Неосторожное обращение с огнём

Сейчас он думал о том, что Ирина виновна в смерти Ковыршина. Убила ли она его сама или он покончил с собой, будучи пьян и безумен после разговора с женой об Испании, – а Харин-младший как никто другой знал, как больно Ирина может задеть мужское самолюбие – всё это не так уж и важно. Сделала она всё это из-за денег и таким способом, что никто не может её ни в чём упрекнуть.

Эти мысли не были неприятны Харину, скорее, наоборот, доставляли определённое удовольствие знания интимной тайны жены, напоминающей ему сейчас грациозную хищницу. Он смотрел на Ирину сквозь колышащееся пламя свечей и чувствовал в себе разгорающееся желание. Она полуоделась к ужину: Георгий знал об этом женском способе одеваться, который предусматривает сочетание лёгкой официальности с возможностью быстрого раздевания. Однако, судя по её виду, Ирина отнюдь не торопилась в постель и смотрела на него сейчас без улыбки, серьёзно, изучающе.

– Зачем ты дала мне это прочесть?

– Хотела, чтобы ты узнал кое-что обо мне.

– Просто рассказать было нельзя?

– Нет.

– И что я узнал?

– То, что я любила Сергея. А теперь люблю тебя.

Харин почувствовал, что больше не стоит задавать вопросы. Пора было переходить к действиям, но он всё продолжал смотреть Ирине в её завораживающие тёмные глаза. Вдруг он отчётливо понял, что готов на всё, лишь бы продолжать обладать этой женщиной. Похоже, это поняла и Ирина. И улыбнулась Георгию зовущей улыбкой.

Январь 2007

РАСЧЁТ ПО БЕЗНАЛУ

1.

Городу N далеко до Москвы и Оксфорда. Говоря словами Фернана Броделя, он является эксплуатируемой территорией или периферией российской экономики, говоря словами Юрия Яременко, градообразующие предприятия N находятся на среднем уровне хозяйственной иерархии, а если использовать высокий стиль советской публицистики, это город угля и стали. Дыра, в общем.

Анатолий Александрович Белов города N не любил, хотя и прожил в нём большую часть своей жизни. В России мало кто любит места, в которых сохраняется население, у любого русского человека есть ощущение случайности собственного пребывания в данном конкретном месте. Почему мы здесь, а не там, с этими, а не с теми – российская история не оставляла особого выбора, но до сих пор этот выбор приводит своей состоявшейся спецификой в состояние задумчивости и удивления. Только в брошенных деревнях или городских трущобах, на сентиментально-романтических руинах советского прошлого многие чувствуют неожиданный уют и умиротворение открывшейся истины – так и должно было случиться. Воздух чист, зелено, уютно. Население кончилось, а вместе с ним – и конец истории. Никто не мешает погрустить о том, что не случилось с Россией в прошлом и не наступит в будущем.

Белов отправил своего сына учиться в московский химико-технологический университет, который за глаза звали «менделавочкой», а уже на старших курсах оплатил пребывание и получение магистерской степени в Оксфорде. Анатолий Александрович полагал, что умный русский человек должен жить преимущественно за рубежом, изредка заезжая за деньгами в шумную и негодную для жизни, но богатую Москву. Сам он подумывал на старости лет тоже отъехать куда-нибудь в небольшую европейскую страну, туда, где осядет его сын с чистым и интеллигентным зарубежным семейством. Для этого нужно было копить деньги, которых Белову вечно не хватало. Зарабатывать он их не умел, а тратить любил, что делало его идеальным типом политического деятеля. Российский начальник должен быть щедр, за эту черту характера многое прощается ему подчинёнными. Деньги при этом тратятся государственные, так чего же их экономить? Тем более что вся экономия уйдёт потом в карман вышестоящих начальников, о чём всем звеньям вертикали власти прекрасно известно. Да ещё на следующий год меньше дадут.

