Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

Об отношении Всев[оложскаго] у Лавского выправлюсь и дам скорый ход делу. К Жуковскому поручение исполню только сегодня: забыл. Пушкиным экземпляр отдал или по крайней мере отдавал. Не помню, взяли ли они. Сергей Уваров впутался не в свое дело и отдал императрице экземпляр «Фонтана» прежде Карамзина и все испортил. Сидел бы за своим сукном. Он перещеголял Козодавлева и на счету ему подобных в публике, если не хуже. Всех кормилиц у Канкриной знает и детям дает кашку.

Брат уехал в дилижансе в среду на Святой неделе. Вот, брат, репутация! Не нашей чета! Не первый ли пример в его категории? И Свиньин не смеет завидовать, оглушаемый общим отголоском публики; а брат не выходил из кабинета и из Английского клуба.

Четыре дни сряду таскался под качелями и вел жизнь твоей подобную. Сегодня иду на армянскую вечеринку, если не к Пашковым на бал.

616.

Тургенев князю Вяземскому.

18-го апреля. [Петербург].

Что у вас за Павлов, и для чего вы его не удержали от сумасбродного поступка, если это тот, что пишет в журнале? (Между нами покамест). Прости! Требуют на службу, а ночи не сплю на балах с горя разнородного. Что же Коммиссия? Тургенев.

617.

Князь Вяземский Тургеневу.

21-го апреля. [Москва].

Я все еще в грязи кулачного боя. Но что же делать? Раз пустившись в эту полемику, нельзя отстать, пока бой не решен. Самому досадно и скучно, и гадко связываться с народом, который так поодаль от меня, когда сам не спускаюсь в их омут. Буду осторожнее вперед; но пока, на прощанье, изобью их в кровь. На днях пришлю мое второе возражение, которое здешний цензор также пропустил. Дай Бог ему здоровья! А между тем вот несколько листков первого моего ответа для раздачи. Да разве Воейков по праву корсарства своего не может перепечатать у себя напечатанное в другом журнале, не прося нового разрешения от цензуры? Скажи ему. «Дамский Журнал» читают

две-три набожные лани,Зверишки бедные, без связей, без подпор,

а «Вестник Европы» имеет какое то популярство. Таким образом выходит, что меня бранят всенародно, а я отбраниваюсь приватно. Пособи и войди в мое сиротное положение.

С Спасом, кажется, дело идет на лад. Предложение министра читано, и согласились купить мое имение; только Витберг, основываясь на словах министра, требует от меня уступки 20000 рублей. Хочу, с согласия Кушникова, предложить половину. Завтра, веролтно, получу от него ответ. Я с совета Кушникова был у Витберга после заседания. Он говорил о тебе: «Мы с ним не сошлись. Александр Иванович старается мне вредить; хочет, чтобы я искал в нем, но мне искать нет нужды», и прочее. Сперва я заступался; но после, как готовился горячиться, подумал, что я не с тем к нему приехал, чтобы за тебя рыцарствовать, а рыцарствовать за свои выгоды, и потому, признаюсь, подло поджал хвост и оставил тебя ему на съедение. Он уже заранее, мимо Коммиссии и до предложения министерского, по одним предварительным словам Кушникова о желании моем продать имение тверское, посылал чиновника рассматривать его. Тут что-нибудь да кроется. Впрочем, я из деревни своей еще не получал донесения о приезде туда чиновника. И это все странно! Бог с ними! Только удалось бы мне все кончить на славу имени Божия. Скажи обо всем Карамзиным, которым сегодня не пишу. Не буду писать и Дашкову, но благодарю очень за напечатание фаддейщины; я поправками доволен.

Хочется приняться мне за какую-нибудь работу успокоительную, чтобы очистить душу, которая, право, как в болоте, с той поры, что вожусь в драме. Полемические распри хороши в Европе: там и противники, и зритель, и судии друг друга достойны.

В победе чести нет, когда бесчестен бой.

Бот эпигрнымы Грибоедова по случаю, или по поводу нашего калмыцкого балета. Прости! Вчера видел я вашу матушку на большом бале у Апраксина по случаю свадьбы племянника Талызина на Зубовой. Матушка очень обрадована хорошими известиями о Николае Ивановиче. Будешь ли к первому мая?

Что о журнале Раича? Дай эпиграммы Воейкову, чтобы пустить их по рукам.

618.

Тургенев князю Вяземскому.

22-го апреля. [Петербург].

