скачать книгу бесплатно
Он вернулся в комнату одновременно с бабкой Павлиной, вошедшей, как всегда, без стука. «Нервничает бабулька!» – отметил жилец, когда та включила телевизор, но, увидев на экране расхристанного, в блеске и мишуре певца-эпилептика, готового укусить ребристую шишку микрофона, торопливо щелкнула тумблером и погасила попсу.
– У каждого из нас, Константин, свои принципы, – возвестила она голосом, каким, наверно, открывала педсовет, – и я, Константин, во имя своих, хотела бы получить все-таки с вас собственные деньги. Собственные!
– Увы мне! – развел он руками и, чтобы оттянуть время и придумать какой-то спасительный ход, перешел на английский: – Ай хэв ноу мани, мэйби ю тэйк май съюткейс инстед?
– Не заговаривайте мне зубы! – отчеканила бабуля, устремив в негодовании ледяной взгляд, когда-то приводивший в трепет и школяров, и педагогов. – Я – историчка, а вы решили сделать из меня истеричку?
– Нет у меня денег… – пробормотал он и вытащил из-под кровати свой чемодан. – Возьмите его в залог. Я не бегу от вас на край света, а долг верну при первой возможности.
– Олл райт, Константин! – согласилась та с издевкой.
– Вэри вэл, – откликнулся он с облегчением. – С вашего позволения, я возьму из него лишь смену белья и бритву. Гуд?
– Конечно, конечно! Чистота – залог здоровья даже на пиратском поприще! – взрезвилась теперь и бабуля, а он быстро собрал нужный скарб и сунул в портфель.
– Гуд байте, Павлина Тарасовна, – сказал, обернувшись в дверях. – Благодарю вас за кров. Я понимаю, что на войне как на войне. За всё нужно платить, особенно за принципы, и если я погибну в кровавой схватке на борту шхуны, то, как адмирал Нельсон, подниму на мачте сигнал: «Павлина Тарасовна надеется, что Константин Старыгин выполнит свой долг». В смысле – вернёт его вам. И я погибну не раньше, чем расплачусь с вами.
– Надеюсь, Константин, очень на это надеюсь. В противном случае, на вашей могиле вместо обелиска придется поставить чемодан.
– Ваша взяла! – усмехнулся он и сбежал по лестнице во двор.
5
– Признаться, не ждал! – воскликнул Петр Петрович, снова принявший облик Билли Бонса. – Думал, бзик гастролёра.
– Мой «бзик» закономерен, а почему вы, тутошние, цепляетесь за шхуну? – спросил Константин Константинович, подавая документы.
– Долго объяснять, да и нет желания, Константин Константинович.
– Называйте меня Константином, даже Костей – для матроса так будет лучше. А если на шхуне приняты прозвища, то – Робинзоном.
– П-почему?!
– Долго объяснять, да и нет желания, – засмеялся Константин.
– А коли так, спустимся в кают-компанию, – предложил шкипер. – Сегодня печёт, здесь духота, а там всё попрохладнее.
«Как вовремя подвернулась шхуна, – думал без пяти минут матрос, шагая за шкипером. – Билли Бонс этот, Проня, дитё человеческое, повариха с лицом злой красотки… Но главное все-таки – свое место под солнцем! Неужто судьба? О ней, правда, сказано кем-то, что она – всего лишь взаимодействие тысяч и тысяч причин, но правда и то, что если я заварил эту кашу, то какие-то причины должны связаться в узел и дать искомый результат…»
Шкипер распахнул перед ним дверь фор-рубки. Они спустились в сумрачное, но довольно просторное помещение. Собственно кают-компанию представляли только стол и две скамьи, вмонтированные в палубу, всё остальное было кубриком. Об этом говорили койки и рундуки, сдвинутые в корму и заваленные каким-то тряпьем, в том числе телогрейками, бушлатами, подушками и матрацами. Дневной свет попадал сюда только через открытую дверь, а несколько электрических ламп лишь создавали вокруг стола мягкие тени и сохраняли желтый сумрак.
Они сели друг против друга, шкипер разложил перед собой документы Константина.