Анатолий Александрович вёл себя по правилам, а это означает, что он пользовался репутацией правильного человека. Последнее, впрочем, не означает, что Белов не воровал или не совершал других предосудительных поступков. Кто ж в России без греха? поди поищи. Неровён час, ещё найдёшь такого, и придётся спасаться бегством, поскольку честный человек, согласно евангельской истории, имеет полное право запустить в грешника камнем. Да и булыжник этот достанет скорей всего из-за пазухи – у честного человека в России много чего должно было накопиться на душе. Поэтому правильный человек в России – это совсем не то, что честный; правильный – это человек удобный, предсказуемый и понятный окружающим и отсюда годный для государственной службы, которая и требует от личности проявления именно этих качеств.

Впрочем, правильности в России мало, чтобы сделать карьеру. У каждого начальника, как и у любой женщины, должна быть своя загадка, изюминка, иначе говоря. У Белова это были связи, которые остались ещё с комсомольского прошлого. Он нечасто ими пользовался, но при случае мог удивить собеседника осведомлённостью. Анатолий Александрович был человеком, что называется, с прошлым, что также отразилось и на его внешности: седые виски, шевелюра цвета перца с солью, чуть запавшие щёки и отсутствие положенного российскому чиновнику некоторого излишка упитанности сразу же производили впечатление импозантного мужчины (слово «импозантный» Белов произносил не иначе как с буквой «у» в середине, что звучало несколько кокетливо).

Анатолий Александрович руководил строительством в городе N, а место это было бойкое и хлебное. Щедрость натуры позволила продержаться ему шесть лет, что было рекордом для крупного городского чиновника. После этого его переместили курировать торговлю, на фронт работы куда менее хлопотный и доходный. Прежние налаженные цепочки взаимных услуг мэрии и строительного бизнеса разрушились, а новые привели к увеличению цен в течение полугода в полтора раза, что, несомненно, свидетельствовало о существенном притоке инвестиций в строительную сферу. Россия в очередной раз пыталась решить свой жилищный вопрос, а это потребовало новых людей, а новые люди нуждались в новых, существенно больших финансовых средствах. Неизвестно, лучше ли новое старого, но оно дороже, существенно дороже – а иначе и откуда бы ему было взяться. Смена поколений, ничего не поделаешь.

Белов всё это понимал – и не протестовал. Главное, что он сохранялся в обойме, был востребован, считался членом команды, мог отдаваться любимому делу, реализовывать план Путина, добиваться роста благосостояния народа и улучшения инвестиционного климата. Законы изменения климата обычного продолжают оставаться для человечества загадкой, но это для российского чиновника – тьфу! чем непонятней, тем лучше. И Анатолий Александрович, как и положено, действовал на благо родины в новой, хотя и хорошо известной – кто ж, казалось бы, торговли не знает? – сфере, приглядывая за биллбордами, ассортиментом городских рынков и соблюдением прав потребителей в магазинах города N, и всё никак не мог понять, где же планом Путина и благом родины определена сфера его кормления? Чем с ним должны делиться нынешние акулы свободного предпринимательства?

Конечно, за время работы на прежнем месте Белов через свою жену и её родню вошёл в состав владельцев некоторых строительных фирм, которые продолжали платить его семье положенные дивиденды. Но хотелось продолжать плодотворно трудиться, получая удовлетворение от работы. Оно конечно, некоторое удовлетворение сохранялось. Но не полное, далеко не полное. И это мучило и мешало, мешало и мучило.

Жена Белова Кристина Алексеевна и не подозревала о его душевных терзаниях. Поскольку она была его второй женой и не присутствовала при начале строительства карьеры Анатолия Александровича, она полагала, что деньги Белову платят за ум и компетентность, а также глубину понимания общественно-политических процессов, патриотизм и преданность идеалам партии «Единая Россия». Она искренне обижалась, когда слышала, как членов этой партии отчего-то называют за глаза едорасами. Кристине Алексеевне было 32 года, она воспитывала их двух общих дочерей трёх и пяти лет. Кроме государственных и муниципальных мужей она дружила с подданными местных королей угля и стали и любила город N чистой патриотической любовью.

