Сигурд. Быстрый меч

Отец Асгрима был законоговорителем и жрецом в святилище Одина11 в Оденсе, и от него он нахватался мудрых слов. Но меня он не мог убедить: я завидовал своим братьям в том, что они стали воинами, а я в своей жизни ни разу не сражался острым мечом. И я сказал:

– А если отец не возьмет меня с собой, то мне остается только одно – пойти за первым вождем, который пообещает мне серебра или землю, будь он хоть саксом, хоть даном, хоть Олафом сыном Трюггви.

Асгрим рассмеялся:

– Не торопи норн. И будь осторожен в своих желаниях, как всегда говорит отец, когда я прошу купить мне лошадь или новый шлем. Боги плохо слышат, и, когда твои слова попадают им в уши, то смысл их часто меняется. Так что желания сбываются не так, как ты думаешь.

Как он был прав тогда!

На следующий день Асгрим и Токе собирались в обратный путь, и я спросил их, помнят ли они про наш спор. На это Асгрим ответил, что раз я не смогу в нем участвовать, то его надо отложить до тех пор, пока я снова не приеду в Оденсе. Токе посмотрел на браслет Асгрима, хотел было возразить, но сказал:

– Асгрим сказал верно. Как только ты снова приедешь к нам в усадьбу, мы начнем считать две недели, о которых условились. Посмотрим тогда, кто у нас больше по нраву женщинам.

Он взобрался на коня и продолжил:

– И помни, о чем мы говорили здесь. У меня будет свой корабль, и твое место – в моей команде.

Мы с Асгримом обнялись, и он шепнул мне:

– Токе боится подкатывать к Гунхильд, пока его отец дома.

Я улыбнулся, Асгрим тоже сел на коня, и они уехали. А я решил, не таясь, поговорить с отцом.

Я выбрал время, когда он был один, проверяя в сарае утварь перед наступлением холодов. Я вошел и с вызовом спросил, пойду ли я с ним в его следующий поход. Отец посмотрел на меня и рассмеялся.

– Вижу, Сигурд взрослеет, – сказал он, вдоволь насмеявшись. – Он начинает разговаривать, как мужчина.

– Я три года был заложником, а мои братья жили дома и ходили с тобой в походы. Теперь они вернулись с большой добычей, пока я терпел выходки Токе. – Я говорил, опустив глаза.

Отец не стал спорить.

– У тебя за спиной висит неплохой меч. Не покажешь ли ты, чему тебя научили в усадьбе ярла?

Я с радостью вынул из ножен за спиной Драконий Клык, с которым не расставался, и ждал, когда отец сходит за своим Кормильцем Воронов – дома он носил на поясе только нож. Но он взял в руки простые вилы и приказал мне нападать. Я не был готов к такому унижению и почувствовал страшную злость. Не помня себя, я бросился вперед, нанося удар слева сверху вниз. Но отец ожидал этого и легко уклонился от удара, вскользь коснувшись древком вил моего лезвия и подтолкнув меня вперед. Я не успел остановиться, как он оказался у меня за спиной и легко коснулся концом древка моего затылка.

– Даже если бы у меня были не вилы, а просто палка, то ты бы все равно проиграл. – Отец воткнул вилы в землю и оперся на них. – Видно, воины ярла совсем разленились, пока его не было дома. Теперь ты снова будешь каждый день упражняться с Эстейном. Если ты будешь прилежен, то весной я найду тебе место на гребной скамье.

Потом он подошел ближе и продолжал:

– Но запомни еще кое-что. Не стоит верить всему тому, что воины рассказывают, вернувшись из похода. Как ты думаешь, почему мы год за годом ходим к чужим берегам и берем все, что нам приглянулось?

Я задумался, но потом вспомнил слова ярла Паллига, что он не раз повторял Токе:

– Легенда говорит, что есть разные люди. Одним суждено быть рабами, другим бондами, а третьим – воинами и вождями. Мы – воины! Когда мы идем в поход, мы просто берем у рабов и бондов то, что наше по праву. Мы – сильные, и мы побеждаем врагов на их земле. А все, кто слабее, должны платить нам дань за то, что мы сохраняем их жизни. Разве не так?

