скачать книгу бесплатно
Что-то никто не торопится бить мне морду.
Пора уже выпустить их – одну темнокрылую бабочку и одну ящерицу цвета морской волны. Что я и делаю, тут же обнаружив, что сердобольного козла – кем бы он ни был – рядом со мной нет. Нет и его зашморганных телохранителей.
А я по-прежнему стою в сортире, еще больше влюбленный, чем три минуты назад: у тебя и правда проблемы, бэбик. Впрочем, от одной я могу избавиться прямо сейчас.
Галстук засранца Брэндона.
Он не понравился девушке, которая понравилась мне. Мне нужно было сделать это раньше, много раньше (не тогда, когда мой дражайший папаша собирался повеситься на собачьем поводке, а мамаша подбадривала его громкими криками, держа в руке зажигалку, – оба были пьяны в хлам). Не тогда. Мне нужно было сделать это, когда девушка сказала мне:
«Замойте пятно, Макс». Снять проклятый галстук и сунуть в карман – всего и делов.
Но я в свойственной мне манере последыша-кинокритика из двухнедельного альманаха запаздываю с реакцией на события.
Освободившись от удавки – галстук перекочевывает в карман брюк, направо от презервативов, направо и значительно ниже, – я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, потом еще одну. Видок тот еще, но теперь, по крайней мере, разговор о пятнах крови отпадает сам собой. Кто бы его ни завел.
* * *
…Сука.
Я мог бы предположить нечто подобное, и все-таки… Близость Лоры и девушки поражает меня в самое сердце, правда, это не та близость, после которой хочется – в припадке ревности – замочить оба действующих лица гипотетического адюльтера, они просто разговаривают.
Перетирают срань, как обычно выражается Лора. Но ситуация далека от обычной, стоит только взглянуть на Лору. Такой я не видел ее никогда. Собственно, и узнаю я ее лишь по провокационному мини-платью, в инструкции по его применению напрочь отсутствует пункт «нижнее белье»; по платью и мундштуку, что-то с ним не так: то ли он вытянулся до размеров трости, то ли усох до размеров фильтра к «Парламенту», хрен поймешь.
Нет, женщину в платье Лоры я не знаю.
И никогда не знал. Была ли она на Пиренеях? Со мной точно не была, я и сам не был, а угарная корпоративная поездка в Коктебель (От-ебель) не в счет, Дюссельдорф с Кельном и франкфуртский аэропорт тоже можно засунуть в задницу. Пока я сидел с кенийкой, Лора прохлаждалась с итальянским карабинером и, кажется, даже отсосала. Или он у нее, что, впрочем, не так уж важно. Важна ее физиономия сейчас, хотя нужно быть последним циником, чтобы назвать это лицо физиономией.
Это лицо – смуглое (обуглившееся от страсти?), эти потрескавшиеся губы – как потрескавшиеся камни мостовой или как дощатый пол, десятки каблуков стучат по нему в ритме фламенко; десятки каблуков, им и сносу нет, десятки кастаньет, нет на них управы; «ти амо», «ти амо», кончится ли все добром?
Ти амо.
Лорино лицо танцует для девушки, в которую я отчаянно влюблен.
Ти амо. Ти амо. Ти амо.
– …А вот и я.
Ничего общего с agual ничего общего с quierol ничего общего с azucarl[9 - Возгласы поощрения во фламенко.].
Скверно, очень скверно влезать на сцену, не зная азов, не попадая в такт; вот и я – любитель-приготовишка, начисто лишенный грации, с водкой, распяленной на брючном ремне.
– Вот и я.
– Виделись. – Лора смотрит на меня почти с ненавистью, невидимые эмбра и мачо[10 - Правая и левая кастаньеты.] щелкают перед моим носом попеременно.
Эмбра. Или «самка» в дословном переводе, Лора будет сражаться, как и умеют сражаться только самки, – пока последняя капля прогорклого молока не вытечет из сосцов, не смешается с кровью и землей, – не суйся, милый, эти прямые волосы, этот прямой лоб не для тебя. Сука. Пошла ты, сука!..
– Привет, Макс. – Скорпионьи хвосты ободряюще подрагивают, что может означать одно: выбора у нас с Лорой нет, умрем мы дважды или трижды в промежутках между щелканьем кастаньет – выбор всегда останется за девушкой.