Правда, и у неё был свой скелет в шкафу. Она не переносила и боялась сына Белова от первого брака, который был всего на семь лет младше её. Он был слишком умный и, по её мнению, не любил Россию. Иначе чего бы он делал в Оксфорде?

С другой стороны, наличие экзотического пасынка поднимало Белова, а стало быть, и её саму в глазах окружающих, поэтому при случае она была не прочь похвастаться родственником перед знакомыми. На вопрос, который вертелся у неё на уме в связи с предательством родины, Кристина достойно отвечала членам местного истеблишмента: «Диссертацию пишет. Докторскую. Правда, у них там докторская, как у нас кандидатская. Но ведь в Оксфорде».

И это было правдой. Виктор Анатольевич действительно писал диссертацию и готовился получать Ph. D. Но, кроме того, он устроился работать в фирму, которая производила горное оборудование и газоанализаторы, так как денег ему не хватало куда сильней, чем его отцу. Но последний об этом не знал, ибо Виктор Анатольевич деньги просил редко, будучи горд и сохраняя глубоко спрятанную обиду за старый развод его матери с Анатолием Александровичем. Мать же его, Анна Георгиевна, хоть и прошла путь от учительницы химии до директора школы и была дамой по меркам города N весьма обеспеченной, сыну деньгами помочь не могла. Она не вышла после развода замуж, а поэтому пристально следила за светской жизнью Кристины Алексеевны через разных общих знакомых. И иногда, не часто, но всё же сообщала Виктору Анатольевичу о новом автомобиле Кристины Алексеевны, их поездке с детьми в Гоа или на Пхукет. Что придавало общей жизни семейства Беловых необходимое напряжение и внутреннюю динамику. Ведь чего только не случается в различных провинциальных городах, раскинувших своих уроженцев по всему миру, от Оксфорда до Западной Сибири!

2.

Василий Иванович Черняев особо не задумывался о своём отношении к городу N. Как-то само собой получилось, что он прожил в нём почти всю жизнь. Про таких говорят: «где родился, там и пригодился», и действительно, Василий Иванович сгодился городу N на многое.

Сначала он получил маркшейдерское образование в Горном институте, потом работал на местной шахте мастером, потом – начальником участка. Шахту закрыли за аварийность и убыточность, и Василий Иванович испытал смешанное чувство. С одной стороны, он понимал, что риск работы в шахте превышал все допустимые пределы и что в один несчастный день он мог пополнить собой горький список погибших. С другой стороны, после того как шахту закрыли, район шахтёрских двух-, четырёхквартирных домов с частичными удобствами во дворе, ухоженными огородами и рядом расположенными картофельными полями стал быстро приходить в упадок. Народ потянулся на заработки поближе к центру города N, до которого надо было ехать через полосу промышленной зоны и шахт около полутора часов. Поскольку у Черняева была своя машина, то он укладывался в час. Но чем заниматься, чтобы прокормить семью во второй половине бурных девяностых, когда Россия занялась реструктуризацией своей угольной отрасли, он решительно не понимал.

К городу N, несмотря на обширность своей территории и многочисленность населения, превышавшего полмиллиона постоянных жителей, никак не подходили характеристики свободного рынка труда, так любимые умными московскими экономистами. Крупные предприятия отчего-то не предоставляли никаких вакансий для рабочих в местный Центр занятости, а менеджеры и инженерный персонал нанимались здешними представителями крупного капитала без услуг рекрутинговых агентств и прочих разных хедхантеров, непосредственно по протекции. Компетентность и наличие производственного опыта играли определённую роль в пределах пристально рассматриваемой статистической погрешности.