Шкипер сдвинул в сторону снарядную гильзу с букетиком высохших трав, к себе подвинул пепельницу из половины кокоса и закурил. Задрав голову, отправил к подволоку аккуратную вереницу голубых колец и задал вопрос:
– Значит, решился к нам? Тогда… Тогда требуется дополнительная информация для принятия, скажем так, определенного решения.
– Кому требуется? – уточнил Константин и, не спросив разрешения, медленно извлёк из пачки сигарету, подержал ее и положил обратно.
– Что же ты? Кури! – Шкипер щелчком отправил пачку обратно и подал зажигалку.
Константин подумал, проглотил обильную слюну и… закурил.
– Мне требуется информация, Константин Робинзоныч. Потому что мне нужен человек, на которого я мог бы во всём положиться. Видишь ли… – Он вздохнул. – Я вырваться домой не могу! А дом, я говорил тебе, аж в Ростове аж на Дону! Близок локоть, да не укусишь! Самое время, пока затишье, пока интуристы нас не тревожат, смотаться к своим – тыщу лет не был! – восклицал он. – А я, несчастный, не могу оставить шхуну на Проню и Генку-матроса. Теперь соображаешь, почему я так к тебе?
– Начинаю соображать.
– Вот и умница! – оживился Билли Бонс. – Знающего и ответственного человека к нам не заманишь никаким калачом в сахарной пудре. И вообще, из знающих ты – первый. Потому и удивительно мне, судоводитель Старыгин, что рвешься ты на бесперспективную лайбу, которую, может, уже завтра превратят в кабак.
– По-моему, Петр Петрович…
– А ты, Костя, без церемоний, попросту!
– Хорошо. Я, Петя, еще вчера всё тебе объяснил. Я б хоть сейчас в море. И меня бы, поверь, сразу – с руками и с ногами!
– Да уж! Судя по твоей «трудовой».
– Ну вот. А мотор, – он приложил ладонь к сердцу, – мотор стучит вразнос. Никакая комиссия не допустит с моей ишемией. Это одно. А другое – мне важно обосноваться на этих берегах, а вот как? Пока не знаю. Шхуна твоя – первая зацепка. Ступенька, понимаешь? Отдышусь на ней да огляжусь и, может, шагну на следующую.
– П-па-анятно…
Он не договорил. Откуда-то со стороны носа, из непроглядной тьмы за фок-мачтой, что делила кают-компанию на две половины, раздался сонный возглас:
– Тихо, баушки, кругом шпиёны!
Шкипер сморщился, как от кислого, а тьма разъяснила:
– Это не я, это моими устами говорит народная мудрость! Базлаете, как на базаре, а я краснеть вынужден, приобщаясь к тайнам мадридского двора!
– Молчать, орясина, расстрига, ковбой-засоня! – гаркнул Билли Бонс во всю мощь пиратской глотки, гаркнул весело и пояснил: – Это Генка-матрос проснулся. Но я бы назвал его Боем Длинное Ухо.
– Нормальное ухо! – донеслось, как из гроба. – Оба ухи нормальные, и не надо вешать ярлыки! Зато я знаю теперь, что вы ни в грош не ставите меня и Проню. Спасибочки вам, Петр Петрович, уважили!
– Вознесемся на палубу, – поднялся шкипер. – Этот вахлак не даст поговорить.
Они поднялись наверх.
С раскаленного причала несло вонью.
– Контейнер полон отходов, а золотарей не можем дождаться, – пояснил шкипер. – Они и не приедут – давно не плачено. Завтра аврал объявлю. Вёдрами и – в те заросли тростника. Пусть рыбы кормятся. Здесь у нас уйма ставриды и пикши. Иногда ловим для разнообразия стола. Знаешь, пойдем ко мне, там и договорим.
Однако в каюте он начал с характеристики своих подчиненных.
– Генка-матрос – бывший студент с недавним армейским прошлым. Говорит, что выперли его из университета за аморалку и сразу, естественно, загребли. Парнюга своеобразный, но с характером, афганец, как и Проня. Генка стишки пописывает, по девкам шляется. Ему жизнь на шхуне – малина. Говорит, что пока другой не нужно. Блудит где-то в городе, на судне лишь отсыпается во время вахты. Проспится и третирует своего капитана всякой вульгарщиной. Ну, ты же слышал!
