скачать книгу бесплатно
– Теперь мне двадцать девять, и я кардинально изменила поведение, – утешила я Снегиря.
– Как ты думаешь, почему она так похожа на тебя?
– Ты же сам сказал о переселении душ. Так что я в отношении этой картины обладаю правом первой ночи.
– Не увлекайся, Кэт, – напутствовал меня Лавруха. – Чует мое сердце, что мы с чертовой доской еще хлебнем.
Почему я не прислушалась тогда к пророческим словам Снегиря?..
Динка встретила меня причитаниями. В основном они касались аномальной для Питера жары: мама с гипертоническим кризом, папа с ишемической болезнью, отпуск не раньше ноября, да еще муж, похоже, бегает на сторону и столуется у какой-то жлобки-буфетчицы с Адмиралтейских верфей. Терпеливо выслушав Динку, я приступила к изложению своей просьбы:
– Я могу посмотреть материалы на кое-каких голландцев? Приблизительно шестнадцатый-восемнадцатый век?
– Ты же занимаешься прерафаэлитами. – Динка отличалась профессиональной искусствоведческой памятью.
– Именно поэтому! Не читала новых исследований о влиянии Жана Белльгамба[10 - Жан Белльгамб (1470–1534) – нидерландский художник.] и его последователей на «Братство прерафаэлитов»? – тут же слепила горбатого я. Мне совсем не улыбалось посвящать в свои последние перипетии кого бы то ни было.
Заручившись согласием Динки, я приступила к изучению всех доступных мне материалов.
Эрмитажная коллекция голландцев не была особенно обширной, иначе я просто утонула бы в потоке информации. И все равно, к ночи у меня уже кружилась голова от обилия имен или подобия имен – Мастер женских полуфигур, Мастер легенды о святой Марии Магдалине, Брауншвейгский монограммист… Исследователям не откажешь в логике – чего проще: собрать похожие по манере письма картины и объединить их именем неизвестного автора. Интересно, как назовут художника, если авторство так и не будет установлено? Мастер видения святой Екатерины? Или Мастер скорбного финала святого Себастьяна?.. Я перерыла шестнадцатый век и перешла к семнадцатому – но ничего хотя бы приблизительно похожего так и не обнаружила. Я утешала себе тем, что анализ картины даст нам возможность хотя бы приблизительно установить время ее написания. И тогда поле поиска максимально сузится.
В любом случае остается надеяться только на Лавруху.
Но вечером Лавруха так и не объявился. Я слонялась по дому, меланхолично пробовала читать, просмотрела пару дурацких детективных сериалов по телевизору: сериальных убийц я угадывала с лету, капитан Марич вполне мог бы зачислить меня на довольствие.
– Давай, звони, скотина! – заклинала я молчащий телефон.
И Лавруха откликнулся.
Он позвонил в половине второго и долго сопел в трубку.
– Ну? – спросила я.
– Ты сидишь? – хрипло пробубнил Лавруха.
– А что?
– Если стоишь, то сядь. Мы провели предварительную экспертизу. Пятнадцатый век. Этой картине цены нет.
Ну конечно же, я знала, я чувствовала, я не могла ошибиться!..
– Бери тачку и приезжай. Немедленно. В реставрационные мастерские, к Ваньке. Тут тебя такое ждет…
– Не мог раньше позвонить? – Я сразу же возненавидела Снегиря. – До мостов пятнадцать минут…
– Пулей из дому! Еще успеешь… Говорил же тебе, меняй свой Васильевский остров на проспект Ветеранов! Или улицу инженера Графтио.
Не дослушав Лавруху, я бросила трубку, втиснулась в джинсы и выскочила из дому.
* * *
Я уложилась в сроки и добралась до Бергмана за десять минут. Всего и нужно было, что перемахнуть мост лейтенанта Шмидта, проехать площадь Труда и повернуть на Декабристов. Снегирь ждал меня у дверей реставрационных мастерских.
– Давай колись! – крикнула я ему, едва отпустив машину.
– Не сейчас. Все будет происходить в торжественной обстановке. Сейчас сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.