Василий Иванович, как и любой советский инженер, свято веривший в преимущества капитализма, встал на учёт в Центре занятости, где ему стали выплачивать пособие по безработице, и честно заполнил анкеты в трёх таких трудоустроительных организациях. Немалое пособие, выплаченное с учётом его бывшей немалой шахтёрской зарплаты, полностью ушло на услуги штатных трудоустроителей. Понадобился месяц, чтобы он понял роль этих замечательных рекрутинговых агентств, – они обеспечивали доходами и занятостью не других, а только себя. И искать для него работу не собирались.

Тогда Черняев задумался о своих старых знакомых – и вспомнил о Белове, который ещё возглавлял тогда строительный комплекс. Анатолий Александрович помог старому сослуживцу – Василий Иванович работал на шахте, где Белов когда-то был освобождённым секретарём парткома. Тем более что это ему ничего не стоило – Черняев по его рекомендации устроился не в одну из патронируемых Беловым строительных фирм, а в отдел комплектации оборудования N-ского металлургического комбината. Василий Иванович сильно потерял в официальной зарплате, но много выиграл в приобретении опыта хозяйственной жизни. Ранее, на шахте, он сталкивался с денежными расчётами только у окошка кассы, теперь же ему открылся новый мир, связанный с закупками и экспедицией, бартером и наличностью, лизингом и инжинирингом. Последние операции Василий Иванович осваивал с большим интересом, подозревая, что они и составляют будущее закупок комбинатом сложного дорогого оборудования, но освоение шло с трудом до тех пор, пока его начальник, тоже бывший угольщик, не объяснил ему, улыбаясь белозубой акульей улыбкой: «Это у них там лизинги, рейтинги, инжиниринги и прочий всякий маркетинг. А у нас в основе всего лежит откатинг. Включи этот элемент в свои расчёты – и всё поймёшь».

Черняев включил, и действительно понял; как понял, что откатинг есть операция, в результате которой получает свой процент он, а не поставщик. Далее он быстро включил и то обстоятельство, что себе он может оставить не более пятнадцати процентов от суммы отката, потому что иначе его тут же уволят. Деньги следовало передать далее белозубому начальнику, который тоже с кем-то делился, так что операция получалась многоходовой и люди в ней участвовали проверенные. Жизнь стала налаживаться. В уставшей от безделья и воровства стране обнаружился рост производства – и сразу же стал расти спрос на металлопрокат, метизные изделия, продукцию кузнечного производства. Следом потихоньку началось обновление машинного парка N-ских заводов. Черняев построил квартиру поближе к центру и перевёз семью из полуразрушенного дома, которому городской архстройнадзор никак не давал статус аварийного (а куда переселять? за чей счёт? чиновники тоже плачут). Старший сын уехал учиться в областной центр, намереваясь овладеть в политехническом профессией машиностроителя, не поддавшись на уговоры Василия Ивановича пойти на факультет пищевых производств, – там был слишком высокий конкурс. Младшей дочери стали нанимать репетиторов – живя на шахтёрской окраине, она привыкла заниматься из рук вон плохо и после перевода в новую школу центрального района сразу же стала учиться на тройки и двойки. Жена Черняева тоже нашла себе работу поближе к новому дому. Она давно окончила бухгалтерские курсы, бросив работу техника-лаборанта при шахте, и работала операционистом в системе Сбербанка. Ей пошли навстречу и перевели в один из филиалов в центре N.

