
Полная версия:
Что нашептала мне пустыня

Пиня Копман
Что нашептала мне пустыня
Тяжек путь к святой земле
Пыль, барханы, скорпионы,
бред горячечный и стоны.
Тень едва ползет на склоны.
Миражи сквозь щели вежд.
День за днём и ночь за ночью.
судьбы, порванные в клочья.
В нас теперь сосредоточье
новой веры и надежд.
Истым Божьим словом званы
через зной и сквозь туманы
мы бредём в чужие страны
ясным днем и в серой мгле.
Под палящим небосводом
По камням, пескам и водам.
Станем мы святым народом
в обетованной земле.
Но пока – разноголосье.
Мы – отдельные колосья,
и скрипим кривою осью
на разбитом колесе.
В опьянении свободы
мнят себя вождем похода
племена, князья и рóды
одурев, почти что все.
Есть Завет, и что ж такого?
Путь неясен к жизни новой…
Божья воля как оковы.
Всё успело надоесть.
Нас несёт, как ветром тучи.
На зубах песок скрипучий.
Может врут, что будет лучше?
Рабство было – рабство есть.
Ветер враки дует в уши,
клич вождей звучит всё глуше,
и сомненья души сушат
как былинку суховей.
Для чего ушли из дома,
где и боль была шаблонна,
где хоть жили по-худому
но под крышей и сытней?
К ночи слабость непритворна.
Но встаём с зарёй упорно,
вещи в путь собрав проворно,
тащим скарб, что так убог.
Нынче горе полной чашей,
но придем мы в землю нашу
оросим, взлелеем, вспашем.
Говорят, что с нами Бог!
Старый мир уже расколот.
Но клинок колотит молот,
пекло днем и ночью холод,
закаляют с каждым днем.
В льдистом небе звезды тают.
Ночь прошла и вновь светает.
Подожди, Земля Святая!
Мы уже к тебе идем!

Негев. Вечер пятницы
Ржа заката блекнет понемножку,
веет воздух прелью и тоской.
Сумерки крадутся серой кошкой.
Тишина. Расслабленность. Покой.
Благодати шаль легла на плечи,
сея просветления пыльцу.
И горят, шаббат встречая, свечи -
Гимны благодарности Творцу.
Над домами колесом телеги
катится луна на небосвод.
Пятница закончилась, и в неге
Негев отдыхает от забот

И даже в пустыне
Разлита Предвечным с небес долгожданная влага.
Сегодня пустыня проснулась от дремы, как будто.
Колючка бесстрашно бежит на холмы из оврагов
рассеяв по склонам щебенчатым серые путы.
Без солнца безрадостно-серою стала природа.
Не жарко, не пыльно. Но горького запаха волны
почти наваждением смутные чувства тревожат,
как будто бы призраки тех, виноватых невольно,
в пустынях далеких обретших последнее ложе,
кто верил и шел, но не видел финала Исхода.
Присяду на камень и землю поглажу рукою.
Так было извечно и все повторяется ныне.
Как нам не хватает опять тишины и покоя,
и даже в великой спокойной и тихой пустыне.
Ну, может быть скоро. Ну, может быть с Нового года…

Негев. первая ночь 5779 года
Бледный отсвет от заката
как змея ползет куда-то.
Мозаичные вершины
оплывают синевой.
Месяц пялит, будто кобра,
зрак презрительно-недобро
на костер наш, на машину,
чуть качая головой.
Горы сыплют прах горстями
обрываясь в море прямо.
Берег, как на пилораме,
режет мертвая вода.
И, как в старой доброй драме,
вдаль бредут волхвы с дарами,
а над древними горами
разгорается звезда…
Мы сидим на толстой слеге.
Тлеют ŷгли красно-пеги,
зреет кофе в томной неге
(в полпустыни аромат)
Море, горы, звёзд побеги,
Над макушкой капля Веги…
Это Негев, древний Негев
поднебесный стилобат.
(Стилобат опора для колонн в храмах)
Через два часа пустыня
окончательно остынет.
Скорпионы и фаланги
к нам ползут из нор и дыр.
Над осевшей серой пылью
распластав в пол неба крылья
то ли сокол то ли ангел
охраняет этот мир.
Ничего, что жизнь убога.
Здесь, у звёздного чертога
благодати слишком много.
Воздух пьётся как вода.
Без сомнений, без предлога
Здесь душа в ладонях Бога.
И ведет тебя дорога
прямо в вечность. Навсегда.