– А боцман?
– Проня с Южного берега. У матери свой домишко при каком-то санатории. Каменная хибарка на самом берегу. Хороший парень, но с дисциплиной… Ну, ты же слышал вчера!
– Варвару я уже видел, – улыбнулся Константин.
– А с муженьком, с Санькой-механиком, еще познакомишься. Та еще парочка – баран да ярочка! Куркули! Видел домишко по ту сторону причала? Там у нас что-то вроде гостиницы и склада для краски и разных веревок. Кухонька там же. Варька готовит иной раз, там они и живут, но… Но! У них где-то есть усадьба. Не слишком далеко, а хозяйствует якобы какой-то наймит. Вот где секреты мадридского двора, а не здесь, не на шхуне. В общем, с этой парой, Костя, держи ухо востро. Будут третировать – не поддавайся, в обиду себя не давай, но постарайся сразу поставить обоих на место. С ними – только так.
– Как я понял, это весь контингент?
– Наш – да, но есть и пришлый. Заглядывает иногда Васька Дробот. Вон их домина, – и подойдя к окну, указал Константину на дом за высоким каменным забором, стоявший почти у шоссе, там, где оно поворачивало от берега, плавно поднималось в гору и делало новый крутой поворот, чтобы взобраться теперь на гребень обрыва и исчезнуть в поселке. – Варька и Санька частые гости в том доме, а Васька заглядывает к нам. Мы его не жалуем. Шпана! Здоровенная дубина и главный здешний хулиган. Поэтому я и не взял его матросом. Собрал вокруг себя шайку огольцов, и нет на него управы. На борт стараемся не пускать, так он у Варьки кантуется. С ним тоже познакомишься. И зря его Проня приваживает. В шахматы, вишь, играют!
– Кажется, я уже…
И Константин рассказал вчерашней о стычке на палубе «Черноморца».
– Та-ак… Если он тебя заприметил – плохо. Будет по возможности гадить.
– Ничего, не съест.
– Как знать, как знать… – поморщился Билли Бонс. – Однако вернемся к нашим баранам. Ты чем занимался в последнее время?
– Преподавал навигацию в институте водников. В Сибири, – уточнил Константин.
– Ну, она здесь тебе не понадобится
– Ставлю условие, Петр, – и, нагнувшись к шкиперу, словно доверяя тайну, попросил: – Не говори никому о моем капитанстве, лады? Штурман – и штурман. Бывший. Если спросят.
– Молчание – золото, – усмехнулся шкипер, – а его у меня пуды. Такой монетой согласен платить за труды, – срифмовал он и снова усмехнулся. – И знай, каких-то особых забот у тебя не будет. Они – прерогатива боцмана. Он и с чековой книжкой знаком, и с ведомостью на зарплату, и к доставке оной на шхуну. Твоя забота – наладить отношения со всеми, особенно с Варькой и Санькой. Изжогой не маешься? – поинтересовался шкипер и тут же пообещал: – Будешь! Она может готовить, но если вздумает кобениться, то такого нафордыбачит…
– Дал бы по шапке – и нет изжоги.
– Больно ты скор! Но с ними это не проханже. Столько крови испортят – не возрадуешься. Такой у них подлый норов.
– Спасибо за информацию. Учту.
Шкипер движением ног сбросил кирзачи и размотал портянки.
– Сейчас прокачусь на Южный берег, а ты поступай, как знаешь. Хочешь, оставайся и привыкай, есть дела в городе – прошу со мной.
– Нет, я останусь на шхуне.
– Твоя воля, коли ты домосед. Сейчас Проня прибудет. За хлебом уехал. Он тебе место укажет, команду на всякий случай я дал еще вчера. Он тебя бельишком снабдит. И вообще, пока меня нет, все вопросы к нему. Проня – парень бесхитростный. Ежели полюбит – будет верен. С ним ты, думаю, подружишься.
