скачать книгу бесплатно
– Нет! – это вырвалось помимо моей воли: я снова вспомнила прикрытые веки Быкадорова, за которыми бушевал ад.
– Что-то я тебя не узнаю. Ты же ведь была инициатором и идейным вдохновителем. Теперь поздно что-либо менять. Мы просто обязаны это сделать. Открыть новую вещь Лукаса ван Остреа – такой шанс выпадает раз в жизни!
– Ну хорошо, – я сдалась. – Допустим. Допустим, вы проводите все на высшем уровне. Что потом?
– Мы должны будем обнародовать это, – веско сказал Бергман. – Невозможно долго скрывать такую ценность.
Снегирь нахмурился: похоже, по гладкой и благостной поверхности реставрационного коллектива пошли первые трещины разногласий.
– Полегче, Ванюша. Ты забываешь, что картина принадлежит мне. – Снегирь вовсю раскручивал миф о покупке картины у ветхой старушки из Опочки.
– И что ты собираешься с ней делать?
– Что хочу, то и сделаю, – неожиданно окрысился Снегирь. – Могу с маслом съесть, могу господину Пиотровскому подарить на день ангела. А могу и на аукцион выставить.
– Ты не понимаешь, Лаврентий. – Ванька наконец-то слез со стремянки и нервно заходил по мастерской. – Это же национальное достояние…
– Значит, я являюсь владельцем национального достояния. Только и всего.
– Нет… Я тебе не позволю…
Снегирь со злобой уставился на Ваньку.
– Интересно, каким же это образом ты можешь мне не позволить? Разве забыл, что у нас частная собственность охраняется государством?
– Эта картина не может…
– Ах, не может!
С неожиданной для его грузного тела ловкостью Снегирь накинулся на тщедушного Ваньку, и спустя секунду они уже катались по полу. Я с ужасом взирала на беспричинную и беспощадную мальчишескую драку двух тридцатилетних лбов. Снегирь наседал, но и Ванька оказывал ему достойное сопротивление. И все-таки силы были неравны. Через несколько минут огрубевшие пальцы Снегиря сомкнулись на бергмановском кадыке, и Ванька отчаянно захрипел.
Мне с трудом удалось оттащить Лавруху – и то после того, как я обдала его остатками шампанского. Руки Снегиря разжались, и он всей тушей рухнул на пол. Ванька же, скуля, отполз в дальний угол и затих.
– Черт, что это было? – замычал Снегирь. – Я тебя чуть не убил… Помутнение какое-то.
– Ничего себе помутнение, – сглотнул Ванька.
– Ничего не могу понять… Мальчики кровавые в глазах. – Лавруха все еще не мог прийти в себя.
Я обернулась на картину. И снова мне показалось, что ресницы рыжеволосой Девы Марии дрогнули. Или это была просто игра света?
– Ладно. – Я попыталась примирить дураков-реставраторов. – Будем считать инцидент исчерпанным и отнесем его на счет нервного потрясения. Не каждый день к нам в руки такие полотна плывут.
– Вот именно… Прости меня, Ванька.
– Я не сержусь. – Щуплый Бергман всегда обладал кротостью матери Терезы. И всех более ранних святых, вместе взятых.
– Идиоты. Вот так посмотришь на вас и уверишься в «пробном камне антихриста». Должно быть, эта картина действительно как-то влияет на людей…
– Скажешь тоже! – Снегирь поморщился и снова воззрился на Ваньку. – Поможешь мне снять слои?
– Конечно. – Бергман почти успокоился и снова водрузил очки на нос.
– Отлично. Ты, Кэт, можешь отправляться спать. А мы тебе завтра позвоним.
– Ну уж дудки, – возмутилась я. – Во-первых, я тоже хочу присутствовать при этом историческом событии. И, во-вторых, должен же кто-то за вами присматривать, иначе вы друг другу кадыки повырываете.
Мое предложение было воспринято благосклонно.
– И когда вы собираетесь начать? – спросила я.
