скачать книгу бесплатно
– Нет, – признался я.
– Тогда давай возобновим эту тему, когда они появятся.
– Но ты же понял мою мысль, Лейтон?
Гитарист покивал, но я всё равно почёл нужным разъяснить:
– Я хочу, чтобы люди говорили о нас спустя многие годы, как до сих пор говорят о Beatles, Sex Pistols, Ramones, Nirvana!
– Опять он про Nirvana! – закатил глаза вошедший Джей.
– Ну, это ты высоко хватил, – настороженно посмотрел на меня Лейтон.
– Считаешь, мы не способны повторить их успех?
– Мы способны делать то, что делаем, делать это хорошо и не повторять чью-то историю, а писать свою, – сказал Джей.
– А вообще, ты не заметил, что перечисленные тобой группы кое-что объединяет? – задумался Лейтон. – Как минимум одного участника каждой уже нет в живых. Я надеюсь, Дилан, ты не решишь прикончить кого-нибудь из нас, чтобы «повторить их успех»?
Я добродушно смеюсь:
– По-твоему, я похож на убийцу?
– Кстати про убийц, – вспоминает Энди. – Слыхали про этого психа-сектанта из Денвера?
Если вы живете в Америке, вы не могли про него не слышать. Ненормальный фанатик решил очистить мир от «неверных», собрал кучку последователей, с которыми убил около десяти человек, а потом пустился в бега.
Все главные телеканалы пестрели новостями о нём, мамочки не пускали детей в школу, католики устраивали молебны, пока, наконец, его и всех сообщников не поймали. Но, судя по его аккаунтам в социальных сетях, у него осталось достаточно почитателей, чтобы вырезать полстраны, но этих людей нельзя привлечь к суду лишь за то, что они были подписаны на его твиттер.
– И что с ним? – оторвался от ноутбука Майк.
– Умер в тюрьме. Объявил голодовку и никто не мог заставить его есть.
– Ожидаемо, – пожал плечами Лейтон. – Все психи так и заканчивают.
– А ведь представьте, – Энди даже содрогнулся. – Этот тип был примерным семьянином, успешным на работе. Никому и в голову не могло прийти, что он убивает направо и налево.
– Меня только удивляет, как люди могли за ним последовать? – Джей делает глоток газировки и ставит банку на стол. – То есть, ведь он проповедовал геноцид в чистом виде.
– Псих с потрясающим даром убеждения, ничего удивительного.
– Направить бы его дар в мирное русло, – вздыхаю я.
– Поздно, – мрачно отвечает ударник. – Он умер.
Я снова возвращаюсь мыслями к своей ненаписанной автобиографии. Я мог бы написать о своей семье, но у меня её нет. То есть у меня есть родители, брат, но я не об этом. Все ребята в группе женаты, у всех по двое детей, только у Майка один.
И я сморю на них и не понимаю, когда они стали взрослыми. Да, мы определенно выросли за это время: сменили мешковатые штаны и тапки Вэнс на узкие джинсы и ботинки «Рокпорт», футболки с провокационными надписями на поло «Фред Перри». Остригли волосы. Но может это не признак зрелости, а лишь дань моде? Мы росли вместе, взрослели вместе, но я не могу различить тот момент, когда они остепенились, перешагнули эту черту, за которой я остался и топчусь там до сих пор.
Есть огромное количество девушек, которые хотели бы выйти за меня замуж, и я сейчас говорю не только о фанатках, а о тех, кого знаю лично. Но я не готов. У меня впереди целая жизнь, я рок-звезда, я не хочу быть кому-то обязанным, отчитываться перед кем-то. Да, мне тридцать пять, и в этом возрасте пора создавать семью. Но я женюсь тогда, когда действительно захочу этого, а не тогда, когда мне стукнет определенное количество лет.
– В такие моменты я думаю, что все наши попытки изменить мир тщетны, – вдруг говорю я.
– В какие моменты? – поворачивается ко мне Лейтон.
