Донбасский Разлом

С новым знакомым я провела часть лета. Каждый день звонила своему: «Как ты?» – спрашивала, замирая от тревоги. «Всё нормально. Жив. Черешни поспели, жаль, не попробуете в этом году» – он был немногословным.

Тот, другой, курортный красавец, привыкший к легким летним романам и скоротечным отношениям, был озадачен. Он рассчитывал на «пару-недельный» роман, но вскоре перестал заводить случайные знакомства. Стал серьезным. Как мог, утешал – свежей клубникой с грядки, радугой, перекинутой прямо через двор, удобным шезлонгом в саду… Он помог мне пережить известие о том, что мой Дом больше не ждет меня. И что ребенка я не смогу принести ему, родному и надежному. Не решившись на предложение легкомысленного красавчика первое время пожить с малышом у него, я отправилась рожать в другой город. Имея в активе два чемодана, «беременный» живот, дочку, сына и деморализованного мужа, я пошла жить с «первым встречным», которого не смутил наш «набор». Простой деревенский работяга, он дал мне самое важное – покой и заботу. И маленькую детскую кроватку… В него я принесла новорожденную дочку и сама «родилась» в новую жизнь… Жизнь с ним была простая, доведенная до абсолюта. Минимум вещей. Минимум мебели. Минимум денег. Минимум людей. Всё – по минимуму. И всё – по максимуму. Высшая точка боли. Переживаний. Высшая точка несогласия. Не смирения. Не понимания. Не принятия. Говорят, к середине жизни время ускоряется. Моя жизнь раскололась на до и после в районе сорока. Две жизни – в одной. Вторая – мелькала быстро, неразборчиво, словно из окна летящего поезда. В каждом дне – несколько лет.

У моего «селянина» было всё, что нужно для счастья. И счастье у него было простое и незамысловатое – красивый рассвет, тишина, урожай картошки на огороде. Душа, измученная и истосковавшаяся по родным стенам, «отдыхала» в стенах этого дома. Всё в нем было несуразно, странно, неправильно. И впервые в жизни я чувствовала себя спокойно и хорошо в доме, который плевать хотел на моду и комфорт и жил абсолютно другими стандартами… Я была так благодарна дому за его ко мне отношение, что спокойно приняла все «углы», «трещины» и тотальное несовершенство. Этот дом в небольшом селе навсегда стал домом моего «нового детства». В нем я делала «первые» неуверенные шаги в новую жизнь, училась радоваться простым вещам – солнцу, снегу… Потом «подросла» – рассеялось детское очарование простотой и неказистостью моего временного пристанища. Бытовая неустроенность, недосыпание и безденежье сплотились в серьезный «нервный» срыв, отменив сельскую нирвану. Мне и подумать было страшно, что с этим простофилей, безропотно терпящим перебои света, тепла и воды, мне придется провести всю зиму…

Расставались мы трудно. У меня уже был другой дом, а я всё ещё по вечерам возвращалась в деревню. Как хорошо было сидеть ночью в не-дизайнерской кухне, пить чай из щербленной кружки и молчать. Я вдруг поняла, что мне обязательно надо сюда возвращаться – набираться сил и тишины. Наверное, я поспешила с возвращением в «джунгли» многоэтажек. Решение покинуть «небеса обетованные» было на скорую руку. «Прощай – мне стали слишком малы твои старые стены…», – «развенчала» я ценность простого уюта. Впереди ждали неизвестность и «взрослая» новая жизнь.

Пришлось пуститься «во все тяжкие». 40-летняя беженка с тремя детьми – особо выбирать не приходилось. Кто брал – к тем и шла. Сколько их было? Три? Четыре? Мы встречались, сходились, расставались. За несколько месяцев я привыкала к новому дому – прощала «слабые места», наслаждалась «сильными». В каждом, вспыхнув радостью, вдруг обнаруживала незамеченную вначале схожесть со своим – плиткой, обоями, цветами на окне… Каждый уговаривал забыть мой Дом навсегда, соблазняя то необычным дизайном, то потрясающим видом из окна, то уютным двориком со старой липой.

