя, она услышала голос настоятельницы. «О, нет, моя дорогая. Папа просил меня помочь его возвращению в Рим», – отвечал король.

Ступая многочисленными коридорами и залами дворца, Сибилла какое-то время держалась солидно и важно, не выходя из своего высокого образа, однако её восхищение славной портнихой и искренне детское любопытство с каждой минутой всё больше пролезали наружу:

– А где вы живете в Париже? – выпытывала она.

– Я живу не в Париже, а в монастыре Аржантёй, – ровно отвечала Готель, – сестра Элоиза, спасительница моя, три года назад дала мне приют в этом чудесном месте.

– Аржантёй! Бог мой, как далеко! – Сибилла стукнула себя по лбу и сдула щеки, – вы непременно должны оставаться в Париже, вы встретите здесь массу интересных людей!

– А вы живете во дворце? – перехватила Готель.

– К сожалению, нет, – опечалилась девушка, – я здесь с моей maman3, герцогиней бургундской, Матильдой Майеннской. Мы приехали из Бургундии, – пояснила она с неважным жестом. Наконец девушки вышли в сад, и на лице Сибиллы вновь засияла улыбка:

– Констанс! – выкрикнула она, высоко вытянув шею, – Констанс! Ты посмотри, кто у нас в гостях!

На её зов откликнулась привлекательная девушка с волосами сочного каштанового цвета и с крохотными, почти незаметными веснушками на лице, которая, хоть и говорила о себе высоко, в саду вела себя таким же ребёнком, как и Сибилла, притом была ещё на два года младше, хотя и выглядела взрослее своей подруги. Пока Людовика не было в королевстве, Констанция была центром всеобщего внимания, не терпела никакого превосходства над собой и, разумеется, до сего дня на ней было лучшее платье в Париже, сшитое когда-либо её гостьей «с цветами понизу».

– Это Готель из монастыря нашей аббатисы, – издалека поспешила похвастать Сибилла, – и ты только посмотри, в каком она платье!

– Рада, наконец, познакомиться с вами, дорогая, – приветствовала гостью девушка, приблизившись неторопливыми, но широкими шагами и раздавливая между двумя ладошками головку розового цветка.

– Позвольте представить вам, мадмуазель, – графиня Булони, Констанция де Франс, – добавив в голос торжественности, договорила Сибилла.

– Приятно познакомиться, миледи, – вежливо склонила голову Готель и присела в лёгком реверансе.

– Известно ли вам, мадмуазель, что превосходить своим нарядом королевских особ – неслыханная дерзость, – строго проговорила Констанция, но потом, взглянув на смешавшуюся было девушку, светло и радостно ей улыбнулась, – но не вам, дорогая. В конце концов, это ваша плоть.

– Я имела смелость, – влезла Сибилла, – просить мадмуазель остаться у нас ненадолго.

– О, вы окажете нам этим огромное удовольствие, – согласилась графиня, убрав с лица прядь каштановых волос.

– Я, право, не знаю, как воспримет это предложение моя настоятельница, а мне бы не хотелось расстроить её ожиданий.

– Оставайтесь, дорогая, – умоляла Сибилла.

– Оставайтесь, будет весело, – хитро прищурила глаза графиня и, дёрнув Сибиллу за кружевной рукав, побежала по зелёному газону прочь, – твой фант, сестрица, – крикнула она подруге, рассмеявшись и обежав розовый куст.

О, если бы Готель могла летать, сейчас бы она взлетела до небес.

– Не стоит отказывать королю, – серьёзно заметила сестра Элоиза и, поправив чёрные волосы Готель, положила руку ей на плечо, – останься, сшей платье.

– А когда я увижу вас, матушка?

– Увидишь, когда захочешь.

– Но кто же вернёт меня в Аржантёй, – заволновалась девушка.

– Ты во дворце, Готель, – заглянула ей в глаза настоятельница, – стоит только пожелать.

– Но мой… – заикнулась было Готель и, прикрыв пальцами рот, затихла.

– Самородок? – уточнила настоятельница, – его никто не тронет.

Готель нежно обняла сестру Элоизу:

– Ах, матушка, – вздохнула она, – спасибо вам за бесконечную любовь вашу. Храни вас Бог и все ваши Святые.