– Прямо сейчас и начнем. – Видно было, что Лаврухе не терпится приступить к работе. – Ты пока можешь подняться наверх, поспать часок. Все равно ничего интересного сейчас не будет. Пока аэфтэшкой покроем, пока компресс, пока слой размягчится, пока краска набухнет…
– И всего лишь часок? – недоверчиво спросила я.
– У Ваньки смывка новая, презент коллег из галереи Уффици. Так что спи спокойно, дорогой товарищ. На заключительную часть драмы мы тебя позовем. Сама понимаешь, реставрация – процесс интимный. «Камасутра» отдыхает.
Им все-таки удалось уломать меня. Им хотелось обладать картиной безраздельно и без свидетелей, так, как обладают женщиной. Это было очень по-мужски, и я не стала спорить. Я уважала чужие чувства.
Прихватив «Вестник Британской Академии», заложенный на странице со статьей о Лукасе ван Остреа, я отправилась наверх, на второй этаж мастерской, в крошечную монашескую келью Ваньки. Забравшись с ногами на кушетку, я открыла статью с пророческим названием «Deadly kiss»[11 - Смертельный поцелуй (англ.).].
Выглядит слишком уж романтично для такого консервативного издания. Фамилия автора не очень-то смахивала на английскую, некий Ламберт-Херри Якобс. Я перевернула несколько страниц и заглянула в комментарии: Ламберт-Херри оказался довольно молодым человеком и – по совместительству – директором музея Мертвого Города Остреа.
С фотографии на меня взирала типичная голландская, кисло-интеллигентская морда: круглые очочки и такой же круглый подбородок. «Deadly kiss» оказался слишком сложным для моего бытового английского; хорошо еще, что полиглот Ванька успел сделать подстрочник тех абзацев, которые непосредственно касались биографии художника. Странная статья, смесь панегирика, эссе и теософского трактата, сразу видно, что достопочтенный Ламберт-Херри серьезно болен Лукасом Устрицей. Интересно будет посмотреть, как вытянется его лицо, когда он узнает о существовании четвертой работы…
И узнает ли он об этом когда-нибудь?
Я вытянулась на жестком бергмановском ложе. Что-то внутри мешало мне полностью насладиться триумфом первооткрывателя – как будто я стояла на хрупком льду и под моими ногами неслышно ворочалась бездна. Нет, это не связано с «пробным камнем дьявола», я всегда была кондовой реалисткой. Чертов Марич маячил за моей спиной, вот кто. Пока не будет окончательно выяснено происхождение картины, я не успокоюсь. Ведь не могла же она быть фамильной ценностью фартового вора Быкадорова, в самом деле!.. Я вдруг подумала о том, что Снегирь прав, – если все сложится удачно и звезды встанут именно так, как они стоят сейчас в рыжих волосах Девы Марии, доску можно выставить на аукцион.
Почему бы и нет?
Наверняка найдутся ценители, особенно если снабдить картину соответствующим пресс-релизом. А это не одна сотня тысяч долларов. С нищетой будет покончено навсегда, я смогу поднять галерею, скупить на корню лучших художников, выйти на международный уровень и крупно играть. Играть – вот чего я хотела больше всего. Играть и выигрывать. И потом, мы так похожи с моделью Лукаса, это еще больше увеличит мои шансы.
Интересно, нет ли у меня родственников в Голландии?..
Ни тетка, после смерти которой мне досталась квартира на Васильевском, ни мама, до сих пор живущая в Самарканде, ничего мне об этом не говорили. И про своего отца я слышала только байки: он утонул в арыке через полгода после моего рождения. А вдруг он был голландцем и его всегда тянуло к устрицам?.. Устрицы в арыке – неплохой сюжет…
Мне расхотелось оставаться одной наверху, и я решила спуститься в мастерскую.
…Лавруха, скрестив руки, стоял у стола, на котором теперь лежала картина. Ванька аккуратно проглаживал компресс утюгом. Когда процедура был закончена, он счистил взбухшую краску шпателем и снова наложил компресс.
– Ну, что? – шепотом спросила я у Снегиря.
– Третий слой… Совсем немного осталось, потерпи.