Зимние посиделки в Негеве
– Расскажи мне про снег, – просит старый Ахмед,
– видел я в интернете: у вас чудеса
и под снегом пол года стоят города.
А ему, между прочим, за семьдесят лет.
Девять внуков. Вполне обеспеченный дед.
10 раз видел снег. Каждый раз – полчаса.
Но в снежки поиграть не пришлось никогда
Он сидит в куфиé и верблюжьей абé
невысок, худощав, и, как мячик, упруг.
И с улыбкой внимает моей похвальбе.
Я всерьез благодарен нескладной судьбе
что с Ахмедом в пустыне свела нас давно.
Бедуин и философ, и, может быть, друг.
Только, жаль, мусульманин не пьющий вино.
(куфия -головной платок, аба- плащ бедуина)
Мы в низинке меж двух крутобоких холмов
из камней неширокий очаг возвели,
и горит в нем с угля́ми верблюжье дерьмо.
(но от шишек сосновых и запах соснов).
Мы золу не спеша отгребаем с боков.
Негев, может, беднейшее место Земли,
а живут бедуины здесь сотню веков.
Я плету небылицы про Е 22,
про сугробы как дом и метельную ночь,
про колонны машин, что плетутся едва,
потому что за снегом не видно почти,
а Ахмед, зерна кофе прожарив сперва,
начинает их в ступке латунной толочь.
Добавляя по чуть кардамон из горсти.
(Е-22 международная трасса)
Холодало (плюс 10 у нас, – холода).
Где-то тявкал койот, где-то пес подвывал.
В старом чайнике медном кипела вода.
и над паром, казалось, плясала звезда…
Под Тюменью буран. Не асфальт – холодец.
Мы как будто попали под снежный обвал.
Ни назад ни вперед. Словом, полный звездец.
А когда был засыпан по крышу FIAT
и с фальшфейером я танцевал на снегу,
месяц к нам заглянул, бледноват и щербат.
Был последний пакетик навоза сожжен,
кофе в турке был трижды в песок погружен
и такой по пустыне пошел аромат,
что без слез я о нем рассказать не смогу.
Кофе грел. Я поверил и сам, что не вру.
И заметил Ахмед, запахнувши абу:
– Интернет, телевизор – одно баловство.
Человеку жара ли, мороз – не к добру.
Мы как пыль на ветру, как туман поутру.
Но Всевышний для нас выбирает судьбу.
Да пребудет незыблема воля Его!

Песнь бедуина
О многих из этих бойцов, часть из которых передвигалась по Негеву на верблюдах, до сих пор ходят легенды. Ну, а шейх Ауда был одним из самых лучших. Его умение поражать цель на скаку, сидя на верблюде, поражало очевидцев.
Хроники Негева
Первый крик мой звучал на заре,
когда небо становится синим.
Я рожден в бедуинском шатре
посредине Великой пустыни.
Ночью небо как россыпь углей,
Солнце – дар Всемогущего бога.
Бедуин не привязан к земле.
Дом его: лишь шатер да дорога.
Славу предков в стихах воспою.
Дар певца мне дарован Аллахом:
Род мой славен, неистов в бою,
и мужчины не ведают страха.
Меч Небес, Аудẚ Моамẚр,
побратим самого Сал-ад-Диина,
для кяфиров беда и кошмар
от Какýра до Ур-Шалаима.
(Какур – крепость крестоносцев)
Достославны Халѝб и Сардẚр,
Джад, Закẚрия, сын Исмаѝла,
Зейд, Рашид и Али Моамẚр.
Мы их помним и чтим их могилы.
Семь имен. Каждый, – славный боец.
Моамаров все помнят доныне.
Мы верблюдов стада и овец
выпасали в Великой пустыне.
Я – восьмой. Вас уверить дерзну:
в шестьдесят воин не из последних.
Взял себе молодую жену.
Роду нужен мужчина – наследник.
Лѐйла, страстных восторгов хурджин!
О царица моих дромедáров!
Подари мне девятую жизнь!
Да продолжится род Моамáров!

Негев. Январь
Я иду по Палестине.
Скалы, склоны и пустыня.
Сверху небо синим-сине, -
чайных стран старинный зонт.
Зимний ветер лапой львиной
треплет с нежностью седины
Древний Негев, чуть картинно,
опрокинул горизонт.
Щедры влагой были тучки.
Чуть зеленые колючки
тянут ветки, словно ручки
в пьяном танце к небу вверх.
Где водой прорыта балка
преет пряная фиалка.
И прожитых лет не жалко
после дождичка в четверг.

