скачать книгу бесплатно
– Про что думать-то? – Армен пожал плечами: «Чего голову ломать: беги быстрее, толкай ядро дальше. Всего делов!». Но казах произнёс мечтательно, почти поэтично:
– Пыро горы, пыро Прунзе, пыро кониа.
– А коня как звать? – снова полюбопытствовала девушка. Серик признательно улыбнулся.
– Берик. Зынашит «кырепкий», – гордо и спешно ответил наездник, предупреждая вопросы. Но тут конькобежец всё же не выдержал:
– Охренеть: Серик на Берике, значит? – шевелюра Юлика затряслась.
– Зачем смеёшься, брат? Красивое имя, – Малкумов встал и крепко пожал руку нового знакомого из Фрунзе. Ему, как представителю народной диаспоры, обида товарища была ясна: над кавказцами тоже частенько подтрунивали потому, что на русском они говорят смешно. «Но говорят же, понять можно». Что одеваются иначе. «А сами-то смешные – джинсы напялят по самые-самые…, ни сесть, ни встать». Что женщин любят и комплименты им часто делают. «Потому что русские мужики пить любят. И женам если изменяют, то ругаются потом с ними навсегда. А на Кавказе все друг друга любят, никто не ругается и каждый своё место знает». Мысли смуглого красавца прервала девушка в кедах.
– Тебе имя Серик понравилось? – уточнила она для верности.
– Бэрик! – пояснил Армен. – Да и Серик – тоже неплохо. Сразу ясно, откуда родом. Вот я из Нальчика. Кабардино-Балкария, – он поднял вверх указательный палец. Девушка протянула что-то похожее на «угу» и уточнила:
– Это на Кавказе?
– Точно, красавица! – гордо ответил Армен.
Юлик прищурился:
– А ты кабардинец или балкар?
– Армянин. А папа у меня – грузин, – кавказец смотрел на всех свысока.
Девушка в кедах нахмурила лоб:
– Это как так?
– Это кто-то, где-то, когда-то, кого-то, – Юлик закусил губу, прихватив даже ус.
– Зачем кого-то? – нахмурился Армен. – Ты армян не знаешь? Ты Игоря Тер-Ованесяна не знаешь?
– Тер-Ованесяна знаю даже я, – вставила девушка в кедах.
Армен подошёл к ней и несколько раз пожал руку.
– Да, богатая география у наших абитуриентов, – произнёс конькобежец уже задумчиво.
С минуту все молчали, потом девушка в кедах чихнула, достала из пакета огромный клетчатый платок, высморкалась и снова обратилась к Армену, подпиравшему стену:
– А ты на какую кафедру поступаешь?
– А что такое «на какую кафедру»? Я это не понимаю, красавица. Я в институт физической культуры поступаю. Группа один-один, – теперь Армен верил в то, что говорил, и хотел быть именно в той группе, куда были записаны вот эти симпатичные ему ребята. Он степенно встал, снова подошёл к стенду и снова ткнул в пластиковый брюшной пресс, который, по его мнению, в своих ровных кубиках сосредоточил всю представительность заведения. Сидеть на месте для кавказца было сущим наказанием: – Мой папа мне так и сказал: «Езжай, сынок, в Москву, поступай в институт спорта и будешь, как Игорь Тер-Ованесян».
– Грузин? – уточнил Юлик.
– Что грузин? Армянин, конечно, – произнёс Малкумов.
– Папа твой – грузин? Ты же до этого говорил, что папа – грузин, – память у конькобежца была хорошая.
– Э-э, ара, – произнёс Армен обидчиво, – Кавказ – это только кажется много разных людей. А на деле все мы одинаковые. И Тер-Ованесян, если он великий человек, – такой же грузин, как армянин. Понимаешь?
Юлик ответил неожиданно радостно и прикладывая руки к груди:
– Я понимаю, как никто другой, – а чтобы совсем реабилитироваться за предыдущую фразу, уточнил: – но, вроде, Тер не здесь учился.
Кавказец гневно сверкнул глазами:
– Как это – не здесь?
– В Москве есть другой институт спорта и физической культуры: Центральный, ГЦОЛИФК, – кивнула девушка в кедах.
Армен сморщился, как при неприятном запахе:
– Чэго? Это на каком же языке нужно разговаривать, чтобы такое выговорить – Гы- цы-фы-к…
– Это да, – согласился Юлик, – нам больше повезло. МОГИФК – это звучит!