Отец долго смотрел мне в глаза:

– Ты думаешь, что мы взяли добычу в битве, гордо побеждая врагов? Нет, мы добились дани, разоряя деревни и сжигая церкви. Кроме Лунденбурга, войско саксов мы видели только один раз за все лето. Да и то доброй битвы не вышло. Мы победили потому, что каждый раз, когда саксы собирали войско, мы садились на корабли и плыли грабить в другое место. В конце концов конунг Эдальрод устал смотреть, как бедствуют его крестьяне, и заплатил за них дань. Не думай, что в твоем походе будет по-другому. Когда ты сможешь, ворвавшись в дом, убить хозяина и увести в неволю его жену и детей, тогда ты сможешь участвовать в походах Свейна.

Помолчав, он добавил:

– Сам бы я уже давно перестал ходить в походы, да ярл требует дани железом. И в походах мне сопутствует удача. Однако над тобой ярл пока не властен. Потому не жалуйся на свою судьбу. Следующим летом ты узнаешь, годишься ли для войска конунга Свейна.

Я промолчал, и отец вышел. А сам я думал, что мои походы будут совсем другими, и я покрою себя славой, подобно героям из песен. Как наивен я был в шестнадцать лет…

Глава 2

Прошли осень и зима. Потом снег на полях начал таять, и ручьи устремились к морю. Из-под снега показалась черная вязкая земля, которая липла к башмакам и копытам коней. Потом земля высохла, и наружу пробилась первая трава. Мать всегда говорила мне, что в такую пору я и родился. Чему удивляться? Половина всех детей в наших краях рождалась поздней весной, зачатые в конце предыдущего лета, когда их отцы возвращались из походов. Я часто спрашивал мать, из какой страны вернулся мой отец перед моим появлением на свет. Но она отвечала, что не помнит точно и что он тогда ходил куда-то на юг, в земли франков. Как-то раз я спросил о том же у отца, и он рассказал, что в тот год вернулся из похода в Ирландию и привез Хельге, моей матери, большой золотой крест, который взял в каком-то святилище Белого Христа. А она встретила его с двумя детьми на руках, и Рагнар с Бьёрном громко орали, но затихли, когда он покачал крестом на цепочке у них над головами.

Конечно, с приходом весны никто в усадьбе не сидел без дела. Мы заново конопатили и смолили корабль, лодки и чинили паруса и канаты. А наши работники в усадьбе готовились к севу: чинили упряжь, точили лемехи плугов и разбрасывали по полям скопившийся за зиму навоз.

Изо всей дружины, которая ходила с отцом за море, в нашей усадьбе на зиму остались только семь человек. И главным над ними был Эстейн Синий Змей. Он же учил меня и братьев биться. Мы упражнялись каждый день с рассвета до полудня, а потом еще перед ужином. Часто Эстейн ставил нас против бывалых воинов и потом объяснял наши ошибки или наоборот хвалил в тех редких случаях, когда нам удавалось коснуться наших противников копьем или мечом.

Сам Эстейн вставал против нас редко, говоря, что если часто биться в неполную силу, то руки становятся не такими проворными. Но каждый день он выходил против Маленького Аке, телохранителя отца, и они лупили друг друга в полную силу, правда, тупым оружием. И после таких поединков чаще оказывалось, что на теле Аке больше синяков, чем у Эстейна. Иногда против Эстейна становился отец, и тогда никто из нас не брался угадать, кто победит.

По вечерам отец или Эстейн садились среди нас к очагу и рассказывали о походах и битвах. Отец говорил о том, как он ходил в земли франков, англов и диких иров. А Эстейн любил поведать о походах на Восток и о том, как он служил в дружине у конунга Гардарики12 Вальдемара и там повидал воинов многих далеких народов. Часто Маленький Аке с Эстейном начинали спорить о том, кто из воинов разных земель выстоял бы против другого в схватке, но редко могли прийти к согласию. По словам Эстейна выходило, что патцинаки, далекие кочевые воины из степей на юг от Гардарики с их луками гораздо страшнее, чем все войско конунга Свейна с их шлемами, кольчугами, щитами, копьями и мечами. Аке же всегда доказывал, что против конного воина с длинным копьем, в броне и с лошадью, закованной в латы, как он видел в Руане, ни одно кочевое войско не устоит. Тут Эстейн распалялся и говорил, что конник с копьем хорош только тогда, когда его враг стоит на месте. Спор обычно прекращал отец, говоря, что в своей дружине хотел бы иметь и конников, и лучников.