Манипуляции с компрессами и шпателем длились бесконечно. Пальцы Ваньки крупно дрожали. Я, не отрываясь, смотрела на прямоугольник доски: теперь он уже не был таким беспросветно глухим. Под тонкой пленкой, отделяющей нас от пятнадцатого века, уже просматривались смутные контуры фигур. Отложив шпатель, Ванька вооружился марлевым тампоном и аккуратно выбрал остатки самой поздней по времени масляной покраски.
Все.
В час быка мы выпустили демонов наружу, еще не подозревая, что они – демоны…
Последний слой был снят, и освобожденная из плена столетий картина предстала перед нами, сверкая и переливаясь девственными, казалось, только что наложенными красками. В жизни я не видела ничего прекрасней и яростней.
Четыре фигуры на лошадях, темное пламя ада внизу, раздавленные тени под копытами. От тишины, стоявшей в мастерской, у меня лопались барабанные перепонки.
– Что это? – спросила я.
– Похоже на всадников Апокалипсиса, – судорожно сглотнул Ванька. – Бог ты мой, он действительно великий художник…
От картины шло странное тепло – или все дело в лампах, которыми она была окружена? Я не могла избавиться от мысли, что картина дышит и ноздри лошадей вибрируют.
– Мать твою, они же сейчас нас растопчут… – Лавруха ухватился за меня.
Они действительно хотели нас растоптать, они сделали бы это немедленно, если бы клетка картины не останавливала их. В глазах всадников, в глазах их коней, в их развевающихся гривах было столько божественного гнева, что я невольно отступила.
– Победоносный на белом коне. Война на рыжем коне. Голод на вороном коне. Смерть на бледном коне. И Ад следует за ним… – голос Ваньки звучал в ледяной пустоте.
Мне показалось, что бледный конь смерти повернул голову – и в его зрачке блеснула устрица.
Знак Лукаса ван Остреа.
Картина втягивала нас как воронка, я не знаю даже, сколько мы простояли над ней. Детали изображения змеями переползали в нас, чтобы навсегда там остаться. Первым очнулся Снегирь.
– Пойду за водкой… – пролепетал он.
– Я с тобой, – тотчас же присоединилась к нему я.
…Уже в подворотне нас догнал Ванька.
– Решил составить вам компанию, – пряча глаза, сказал он.
Лавруха остановился, задрал подбородок к ясному, уже налитому зноем небу и расхохотался.
– Испугался, да? Боишься остаться с ними наедине? Признайся, Иван Теодорович!
– Не испугался… Но все равно как-то не по себе… – Ванька поскреб затылок.
– Вот что… – Я видела их насквозь: и Ваньку, и Снегиря. – Давайте уж будем откровенными до конца. Ты ведь тоже чувствуешь себя не в своей тарелке, Снегирь. Иначе бы не побежал за водкой. Верно?
– Ну, допустим, за водкой я готов бежать всегда… А в общем, ты права, Кэт. Как-то муторно, вдруг о душе стал думать… А я, между прочим, даже некрещеный… И склонен к материалистическому взгляду на мир. Не нравится мне все это.
– Ладно. Остановимся на том, что мы, три взрослых человека, испугались и сбежали.
Где-то вдалеке, за домами, раздались глухие раскаты грома. Впечатлительный Ванька вздрогнул, а совсем не впечатлительный Снегирь коротко хохотнул.
– Как вы думаете, что это может быть? – спросила я.
– Всадники Апокалипсиса стучат в нашу избушку и вопят: «Отдай мое сердце!» – Лавруха, по правилам давно забытой детской игры, ухватился за меня. Я вскрикнула от неожиданности.
– Не надо так шутить, Лаврентий, – тихо сказал Ванька. – Картины живут своей жизнью, о которой мы ничего не знаем. И еще неизвестно, что у них на уме.
Ванька и Снегирь напились. Тут же, в мастерской, под испепеляющими взглядами всадников. Не пила только я. Я просто не могла пить, находясь рядом с бешеными тысячами долларов. Ясно, что долго хранить в тайне «Всадников Апокалипсиса» не удастся: слишком велика их ценность. Да и капитан Марич совсем не зря ходит вокруг меня кругами. Тут же, под богатырский храп Снегиря и тонкое посапывание Ваньки, я принялась набрасывать план действий на ближайшие несколько дней. Спустя час он был сформирован и в окончательном виде выглядел следующим образом:
1. Уточнить, не являлась ли картина чьей-либо собственностью до того, как она оказалась у Быкадорова.