– Да Малаховка – это вообще вещь! – оценил кавказец, тут же забыв, что только что расстраивался, – я как представлю, что я здесь учусь… из Нальчика и в Малаховке!
– Это шанс, – согласился Юлик, – вот бы ещё поступить!
– Зачем «если», ара? Поступим. Мой папа никогда не ошибается. А про Тера нужно всё-таки уточнить. А то вдруг он здесь тоже нэмножко поучился, прежде чем в этот ваш «гцк» пойти? – высокий красавец смотрел с характерным прищуром, какой бывает у людей, приехавших с Кавказа, и пользовался такой же особой жестикуляцией. Все рассмеялись. Вдруг стало как-то спокойно и радостно, словно все действительно уже поступили. Серик улыбнулся девушке в кедах и вдруг вспомнил:
– Ты не перышивай. Бывает пилпак. Бывает пакультет пизики и математики. А это – инсититут пизической культуры. Поняла?
Девушка неуверенно кивнула. Юлик, отвернувшись, затрясся в беззвучном смехе, но дрожащая шевелюра его выдавала. Кто-то в очереди отошёл от говорящих подальше. Кто-то, наоборот, приблизился к группе. Девушка в кедах шумно выдохнула и поставила пакет на пол, между ног: надо было помочь кавказцу с выбором.
– Какой у тебя вид спорта? – спросила она.
– Спортивное ориентирование, – выговорил Армен со значением, высоко поднимая изящную кисть руки с длинными тонкими пальцами. Взгляды сфокусировались на ней. Очередь на мгновение погрузилась в такое молчание, что слышно было, как крутятся в комнате по приёму документов вентиляторы.
– А это сы парашютом? – рискнул предположить Серик. Его спокойно-беззаботное выражение лица исключало любой подвох.
– Можно и с парашютом. А можно и бэз, – согласился Малкумов.
Девушка в кедах потёрла одну ступню о другую.
– А я и не знала, что есть такой вид спорта.
– Есть, – твёрдо заверил Армен.
– Канешна. Раз он зидесь, зыначит, иесть, – логика казаха была железной. Девушка вздохнула и кивнула согласно, лишь бы закончить этот непростой разговор. Серик спросил: – Тебя как зовут, кызымочка?
– Я – Сычёва, а не кызымочка.
Шандобаев, любезно растягивая губы в улыбке, попросил:
– Не обишайся, кырасавица! Кызымочка по-казахски зынашит «девушка».
– Понятно, – кивнула Сычёва. – Только как ты собираешься поступать, если в русской школе не учился?
Серик удивлённо нахмурился:
– Пошему не ушился? Я и в русской школа ушился, и в казахской ушился, и в кырыгызской. У нас во Пырунзе интернат был сыпортивный. Там, Сычёва, говорят на всех языках.
– Зачем, Серик, так официально: «Сычёва»? Как твоё имя, красавица, м-м? – взяв девушку за руку, Армен причмокнул карминными губами и потянулся ими для поцелуя.
– Не надо имя, – девушка демонстративно отдёрнула руку и спешно спрятала за спину. – Тут только фамилию спрашивают. Так что зовите Сычёва. Я – местная. Из Загорска, – бледное, пухлое лицо абитуриентки было усеяно прыщиками. При разговоре она то и дело откидывала голову назад, отчего из-под чёлки тёмного каре открывался лоб, где прыщиков было особенно много, и заводила руками волосы за уши. Однако всё это не мешало кавказцу проявлять интерес:
– Из Загорска? Это где?
Ответить девушка не успела. Открылась дверь приёмной комиссии, и оттуда с криком выбежал счастливый паренёк:
– Ура! Мужики! Допустили!
– Куда? – воскликнули все.
– На сцепуху, – рыжий очкарик крутился волчком, разговаривая со всеми сразу.
– Куда-а-а?
Пацан остановился, подтянул шорты и произнёс медленно и по слогам:
– На спе-цу-ху! Я – дислексик. Привыкайте, – предупредил он, махнул рукой на прощание и побежал к выходу. Его проводили взглядами.
– Счастливчик!
– А шито это за сыпорт – «дислексик»? – Серик посмотрел на девушку в кедах. Сычёва задумалась, потом решила:
– Наверное, борьба такая. Они все там по-русски говорят странно.
– Группа один-один! Следующий! Только группа один-один, – потребовал из открытой двери кабинета мужской голос.
– Народ, это я, – Юлик отскочил от стены и скрылся в кабинете.