У Эстейна был большой изогнутый лук, который он привез из Киева, где служил у Вальдемара. Он говорил, что взял его в бою с патцинаками13 где-то возле больших перекатов на реке, что течет на юг к Ромейскому14 морю. Тогда Эстейн вместе с командами пяти других кораблей спускался по реке. И на перекатах их ждала засада. Но их тогдашний вождь Олаф сын Трюггви заранее спрятал конников в ложбинке у самого первого переката, и едва патцинаки начали кружить вокруг кораблей и пускать в них стрелы, конники напали на них сзади. Патцинаки оказались между молотом и наковальней, и не менее двух дюжин из них так и остались лежать в зарослях камышей. Эстейн сам убил коня под одним из всадников, а потом и самому всаднику отрубил голову топором. У него он и взял свой лук. Нам он иногда давал пустить из него стрелу-другую, чтобы мы почувствовали, к чему надо стремиться. Но обычно мы стреляли из наших простых ясеневых луков, потому как Эстейн считал, что мы должны упражняться с тем оружием, которое у нас будет в бою.

Я часто вспоминал слова отца про сожженные деревни и грабежи и как-то спросил Эстейна, приходилось ли ему убивать безоружных. На это Эстейн ответил, что долгие походы научили его мудрости, которой он готов поделиться с нами. Мы подсели к нему поближе, чтобы не упустить ни слова. Помолчав немного, Эстейн заговорил. Мудрость эта в том, сказал он, что безоружного убить легче, потому как у него нет оружия и ему сложнее защититься. Все рассмеялись, а потом Эстейн, уже став серьезным, объяснил:

– Не много чести убивать безоружных, но таковы обычаи войны. Ты приходишь в чужой дом и берешь все, что хочешь: еду, одежду, ценности, женщин. За этим ты и приходишь, разве нет? Если хозяин дома пытается защитить свою семью, его надо убить, иначе он будет тебе мстить. Если же он смотрит на все, скованный страхом, то такого можно пощадить. Его дети вырастут трусами, и ты еще не один раз сможешь их ограбить. Так мы и поступаем в чужих землях, и они склоняются перед нами. Конунг Свейн уже два года ходит в походы на саксов. Еще несколько лет, и они не смогут ему сопротивляться, когда все их смелые люди падут поодиночке во время наших набегов. Тогда мы заберем себе их земли.

Я посмотрел на отца и братьев. Отец еле заметно кивнул, потом помолчал и, наконец, добавил:

– Земля на нашем острове хороша. Мы выращиваем рожь и ячмень и получаем столько зерна, что хватает отложить на будущий сев и есть хлеб и пить пиво весь год. Но земли на юге намного лучше. Там мы могли бы собирать столько зерна, что еще оставалось бы на продажу. И в наших сундуках копилось бы серебро без того, чтобы ходить в походы. Но на землях тех уже живут франки или саксы. И чтобы там поселиться, нам надо их подчинить или закопать в землю по их обычаю.

Тут Бьёрн сказал:

– Мы смотрим на земли на юге, но земли на север от нас не так хороши, как наши. И к тому же зима там продолжается по полгода. Получается, что люди на севере так же смотрят на наши земли, как мы на земли саксов?

– Да, ты прав, Бьёрн, – ответил отец. – Потому мы никогда не уходим на юг, не оставив крепкого войска на своих берегах. И потому оставаться дома для нас не менее почетно, чем уходить в поход. – Тут он посмотрел на меня.

Я понял, что он тоже помнит наш разговор и снова предлагает мне выбор. Если я такой мягкотелый, что не могу убивать, как другие, не лучше ли мне остаться дома? Я сделал вид, что не понял его предложения и промолчал.

Но норны прядут наши судьбы, как им вздумается. И часто мы думаем, что нам предстоит сделать выбор, когда его уже сделали за нас.

Солнце согрело землю, и мы засеяли наши поля. По утрам Эстейн учил нас биться на перепаханной земле, стараясь не оступиться и не упасть. А днем мы бросали зерна в эту землю, идя в ряд: отец, братья, я и наши работники. Отец говорил, что добрый хозяин всегда сам сеет свой хлеб. Только тогда он родится сильным. Это жатва – время, когда работают женщины, собирая колосок к колоску, чтобы не потерять ни зернышка.

Потом пришли вести о том, что ярл Паллиг снова собирает корабли в поход. А затем прискакал и гонец от ярла к отцу с приказом быть через три дня в Оденсе с кораблем и командой. В один день отец собрал свою дружину. Был пир, а мы, трое братьев, гадали, кто из нас пойдет в поход, а кто останется дома. Но до конца пира об этом не было сказано ни слова. И только на следующее утро отец позвал нас.