А я – не могу забыть… И не могу вернуться. Вот так, ни с тобой, ни без тебя. Дома, с которыми у меня «получалось», обладали всем для отношений. Теплые, уютные, комфортные. Но чужие. Не было в них вложенных лично мною – любви, души, нервов, лет жизни… Нам было хорошо вместе, но и они и я знали – это не навсегда. Мы вместе – на строго определенное количество времени. И когда я уйду, оставленный дом скоро утешится новыми жильцами. И снова будет любить – верно, преданно. И согревать. До окончания срока аренды…

Сейчас я с обычной «двушкой» – так проще. Стоило идти так долго и ступенчато, чтобы снова жить в маленькой двухкомнатной квартире… Странный феномен жизни по кругу. Всё вернулось на круги своя – теснота и тоскливая неизвестность. Только эту квартиру – не продать. Наоборот, надо искать средства, чтобы быть с ней – красивой, но чужой и доступной… Хотя нет, в этот раз всё по-другому. И она, и я – свободны. Мы ничего не должны друг другу. Нас ничего не связывает. Мы не строим планов и знаем, что рано или поздно – расстанемся…

«Привет!», – радостно киваю ей утром. Она подмигивает мне испорченной проводкой. Заботливо включает плиту, в воздухе разносится запах кофе. Как хорошо, когда ничего не ждешь… Можно просто радоваться тому, что есть сегодня, в эту самую минуту. Дом… Его больше нет в моей жизни. Наши пути разошлись. Он не простит мне долгое отсутствие и желание быть счастливой без него… Но, Господи, как же хочется снова… полюбить! Когда устал и больше ни на что не надеешься, встретить Его… Повесить на стены фотографии детей, завести котенка и большую «бесполезную» собаку во дворе… И каждый день снова возвращаться ДОМОЙ.

И пусть мой новый дом, Господи, тоже любит лес…

День шахтера

В детстве я любила два праздника. Новый год и… День Шахтера. Про Новый год понятно. А почему день шахтера? Не рождения? В день рождения было скучно. Никто не вызывал пони и пиратов. Родители вызывали своих друзей и громко смеялись за столом. Если те были с детьми – повезло.

День шахтера – равно День Семьи. Утром мы, вооружившись букетом и подарком, всем составом шли поздравлять дедушку – маминого папу. Дедушка, имевший за плечами солидный, в пол жизни, подземный стаж на Засядько, в тайне млел от сувениров и ярких переводных картинок.

Мы с сестрой хором поздравляли его, целовали в колючие щеки, азартно показывали новые переводки. Дедушка спохватывался, наливал в мисочку теплую воду, опускал туда новую красную розу, умывающуюся кошечку или морского конька и, затаив дыхание, ждал момента… Потом протирал «Тройным одеколоном» запримеченную для почетной миссии плитку желтого кафеля, которым лично отделал стены на кухне, и совершал таинство – приставлял к поверхности квадратик мокрой бумаги, осторожно смещал его в сторону, придерживая рисунок…

Мы с сестрой смотрели во все глаза и ждали. Когда вся картинка соскальзывала с бумаги на плиточный квадрат, мы весело кричали: «Ура!». По дедушкиным глазам было понятно, что он тоже кричит «ура», но только про себя. «Ох и козы малИ», – говорил он вслух. На «коз» мы не обижались, потому что точно знали – дедуля во внучках души не чаял. В начале лета садился в самолет и отправлялся за младшей – Олянкой, на Западную Украину. Забирал ее у сына на все лето, делая меня счастливейшей из смертных.

Летом я обретала сестру и подругу. Расставались мы каждый раз одинаково – со слезами на глазах, и я подолгу, по несколько месяцев снова привыкала быть одной. Но день шахтера – был мой день. День, когда мы еще были друг у друга перед большой разлукой.

После поздравлений дедуля светился, и мы все садились за праздничный стол. То и дело звонил телефон – такой, как раньше рисовали в книжке про «Айболита» – красный, с белым диском. Бабушка снимала трубку, передавала дедушке, провод от трубки натягивался, распрямлялся… Дедушку многие помнили, любили, уважали, спешили поздравить. Редко удавалось посидеть спокойно за столом, без звонков. А мне не терпелось – дождаться вечера. Вечером в жизни города происходили три замечательных, с моей точки зрения, события. Карнавал. «Огоньки». И салют.