– Так вы знакомы? – На Лору жалко смотреть.
– Почти. Я – Тинатин.
Тинатин. Вот как, вот оно что. Имя обдувает меня подобно легкому ветерку, слишком легкому, слишком непостоянному, неизвестно, какие запахи он принесет, чем обернется через минуту. Тинатин. Ти-на-тин. Не об этом ли имени я мечтал, не его ли выдувал из бутылочных горлышек еще в детстве? Я готов поверить – именно его. Я почти верю. О чем-то сходном думает и Лора, хотя вряд ли в ее детстве были бутылочные горлышки. Старинный фарфор – немецкий, китайский, – скорее всего, куклы тоже были фарфоровыми и разбивались со звоном – ти-на-тин.
– Тинатин. Можно Тина.
– Тина, – шепчет Лора.
– Тина, – шепчу я.
– Здесь скучно, – шепчет Тинатин.
– Можно продолжить вечер в каком-нибудь другом месте. Повеселее.
Лора, конечно же, предложение исходит от Лоры, еще один – победный – удар эмбры, мне нечего противопоставить ресторанному критику «Полного дзэна». На Ким Ки-Дука Тинатин не клюнет: география смерти и анатомический театр любви уж точно не для нее.
– Хорошая идея. Правда, Макс?..
На Лору жалко смотреть. Я и не смотрю, я смотрю только на Тинатин. И Лора, на которую жалко смотреть, тоже смотрит на Тинатин. Нам и раньше случалось лезть под платье одним и тем же цыпочкам, но сегодня – сейчас – все по-другому, до платья Тинатин не добраться, руки у нас коротки; руки коротки, а лестничный пролет длинен. Она – вверху и по-прежнему в своих вросших в кожу очках, мы с Лорой – внизу, и керамические наши сердца, пригодные разве что для тушения сигарет с мундштуком и без, – керамические наши сердца разбиты.
Не спутать бы осколки.
Не спутать бы; иероглифы, образующие имя постыдной тайны Хайяо, мне ни к чему. Латинские имена карабинеров из аэропорта во Франкфурте – тоже, возможно, и сама Лора не удосужилась их узнать: безличный секс, который она время от времени практикует, предполагает отсутствие имен. Безличный секс, который время от времени практикую и я, предполагает наличие одной-единственной фразы: «Ты прелесть, о-о!..» Когда-то давно я нашел ее в кармане своего папаши, куда регулярно лазал за мелочью, ничего другого там не водилось – жалкая мелочь, жалкие, сбившиеся в кучу волосы на затылке, сам затылок не менее жалкий, никакого сравнения с куклами Лоры – немецкими, китайскими… «Ты прелесть, о-о!..» – и как только моему папаше удавалось раскрутить на минет всех своих баб? И кто только не перебывал у него в паху, теперь мне кажется, что и черножопая джазистка Викки Андерсон там отметилась, и Си-Си Кетч слегка подпортила там свой феерический причесон «бананарама», а Моника Левински не попала в общий список исключительно по малолетству. Хотя папаша пользовал и нимфеток – с бледными ногами, бледными волосами и болячками над верхней губой.
Лоры среди них не было.
Но я легко мог бы ее представить – рядом с папашей, в дальнем углу кухни, у мутного окна, среди жестянок из-под халвы, набитых мокрыми окурками. Не эту Лору, на которую теперь жалко смотреть, а ту, которую я знал еще полчаса назад – высоколобую тварь с запахом болгарского лечо в подмышечных впадинах; с роллами из морепродуктов на запястьях, их культурологическая ценность равна культурологической ценности Акрополя; с корейской лапшой куксу, вплетенной в волосы, – повесить ее остатки на уши нашим зажравшимся тамагочи святое дело.
Лора, что с тобой случилось, Лора?..
То же, что и с тобой, милый, сказала бы Лора, если бы могла прочесть сейчас мои мысли. Если бы – но ей не до меня. Я и сам далек от сантиментов припортовых кабаков, окажись мы там – я первый разбил бы Лорино лицо о край раковины в сортире – или как там еще избавляются от конкурентов? Перетягивают шею шнурками под гаражный рок-н-ролл, суют перо в ребра под фолк-хреновину, выдавливают глазные яблоки под Билли Айдола.