Он сидел в своем кресле в почетном углу дома, а мать сидела в кресле поменьше рядом с ним. Мы стояли от них в двух шагах, и каждый из нас понимал, что в эти мгновения, может быть, решается наша судьба. Отец посмотрел каждому из нас в глаза и сказал:

– Мы с матерью решили, что в этот поход пойдут Рагнар и Сигурд.

У меня захватило дух от радости, а Бьёрн пытался возразить:

– Отец, Сигурд еще молод, а мой меч не успел затупиться в битвах… – начал он, но отец взмахом руки прервал его.

– Ты ходил со мной в поход, и я знаю, что могу положиться на тебя. Ты – мой старший сын и наследник. Пора тебе учиться самому управляться в усадьбе, когда меня нет рядом. Если ты выдержишь и это испытание, то сможешь сам решать, когда тебе ходить в походы, а когда оставаться дома. Но сейчас мы это решили за тебя. В последний раз. К тому же тебе пора думать о женитьбе. А в поход пойдешь, когда твоя жена принесет тебе наследника следующей весной.

Бьёрн не стал больше спорить. С тех пор, как он стал таким рассудительным, он слишком часто соглашался с отцом. Я гадал, стану ли я таким же, когда повзрослею, или просто он всегда будет мудрее меня. Но сейчас я был рад его сговорчивости и даже благодарен ему, хотя решение принимал не он, а отец.

И вот мне нашли место на весле по левому борту в самой середине корабля. Рядом со мной на весло сел Рагнар, Кетиль Борода стал у кормила, а Эстейн Синий Змей на носу. Отец еще на два дня задержался в усадьбе, чтобы посмотреть, как Бьёрн начинает там распоряжаться. А мы вышли в море и пошли на север по проливу Ромсё. Ветер дул с севера, и до полудня пришлось ворочать веслами. Потом мы повернули на юго-запад и поставили парус.

Я сидел и смотрел то на берег, то на Рагнара и меня переполнял восторг: я был на корабле, идущем в далекие земли, среди воинов, о чьих подвигах не раз слышал на пирах в нашем доме. И они принимали меня как равного, они готовы были поставить меня в стену щитов, чтобы я защищал их, а они меня!

Мой первый переход продолжался почти до вечера. Мы вошли в залив Оденсе и вскоре подошли к усадьбе ярла Паллига. И первым, кого я увидел на берегу, был Токе. Он стоял, съежившись под ветром на пристани, к которой были причалены восемь кораблей. Пристань была длинной, и сразу было видно, что здесь живет знатный человек, ведь к ней могли причалить сразу две дюжины кораблей, и еще осталось бы место для рыбачьих лодок.

Токе помог нам пришвартоваться и поприветствовал Эстейна от имени своего отца, ярла Паллига. Затем он спросил, хотим ли мы, чтобы нам дали место для ночлега на берегу или мы будем ночевать на корабле. Эстейн ответил, что последние ночи перед походом предпочел бы спать на твердой земле, и Токе повел нас к длинному дому, где жили дружинники ярла, которым на время велел потесниться. Не успел я положить на лавку свой плащ, как Токе сказал:

– Ты будешь ночевать не здесь. Ты должен быть с твоей новой командой.

Я уже понял, что он имеет в виду, но притворился недоумком, что, впрочем, у меня тогда легко получалось:

– Но, Токе, это и есть моя команда…

Он не дал мне закончить:

– Ты разве забыл!? Ты будешь в моей команде! На моем корабле!

– У тебя есть корабль? – Я всегда в глубине души считал его слова пустой похвальбой. И теперь, когда корабль был наяву, меня снова начинала грызть зависть. Ведь из Токе вышел бы плохой вождь, надменный и себялюбивый. Видно, не зря ярл Паллиг послал его встречать все приходящие корабли. Решил, что сыну пора преподать урок учтивости. Но сейчас мне только и оставалось, что сказать:

– Прости, Токе, я не знал, что у тебя уже есть корабль. И я буду рад его увидеть, но чтобы идти к тебе в команду, мне нужно спросить разрешение у отца, а он остался дома до послезавтра.

– Сигурд, как ты мог забыть об этом? У тебя что, совсем ума нет? – Токе начал злиться. – Мой отец прикажет, и ты сможешь сразу идти к нам.

Но тут за меня вступился Эстейн:

– Прости, Токе, но Сигурд дал клятву хёвдингу Харальду Бьёрнсону, своему отцу. И только хёвдинг Харальд Бьёрнсон может разрешить его от нее. Так что пусть он еще два дня проведет с нами, а потом его отец и ярл решат, на чьем корабле он в первый раз обагрит свой меч кровью врагов.