Мы с родителями отправлялись в центр. Троллейбус довозил нас до Детского мира, а потом дальше все шли пешком. На Артема движение перекрывали. Вместо машин – стройные яркие колонны танцующих ряженых людей. Грузовики в цветах и транспарантах. Карнавал полз по центральной улице гигантской гусеницей. Мы доходили в общем облаке праздничной эйфории до площади Ленина и оставались на «фонтане». Здесь, на «лобном месте» города я ждала второй порции счастья – наступления темноты и «огоньков». Так в детстве я называла праздничную иллюминацию – выкрашенные в разные цвета лампочки, прикрученные к плоскому основанию или картинке. Когда легкие сумерки спускались на город, я начинала нетерпеливо дергать родителей: «Пошли, ну пошли же!». Мы пешком направлялись в сторону дома. Во все глаза я рассматривала светящиеся фигуры – факел, роза, голубь, дом, солнце. Картинки не менялись с годами, а я смотрела и смотрела во все глаза… Потому что эти лампочки были про мой город, счастье, детство и лето.

Раскрыв рот и распахнув глаза, я смотрела на желтые россыпи огней. Если залп взрывался разноцветными огнями, по толпе людей проносился восторженный гул… Однажды орудия расположили как-то совсем близко, и большие яркие зонты раскрывались прямо над головами. Иногда салюта не было, и мы шли пешком до ДОНУГи, потому что невозможно было втиснуться в переполненный дежурный троллейбус. Там, на кольце, были шансы сесть в абсолютно пустой салон. Сидя возле папы, я дремала у него на плече – день шахтера и лето подходили к концу…

Чуть позже, когда мы стали взрослее – придумали зажечь в последнее воскресенье прощальный летний костер во дворе. Помню, как задыхаясь, мелись с первого на девятый этаж, попутно вставляя в двери соседских мальчишек приглашения хенд-мейд – криво нарисованное красное пламя.

Вечером, сидя возле кучи хвороста на пустыре, волновались – придут не придут? Мало ли, посчитают несерьезным приглашение трех девчонок. «Пацанов» в подъезде было в разы больше – по три-четыре штуки на каждом этаже. С независимым видом они стали подтягиваться ко времени. Языки пламени взметались вверх, возле костра сидели уже не только наши, «подъездные», подтянулись друзья из соседних домов, из частного сектора, пришли взрослые. Они помогали нам раскапывать в золе горячую черную, пахнущую дымом картошку. Вечер вышел торжественным.

Потом я выросла. И стала ходить в город с друзьями. Куда-то подевались разноцветные лампочки. Потом снова появились. К ним добавились светящиеся экраны и реклама. К тому времени у меня уже был сын, и я попыталась возродить традицию вечерних прогулок по праздничному Донецку.

Сына перспектива смотреть «огоньки» не вдохновила. Новое поколение выбирает пепси. На работе я стала брать отпуск так, чтобы «захватить» и день шахтера – жуткая аллергия на амброзию гнала за пределы города и области. Но счастливые воспоминания об этом дне – остались навсегда. И то самое чувство, что ты живешь в большой, где все друг друга ценят и любят, семье. И собираются за «одним столом» в последнее воскресенье лета. Любая компания в этот день отмечала день города и день шахтера, добавляя по случаю день рождения, если праздники совпадали.

Все мы – «одного поля ягоды». Дети одной земли. Почти у каждого есть или были в семье шахтеры. Некоторых беда коснулась в мирное время. Мой сосед погиб восемь лет назад – 13-тым вошел в забой и был 13-тым, найденным по списку. Родился он тоже 13-го и не боялся этого дня.

Мы всегда помнили и знали про хрупкость человеческой жизни. В городе, где в мирное время гибли мужчины, нас объединяло вот это соседство счастья и беды. Может быть, именно это знание сделало нас мудрыми и сильными – мы видели, как хоронят шахтеров.

Уже два года я не звоню дедушке, чтобы поздравить. Его больше нет с нами. Он ушел стремительно, всего несколько дней не дожив до своего праздника. А я не смогла попрощаться, не смогла проводить. Будь проклята война. Пусть этот пост будет для него – в День шахтера.

На любом празднике, он, уже совсем старенький, вставал и говорил: «Ни жывить уныло, ни жалийть, що было, ни мичтайте, що будэ, бережить, що е…».