Письмо твое получил и Жуковскому сообщил о Глазунове. Ответ по делу твоему получил от тверского губернатора, и предложено Совету в Москве рассмотреть просьбу. Карамзин уведомит тебя о письме к нему Новосильцова. Теперь хлопочи сам чрез Кушникова. Что же ответ Коммиссии на наше предложение?

Вчера был на бале во дворце, а завтра буду у соседки Пашковой, где празднуют свадьбу племянника с графинею Моден. Будет и великая княгиня.

О Раиче не помнят здесь ибо, вероятно, бумага отдана князю Оболенскому. По порядку нужно от него иметь отзыв. Спроси у князя Оболенского, не прислал ли ему князь его просьбы, а я еще здесь поразведаю; но в Департамент князь точно не сдавал его просьбы.

Если у Николеньки точно корь, то эта болезнь может долго задержать Карамзиных в Петербурге, ибо у Катеньки её не было.

От Николая получил известие из Риги. Он едет приятно, и в будущем для него здоровье и веселье.

Я познакомился здесь с Велеурским, бывшим адъютантом великого князя и будущим зятем Шадурского. Он тебя знает. Кажется, весельчак?

Точно на тебя был похож всю неделю: с мутною душою жил в чаду принужденного рассеяния.

619.

Князь Вяземский Тургеневу.

24-го апреля. [Москва].

Витберг сказал мне словесно, что согласен принять уступку мою в 12000 рублей, и должен был прислать мне ответ письменный, но еще нет его. Отвечал ли он министру?

Павлов, о котором ты пишешь, не журнальный, а другой и, кажется, сумасшедший. Так мне сказывал Иван Иванович, к которому приносил он свою комедию. Я говорил о том вчера Данзасу, который назначен производит над ним следствие. Нужно его лечить, а не наказывать.

Вот второй мой ответ Дмитриеву. Отдай его в «Сын Отечества». Неужели ваша цензура и этого не пропустит? Уж подлинно наша бригадирша Москва не республика ли, потому что можно в ней ездить цугом в карете, ходить, как Ираклий Морков, в патриотическом шлафроке, по выражению Ростопчина? и отвечать «Вестнику Европы»? Читал ли ты в 7-м номере новую брань Дмитриева на меня. На нее должно было бы отвечать палками, но я предпочел отвечать хладнокровным официальным письмом к Каченовскому через Антонского, которое, если успею, сообщу тебе завтра через тяжелую почту.

А тут и баста! Ругай они меня, как хотят, а в – отбраниваться не пойду. Я и так уже провонял –.

Скажи сейчас Жуковскому, чтобы он высылал скорее другие экземпляры свои. Вчера, в особом объявлении к номеру 33-му «Московских Ведомостей», извещаю о продаже его книг, и вчера же все десять экземпляров присланные проданы. Хороша у него ошибка во втором томе, на заглавном листе: Жуховского.

Прости! Обними за меня Караызиных. Когда их превосходительства переезжают в Царское Село? Как идет продажа его «Истории»?

Сделай милость, поработай, чтобы разбор мой был напечатан у Греча или Воейкова.

620.

Тургенев князю Вяземскому.

29-го апреля. [Петербург].

От В[итберга] мы еще ничего не получали. исполним, как скоро получим. Карамзин Николенька в кори; но вчера вдруг застрадал чрезвычайно и прокричал часов восемь от боли в разных местах. Вероятно, ревматизм. Пиесу получил. Но здесь и думать нельзя о печатании ваших перепалок. Пора перестать. Теперь ты, вероятно, и с Булг[ариным] свяжешься. Бируков – ценсор в беде. Госнер, католический священник, известный проповедник, выслан за-границу; и Гречу – типографщику грозила беда. Но я боюсь только за Бирукова, а вы все на ценсоров нападаете.

В прошедшую ночь, на понедельник, было в городе большое – : семь свадеб вдруг! Бутурлина, графа Апраксина, доктора Мюллера и пр., и пр. Пашкова, наконец, выходит за Левашова. 1-го мая сбираются в новоотделанный Екатерингоф.

Напомни Жихареву о деле крестьянина, у которого отняли жену. Здесь ему не выдают вида, и ему и не чем, и не с чем идти в Москву и здесь жить.

В «Инвалиде», 26-го марта, напечатана мистификация из Кишинева. Гор…, подписанный под статьей, значит по молдавски: большой… И всех сих воздушных явлений и происшествий там не бывало.

621.