– Когда я вижу все это зло. Мы поём о справедливости, гордости, честности. О борьбе с этим дерьмом, которое вокруг творится.
– О, парня накрыл кризис среднего возраста, – вставляет Джей.
– Дилан, оно всегда будет. Мы стараемся, но не может кучка людей покончить с мировой несправедливостью. Наркомания, проституция, взяточничество, ложь, убийства, изнасилования, предательство…
– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – ору я, закрывая руками уши.
Вся группа шокировано смотрит меня. В гримёрке воцаряется тишина. Нам с минуты на минуту выходить на сцену. Мне дико неловко перед гитаристом, и я спешу ретироваться.
Часто во время концертов я могу обнять кого-нибудь из участников группы, могу и расцеловать. Публике это нравится, ребятам – тоже. Мы отлично взаимодействуем друг с другом, и перформанс Children of Pestilence это уже больше, чем просто рок-шоу.
Но только не сегодня. Мы отыгрываем весь сет, на бис не выходим, ребята сидят в гримёрке, а я, стараясь оттянуть момент общения с ними, иду к поклонникам.
Кто бы что ни говорил, они много для меня значат. Общение с ними поднимает мне настроение, позволяет понять, что я не зря живу в этом мире, раз есть люди, которые меня любят.
Зарядившись позитивной энергией, я возвращаюсь в гримёрку. Нам принесли пиццу, но я не хочу есть. Музыканты сидят, уткнувшись в ноутбуки и телефоны, делая вид, что меня здесь нет. Я беру кусок пиццы, откусываю, кладу обратно.
– Лейтон, – слова застревают в горле.
Гитарист поднимает голову. Смотрит на меня, а я не могу ничего сказать. Гордыня – один из смертных грехов и, должен признать, я грешен. Место в аду уже ждёт меня, остается лишь собрать чемоданы и найти себе хорошую компанию, а с этим, я уверен, проблем не будет.
Лейтон всё смотрит на меня, ждёт, что я скажу. Глаза у него большие и голубые, а у меня зелёные. Голубые лучше, чем зелёные.
– Прости, что накричал. Я был неправ.
– Дил, – гитарист встал.
Чтобы быть ближе ко мне или чтобы не смотреть снизу вверх – не знаю.
– Скажи, у тебя всё нормально? Тебя что-то беспокоит? Поделись, Дил.
– Нет, у меня всё хорошо.
Чёрт, я только что пытался поделиться тем, что меня беспокоит, и что получил в ответ? Насмешки и полное нежелание хотя бы задуматься над моими словами. Спасибо, мне хватит.
Не могу больше терпеть пронзительный взгляд Лейтона. Отворачиваюсь.
– Ты собирайся, – говорит мне он. – Ехать пора.
Я рассеянно киваю, ухожу, пишу в Твиттер о том, что Children of Pestilence, возможно лишь капля в море групп, получаю десятки реплаев несогласных фанатов, утверждающих, что мы сама уникальность.
Ненадолго становится легче. Достаточно для того, чтобы я взял себя в руки и сложил вещи в чемодан.
Едем в отель. Молчим. Я делаю вид, что сплю.
Утро. Сижу в лобби отеля, проверяю социальные сети. До выезда ещё рано, но я не могу находиться в своём тесном номере. Всю ночь, пока я лежал в постели, мне мерещилось, что стены сдвигаются и вот-вот раздавят меня, поэтому лишь только чуть рассвело, я пулей вылетел оттуда.
Что-то странное творится с моим аппетитом. За последние три дня почти ничего не ел. Может, это из-за наркотиков? Но я не принимал ничего уже неделю.
На плечо мне ложится рука. Джей.
– Хреново? – спрашивает он.
Я молчу, но по моему лицу видно, что даже эпитет, употреблённый барабанщиком, не способен в полной мере описать моё состояние.
– Вот, чтобы не чувствовать себя так, как сегодня утром, не веди себя так, как вчера вечером.