Billy Idol. «Sweet Sixteen».
Что она делала в свои сладкие шестнадцать, сладкая девочка? Не Лора – Тинатин.
Рассекала по трассам федерального значения в открытой колымаге, в бардачке колготки, губная помада и пачка сигарилл. Это тянет на концепт, нечто подобное промычал бы Великий Гатри, еще один перец с редакционной грядки «Полного дзэна», ответственный за музыкальное образование тамагочи, только он один без содрогания произносит слово «прогмета-психоделика». Пачка сигарилл и есть «прогметапсиходелика», та еще крутизна, сигареты – слишком пошло, сигары – слишком вонюче, с самокрутками замаешься крутить, ни о чем другом мне думать не хочется, да, вот еще что – очки.
Очки были те же самые.
Снимает ли она их когда-нибудь? Снимет ли? И для кого?
Для парня с дурной кровью, температурящего каждый понедельник, 37,2° по утрам; для парня с родимым пятном под левой лопаткой, все, кто видел пятно хотя бы раз, говорят, что оно похоже на всадника на коне; все, кто видел пятно хотя бы дважды, утверждают – оно движется. Снимет ли она очки для парня с разными, как у опоссума, глазами?
Для парня с разными глазами. Для меня.
Держи карман шире, бэбик, держи карман шире – и в него обязательно сунут большой болт.
– …Шикарные очки, – говорит Лора, думающая, очевидно, о чем-то сходном. – Гуччи?
– Фигуччи, – беспечно отвечает Тинатин. – Просто очки. Они мне понравились, и я их сперла. У одного типа. На Макса он не похож.
Сперла, кто бы сомневался. Сперла. А со стороны выглядит, будто она в них родилась: немного найдется людей, способных приручать чужие вещи и так заморачивать им яйца, что они напрочь забывают о старых хозяевах. Непохожих на Макса, потому что красть у Макса нечего.
– Ты прелесть! – У Лоры даже скулы сводит от восторга, «ты прелесть, о-о…», того и гляди забьется в конвульсиях, точь-в-точь как мой папаша на ближних подступах к оргазму.
– Я знаю.
– Подожди минутку, я быстро. Только никуда не уходи, ты мне обещаешь?
– Нет.
Я бы очень удивился другому ответу Ти-на-тин. Максимум, что она может пообещать, – что прихватит печатку вашего деверя с вашей же прикроватной тумбочки, – ту, которую вы сами прихватили у него еще в прошлом году, на бесснежное католическое Рождество. Не ради самой печатки, цена ей – копейка, ради надписи на ободке: «Suck and Let Go»[11 - «Отсоси и двинем» (англ.).].
– Ты прелесть, – Лора повторяется, что совсем на нее не похоже. – Тридцать секунд.
Мы остаемся одни, мне хочется, чтобы с Лорой случилась какая-нибудь беда, почему бы ей не сломать ногу, сейчас, сию минуту – ломают же люди конечности; или чтобы ее пристрелил кто-то из бывших любовников, хотя неизвестно, способна ли сама Лора вызывать столь сильное смятение чувств.
С Лорой ничего не произойдет. Я знаю это точно, вот черт. Ччерт. Чччерт.
Никто ее не пристрелит: на безмозглых одноразовых телок надежды никакой, на любителей кашемира и бритых лобков – тоже. Конечно, Лорино окружение этими типажами не ограничивается, есть еще отошедший от дел убийца, а ныне массажист Хайяо, есть и другие. Запирсингованные по самые гланды, стриженные под ноль феминистки, сплошь представительницы творческих профессий – от ассистента монтажера до верстальщицы в типографии. Их пломбы набиты здоровым креативом, карманы их штанов (стиль «милитари») пухнут от амбиций. В сферу их интересов входят куннилингус, фистинг и армрестлинг, «гулять босиком, целовать тебя в ключицы и ниже», чемпионаты по выездке в Голландии, чемпионаты по поеданию саранчи в Уганде; они обожают клубные чилл-ауты и ненавидят глагол «лизать» – «потому что это по-другому называется». Все свои мыслишки о жизни, трахе и мелкой грызне в монтажной они выносят на страницы интернетского «Live journal».