Князь Вяземский Тургеневу.

1-го мая. [Москва].

Вот мое последнее слово. Напечатай его у Греча или Воейкова, где сподручнее. Но непременно нужно статье быть в петербургском журнале.

Что матушки Москвы и краше и милее?

Ну, не прелесть ли этот пригласительный билет! Этот царевич женился на Оболонской, дочери рязанского откупщика, у которого, говорят, несколько миллионов за пазухою. Дом прекрасный, бал великолепный. У Оболонского есть еще оболонка; приезжай скорее: породним тебя с грузинским престолом. Вот и первое маия, а ты сделал из него первое апреля: не дождались тебя. На днях едем в Остафьево, а в половине месяца жена отправится в Одессу.

Отошли письмо Воейкову; оно не интересное и потому запечатано. Пишу ему о споре, возникающем между книгопродавцами за «Бахчисарайский фонтан», источник толиких браней. Спроси у Воейкова эпиграммы на меня и Грибоедова. Узнай стороною, получено ли Гречем возражение Полевого на Дмитриева, и будет ли оно напечатано. Впрочем, вот тебе все эпиграммы Дмитриева и Писарева; легко узнать, которые на меня и которые на Грибоедова. А у Воейкова возьми мой ответ. Какая низость припутать тут Варшаву! С хорошим народцем я связался! Это послужит мне уроком. Слышу, что и у Булгарина есть какая-то плоская грубость на меня. «Ma vie est un combat», могу сказать с Beaumarchais. За то летом напишу славность стихами или прозою о полемических распрях.

В будущий вторник должно быть заседание в Спасительной коммиссии. Прости! Погода скверная: ветер, холод, и гулянье 1-го маия к чорту. Кланяйся Дашкову. Когда же будет Блудов?

622.

Тургенев князю Вяземскому.

2-го мая. [Петербург].

Мы еще ничего не получали из Коммиссии. Желаю полного успеха, но, ради Бога, не давай обедов на счет будущих благ. Здесь уже кто-то об этом проболтался (точно ли это было?). Обязанность твоя – заплатить долги и сберечь кусок хлеба жене и детям. Говорю строгим языком чистой и горячей с тебе дружбы. Ты покроешься стыдом, если, прежде нежели все не заплатишь, истратишь хотя рубль на прихоть, хотя и самую полезную или приятную. Здесь все узнают и донесут. Но что до других! Была бы чиста совесть твоя пред детьми и друзьями, и пред тобою. Дай им отчет после верный в употреблении вырученной суммы и не бери из ней ничего для своего ежедневного обихода. Поручи уплату всего другому, например, князю Оболенскому. Вот тебе проповедь преданного тебе сердца. Карамзины боятся за тебя, то-есть, за употребление тобою сумм. Я ручаюсь, что ты будешь честен во всем строгом европейском смысле этого слова.

Вчера я был на пасмурном гулянье. Отделка оного графом Милорадовичем не совсем поспела, но уже дороги и приюты веселящимся были полуготовы. Будет хорошо к будущему маю, но все холодно и пасмурно. Мы приехали туда водой обедать, а оттуда возвратился я пешком вечерять к графу Мейстеру. Граф Хвостов прислал к моему секретарю стихи, посвященные графу Милорадовичу на вчерашнее гулянье. Прелесть! Давно он так сам себя не выражал в своих произведениях, как в сей прогулке воображения. Пришлю, если успею, несколько счастливых стихов. «Отечественные Записки», вероятно, сберегут это сокровище вполне.

Второй ответ твой всем читал, но печатать нельзя. Боюсь, если бы здесь пропустили, чтобы и вашим ценсорам за сии личности не досталось.

Пушкин-поэт дрался на дуэли, но противник не хотел стрелять в него. Так я слышал. Боюсь для него неприятных последствий, ибо граф Воронцов устанет или может устать отвращать от него постоянное внимание на него правительства.

Выписку из гр[афа] Х[востова] прошу представить от меня И. И. Дмитриеву при засвидетельствовании моего высокопочитания.

623.

Князь Вяземский Тургеневу.

5-го мая. [Москва].

Завтра будет заседание у Спаса, и дело мое предложится, а в четверг, вероятно, к вам отправится для заключения.

Надеюсь, у вас оно не залежится.