Глава 4
После того, как у нас появились нормальные песни, мы начали думать о названии для группы. Мы все понимали, каким оно должно быть, но никто из нас не знал тех слов, при помощи которых это можно выразить.
Мы хотели, чтобы услышав наше название, высокоморальные домохозяйки морщились так, словно при них нецензурно выразились. Но при этом мы не хотели, чтобы оно звучало отвратительно. Десятки, а возможно, и сотни вариантов, были отвергнуты, пока Джей не предложил Children of Pestilence (Дети чумы – прим. автора).
Это название было достаточно неприятным, хорошо звучало фонетически и, главное, оно было серьёзным. Таким, с которым мы можем идти всю жизнь, и никто не скажет, что у группы детское название.
К тому же, оно имело и скрытый смысл. После того, как в Европе миновала чума, наступила эпоха Ренессанса, новый виток в развитии культуры, без которого мы не имели бы всех тех легендарных произведений искусства, выставленных в музеях по всему миру.
А мы – Ренессанс XXI века. Дети той чумы, которой была охвачена музыкальная индустрия, и именно мы дадим начало новой эпохе Возрождения. Мы выведем альтернативную музыку на новый уровень, тысячи групп станут нашими подражателями, миллионы поклонников будут боготворить нас.
Так мы думали, будучи детьми. Об этом мечтают все подростки, создавшие группу, и очень многие разочаровываются. Но не мы.
Да, мы не боги, но у нас в нашем тесном коллективе присутствует то единство душ и умов, которому могут позавидовать очень многие наши коллеги. Children of Pestilence – настоящие.
Мы друзья не только когда включена камера, но и тогда, когда нас никто не видит.
У нас огромная армия поклонников, которые были с нами все эти годы, с нашей первой песни, первого альбома, первого сингла, первой награды. И к ней постоянно примыкает все больше и больше людей. Число подписчиков в Твиттере и просмотров на Ютубе растет, а с ними растут и наши гонорары.
Стоп. Если все так хорошо, почему я сижу на наркотиках? Я должен быть счастлив, что вокруг меня друзья, что моя работа приносит мне удовольствие, что я имею возможность путешествовать, видеть мир, знакомиться с новыми людьми, черпать вдохновение из всевозможных источников. Упиваться им. Но я несчастлив.
Несчастлив от того, что поднимаясь на сцену, я вижу в зале сотни пустых глаз, которые смотрят на меня, слушают нашу музыку, но не слышат наше послание. В опросах, которые мы проводим на Фейсбуке, песни о несчастной любви опережают песни о настоящих человеческих ценностях. Девушки пишут мне в социальных сетях о том, что хотят заняться со мной сексом. Это тешит моё мужское самолюбие, но не удовлетворяет ораторскую жажду быть услышанным и понятым.
У меня красивое лицо, красивое тело, и с годами я научился правильно использовать их. Но я хочу, чтобы люди ценили меня не только за внешнюю оболочку.
Я прихожу домой, смотрю на висящие на стенах платиновые диски и думаю, Children of Pestilence получили их потому, что наша музыка несет в себе какой-то смысл или потому, что их фронтмен красавчик? Мне никогда не узнать истину, и меня это мучает.
Я не питаю иллюзий, что вся планета единогласно признает наши идеи, но наши фанаты – вот люди, от которых мы в первую очередь ждем понимания. И когда они его нам не дают, это обижает.
Однажды Children of Pestilence играли на открытой площадке в Балтиморе. Народа было немного, по сравнению с тем чудом, которое нам довелось видеть будучи хэдлайнерами Рединга, но толпа собралась приличная.
Дымовые пушки работали на полную мощность, и я стоял, окутанный клубами дыма, в свете прожекторов и, должно быть, походил на Мессию. Люди хором пели наши песни. Иногда я замолкал, давая им возможность солировать, и этот нестройный хор слышали все в округе.