Негев зимой. Вальс
Ливни на Юге, на Севере буря со снегом.
Небо тяжелое, серое, словно кошма.
Тут не до шуток: сварливо нахмурился Негев.
Стынет Израиль. И вправду настала зима.
Пальмы порывами ветра трясет как тростинки.
Ветер с дождем, а к рассвету и вовсе плюс пять.
Как надоело носки одевать и ботинки
чтобы по лужам с собакой пойти погулять!
Влага и сверху, и снизу обрыдлая влага.
Дождь то как морось, то ливнем – почти ассорти.
Влага в пустыне, конечно, великое благо,
Но и во благе неплохо бы меру блюсти.
Не поддадимся депрессии влажной гипнозу!
Гавкнем, и хвост пистолетом, Дружок!
Ведь над Хермоном назавтра согласно прогнозу
будет безветренно и обещают снежок.
Вот и не льет, только тучи на куполе пегом.
"Мѝнет и это", – сказал бы мудрец Соломон.
Надо внучат наконец познакомить со снегом.
Ладно, зима так зима! Жди нас скоро, Хермон!

Хамсин
(Диалог с собакой)
А гулять я с тобой не пойду, извини.
Снова в воздухе пыль и за сорок в тени.
Рыжий пот заливает и режет глаза.
Нам, собакам, гулять в это время нельзя.
Этот ветер с песком африканских пустынь
меж собой мы зовем с уваженьем "хамсин".
Закаливший свой дух в левантийской золе,
он издревле прописан на этой земле.
Старобытный зверюга, горячий дракон
с длинным пыльным хвостом, не считает препон.
В нем жестоких берберов горячая кровь
Злоба проданных черными черных рабов.
Здесь, на ближневосточном своём рубеже
Мы к горячим соседям привыкли уже
Притерпелись, проблемы и беды деля.
Что поделаешь? Это ведь наша земля!

В еврейский праздник суккот
Колдовских древних слов сочетанья
В них надежда на Бога и страх,
Все мы помним, что значат скитанья
жили предки в пустыне в шатрах.
Мы держались традиций веками
хоть свободен наш дух и нестрог.
Ламп гирлянда мигнет огоньками.
Так поднимем ЛУЛАВ и ЭТРОГ!
И в палатке под листьями пальмы,
При открытом пологе входном,
Будем медленно есть и печаль мы
запивать будем красным вином.
Шар луны в неба синем бассейне,
воздух светится от волшебства,
"Будь БАРУХ АДОНАЙ ЭЛОГЭЙНУ!"
повторяем молитвы слова.
Мы не голодны, Боже, и здравы,
Нам учиться-работать не в лом.
Мы не просим богатства и славы
Все что нужно – один лишь ШАЛОМ
До рассвета растянется ужин
Будет пища лежать на столе
Помоги, Адонай! Нам лишь нужен
мирный труд на свободной земле!

Древний Акко
Пепел времени -пыль да порох
в порах трещин в твоих стенах.
Акко, Акра, – преданий ворох!
Чем ты бредишь в полночных снах?
Видишь ты египтян колесницы,
ассирийских копий леса?
Может, звон монет тебе снится,
финикийские паруса?
Богател на торговле перцем
в разноречии толп людских.
Помнишь Ричарда с львиным сердцем?
Крестоносцы, ты помнишь их?
Был твой порт всем народам базаром
и весь мир в ладони держал.
И тебя ценили не даром
как в подбрюшье Востока кинжал.
Ах, как славно здесь бились турки,
прикрывая Иерусалим.
Видел ты Бонапарта фигурку?
Как он рвался к стенам твоим!
А потом и турков не стало.
Стал ты, Акко, вонючий хлев.
Лишь мослами покачивал вяло
переевший Британский лев.
Но свалил он к своей бленнорее,
от бессилия и стыда.
И освоили Акко евреи.
Окончательно. Навсегда.
Не суѐтно здесь, дышится сладко
Камни. Вечность. На камнях – мхи.
Рифмы сами ложатся в тетрадку.
Ну хотя бы эти стихи.

Вади Кельт. Иудейская пустыня
Вẚди Кельт – высохшее русло (ручей), тянется с запада на восток, через Иудейскую пустыню, от Иерусалима до Иерихона. Сюда направляли козла отпущения за грехи всего народа "к Азазéлю". В пещеры Вади Кельт удалялись отшельники, чтобы быть ближе к Богу.
По преданию на горе Карантẚль постился 40 дней, а затем подвергся искушению Иисус Христос.
Голы лунные пейзажи.
Гор голодных вернисажи:
охра, сепия и даже
терракот и карамель.
Как опоен белладонной
Разум, жаром исступленный.
Жжется воздух раскаленный
Это, детка, Вади Кельт!
Иудейская пустыня.
Камень, щебень, пыль и глина.
Как морщины исполина
вади режут гор кисель.
Никого. Лишь в тенях резких
то ли оживают фрески
То-ли искуситель в феске,
то ли крошка Азазель.
В логах, балках и распадках
серый вьюн ползет украдкой
змей да ящериц укладки.
Жизнь и скаредна и зла.
Грозному Творцу внимая
Плачет здесь душа немая.
И грехи с себя снимает
отпущением козла.