Константин проводил шкипера до катера и ушел с причала, когда возле шхуны появился грузовичок, с которого Проня начал таскать в домик мешки с хлебом.
Та еще парочка – баран да ярочка! Куркули! В общем, с этой парой, Костя, держи ухо востро. Будут третировать – не поддавайся, в обиду себя не давай, но постарайся сразу поставить обоих на место. С ними – только так.
6
Константин поселился в узком отсеке по правому борту. Обстановка – койка и тумбочка. Перекошенная дверь до конца не закрывалась, отчего в этот деревянный пенал всегда узким лучом попадал свет из кают-компании, но эта мелочь не беспокоила нового матроса.
– Кэп слиняет в Ростов, а нам, случись что, обеспечена ха-арррошая клизма! Верно, Константиныч? – кинул боцман пробный шар насчет их ближайшего будущего, добиваясь от новичка прогнозов на этот счет. Но тот ограничился дежурной фразой: «Будут бить – будем плакать» и попросил Проню показать ему все закоулки шхуны. Боцман повел его за фок-мачту в носовой кубрик, утонувший в полумраке и пахнувший пылью.
В центре высились двухъярусные койки, вдоль бортов – узкие шкафчики, на которых тоже покоились лежанки. Над ними нависали рундуки с висячими замками. «Для оружия, которого сейчас нет», – пояснил боцман. В щели между ними и лежанками сгустилась первозданная тьма, вдруг пригрозившая человеческим голосом:
– Каррамба! Как долбану щас из базуки, чтобы не шлялись! – и Генка-матрос высунул из щели лохматую голову. – Ба, новый сторож у нашего крыльца! Зачем-зачем ты снова повстречался, зачем нарушил мой покой?
– Я слышал, что вы на вахте, Геннадий?
– Я там, где я есть. И я не Геннадий, а Генка-матрос. А вы, как мы слышали, Константин Константиныч? Длинно и скучно – язык сломаешь. Ну почему вы не наш капитан?! Костя-капитан. Рыбачка Варька как-то в мае, направив к берегу кунгас… Звучит! Особенно в ряду других: Санька-механик, Варька-повариха и примкнувший к ним Проня-боцман. Нет, Проня-дракон. Дракон – это звучит гордо.
– Трепло ты и балаболка, а не матрос. Заткнулся бы, – посоветовал боцман.
– А ты – грубиян, как все невежественные люди, – вознегодовала тьма, скрывшая балаболку. – Тяжело мне, душно мне среди здесь, мон шер Константайн. Ведь я, к несчастью, единственный умный интеллигентный человек в этой шайке! – крикнул им вслед, но услышав звон бутылок, задетых ногами посетителей захолустья, издал вопль: – Нельзя ли поосторожнее! Я, как Гобсек, трясусь денно и нощно над каждой стеклянной крупицей социалистической субкультуры, а вы пинаете ее наследие деклассированными кирзачами!
– Заткнись! – повторил боцман прежний совет, разбрасывая бутылки сапогами.
– Сам заткнись! – вернулось к нему. – Вождь и учитель сказал, что социализм – это учет, и я, верный великим заветам, собираю их, чтобы сдать и помочь экономике государства и своему карману, а вы… Вы хуже вандалов и гуннов! – ораторствовал Генка-матрос, который, будучи в превосходном настроении, да и выспавшимся к тому же, сейчас развлекался как мог. – Вы не способны понять, на что он руку поднимал, а вы – ногу! Ноги! Четыре ноги в грязных сапожищах! Вы похожи на матросню, ворвавшуюся в Зимний дворец, вы…
В воздухе просвистел старый башмак, очевидно, угодивший в цель. Оратор захлебнулся и ойкнул. Проня злорадно расхохотался: «Что, съел?!».
Константин обошел кубрик, наощупь пошарил в рундуках и вернулся к себе с добычей, которая положила начало его библиотеке в личном «пенале». Это были «Робинзон Крузо», изданный «Академией», и «Остров сокровищ». Книги были, что называется, зачитаны до дыр, но ухитрились сохранить все листы.