Корпоративный дневник лузеров, ненормативная лексика поощряется, альтернативный секс поощряется, фистинг и армрестлинг с инвалидами детства поощряется, члены на ремнях – в мемориез, целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..
– Она забавная. – Тинатин слегка поднимает бровь – о, что это за бровь! – сияющая, восхитительная, на ней может уместиться одна белка, или две райских птицы, или три паука-сенокосца, дождевые капли учету не поддаются.
– Забавная?
– Забавная. Она.
– Лора?
– Лора. Да.
Я ненавижу Лору еще сильнее, чем «ЖЖ»[12 - «Live Journal» – в русской версии «Живой журнал» (ЖЖ).]-феминистки глагол «лизать»; прилагательное «забавная» – вот откуда исходит опасность, Тинатин могла выбрать любое другое, но выбрала именно это:
забавная.
Это означает, что Лора способна удивить Тинатин, заставить ее приподнять бровь – и тогда две райские птицы сорвутся в небо; это означает динамичное развитие сюжета, я стал свидетелем завязки, остается лишь гадать, какой будет кульминация. Две девушки в одной постели не менее занимательны, чем девушка и японец, обжигающие ласки под балканское этно в переложении Бреговича – «Мандолины, играйте!» или все-таки Джейн Б.?
Лора всегда добивается своего.
Сука.
Сука, но забавная. Проклятье!.. Разноцветные гирлянды лампочек по неутомимым, движущимся вечно бортам карусели… Карусель – тоже забавно, если уж ты взгромоздился на нее, никто тебя не догонит, внешний мир сливается в одну сплошную линию, и ты – совершенно безнаказанно – можешь показать ему язык. Лора на облупленном верблюде, Тинатин – на олене со спиленными рогами, они проплывают мимо меня, проплывают и смеются, взявшись за руки, недостижимые, прекрасные, прекраснее всех Ти-на-тин.
Забавно, забавно, забавно.
Целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..
– …Что-то не так, Макс?
– Все так. Лора забавная. Вы любите кататься на карусели?
– А должна? – Губы Тинатин растягиваются в иронической улыбке. Быстрой, очень быстрой, почти неуловимой – пора бы мне к этому привыкнуть.
Никогда я к этому не привыкну. Никогда.
– Нет, но мне показалось…
– Карусель – это и есть «место повеселее»?
Идиотизм какой-то. И правда, при чем здесь карусель, она срабатывает лишь в фильмах ужасов, я видел их не меньше десятка – на карусельную тематику, второстепенные герои не выживают вовсе, главные – выживают, но не факт: множественные гематомы, галлюцинации с уклоном в ассортимент мясницкой лавки, изменения в психике необратимы, вот кому легко могут померещиться пятна крови на клубном галстуке.
– Я не думаю, что карусель – место повеселее. – Близость Тинатин парализует мою волю, а заодно и чувство юмора, от нескромного обаяния порока и следа не осталось. Крючки и блесны – те самые, с помощью которых я обычно подсекал цыпочек, оказываются сорванными.
Я гораздо менее забавен, чем Лора, есть отчего прийти в отчаяние.
– Вас-то каким ветром сюда занесло, Макс?
Увольнительная на берег, в порядке поощрения от трижды краснознаменного журнала «Полный дзэн» – сказать об этом Тинатин не представляется возможным.
Это не забавно.
– Пришел посмотреть, что делают конкуренты.
– Бенсимон – ваш конкурент?
– Ну не совсем. Я не снимаю девушек из мира fashion. Следующий вопрос должен исходить от Тинатин – что-то типа «У вас нет на это денег?» или «Тогда что же вы снимаете, Макс? Юношей из мира BDSM?».
Но Тинатин молчит. Выкручивайся сам, бэбик.
– Я не снимаю девушек из мира fashion. Мне это неинтересно.
Тинатин молчит.
– Моя специализация – мелкие животные, погибшие насильственной смертью.
– Мелкие животные?..
Приподними же бровь, Тинатин!
– Суслики, сурки, крысы, которые попали под разделочный нож, кошки, которые попали под асфальтоукладчик… – меня несет. – Кончина птиц в линиях высоковольтных передач – вообще отдельный повод для фотосессии…
– И что потом?
– А что – потом?