Токе скрепя сердце согласился, но все равно забрал меня с собой, сказав, что к вечеру я вернусь. Он повел меня показывать свой корабль, и там я увидел Асгрима, который принес на пристань свернутый в бухту канат для крепления мачты. Мы обнялись, и я принялся разглядывать «Сына бури» – Токе с гордостью назвал мне имя своего корабля. «Сын бури» был небольшим – на пятнадцать пар весел – но, судя по обводам, ходким кораблем. Многие говорят, что если у тебя небольшой корабль, то лучше, чтобы это был кнарр: с широким корпусом, в который помещаются запасы на долгий переход в открытом море или товары для торговли. Но у Токе был настоящий маленький драккар: узкий боевой корабль, способный быстро идти и под парусом, и легко скользить по волнам на веслах. Конечно, на драккаре сложно пересечь море, отправляясь в Исландию, на нем мало места, чтобы большая команда жила на палубе день за днем. Но если плавать вдоль берега и приставать на ночь, то можно за день проходить раза в полтора больше, чем на медлительном кнарре. И этот корабль принадлежал Токе!

Асгрим увидел, как завистливо я рассматриваю «Сына бури», и спросил Токе:

– Ты слышал, что тебя ищет Серый Коготь?

Токе как-то встревожился и покачал головой.

– Тогда поспеши в усадьбу, потому что Серый Коготь может разозлиться. – Асгрим кивнул в сторону усадьбы.

Токе ответил с вызовом:

– Это тебе нужно бояться гнева Когтя, а мне на него наплевать. Если я захочу, то его не будет на моем корабле.

– Многие бы поостереглись ссориться с Когтем, но раз ты так говоришь, то я скажу ему, что у тебя есть дела поважнее, чем приходить, когда он зовет. – Асгрим сложил бухту каната на палубу и перепрыгнул с планширя на пристань. – Не уверен, что Когтю это понравится, но я постараюсь держаться со стороны его левой руки. Так ему будет сложнее выбить мне зубы, когда я передам твои слова.

Асгрим повернулся ко мне:

– Ты знаешь Серого Когтя?

Я покачал головой:

– Даже не слыхал о таком. Откуда он взялся?

Асгрим объяснил:

– Асбьёрн Серый Коготь служил в дружине у Олафа сына Трюггви. Но когда Олаф решил принять веру в Белого Христа, то Коготь ушел от него. У него на то есть причины: лет пять назад он служил в Миклагарде в охране тамошнего конунга. И как-то во время какого-то праздника жрецы несли перед своим конунгом большую доску, на которой разными красками был нарисован один из хёвдингов Белого Христа. А Коготь шел впереди и расталкивал толпу перед жрецами вместе с еще тремя людьми. Вдруг в толпе Коготь увидал лучников. Он бросился назад к конунгу и принял две стрелы на свой щит. Лучников схватили, долго пытали, а потом отрубили им руки и ослепили. А Когтя просто выпороли жестким кнутом.

– Но за что? Он же спас конунга? – Я ничего не понимал.

– Да, он спас конунга, но когда Коготь рванул назад, он повалил жрецов с размалеванной доской, да еще наступил кованым сапогом на лицо христова хёвдинга. Вот за это он и получил десять ударов кнутом. И хотя потом конунг пожаловал ему не только серебро, но и золото за спасение своей жизни, с тех пор Коготь ненавидит священников Белого Христа и убивает их, где может.

Асгрим вздохнул:

– О Когте говорят, что он часто бушевал, как берсерк15, еще до того, как его выпороли. Но теперь такое случается чаще. И иногда достаточно просто сказать, что кто-то из его воинов не слишком торопится выполнять его приказ, чтобы он схватил топор и пошел рубить всех, кто бы ни попался под руку. Иногда я завидую тем, кто его не боится. – Асгрим посмотрел на Токе.

– Ну, отец сказал ему за мной присматривать, – скороговоркой произнес Токе. – Может быть, у него есть для меня важные новости, и неблагоразумно было бы их пропустить. А потом показать себя полным недоумком на военном совете у отца…

Токе быстро пошел в сторону усадьбы. Асгрим улыбнулся мне так, как часто улыбался раньше во время наших ссор с Токе.

– Ярл Паллиг, конечно, дал своему сыну корабль, но вместе с ним он дал Токе Асбьёрна Серого Когтя. Чтобы ненароком не случилось какой беды. Токе думает, что это его корабль, но когда он отдает приказание, то все вначале смотрят на Когтя и только потом бросаются выполнять.