Жилище Константина из-за конфигурации борта, уходившего здесь и к килю, и к форштевню, скорее напоминало высокий гробик, но он оставил за ним прежнее название: «пенал», что более отвечало истине. Он все-таки был пока еще жив, а когда «задвигался» внутрь, то походил на карандаш, положенный на койку, как в деревянную коробку до следующего употребления. А «употреблять» его будут уже завтра. Он сменит Генку-матроса и – Константин улыбнулся – станет вахтенным Костей-матросом.
В этот день он больше ничего не предпринимал – «вживался в образ», начав с конца книги, читал о приключениях Робинзона в сибирской тайге, ужинал вместе со всеми. Варвара расстаралась, – призрак изжоги отодвинулся на неопределенное время. Потом снова лежал в своей каморке и слушал, как Генка-матрос складывает бутылки в мешок и бормочет: «Пускай ты выпита другим, но мне осталась, мне осталась бутылка, мы ее сдадим и снова чекулдыкнем малость».
Шкипер вернулся утром следующего дня.
Его башмаки, несмотря на дождь, не потеряли блеска, мокрый плащ воинственно топорщился, морская фуражка, пошитая из мягкой кожи, сидела на нем с каким-то особым шиком, и весь нынешний Билли Бонс выглядел так шикарно, что Константин позавидовал его умению носить морскую форму так по-своему, так красиво и непринужденно.
– Ты зачислен, я отпущен! – радостно хохотнул Петр Петрович. – Значит, так. Уезжаю на три недели, но буду пребывать в нетях по мере надобности. Так договорились на высшем уровне. А уровень тот поразился почти полному совпадению фамилий при несовпадении одной буковки. И знаешь, это, собственно, и решило быстрый исход дела, если не считать моих дипломатических талантов, ну и моего умения находить общий язык с этими крокодилами и крючками. Я тут артистом стал, а это, как ни крути, большой аргумент, когда забираешься в буераки и начинаешь плутать в них. – Он пребывал в радостном возбуждении и, видимо, предвкушая скорый отъезд, поминутно вскакивал и, давая «ценные указания», тыкал пальцем в грудь Константина. – Если нагрянет «Интурист», я не понадоблюсь: нагрянет с киношниками, так что ты не боись. А у меня много дел. Хочу в Новороссийске удочку забросить насчет пароходства – авось клюнет. Я, говорю же, актёр, я нагляделся на лицедеев и сам могу лицедействовать. Я в кадрах такой сценарий раскручу, я им такую драму сварганю, что этих паучков-кадровичков запутаю в ихней же паутине. Веришь?
– Я в тебя сразу поверил, – подтвердил Константин.
– Тогда я намерен нынче же махнуть за пролив, – сообщил шкипер, торопливо собирая чемодан.– Сейчас мы с тобой примем по капочке коньяка из этой бутылки, а бутылку я оставляю тебе – вдруг понадобится для государственных дел, а?
И он опять захохотал, ибо чувство свободы и радость от скорой встречи с семьей вытеснили из головы пирата Билли и мысли о шхуне, и все остальные мысли, которые он, «по вахте», оставил в распоряжение Константина.
Ночь. Непроглядная, как черноморские глубины… Самое подходящее время для сна, но не спалось Константину на первых порах. Не спалось от мыслей, скопившихся за последние месяцы бездомной жизни и доставших именно теперь, когда, наконец, удалось покинуть полустанок бабки Павлины и забраться в «поезд». Он был не тем скорым, что вез его по России в эти края, а был, скорее, «телятником», ползущим от разъезда к разъезду, но худо-бедно влекущим его куда-то.
А в том настоящем поезде он всё время пути провел у окна, смотрел, как мелькала мимо огромная Родина, большая, как жизнь, какой она кажется в детстве; мелькала, являя ему свои разнообразные обличья, а в память врезалось одно, одна незабываемая картина – по крыши заросшая бурьяном заброшенная деревушка, приткнувшаяся к насыпи, и тощий – кожа да кости – одинокий пес у крайней полусгнившей избы. Как ни коротко было мгновенье, на которое встретились их глаза, но показалось Константину, что в миг тот между ним и собакой возникло взаимопонимание – ощущение братства и одинаковости судеб: собачьей у человека и ненужности человеку у собаки, для которой человек – ВСЁ!