Небо потихоньку меняло свой цвет. Когда мы вышли на сцену, оно было светло-голубым, потом закат окрасил его в красно-жёлтые тона, а к концу шоу над нами простиралась уже тёмно-синяя бездна. Нам оставалось отыграть последние три композиции, попрощаться с публикой и покинуть сцену. Было невероятно жарко, и я страстно желал лишь одного – как можно скорее оказаться в своём гостиничном номере под холодным душем.
Следует сказать спасибо организаторам и прокатчикам – свет и звук был просто отличный. Я смотрел на расползающийся вокруг меня дым, подсвеченный красным и жёлтым, который стелился по сцене, и вдруг заметил, что слэм в фан-зоне превратился в драку.
– Если кто-то упал в слэме, – мирно начал я в микрофон. – Не оставляйте его лежать на земле!
Я не хотел, чтобы среди зрителей началась паника, поэтому намеренно не стал говорить про драку. Мы начали следующую песню, медленную и красивую. Я надеялся, что фанаты успокоятся, но поскольку слэм уже перерос в мордобой, им было всё равно, какие мелодии звучат со сцены.
Я наклонился к одному из охранников, стоящих перед фан-зоной, и попросил его усмирить наших разбушевавшихся поклонников, в ответ на что услышал, что этот парень не может покидать свою рабочую зону.
Я опешил. То есть как – не может покидать рабочую зону? Слова на автомате вылетали из моего рта, охранник уже повернулся ко мне лысым затылком, в то время как я беспомощно наблюдал за своими фанатами, разбивающими друг другу лица.
Хотелось уйти со сцены немедленно, но такой поступок повлечет со стороны менеджмента и коллег по группе вопросы, на которые я не хочу отвечать.
Я посмотрел на своих музыкантов. Казалось, они не замечали происходящего в фан-зоне. Или делали вид, что не замечали. Как только я закончил петь, то сразу ушел со сцены, оставив их доигрывать последние аккорды в одиночестве. Я прямо физически ощущал их осуждающие взгляды, но мне было все равно.
Менеджер подал мне полотенце, я механически провел им по лицу и бросил на землю. Тут же подбежал кто-то из работников сцены и забрал его. Как же меня тошнит от мелочности этих людей.
Я прохожу в трейлер, который служит мне гримёркой фронтмена, падаю на диван и закрываю глаза. Перед взглядом, устремленным в закрытые веки, всё ещё мелькают зелёные круги, остаточное явление после светящих в лицо ярких прожекторов. В ушах шумит, но я отчетливо слышу приближающиеся шаги. Дверь открывается, и голос Майка вопрошает:
– Какого чёрта это было, Дил?
– Ты видел драку в фан-зоне? – устало поднимаю веки.
– Видел, – кивает гитарист.
– И стоял на сцене так, словно ничего не происходит?
– Ты тоже!
– По-твоему, я должен был посеять панику среди зрителей?
– Попросил бы их остановиться, ты же фронтмен, – последнее слово из его уст прозвучало прямо-таки оскорбительно. – Вместо этого ты свалил. Оставил нас стоять там, как идиотов. Позволь напомнить, что кроме этой кучки отморозков, на тебя смотрела толпа в несколько тысяч человек. И ты вот так вот свалил!
– Мне было нехорошо.
– Последнее время тебе всегда нехорошо, – говорит Майк, и я замечаю в его взгляде что-то, чего не видел раньше.
Отворачиваюсь, вздыхаю:
– Ты не понимаешь.
– Ну конечно, куда мне, – сарказм гитариста мне неприятен.
– Что за шум, а драки нет? – влетает Джей. – Дил, ты чего ретировался так быстро?
– Разве этого мы хотели?
Ударник смотрит на меня, потом на Майка, который всем своим видом говорит: «Эта песня хороша, начинай сначала». Никогда не думал, что Майк может быть таким злым. Майк, которого я знаю с детства, у которого большие, как у героев аниме, карие глаза. Который и мухи не обидит. Мой Майк. Сейчас стоит и ранит меня в самое сердце.
– Чего хотели, Дил? – наклоняется ко мне Джей.