Жихареву говорил: он хлопочет, но толку добиться не может; надеется, что крестьянина успокоют в старости, но свободы доставить ему не обещается. Да и трудное дело, по словам его: свободный, он потребует жены и детей её. И у нас здесь в Москве завязывается грустное дело: старик Куракин, раздраженный сплетнями московских баб обоего пола, отказывается дать свободу Семенову и велит возвратить Вьельгорскому деньги, уже отданные (по предварительному извещению сына) в странноприимный Куракинский дом. Сын все обнадеживает, что смягчит отца, но будущее – дело темное. Не имеешь ли способа как-нибудь умеренно и осторожно, но решительно подействовать на старика через министра князя Голицина или графа Аракчеева? Жаль, что Николая Ивановича нет! Подумай, что и как сделать и дай мне знать.

За кого ты меня принимаешь, полагая, что я свяжусь с Булгариным? Я и с Дмитриевым связался потому, что почел его Каченовским, а Каченовский все имеет же какой-нибудь голос в литературе нашей и господствует над заднею частью нашей публичной публики. Связавшись, надобно было развязаться, и – завязалось. Булгарин и в литературе то, что в народах: заяц, который бежит между двух неприятельских станов. Ответ его на мое изобличение его во лжи в отношении биографии Дмитриева ничего не значит. По его мнению, о Дмитриеве нельзя говорить потому, что заслуги его слишком велики: да о ком же говорить, как не о людях, достойных внимания? Неужели же говорить об одних Хвостовых, да Булгариных?

Жалею о Бирукове, когда он в беде; по не менее того презираю его, когда он в должности. Чем дело кончилось?

Скажи Плещееву, что его protégée, певица St.-Brice, дает концерт в четверг; что рад за нее стараться, но худо падеюсь на успех. Мы только что начинаем отдыхать от концертов, да и к тому же множество людей уже разъехалось по деревням.

По твоим словам я отыскал «Инвалид» 26-го марта. Нет никакой соли в этой мистификации. Не станут ли еще разыскивать творца?

Кланяйся Карамзиным. Радуюсь сердечно, что Николеньке лучше.

Найди в Петербурге французский перевод сочинений Шлегеля: «Ueber dramatisclie Kunst und Litteratur* и пришли мне его поскорее.

Прощай! Отошли приложение к Воейкову. Дмитриев в ответах своих Хвостову на присылку новых произведений, никогда не называет стихов его стихами и всегда ищет какого-нибудь иносказания, например, как следующего: «Благодарю вас за письмо и за приложение, и прочее. На днях застал я Василия Львовича, проповедующего своему знаменитому камердинеру Игнатию твердость и великодушие в пренесении рогов, которые всадила ему жена. «Чем же я тебя хуже», говорил он ему, «а и я был рогоносец». «Не жалуй меня в майоры», отвечал Игнатий, «да не». Сцена была бесподобная!

Василий Львович утешал его от доброй души; представь себе притом, что вся его дворня была свидетельницею увещаний, и ты постигнешь всю патриархальность этой сцены. Скажи об этом Дашкову: ему коротко знаком Игнатий, и мы с ним праздновали на его свадьбе. Василий Львович, забывши тогда, что гостиная его усажена лакеями и прачками, подходил к нам, потирая свои руки, и спрашивал: «N'est-ce pas, qu'on se trouve assez bien chez moi?»

624.

Тургенев князю Вяземскому.

6-го мая. [Петербург].

Письмо твое и последнее слово посылаю к В[оейкову] и Ж[уковскому]. Не знаю, напечатают ли? Теперь ценсорам не до личностей, но до собственного лица; да и без сомнения, им может быть новая беда от подобных перебранков; ибо тут и слово честь замешано, то-есть, письменная пощечина. Впрочем, я не помешаю, во и содействовать не буду; ибо теперь не до того по этой части. Пожалуйста, перестань вздорить. C'est indigne de vous et je ne vous reconnais pas dans tout ce fatras polémique. Искры твоего ума нет во всем споре.

Где прежний ты, кипящий, соли полный?

Сегодня везет Жуковский Батюшкова в Дерпт, а уже не в Дрезден. Крылову дано десять тысяч рублей единовременно.

Пред глазами моими приготовление к параду всего гвардейского корпуса в четверг. Теперь одна кавалерия несется на Марсовомь поле,

И рад бы, вырвался отсюда, во нет возможности. Однако ж летом верно буду с вами, хоть и грустно будет расстаться с Черной Речкой.

Спасибо за царский билет. Прости! Карамзину Николаю лучше, и это не корь была.

Уведомь тотчас о последствии спасительного заседания сегодня.