2. Если в ближайшее время никто не предъявит прав на картину, необходимо заняться ее предпродажной подготовкой.
Насчет продажи картины у меня были свои, далеко идущие планы. В начале сентября в городе должен состояться крупный аукцион, и «Всадники Апокалипсиса» могут стать самым запоминающимся лотом, самым ярким бриллиантом в короне.
Далее следовали пункты об экспертной оценке картины и определении ее рыночной стоимости. Последний же пункт выглядел совсем уж романтически-неприлично:
МЫ БОГАТЫ.
Я нисколько не стыдилась его, ведь это означало процветание галереи, покупки дорогих картин, Итон или Кембридж для крестников-двойняшек и торжественный ресторанный обед с Лаврухой и Жекой где-нибудь недалеко от Елисейских полей.
Я обязательно закажу себе бадью устриц.
И прощай, полунищее существование, дешевое белье, купленное у хитроглазых осетинок на рынке. Прощайте, долги по аренде галереи и польская косметика. Прощай, шаурма из собачатины, и здравствуй, бадья с устрицами!
Но до бадьи устриц было еще слишком далеко: мой план мог полететь под откос, подорвавшись на первом пункте.
А если картина действительно принадлежит племяшу-наследнику покойного Аркадия Аркадьевича? Я мысленно показала ему средний палец и задумалась. Решение, к которому подталкивала меня моя авантюрная и беспринципная половина, выглядело на редкость простым и кощунственным: ведь я имела на руках не одну картину, а две! Даже если рыжая бестия принадлежит Гольтманам, то никто и слыхом не слыхивал о «Всадниках Апокалипсиса». Следовательно, и продавать можно только всадников. А себя, любимую, рыжую и прекрасную, можно замазать маслом.
От такого святотатства у меня даже зашевелились волосы на голове. Нет, по зрелому размышлению, я на это не способна. Ни по этическим, ни по эстетическим соображениям. Рано или поздно Дева Мария всплывет, поскольку вечная жизнь ей гарантирована самим богом. И тогда скандала не избежать. Со мной просто никто не станет иметь дела. Никто, не говоря уже о серьезных заказчиках. Нужно оставить все как есть и отправляться на охоту за головами гипотетических владельцев картины.
Рубикон должен быть перейден.
* * *
Вот уже час я сидела в маленьком уличном бистро напротив дома Гольтмана. На мне был строгий деловой костюм (одолженный у Жеки), а переносицу украшали очки (взятые напрокат у Ваньки Бергмана). Все это должно было придать мне чопорный вид, который так располагает к себе владельцев крупных коллекций, пугливых, как енотовидные собаки.
Стратегия и тактика была выработана в стареньком «Москвиче» Лаврухи. Он нашел мою идею культпохода к наследнику Гольтмана далеко не блестящей, но смирился с ней, как с неизбежным злом. Последние три дня мы осторожно прощупывали всех серьезных коллекционеров – и все они оказались счастливо непричастными к «amica mea».
Последний рывок – и путь к обладанию картиной будет открыт. Или мы свалимся в пропасть.
– Ну, как я выгляжу? – спросила я у Лаврухи и спустила очки на кончик носа.
– Чересчур фривольно. Под музейную крысу ты не проканаешь. Тем более под работника прокуратуры.
– Я не собираюсь канать под работника прокуратуры. Я хочу выяснить у него, что скрывается под термином «работы без указания авторства», только и всего. Вполне невинно.
– Да уж, невинно… Ну, хорошо, а вдруг окажется, что наши Всадники все-таки принадлежали Гольтману?
– Тогда я просто куплю у него эту картину. Поплачу ему в жилетку, скажу, что эту картину принесли к нам в галерею на оценку…
– Интересно, на какие шиши ты собираешься ее покупать?
Это был один из немногих вопросов, на который я знала ответ.