Она прошла за экипажем до самых ворот и ещё стояла там какое-то время. И лишь оглянувшись на дворец и сад, и обретённый ею Париж, именно такой, о котором она когда-то мечтала, Готель поняла, что вернётся она в монастырь или нет, совсем не в этом дело, а в том, что страница её жизни неожиданным образом перевернулась.

Первая ночь во дворце прошла почти бессонно; слишком многое изменилось за один день. Слишком много одеял и подушек было на слишком большой кровати. Готель стащила все их на пол и перестелила постель одной подушкой и одним одеялом. Она открыла окно, и ночной воздух, свежий и прохладный, наполнил её огромную комнату. Внизу плескала Сена и отражала в себе огни, рассыпанные по другому берегу засыпающего Парижа. Готель легла на постель и, вслушиваясь в мерную песнь сверчков и звуки редко проплывающих лодок, вспоминала свою узкую келью в монастыре. В этой спальне их уместилась бы дюжина.

Наутро Париж ворвался в комнату шумом улиц, и Готель, уснувшая лишь глубокой ночью, проявила нечеловеческое усилие, заставив себя открыть глаза и подняться с постели. Было уже светло, и девушка стала быстро одеваться, чтобы не опоздать к завтраку, но когда вышла из комнаты, в коридорах никого не было, а дворец казался совершенно пустым. Она несколько раз прошла коридорами в поисках столовой и при этом так никого и не встретила. Пара стражников, обняв свои копья, дремали в углу одного из залов, и, проходя мимо, девушка поднялась на цыпочки, чтобы их не потревожить. По прошествии получаса скитаний, отчаявшись найти кого-либо живого в этом сонном царстве и решив, что её не иначе как бросили, девушка села на столь же одинокую скамейку в конце коридора и, скрестив на коленях руки, пустила слезу.

И буквально в ту же минуту совсем рядом открылись двери, откуда послышался смех, сливающийся из мужского и женского голосов. «Куда же вы, мой друг?» – будто надув губки, зазвучал женский, а затем из комнаты выскочил молодой мужчина и, несомый своей радостью, едва не налетел на подошедшую к дверям Готель.

– Доброе утро, мадмуазель, – сказал человек, попытавшись привести в порядок сбитое дыхание, и приставил к своим губам указательный палец, – простите, если я ошибаюсь, но вы – «та таинственная Готель» из монастыря Аржантёй.

– Доброе утро, месье, – согласно кивнула девушка и воспрянула духом оттого, что нашла хоть кого-то в этом необитаемом месте.

– Почту за честь, прекрасная мадмуазель, пригласить вас к нашему скромному завтраку, – сказал незнакомец и подал ей руку. Готель не очень разбиралась в мужской моде, но его одеяние и здоровый цвет лица под короткими золотистыми кудрями, и все его жесты, исполненные с лёгкой грацией, вероятно, пользовались особым успехом у придворных девушек. Готель присела в реверансе и вложила в его открытую руку свою.

В сервированной к завтраку комнате сидела графиня, вычесывающая с ночи волосы какой-то удивительно хорошенькой серебряной щеткой.

– Доброе утро, миледи, – поздоровалась с ней девушка.

– Доброе вам утро, Готель, – обернулась к ней Констанция, – надеюсь, вы хорошо спали, дорогая. По себе знаю, как это трудно на новом месте.

– Ночной Париж совсем не такой, как днём, – заметила Готель, усаживаясь на стул, любезно отставленный ей незнакомцем.

Молодой человек обошёл девушку сзади, так же сел за стол и, поправив на себе костюм, откашлялся, привлекая внимание графини.

– Дорогая моя, позвольте представить вам горячо любимого Генриха де Труа, совсем недавно вернувшегося к нам из крестового похода, который, судя по всему, не принёс никаких успехов Папскому двору, – улыбнулась в довершение графиня.

– Вы ошибаетесь, моя прекрасная Констанс, я привёз из Дамаска совершенно дивный сорт садовых роз, который удивительно хорошо принялся у меня в Шампани, – не отрывая взгляда от гостьи, с сентиментальной улыбкой ответил Генрих.

– Я так боялась опоздать, но, кажется, что кроме нас, никого во дворце больше нет, – пряча смущенный взгляд в десерт, предположила Готель.

– Мой брат с супругой, очевидно, боясь косого взгляда Евгения и Рожера, откладывают своё возвращение, – откликнулась Констанция всё так же иронично, – нас было бы на двое больше.