3
Панас Михайлович Бражник шёл по территории института. В этом году преподавателю по биомеханике исполнилось пятьдесят лет. Тронутые проседью широкая борода лопатой, усы, косматые брови и волосы средней длины, зачёсанные назад, придавали Бражнику вид религиозного старца, но никак не представителя науки, да ещё в коммунистическом государстве. Брюшко, мощные покатые плечи и степенная, в любых обстоятельствах, походка только добавляли «церковного» колорита. Всей одежде Панас Михайлович предпочитал просторные льняные штаны с завязкой на поясе и широкую рубаху навыпуск по типу власяницы. Но так как на работе подобный наряд с педагогическим статусом не сочетался, любимые «балахоны» малорус надевал лишь по выходным.
На поводке Панас Михайлович выгуливал симпатичного кокера. Собака игриво откидывала в стороны камешки, на которые наступала, методично обнюхивала кусты и деревья и время от времени вальяжно задирала лапу. Преподаватель дымил трубкой и что-то набулькивал себе под нос. Сегодня на Бражнике была белая украинская косоворотка, расшитая крестиком из разноцветных ниток, и неизменно просторные штаны. Поверх талии рубаху опоясывал шнурок-плетёнка с кисточками на концах. Для полного соответствия этническому образу мужчине не хватало соломенной шляпы на голове и лаптей. То и дело вытряхивая из сланцев песок, Бражник прислушивался и осматривался по сторонам. Обычную для лета тишину на территории института нарушали голоса абитуриентов. Нарочно избегая дорожки, ведущей к стадиону, Бражник свернул к залу гимнастики и тут же наткнулся на заведующего кафедрой лёгкой атлетики Рудольфа Александровича Бережного. Поджарый сорокалетний мужчина тащил на плече два массивных барьера с деревянными перекладинами и литыми шайбами, насаженными на ножки.
– Привет, Рудольф! – поздоровался биомеханик первым.
– Здорово, Панас! – ответил заведующий кафедрой. – Отдыхаешь?
– Живность выгуливаю, – кивнул Бражник на пса.
– Тоже дело, – легкоатлет утёр гладко выбритое лицо. – Уф, как ты в такую жару в бороде ходишь?
– Привычка, – в разговорах Бражник был немногословен. Бережного он уважал, но приятелем с ним никогда не был. Оглядев чугунные ножки барьеров, Панас Михайлович густым голосом посочувствовал: – А у вас – началось?
– И не говори! Всё, запарка обеспечена. Сегодня утром идёт группа один-один и вся лёгкая атлетика. Сплошь спартакиадники, – Бережной аккуратно опустил барьеры на землю.
«Спартакиадниками» называли тех, кто участвовал во Всесоюзной спартакиаде школьников. Отбор на главный старт для молодёжи страны был крайне жёстким. Оттого повышенное внимание к абитуриентам, побывавшим там, оказывали повсеместно, а уж в физкультурных вузах – и говорить нечего. Коротко повторив всё это коллеге, Бережной утёрся в очередной раз. Несмотря на утро, солнце, при полном безветрии, уже припекало. Бражнику ни номер группы, ни определение «спартакиадники» особого беспокойства не добавляли. По опыту Панас Михайлович знал, что и без его молитв самых сильных и «нужных» абитуриентов из всех поступающих определят по осени именно в группу под номером 1—1, по показателям которой будет потом ориентироваться весь первый курс. Но лично для него такая кодировка ничего не меняла: ко всем студентам он относился одинаково требовательно. Так что хоть спартакиадники, хоть олимпиадники, главным было, что от участия в приёмной комиссии Бражник освобождён. Потому и вид у Панаса Михайловича был такой, какой бывает у человека, к делу непричастного и совсем в нём не заинтересованного.
– А чего ты, Рудольф, сам тяжести поднимаешь? Глупо это. Молодёжь заставь, – толстяк натянул поводок; собака была явно недовольна остановкой.
– Да ла-адно – «заставь» … Видел бы ты их – ходят поступью римских воинов в доспехах, – ввернул Бережной одну из своих любимых присказок с несколькими вариантами интерпретаций. Сейчас имелись в виду зазнайство и лень. – Им и так ещё номера пришивать, – он шевельнул рукой, под мышкой которой держал пакет. – Вчера весь вечер рисовали, всю ночь сушили, так что…
– А-а-а, – Бражник особенно обрадовался тому, что его никто не отвлекает во время заслуженных каникул такой ерундой, как вступительные экзамены. – Так ты им булавки выдай. Пусть приколют, чтобы не пришивать, – на широких губах Панаса Михайловича появилось подобие улыбки.