Карантẚль. Морастырь искушения в Иерихоне
В туч хиджаб свой лик стыдливо
прячет бледный ночи спутник.
Зашуршит листвой олива,
вопрошая "Кто ты, путник?"
Согнут весом тяжкой клади
как добычей тать порочный,
Ты каких иллюзий ради
в час крадешься неурочный?
Мрачны гор ночных теснины
ветер стылый посвист мечет.
Звуки глухи, тени длинны.
Вдох на чет а выдох- нечет.
Лезут щупальца тумана
Как драконы из урочищ
Ты бредешь походкой пьяной.
Странный путник, что ты хочешь?
Шкандыбаешь тропкой тёмной
меж утесами и бездной.
На плечах,– валун огромный,
грубый, тяжкий, бесполезный.
Больно давит плечи камень,
щиплет едкий пот глазницы.
Каждый тяжкий шаг – экзамен:
Не свалиться! Не свалиться!
А усилья все бесплодней,
и ползет из теней плена,
словно дух из Преисподней,
фѐтор затхлости и тлена.
(фетор- зловоние)
Стекленеет, исчезая
тень в предчувствии рассвета.
Ветер рыскнет, как борзая:
Путник! Путник! Где ты? Где ты?
Смоет пеленой сырою
старых гор ночную повесть.
День не скажет. Ночь сокроет
Кто тот путник: Демон? Совесть?

Реквием для Иерусалима
Полдень давит оголтело,
воздух душит, как Отелло.
Щели улиц тлеют прело,
как обугленный шашлык.
Только камень раскаленный
да клочки олив на склонах.
Колокольня Елеона
тянет в небо желтый клык.
Старый город евусеев.
Бродят толпы ротозеев,
в обалдении глазея
и внимая без мозгов.
Как шуршанье тараканье
стен старинных трепыханье
и зловонное дыханье
древних проклятых богов.
Даже днем в теней сплетеньи,
бродят призраки в смятеньи,
и садятся на ступени
в ад сошедшие давно.
Сверху небо синепенно,
но внизу шипит геенна,
и безумье бьется в венах
как бродящее вино
Камни кровь впитали в поры.
Крики, стоны, слезы, споры.
Лицемеры, хамы, воры.
Ярость, ненависть и зло.
Тяжко дышит этот город
как скрипучий старый ворот,
как нахохлившийся ворон,
чье столетье истекло.
К Храму спряталась дорога,
Вера стала выше Бога.
Лицемеры у порога,
нищим в сердце места нет.
Много слов, но смысла малость,
Правда где-то затерялась.
На закате солнца алость
красит Храм в багровый цвет.
Здесь проклятья, здесь проказа.
Столько горя вместе сразу!
От миазмов и до сглаза
черных пятен стробоскоп.
Он ужасен. Он заразен.
Чтоб отмыть его от грязи
ливня мало. Может, сразу
у Творца просить потоп?

Дети вечного исхода
Май 2021 г.
Холод капель камень точит
мысли душат, как удав.
Путь наш был из тьмы и ночи
непокоен и кровав.
Но, как газ из недр планеты
рвется вверх сквозь толщу вод,
тяжкий наш из тени к свету
неизбежен был исход.
Пламя веры в этом племени
под неверья черным льдом
Мы идем сквозь бездны времени.
До сих пор еще идем…
Пряча мысли, души, числа
(страх был главный наш урок)
мы играли в тени смысла,
мы читали между строк.
И рвались душою в дали,
и решали – кто же мы.
И на кухнях обсуждали
как разрушить царство тьмы.
А душа народа дикого
так устроена, дружок:
от смешного до великого
только маленький шажок.
Неба щит лазурной чашей
нависает над холмом
и в глаза пустые наши
Солнце жгучим зрит бельмом.
Даже птицы не летают,
тени тают, сея страх.
Здесь вода всегда святая.
человек всего лишь прах.
Прозвучат слова халдейские
о заклании ягнят.
Эти очи, мать библейская,
мира всю печаль хранят.
Кости, жажда, жар, дорога.
Смерть не сводит стылых глаз.
Мы в себе рождаем Бога.
Бог в себе рождает нас.
Правых нет и виноватых
Но что сможешь – соверши!
Нет покоя. Нет возврата.
Вечный путь,– он часть души.
Мы хотели быть счастливыми
но Господь сказал нам: "Хрен!"
Нету мира под оливами.
Только боль и вой сирен.