Я вздохнул:

– И мне придется быть в его команде?

– Никто не может заставить вольного бонда идти служить ярлу или хёвдингу. – Асгрим повторил слова Закона, по которому мы жили. Его отец жрец был также и годи, законоговорителем, и помнил все старые законы наизусть. А когда не мог вспомнить ничего похожего на то, что было нужно, то ловко переставлял части других законов так, что они подходили к новому положению.

– Да, только все, кто владеет землей, обязаны платить дань конунгу. А ярл Паллиг ее собирает в наших местах. И он решает, брать ли дань серебром или железом, то есть службой в его дружине. – Я тоже неплохо разбирался в законах, потому что меня учил отец.

Отец несколько лет назад отказался давать дань, сказав, что ярл Паллиг слишком жаден: требует все больше людей в свою дружину каждую весну, а при разделе добычи забирает себе даже не треть, а половину. И вместе с ним отказались служить Паллигу бонды со всего восточного побережья Фюна. Но люди ярла с горящими факелами окружили нашу усадьбу как-то ночью, и отцу пришлось согласиться с тем, что нельзя назвать жадным человека, который готов подарить тебе жизнь. Так я поехал жить к ярлу Паллигу, а со мной вместе – сыновья еще трех богатых бондов из нашей округи.

– У тебя нет земли. И нескоро будет, – прервал мои воспоминания Асгрим. – Так что ты можешь отказаться идти в дружину ярла и за скромную плату и стол пасти овец в какой-нибудь усадьбе целое лето.

Мысль об овцах показалась мне не слишком привлекательной. Я представил, как гоняюсь за ними с мечом и чуть не расхохотался. Поэтому я перевел разговор на другое:

– Ну как вы тут? Я вижу у тебя твой браслет. Что, за всю зиму Токе не добился поцелуя от Гунхильд?

– Мы же договорились, что пока тебя нет, то наш спор откладывается. – Асгрим повел меня в сторону усадьбы.

– Почему? Разве я тоже участвую? – Мысль о споре всю зиму не давала мне покоя. Мне даже несколько раз снилось, как я целую Гунхильд, а потом на моем месте оказывается Асгрим. В конце всегда раздавался смех Токе, и я просыпался. Однако я не хотел показывать даже Асгриму, как меня эти мысли волнуют.

– Конечно, – ответил Асгрим. – Я поставил браслет против кольца. Но Токе испугался того, что ему нельзя будет даже близко подойти с поцелуем к мачехе, пока его отец зимует тут же в усадьбе. Вот летом, когда ярл в походе, – другое дело. Но мы и сами идем в этот поход. Потому мы договорились, что откладываем наш спор до весны, когда все будут собираться, будет суматоха и ярлу будет не до Гунхильд. А браслет по-прежнему идет как наша с тобой ставка.

– Но что мы успеем сделать за три дня, прежде чем отплывем на юг? – спросил я. – Я вообще не понимаю, зачем нам нужен этот спор. Забыли бы его давно.

– Спор нам нужен, чтобы позлить Токе. Посмотри на себя: за зиму ты вырос, стал заплетать волосы в косы, у тебя пробивается борода. Почему бы Гунхильд не поцеловать тебя?

– Да зачем ей вообще кого-то из нас целовать? – я чувствовал, что краснею, и оттого начинал злиться.

– С того, что она нравится и мне, и тебе. А ярл на нее даже не смотрит. У него есть три наложницы на окрестных хуторах, а к Гунхильд он заходит раз в месяц. Он и женился на ней только потому, что конунг сам предложжил ему любую из своих сестер в жены в награду за добрые советы, а от такой чести отказываться не принято. Самому же ему больше по нраву женщины в теле и постарше. Так чего же такой красоте пропадать?

– Тогда, если ты решил соблазнить жену ярла, причем здесь мы с Токе? – теперь я говорил тихо, боясь, что нас кто-нибудь услышит.

– С того, что это хороший спор. Если мы проиграем, то всегда сможем грозить Токе тем, что расскажем о том, что он водит шашни с мачехой. А если выиграем, то здорово позлим его, и он, возможно, не захочет нас видеть на «своем» корабле.

Тут я рассмеялся. Быть сыном жреца и законоговорителя – это все равно, что выпить из источника мудрости, как когда-то сделал сам Один. Только про Одина рассказывают, что за это ему пришлось отдать один глаз, а в Асгрима мудрость вливалась с детства без всякой платы.