– Кого?
– Тебя и картину.
Всю дорогу до ближайшего магазинчика «24 часа» и обратно Снегирь хранил молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходило ходуном, щеки вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я начала бояться – как бы Лавруху не разнесло изнутри.
– Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пять минут, тебя хватит апоплексический удар, – припугнула я Снегиря.
– Уже хватил, – признался Лавруха. – Как только Ванька снял ее в инфракрасном излучении и мы сделали спектральный анализ.
– Так быстро? – удивилась я.
– Они получили новое оборудование, американское… Компьютерная обработка данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница, Кэт!
…Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще никогда не видела его в таком возбужденном состоянии. Его изящная, построенная по всем правилам золотого сечения лысина то и дело покрывалась испариной, а по вискам струился пот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами со специальной литературой, и рылся в каком-то журнале.
А на отдельном мольберте у окна, под огромным увеличительным стеклом, стояла картина.
– А вот и мы, – сказал Снегирь и выстрелил в потолок пробкой от шампанского.
– Я нашел. – Бергман обвел нас невидящим взглядом. – Кое-что о нем. Последняя статья в «Вестнике Британской Академии».
– О ком? – Я уставилась на Бергмана.
– Об авторе, – ответил за Ваньку Снегирь.
– Вы установили авторство?
– С очень большой долей вероятности. Девяносто девять и девять десятых процента. Сама все увидишь.
Снегирь проворно разлил шампанское по глиняным кружкам.
– Похожа на модель? – спросил он у Бергмана.
– Кто? – Бергман близоруко сощурился.
– Да Катька же! Удивительное сходство… Ну, друзья мои, за лучший день в нашей жизни.
Снегирь подошел к мольберту и чокнулся с увеличительным стеклом. Затем принялся раскладывать снимки на полу.
– Итак… – Голос Снегиря был таким торжественным, что я невольно вздрогнула. – Рубеж веков, что-то около 1498–1499 года.
– Пятнадцатый век, – прошептала я.
– Пятнадцатый век, Нидерланды. Полный текст надписи под изображением, – Снегирь ткнул в одну из фотографий: – «Tota pulchra es, amica mea, et macula non est in te».
– «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе», – гулким, полуобморочным эхом отозвался Бергман.
– Именно. Надпись иногда сопутствует Деве Марии, в ипостаси так называемой «Жены Апокалипсиса». Так же, как и луна, двенадцать звезд, белая мантия и голубой плащ.
Нет, ничто больше не может удержать меня. Я подошла к картине и благоговейно коснулась ее края, с трудом подавляя желание упасть на колени. Я бы и упала, если бы Снегирь не поддержал меня. Его прерывистое дыхание обдало жаром мой несчастный, промокший от волнения затылок.
– Обрати внимание на застежку мантии, Кэт.
– А что?
Снегирь подхватил меня под руку и поволок к компьютеру, быстро пробежался по кнопкам.
– Мы сканировали детали. Сейчас ты поймешь…
Снегирь дал максимальное увеличение, и на экране монитора зависла застежка. Что-то отдаленно напоминающее ракушку.
– Ну?! – Снегирь торжествовал. – Знаешь, что это?
– Похоже на ракушку.
– Да, сразу видно, что ты не специалист по моллюскам. Это устрица.
– Устрица?
– Ну! Соображай быстрее! Чему-то же тебя учили на искусствоведческом факультете…
Смутная догадка пронзила меня. Единственная лекция на четвертом курсе, искусствовед из Амстердама с высохшим лицом средневекового мистика…
– Ты хочешь сказать, что это Лукас ван Остреа? – тихо спросила я.
– Да! – Лавруха швырнул кружку с остатками шампанского об пол, и она разлетелась на мелкие куски. – Да, черт возьми! Да, да, да! Именно это я хочу сказать. Лукас ван Остреа. Лукас Устрица! Это его знак…
Ноги отказались мне служить, и я села на пол рядом с осколками кружки.
– А теперь послушаем нашего уважаемого Ивана Теодоровича с его последними сведениями о Лукасе ван Остреа. – Снегирь пристроился на полу рядом со мной.