Память о Катастрофе
День памяти жертв Холокоста и героев сопротивления (на иврите "Йом А-Шоẚ") является в Израиле днем национального траура.
В этот день Еврейское государство чтит память шести миллионов евреев, уничтоженных германскими нацистами и их пособниками вовремя Холокоста (Шоẚ) в ходе Второй мировой войны.
В 10 часов утра звучит двухминутная сирена, которая слышна по всей стране.
Как только раздается сирена, жизнь в Израиле замирает: прекращается работа на всех предприятиях, люди останавливаются на улицах, водители паркуют автомобили на обочинах дорог и выходят из машин – все вспоминают евреев-жертв Шоа.
В Израиле свято блюдут ритуал.
Нам память сжирает улыбки гангреной
Сегодня стоял я и слушал сирену.
И так весь Израиль стоял.
И стала Земля как единый погост.
Не в фильмах. Не в библиотеке.
Мы помним. Он с нами всегда – Холокост
заложенный в гены навеки.

Память о Бабьем Яре
Жили в Киеве, в доме у желдорпутей
(Зализныичный тогда райсовет),
папа с мамой и трое погодков детей.
Яше, младшему, было пять лет.
Папа был одноног и протез на бедре.
Вдруг война навалилась, как тать.
И уже в сорок первом году, в сентябре
стало поздно куда-то бежать.
И пришел вечно пьяный сосед их Грицай
"Мот, -сказал, – я мальца заберу.
Мне признался мой кум, он сейчас полицай,
что жидов всех прикончат в Яру"
Мама плача закутала Яшу в пальто,
папа тихо сказал "Адонẚй"
И обрезало память, как было и что,
сколько после уж не вспоминай.
Украина горела и голод душил,
но был брошен спасательный круг.
Хуторянин, священник, лесник старожил,
много сел он прошел, добрых рук.
То в соломе на бричке дорожкой-змеёй
до Констанцы, не зная границ.
То в шаланде по морю с еврейской семьёй
по дорогам кочующих птиц.
Повезло и хватило и духу, и сил,
Не попался он в руки врагу.
И молитву-хвалу он Творцу возносил
на еврейском уже берегу.
Нынче Яков, за восемь десятков, вполне
фору даст тем, кто младше его.
Воевал. Дважды ранен он был на войне
Внуков-правнуков двадцать всего.
Да, чуть руки дрожат и чуть сбивчива речь
Но в пекарне своей, трудолюб,
и поныне еще возжигает он печь.
Ценят в Негеве сдобу "Алюф".
Он подвижен, смешлив, в общем, "гарный козак".
Оптимист по любым временам.
С огоньком в любопытных еврейских глазах,
он пример жизнелюбия нам.
Не пропали те годы совсем в забытьи:
Приезжая из дальней земли
"З Украиины" гостят у него три семьи.
Те, что мальчика Яшу спасли.
Горе дымкой размыто в своем далеке.
Только память – божественный дар.
Надо боль словно камень сжимать в кулаке
чтобы вновь не пришел "Бабий Яр"

Израиль. День независимости. Йом а ацмаŷт
День Независимости Израиля
с 17-00 8 мая до 17-00 9 мая 2019 г.
Жили были дед да баба
в стародавние года.
Не евреи, не арабы.
Их и не было тогда.
Без налогов, без обмана
люди жили легче птиц
На просторах Ханаана,
ибо не было границ.
Без болезни нет лекарства.
Появились государства,
и интриги, и коварство,
и налоги и цари.
И потомки Авраама
дрались, с братом брат, упрямо,
и росли обиды-шрамы,
Черт их гордость подери!21
Тыща лет до новой эры:
Ханаан расцвел без меры.
Дети иудейской веры
подняли свою страну.
И, еврейскими трудами,
весь Израиль цвел садами,
был богат людьми, стадами.
Вот как было в старину.
Меж Египтом и Востоком
по долинам нешироким
зацепив Израиль боком
шли торговые пути.
Место стрёмное такое.
Жить здесь в мире и в покое
и неможется почти.
То халдеи, то мидяне,
ассирийцы-северяне
(смерть летучая в колчане),
разоряли, били, жгли.
Греки, римляне, ромеи,
Крестоносцы-лиходеи,
Мамелюков злобных беи