Пережить крах, или Об особой миссии переселенцев

Три года назад я прибыла в Киев в состоянии трех «Сильно». Сильно беременной, сильно потерянной и сильно подавленной. Переступив порог дома, который мы сняли, не глядя, на месяц – доносить, родить и подрастить, я чувствовала только усталость и отупение. Хотелось спать. Уснуть – надолго. И вместе с тем я понимала – после пробуждения ничего не изменится. События, стремительно набиравшие обороты в наших жизнях, были вовсе не страшным сном, а самой, что ни на есть, реальной реальностью…

Я знала, что проснусь в чужом доме, в чужой постели, застеленной чужим бельем в нелепых синих розах. Поплетусь в чужую кухню, придерживая живущий отдельной жизнью большой живот. Выпью чай из чужой кружки, на которой выведено «Татьяна». Проживая изо дня в день «свое – не свое» утро, я отлично понимала, что нахожусь в чужом пространстве на правах временного жильца. Но не понимала, что моя упорядоченная жизнь стихийно продолжается… Для меня она зависла в режиме – переждать…

Как и большинство моих земляков, первое время я пребывала в спасительной иллюзии «скоровернемся». Не веря в происходящее, «не приходя в сознание…». Я отгоняла от себя любые мысли о том, что делать, если… Легче было не думать. И верить.

Верить, что скоро все закончится, и мы сможем вернуться домой. Ну в самом деле – двадцать первый век на дворе! Какая война? Неужели будут стрелять – в огромном городе? Разве так может быть??? Мы жили… «временной» жизнью с оглядкой на ту, утраченную.

Легкомысленно покупая вроде бы нужные вещи, я бездумно тратила деньги, но очень трепетно выбирала – все купленное идеально подходило к интерьеру оставленного дома. Или наоборот – «экономила» – не покупала самое необходимое – в Донецке это было…

– Зачем покупать, если там всего полно? – раздраженно вопрошал муж. Я терпеливо объясняла: «Это для дома, давно надо было купить…». Муж неохотно лез в свой священный «бумажник» – покупки дарили надежду.

Однажды, лет двадцать назад, я попала в аварию – в рейсовый автобус на полном ходу въехал мерседес. Со своего сиденья я пролетела метра два вперед, к кабине водителя. Очнувшись, обнаружила, что сижу на грязном полу с разбитыми коленями.

На моем лбу вздулась огромная гематома, но позвонить родным меня сподвигло не плохое самочувствие, а вид разорванных, испачканных кровью колгот – не ехать же через весь город домой в таком виде…

Собравшись с силами, я встала и, шатаясь, вышла из автобуса. После нескольких неуверенных шагов в сторону телефона-автомата, стоявшего поблизости (мобильного у меня не было), я поняла, что лучше вернуться – идти не получалось. На покинутое место, я вползла уже на четвереньках из-за нарастающей боли в ноге. Приехавшая на место аварии «скорая» доставила меня в больницу. Там и выяснилось, что я «ходила» звонить с переломом ступни и сотрясением мозга…

Не думаю, что сильно ошибусь, если стану утверждать, что первое время многие из нас, уехавшие «дней на десять» в отпуск, были в похожем состоянии. Как после внезапной аварии мы, «поломанные», с «сотрясением» бегали в горячке, не понимая, не чувствуя боли… Пытаясь втиснуть свои тела в новые обстоятельства жизни, мы таскали их по чужим улицам и проспектам, усаживали на лавочки, кормили… Сохраняли их жизнеспособность. Но не могли втиснуть в новые рамки свои души…

Души наши, израненные, тоскующие, бродили, в большинстве своем, за восемьсот километров от Киева. Да и мыслями долгое время мы оставались в родном городе, каждый час прочитывая неутешительные сводки новостей.

Почти одновременно тысячи людей испытывали похожие чувства, не понимая и не принимая происходящего. Мне казалось – я под стеклянным колпаком. Вокруг кипела и бурлила жизнь, но жизнь – не моя. Я была лишь наблюдателем…

Мне было странно видеть счастливых улыбающихся людей, когда на мой дом, мой город обрушилась беда. Как на музейные экспонаты про прошлую спокойную жизнь я смотрела на людей, удобно и расслабленно расположившихся на газонах…

Их жизнь шла своим чередом. Они строили планы. Ходили в гости. Делали ремонт. Их обычная мирная жизнь не имела ко мне никакого отношения. Во мне плескалась спасительная пустота – мудрая природа отключила другие чувства. Сработал механизм защиты…

Это потом, спустя время, я поняла, что вместо переждать надо ПЕРЕЖИТЬ. Пережить свое горе – потерю малой родины, дома, друзей. Признать и понять, что прошлая жизнь разлетелась вдребезги, а ее небольшие фрагменты теперь умещаются в одном чемодане…

Меня «вытаскивала» в реальность мысль о том, что надо организовать пространство для появления и жизни младенца. Приходилось шевелиться – собирать по знакомым «приданое», искать, где отметить день рождения старшей, где родить младшую…

Начав по песчинке в аварийном режиме выстраивать другую жизнь, я и мысли не допускала, что эта жизнь – настоящая. Мы все уже строили что-то новое на новом месте, отрицая, отказываясь видеть масштабы трагедии…

Хорошо помню тот день, когда меня накрыло «осознание» – дошла непоправимость случившегося, и… пришла боль. Весной 2015-го, одним из последних автобусов «Шериф-тура», нам передали пару посылок.