Бергман осторожно кашлянул в сухую, похожую на лапку ящерицы ладонь.
– Сначала общие сведения, – начал он. – Лукас ван Остреа, по прозвищу Лукас Устрица. Год рождения приблизительно 1466-й, год смерти неизвестен. Одна из самых загадочных и мистических личностей в истории искусств. До настоящего времени дошли всего лишь три его работы…
– Четыре! – не выдержал Снегирь.
– …До настоящего времени дошли три его работы. Одна хранится в Лувре, другая в музее Прадо в Мадриде. Еще одна – в Голландии, в так называемом Мертвом Городе Остреа. Страховка луврского Остреа, «Hortus conclusus» – «Запертый сад» – колеблется в пределах от пяти до пяти с половиной миллионов долларов. Это, конечно, рыночная цена. Я не говорю о реальной ее стоимости.
Я крепко сжала пальцы Снегиря.
– Сведений о нем мало, в основном это легенды с не очень хорошим подтекстом. Современники считали его семенем дьявола.
– Семенем дьявола? – Я втянула голову в плечи, вспомнив огонь в глазах мертвого Быкадорова.
– Он был чрезвычайно плодовит, некоторое время работал в Брюгге, Генте и Антверпене, но нигде долго не задерживался. Ему сопутствовали скандалы, многие его заказчики, становившиеся потом владельцами картин, умирали при невыясненных обстоятельствах сразу же после написания.
– Насильственной смертью? – спросил Лавруха.
– В том-то и дело, что нет…
Смерть Быкадорова никак не назовешь насильственной, обширный инфаркт, очень респектабельно… Я с трудом заставила себя не думать об этом. Конец двадцатого века, разнузданный материализм, ты должна трезво смотреть на вещи, Кэт!..
– Смерть не была насильственной, хотя очевидцы утверждали, что картины как будто выкачивали соки из окружающего мира. – Бергман раздул ноздри. – Его изображения были более живыми, чем сама жизнь. Даже недоброжелатели Устрицы не могли не признать, что его полотна божественно хороши. У него было еще одно прозвище – «пробный камень антихриста».
Возможно, так его стали называть позднее.
– Ничего себе!
– Ты сказал, что он был очень плодовит. – Снегирь отхлебнул шампанское прямо из горлышка. – Тогда почему до нас дошло только несколько картин?
– Большая их часть уничтожена еще при жизни Лукаса Устрицы. Или сразу после его смерти. Несколько свихнувшихся бюргеров взяли на себя миссию возмездия. В «Хрониках города Гента» указана пара-тройка имен. Якоб де Фас, стрелок Питер и некий Хендрик Артенсен. Последний был из Мертвого Города Остреа – единственный оставшийся в живых после наводнения 1499 года…
– А сам Устрица?
– О его смерти ничего не известно. Предполагают, что он тоже погиб во время наводнения. Во всяком случае, после 1499 года его никто не видел.
– Сколько она может стоить? – спросила я.
– Не знаю… Во всяком случае, по размерам доска больше, чем «Запертый сад», и находится в довольно приличном состоянии…
– Но это еще не все, Кэт. – Снегирь крепко сжал мои плечи. – Самое интересное мы приберегли на десерт.
– Думаю, ты уже ничем не можешь меня удивить. – От обилия информации голова моя шла кругом, а тело приобрело пугающую легкость.
– И напрасно. Дело в том, что это не картина.
– Не картина?
– Вернее, не совсем картина. Судя по всему, это внешняя створка триптиха, Кэт.
– Внешняя створка триптиха?
– Идем, я покажу тебе ее обратную сторону. Ваньке пришла светлая мысль сфотографировать ее в инфракрасных лучах. Под несколькими слоями масла существует еще одно изображение.
Я прижала руки к щекам, и сердце мое бешено заколотилось.
– И вы собираетесь его раскрыть?
– А как ты думаешь? Конечно, собираемся. Сделаем компрессик, снимем более поздние наслоения, вот и все… Не бойся, ты имеешь дело с лучшими реставраторами этого города.