625.

Князь Вяземский Тургеневу.

12-го мая. [Москва].

Сегодня Кушников дал мне знать, что определение по моему делу записано в журнале; вероятно, оно или пошло сегодня к министру, или пойдет в четверг. Теперь твое дело.

Что за глупая – эта старая Москва! Какие даю обеды на счет будущих благ? Охота им врать, а тебе или вам охота верить! Угадываю, что дело идет о том, что князь Дмитрий Владимирович обедал у нас сам-пять или сам-семь, напрашивавшись к жене во всю зиму. Куда ни обернись – все Михайлы Дмитриевы разных мастей, все глупцы, сплетники, подлецы! Могу ли я решиться мытарить деньги истинно кровные или кровавые? За кого вы меня принимаете? Право, досадно!

Воля твоя, ты слишком строго засудил мою полемику. Разумеется, глупо было втянуться в эту глупость, но глупость была ведена довольно умно. Открытие и закрытие кампании состоит из одних хладнокровных грубостей и не требовали затей остроумия; в промежутках была партизанская выходка в разборе второго «Разговора» и в этой выходке, что ни говори, много забавного. Вступление совсем неглупо; впоследствии некоторые удары нанесены удачно. Вся Москва исполнена нашей брани. Весь Английский клуб научили читать по моей милости. Есть здесь один князь Гундоров, охотник до лошадей и сам мерен преисправный, к тому же какой-то поклонник Каченовского. Читая в газетной мою первую статью, останавливается он на выражений бедные читатели и каким-то глухим басом, ему свойственным, спрашивает, обращаясь к присутствующим: «Это что значит? Почему же князь Вяземский почитает нас всех бедными: может быть, в числе читателей его найдутся и богатые. Что за дерзость!» Иван Иванович был свидетелем этой выходки и представлял мне ее в лицах. Он племянника своего уже не принимает к себе и говорит: «Пусть будет он племянником моего села, а не моим». Мне хочется предложить ему, чтобы напротив: оставил он его своим племянником, а меня признал бы за племянника наследства своего. Одна вышла польза из нашей перебранки: у бедного Шаликова прибыло с того времени 15 подписчиков.

Завтра Елена Григорьевна Пушкина отправляется. Дирекция театральная русская купила калмыцкий балет Ржевского. Предвидишь ли успех в стараниях о Семенове? Нельзя ли как-нибудь употребить тут прекрасную Юлию? К какому времени будешь в Москву? Предвари меня заране, потому что мне предстоят многие поездки, и не случилось бы нам разъехаться. Слал ли ты эпиграммы Воейкову? Жена, кажется, поедет на той неделе; в конце этой переезжаем в Остафьево. Лета все еще у нас нет. Дожди, холодные ветры. Прости!

У Каченовского в лакейскойОн храбро петушится вслух:Быть так! Но если он петух,То верно уж петух индейской.

Не забудь французского Шлегеля.

626.

Тургенев князю Вяземскому.

16-го мая. [Петербург].

Ни от тебя, ни от Коммиссии ни слова об имении. От Николая получил письмо из Берлина, куда он попал неожиданно, проплавав две недели на бурном море и не пристав к Копенгагену, но сперва к Борнгольму, а потом к Рюгену, где и вышли на берег. В Берлине советовался он с Гуфеландом, который утвердил план его лечения; ходил за университетские лекции и желал увлечь с собою и Боричку Юсупова.

Посылаю тебе стихи, которые содержанием, вкусом и слогом выражают состояние нашей словесности.

Мы готовимся к большим переменам.

В субботу Жуковский увез Батюшкова в Дерпт; и он охотно поехал, сказав, что Дерпт ему когда-то и своею наружностью понравился.

Дашков был очень болен, теперь лучше. Рибопьер причислен к Министерству иностранных дел. Сергей Ланской отставлен. Карамзины переехали в Царское Село третьего дня.

627.

Князь Вяземский Тургеневу.

20-го мая. [Москва].

Завтра отправляемся в Остафьево, а оттуда жена отправляется в Одессу в конце недели.

У нас такая погода, что грязь на душу ложится. Боже мой, что за земля! Где вознаграждения? Я давно, то-есть, с неделю, не получал от тебя весточки. Скажи же, к которому времени будешь в Москву, чтобы мне не прогулять тебя.