В одной – вещи, в другой – наполненный школьными принадлежностями новехонький ранец, который я приготовила еще в Донецке. Мы не отдали дочку в первый класс осенью 2014-го, верили – «скоровернемся», и она пойдет в школу дома.

Сумку с ранцем не нашли после разгрузки. «Опять с нуля собирать ребенка!», – расстроилась я. Звонила перевозчику, умоляла, настаивала, просила помочь. «Нет посылки с этим номером! Приезжайте – поищите сами!», – они пошли мне навстречу. Все полки и пол на складе были буквально завалены вещами. Многие из них, видимо, были собраны уже на скорую руку – в клетчатые «баулы», видавшие виды сумки, даже мусорные пакеты – неважно в чем, лишь бы «приехало» необходимое. Из расстегнутых молний «выглядывали» кастрюли, электрочайники, воинственно торчали ручки от сковородок. Я долго не могла отвести взгляда от кукольной руки, будто протянутой ко мне из порванного пакета. Перешагивая через сумки, баулы, свертки, пакеты, я вдруг подумала, что переступаю через аккуратно пронумерованные и упакованные осколки жизней своих земляков, пытаясь отыскать в этом океане разбитых ломаных жизней и свой кусочек. Именно вид этих простых домашних вещей, сиротливо-небрежно лежащих прямо на полу, «накрыл» меня больше, чем фото того, что осталось от Донецкого аэропорта… Больше, чем известия о жертвах и разрушениях. Больше, чем страшные сводки по моему району…

Свой пакет в тот день я так и не нашла. Но вернулась домой раненой. И впервые позволила себе плакать навзрыд, не сдерживая слез, и чувствуя боль… Я разрешила себе ГОРЕВАТЬ. Не стало «колпака». Я была живой и у меня было горе – прошлая жизнь разлетелась вдребезги…

Нагоревавшись вдоволь, я поняла, что ничего больше не остается, кроме как… жить дальше. Только уже с учетом и принятием того, что случилось. Я больше не была под наркозом «скоровернемся». И перестала покупать вещи в наш донецкий дом.

В перспективе была полная неизвестность и неопределенность – лучшие поводы для депрессий и схождений с ума. Что спасало в этой новой реальности? Земляки. Экскурсии. Знакомства. Встречи. Поддержка. Рассказы о том, как другие выживали. Понимание – что нас много…

Донецких-Киевских теребили свои же: «Эй, ау! Экскурсия для детей на «Рошен». Мастер-классы для взрослых! Психологическая игра! Лекции! Зоопарк!». Как Федя из «Операции Ы» – я торопливо делала шаг вперед на любое предложение.

Девчонки из Гуманитарного штаба затеяли концерт и ярмарку. Собранные деньги – для отделения детской онкогематологии Киева. На ярмарке наши продавали вкусняшки собственного приготовления. В концерте принимали участие дети переселенцев. Впервые на большой сцене пела моя дочь. Ольга Ракицкая пела «Мой город», а я, глотая слезы, любила всех, сидящих в зале… Потом будет еще много встреч и концертов. Но эти первые, наполненные живым участием и острой болью, буду помнить всегда…

Могла ли я представить несколько лет назад, что именно Киев подарит мне возможность познакомиться со столькими земляками, что я ни в жизнь не перезнакомилась бы с ними в Донецке? Что именно Киев подарит мне возможность узнать лучших из лучших? Подарит новых друзей, судьбоносные встречи и способность любить тех, кто оказался со мной в одной лодке. Киев изменил нас, сплотил и закалил. Он сделал крепкими и выносливыми наших детей, научив их справляться с трудностями, быть самостоятельными.

Недавно я встретила методиста из университета, куда в 2014-ом при счастливом стечении обстоятельств перевелся учиться мой сын. В этом году он бегал с работы на экзамены, с зачетов на работу, вертелся волчком, чтобы закрыть последнюю сессию и сдать "госы".

– Знаете, я по-особому отношусь к тем детям, что приехали тогда учиться из-под обстрелов, – с гордостью в голосе сказала она. Они взрослые совсем. Целеустремленные. Сильные. И очень отличаются от своих киевских сверстников, которые избежали потрясений.