И вот он на шхуне. Нужен он ей? Да. На какое-то время, как и она ему. В эту минуту она для него тоже ВСЁ. Потому что она – и кров, и пища. Это лишь в книгах да кинофильмах герои, срываясь с места, путешествуют без помех, едут, куда им заблагорассудится, и в самой закрытой зоне сразу находят работу, квартиру и прописку. И участковый не треплет им нервы, требуя «покинуть в двадцать четыре часа за несоблюдение паспортного режима», и любимая женщина падает им на шею, умоляя понять и простить, и всё-то у них сбывается «через тернии – к звездам», а тернии те – тьфу! Не терновый венок Христа. А для обывателя проклятый штамп в паспорте – что гиря на ноге каторжника, что клеймо раба, тавро на шкуре скотины! Еще неизвестно, чем обернется отсутствие штампика для экс-капитана Старыгина, беглого раба советской паспортной системы, решившего укрыться «и от всевидящего ока, и от всеслышащих ушей» закона возле теплого моря, где эти законы особенно свирепы.
Поэтому тощий пес и посещал его по ночам. Он был воплощением его мыслей, и когда становилось тошно от собачьего взгляда, шел Константин на палубу, сосал леденцы, сутулясь у борта и вперяя в темень невидящий взгляд, думал о близкой зиме, о продаже шхуны, которая прервет его хрупкое благоденствие, когда обязательно будет лить и сыпать с неба, а ему, возможно, придется перебраться на вокзал.
Да, с некоторых пор Константин вздрагивал, встречая милиционера. Он называл свой испуг «синдромом социалистического воспитания», а свой отъезд из города, в котором преподавал навигацию, объяснял желанием избавиться от проклятого «синдрома». Он привык к институту, где ему обещали комнату, но избавиться ему хотелось не от него – от случайных встреч с Алевтиной, предавшей его. Прожив с ней два года, те годы, в которые он был ей нужен, помогая своей зарплатой жить, учиться и получить диплом, он не думал, что однажды окажется перед запертой дверью и своим чемоданом, выброшенным из ее квартиры. Тогда он прозрел и понял, что, в сущности, бежал из плена. И черт с ней, с тихой гаванью, в которой прозябал после того, как расстался с морем. Жаль было вечерних бесед с Игнатьичем в кабинете навигации. Да, с ним расставаться не хотелось. Игнатьич не был моряком, но был он знающим штурманом, пришедшим в институт из авиации. Как старший лаборант, он был незаменим на кафедре. Сколько придумал он и собрал своими руками великолепных тренажеров и для реки, и для моря, сколько вычертил схем, как умел поддержать разговор, выручить в трудную минуту! Теперь всё позади. И окончательно позади. Впереди свобода… нас встретит радостно у входа, но кто из братьев подаст руку помощи? Пока что нашелся один – славный Билли Бонс!
Славный-то славный, думал Константин, но – только искра, мелькнувшая в ночи. И вглядываясь в холодную россыпь звезд, повисшую над мачтами, он ощущал тяжкое бремя одиночества. Не прежнего, не раз испытанного и привычного, а нынешнего, когда мерещится всякая чертовщина. Когда слышатся скрипы и шорохи, будто далекое бормотание… Загадочный шепот душ – хотя бы тех двоих, погибших в заливе близ кубинского островка, на котором им похоронен моряк с мексиканского парохода, погибший в те же дни страшного урагана… Прощальный шепот душ, словно замерзших на полпути, так и не пробившихся сквозь ледяной купол этих ночных небес…
Мальчонка назвал его Робинзоном, его мамаша повторила и, повторив, как бы утвердила его в этом звании, и он, действительно, Робинзон, добравшийся-таки до клочка тверди, однако готовый, быть может, завтра снова исчезнуть среди хлябей… Константин спускался к себе и ложился на жесткое ложе, думая всё о том же и полагая, что всё это – только реакция на миг удачи, после которой неудачник плачет, кляня свою судьбу.