Имеете ли что от Спаса обо мне? На днях обедали мы у Дмитриева, и Жихарев угощал нас острогом: роскошь деспотизма! Все чисто, все блестит, аптека с позолотами, по пет роскоши человечества и нравственности. Десятилетние мальчики, таскавшиеся по миру без вида, сидят по месяцам в школе разврата и злодейства с закоренелыми разбойниками! Пустые справки задерживают по году людей только подозреваемых! Что за хаос! Прости!

Кланяйся Карамзиным, а писать им буду после: теперь заели хлопоты отъезда.

Уймите, ради Бога, Булгарина; пусть его ругает меня, но не позволяйте ему объявлять свое благоволение Жуковскому. Ведь теперь не то время, чтобы поляки могли наложить нам самозванца! Ради Бога, уймите, а то право я хлыну.

Михаил Дмитриев! Теперь ты вовсе чист:Клеврет твой – Писарев и Каченовский – барин,А похвалой своей тебе позорной листСкрепил Фаддей Булгарин.

628.

Тургенев князю Вяземскому.

21-го мая. [Петербург].

Мы получили представление Коммиссии в день моей отставки а на третий день отставки князя. Я просил его написать к государю и просить о разрешении сего дела, ибо он сам уже не мог утверждать представления Коммиссии. Вчера написал князь и вчера получил обратно свою записку с высочайшим утверждением. Сейчас пишу о сем к Карамзиным, которых видел вчера в Царском Селе. Давно не был я так счастлив, как теперь, и этим чувством обязан Карамзиным. Я снова ощутил веру в людей, давно во мне погасшую. Я не воображал, чтобы можно было меня так любить, как Карамзины меня любят.

О случившемся со мною теперь одно слово. Я – жертва лжи и клеветы самой гнусной, почти невероятной. Тебе признался бы я во всем; но говорю искренно, что и тени правды пет во всех обвинениях, митрополитом формально, лично государю, на меня особенно принесенных. Я уверен, что истина восторжествует и, может быть, очень скоро. Наши иезуиты неискусны и, в радости торжества своего, забывают и самые обыкновенные правила интриги. Вот указ обо мне. Теперь переезжаю на дачу, но скоро надеюсь быть с вами.

Накануне отставки узнал о гневе на меня государя и был спокоен; но теперь так счастлив, как давно не бывал, и этим обязан душе Карамзина. прости!

Вот письмо В[итбергу], которое вчера забыл отправить. Мое дело – не секрет, и приятелям можешь говорить о нем, но так, чтобы не дошло до матушки, которая знает об отставке, но не причину оной – et pas la manière dont cela a été fait. Не показывай Вит[бергу] бумаги.

К письму Тургенева приложена следующая копия с записки князя Голицына:

Ваше величество поручили мне купить имение князя Вяземского для сооружения храма во имя Христа Спасителя по просьбе, принесенной Вам Николаем Михайловичем Карамзиным. Ныне поступило представление ко мне из Коммиссии, здесь прилагаемое, о покупке сего имения, которое я утвердил бы, но не считаю себя вправе по воспоследовании указа о моем увольнении от министерства духовных дел; а как отделение греческого исповедания сего департамента еще не вошло ни в чье ведение, то не угодно ли будет вашему величеству утвердить записку сию для приведения в надлежащее исполнение. Подлинную подписал князь Александр Голицын. С.-Петербург, 20-го мая 1824 г.

На подлинной написано собственною его императорского величества рукою тако: «Быть по сему». Царское Село, мая 20-го 1824 года».

629.

Тургенев князю Вяземскому.

23-го мая. Черная Речка.

Прекрасное утро и спокойная совесть! Сейчас был у меня князь Мещерский. Первый вопрос: отправит ли он сегодня высочайше утвержденную записку о покупке твоего имения? Он отвечал, что должен дни два повременить, ибо не знает, может ли и как сноситься с лицами и местами, от Синода не зависящими. Но на сих днях все сие решится, и повеления государева переменить нельзя. Будь спокоен: все уже сделано.

Вчера переехал я сюда к обеду и нашел уже Сережу в нашем домике (где жил Греч, подле нашего прежнего) и с хорошим обедом. Это настроило мою душу так счастливо, что только одно письмо Карамзина, полное сильной и прекрасной дружбы, могло увеличить и еще более усладить чувство нравственного бытия моего. Давно я не бывал в таком расположении духа. Вера в дружбу возвратилась, и о прошедшем только уже грустно, а не больно. Заеду к St.-Florent и если найду французского Шлегеля, то пришлю сегодня же.