– За вашими детьми – будущее! – торжественно завершила методист. Мне казалось, что постепенно, по мере ее рассказа, я становлюсь выше и шире в плечах. Наши дети поднялись после удара и идут рядом с нами. Будущие сильные взрослые. А мы… чаще и охотнее киевлян рожаем новых.

* * *

Самое страшное проклятие у китайцев – чтоб твои дети жили в эпоху перемен. Но вот парадокс – в жернова перемен попали не только мы. Переменами охвачена вся страна. И именно мы, жители неблагополучного региона, нашли в переменах смысл и конструктив.

Мы не стали жертвами. Пережили потерю – малой родины, дома, бизнеса, крушение жизни и… не погибли. Оказались больше и сильнее всех свалившихся на нас обстоятельств. Сильнее страха, боли и неизвестности. Мы живем дальше. И даже научились быть счастливыми и благодарными. Мы выросли духовно и окрепли. Те же мудрые китайцы слово кризис составили из двух иероглифов. Один означает «опасность», а другой представляет собой «возможность».

Пройдя полную перезагрузку, переоценку и переформатирование своих жизней, мы стали, не побоюсь быть необъективной – практически новой формацией людей. Людей, адаптированных к любым жизненным обстоятельствам.

Смею думать, что у Господа Бога в отношении нас – большие планы. Потому что, судя по событиям последних трех лет, в нашем крае скопилось огромное количество жизнестойких, жизнелюбивых и жизнерадостных людей. Наверное, нас просто распределили – для баланса.

Мы не в изгнании. Нет. Мы – в послании.

Билет в одну сторону или о счастливых переселенцах

Когда-то, давным-давно, мы, встревоженные и растерянные, садились в переполненный вагон миргородского поезда. Как и большинство пассажиров, уезжали из родного города на «пару недель» до какой-то «определенности», легкомысленно взяв с собой лишь небольшой чемодан с летними вещами – июнь [2014 года] выдался жарким.

В мельчайших подробностях помню бессонную ночь в плацкартном вагоне – одинаковые выражения на лицах людей, духота, долгие остановки, когда пропускали «встречку» (железная дорога уже была повреждена), тягостное молчание и ощущение нереальности происходящего.

Из Миргорода в столицу мы перебрались спустя месяц «курортной жизни» – «рожать» младшую дочку. Остались до «пока малышка немного окрепнет» и наступит таки, вожделенная «определенность». Новорожденная киевлянка подрастала, а в родном городе обстановка только накалялась. Речь о возвращении заходила все реже.

В декабре 2014, в самый разгар «трагедии», ФБ всколыхнула пронзительная статья о горькой судьбе переселенцев. Обливаясь горючими слезами на каждой строчке, я поставила свой лайк в печальной ленте. Тогда, зимой 2014, мы примеряли на себя роль «изгоев», «чужаков», «без вины виноватых», никому не нужных, неприкаянных людей, кем-то метко обозначенных краткой аббревиатурой – АН. «АН и ВВ просьба не беспокоить…» – фраза, замечательно характеризующая наше тогдашнее положение. Мы оббивали пороги больниц, школ, детских садов, пытаясь пристроить своих детей. Мы узнавали, где можно произвести на свет детей, еще не родившихся. Мы искали жилье, работу, средства к существованию и силы для того, чтобы выжить. Мы надеялись на скорое возвращение и страдали от несправедливости. Мы были никому не нужны…

Выживали – как могли. Выстаивали километровые очереди в Собесах и постили объявления о раздаче продуктовых наборов и памперсов. «Позволяли» себе лишь бесплатные мероприятия для детей и мастер-классы для взрослых. Хаотично метались в поисках любых возможностей – от обретения новых знаний до бесплатного медицинского обследования. Учились обходиться малым, привыкая к «меньшим» площадям квартир и большим расстояниям огромного мегаполиса.

Сочетание двух заглавных букв «АН» – стало именем нарицательным для почти миллиона людей. И только мы знали – какая боль стоит за этим безликим «АН». Нас осуждали и предлагали вернуться туда, откуда пришли. Наши дети допускали ошибки в диктантах, привыкая к школьной программе на украинском языке. Нам далеко не все сочувствовали, а некоторые откровенно ненавидели. Наши машины «обижали» и ругали больше других. Буквы АН и ВВ на номерах – стали практически клеймом. А мы взяли – да и полюбили свое клеймо!