Рудольф Александрович тут же воодушевился и стал мять пакет в руках:
– О, а это идея! Точно! Как мы сами не догадались? – Лицо Бражника выразило снисхождение. Бережной почесал щёку и посмотрел теперь испытующе: – Но только где же я столько булавок найду? У меня тут пятьдесят номеров набирается. Понимаешь, обычно на сврсплох не застать, но тут в последний момент в список добавили новые фамилии…
Разговор явно затягивался. Бражник поморщился, пыхнув трубкой несколько раз подряд, будто раскуривая. Пора было заканчивать разговор, так как собака вовсю рвалась к воде.
– Зайди к Галине Петровне. Она выручит, – опять посоветовал он.
– Думаешь?
– Ты что, Михееву не знаешь? У неё всегда всё есть. Если не дома, то на кафедре. Номеров на двадцать точно наберёт. – Бражник указал на зелёный деревянный дом в ста метрах, в котором проживали они оба, упомянутая коллега и ректор Орлов с женой.
Галина Петровна Михеева заведовала кафедрой биохимии. И отец её заведовал той же самой кафедрой, только до неё. И брат заведовал, но в Воронежском филиале МОГИФКа. Бережной подумал, что у такой, как Галина Петровна, булавки действительно могут быть: женщина любит одеваться со вкусом и сама себе шьет наряды, которым завидует весь институт – от уборщиц до студенток. Рудольф Александрович снова утёр лоб, размышляя:
– Да? Так ведь на двадцать мало. А на остальные где брать?
– А что на остальные? – Бражник начинал нервничать, потому что недовольная собака была важнее вопроса о булавках, да и вообще важнее много чего другого. Поэтому он произнёс достаточно строго: – А для остальных – пусть ждут очереди.
– Это как? – Бережной нахмурил лоб.
– Та обыкновенно, Рудольф: прикололи, пробежали, откололи, отдали другим, – слова Бражник сопровождал жестами той руки, в которой был поводок. Собака от этого дёргалась, мужчина раздражался ещё больше. Рудольф Александрович от простоты решения осел на один из барьеров.
– О! Точно. Это ты правильно сказал! Как мы сами не догадались?
Бражник хмыкнул в бороду и незаметно втянул живот. Он всегда знал, что живёт не зря – может, и учебник по биомеханике напишет, как, например, Пётр Францевич Лесгафт или даже Николай Александрович Бернштейн.
– Ладно, мне пора, – сказал он вслух, отпустил поводок, пыхнул трубкой и пошёл за убегающей к озеру собакой. На ходу Панас Михайлович покачивал головой, думая о том, как ему повезло родиться на свет умным.
4
В столовой института, на первом этаже общежития, обжигая губы, допивал кофе с молоком Миша Шумкин – легкоатлет, по специализации десятиборец. Через час с небольшим парню предстояло сдавать практические экзамены по лёгкой атлетике, но ватрушка с вареньем, схваченная на прилавке раздачи, быстро последовала в его желудок за ароматным напитком. Ничто не могло повлиять на здоровый аппетит Шумкина. Розовощёкий абитуриент тщательно облизал пальцы, испачканные вареньем и мучной присыпкой, и огляделся по сторонам. Через два столика у окна завтракала симпатичная блондинка с короткой стрижкой «сессун». Улыбка на её губах бросила парня в жар. Почувствовав, как горят мочки ушей и щеки, Миша спешно спрятал только что облизанные руки под стол. Модница усмехнулась совсем уж откровенно, отвела взгляд и, не обращая больше на юношу никакого внимания, принялась за жидкую овсянку. Кашу Шумкин не любил с детства, девушку невзлюбил только что. Миша был некрасив и с кожей в рытвинах, как после оспы. Среднего роста, ширококостный, в тугих перекаченных мышцах, он походил на выточенный куб – с крупной головой, короткими руками и ногами. Портрет дополняли светлые волосы, выцветшие на солнце, и белёсые круги под глазами от солнцезащитных очков. Юноша еле удержался, чтобы не показать незнакомке язык. Но это было бы совсем глупо и по-детски. Шумкин вздохнул и отвёл взгляд. Справа от него за столиком через проход сидел темноволосый, кучерявый студент.
– Здорово, земеля! Шо, дрейфишь? – подмигнул тот.
– Не понял? – Миша не понял сразу несколько позиций фразы, но утруждать себя уточнениями не стал.