Черняев, однако, оставался недоволен. Василий Иванович имел несчастливый характер – ему была присуща привычка обдумывать происходящие события и, более того, пытаться соотносить то, что он делает, со своей системой моральных ценностей. Пресловутый инжиниринг, которым ему приходилось заниматься совместно с фирмами, обеспечивающими техническое обслуживание сложного оборудования, установленного на комбинате, предусматривал графики проведения планово-предупредительных ремонтов, профилактических работ, всё это долго составлялось, рассчитывалось, согласовывалось… и, к сожалению, далеко не всегда соотносилось с реальным режимом работы предприятия. Визируя акты выполненных работ, Черняев шёл навстречу как сервисным фирмам, так и потребностям производства, внутри себя понимая, что работы выполнены максимум на 60-70%, а комбинат оплачивает все 100%. Для того чтобы сделать всё полностью, оборудование надо было останавливать, а во время летнего пика спроса на металл, связанного с ростом строительства, этого делать никому не хотелось. Вдобавок и сервисные фирмы немного доплачивали ему лично за лояльность. Все были довольны, и Василий Иванович тоже был доволен, однако где-то в глубине души сохранялся осадок – случавшиеся ЧП на производстве, связанные с аварийными остановами оборудования, приводившими к внеплановым, иногда целосменным простоям, списывались на нарушения режима эксплуатации, что было, конечно, чистой правдой, но не всей правдой. Так устроена жизнь: хорошие заработки соседствовали у Черняева с внутренними сомнениями, и он утешал себя тем, что лучше уж такое положение, чем внутренние сомнения и низкие заработки.

«А не проходимец ли я?» – спрашивал себя Василий Иванович после очередного дележа отката, полученного от поставщиков оборудования. Приходилось отвечать на этот вопрос утвердительно. «Но ведь кругом-то тоже одни проходимцы» – тут же находилось возражение. И действительно, кругом были одни проходимцы. Учителя плохо учили, потому что потом сами же занимались репетиторством с детьми, которые получили двойки. Врачи плохо лечили, потому что потом больные приходили к ним снова и снова и платили дополнительные деньги. Президент плохо правил страной, потому что у него кончался срок президентства, а если бы не кончался, то правил бы ещё хуже, потому что его всё равно было не сменить, а поэтому был проходимец по определению. Даже попы плохо молились Богу, потому что разгневанный плохими молитвами Господь сильнее наказывал Россию, и в церквях становилось больше паствы.

С этим невозможно было бороться, и Черняев и не боролся, давно решив, что он неудачник по жизни. Всё началось прямо с рождения, когда ему дали имя и отчество легендарного комдива, а фамилия подкачала. Звёзды встали не так, и он родился не в то время и не в том месте, а поэтому проживал не свою жизнь. Ведь не могли же его постоянно окружать мошенники, лжецы, казнокрады. Просто ему отчаянно не везло. Да и внешность его – средний рост, наметившийся животик, чуть пухлые губы и щёки, чернявая, не желавшая седеть шевелюра, начавшая редеть по бокам высокого лба… когда он глядел на себя в зеркало, в ответ на него взирал скользкий, слегка нагловатый тип приятного проходимца, похожего на лукавого царедворца и первого русского профессионального учёного Ломоносова или оптового покупателя мёртвых душ Чичикова. Такие могут пойти далеко, но рано или поздно всё равно всплывает какое-то обстоятельство, омрачающее их счастливое настоящее и заставляющее сомневаться в безоблачном будущем. Конечно, случаются и исключения, но они подтверждают правило: даже в случае первого президента Российской академии наук не все открытые им законы природы впоследствии оказались законами. Впрочем, Черняеву судьба Ломоносова не грозила – вряд ли кто-то стал бы копаться в подробностях его биографии.

И ему в очередной раз не повезло – на комбинате поменялся собственник, затем начал меняться менеджмент – и его белозубый начальник счёл за лучшее уволиться с комбината, а заодно предложил уйти и Василию Ивановичу. Так Черняев неожиданно для себя стал предпринимателем без образования юридического лица – а заодно и начальником отдела закупок N-ской торговой компании. Вместо инжиниринга он теперь занимался логистикой, а поскольку в торговой компании в отличие от металлургического комбината оказалось большое количество женского персонала, постольку Василий Иванович стал не только проходимцем, но и ходоком на пятом десятке лет своей жизни. Он и не подозревал, что его судьба может быть столь разнообразной. Если бы кто-то сказал ему, что скоро бывшего советского горного инженера будет искать выдающийся организатор и политический деятель, правильный человек Александр Анатольевич Белов, которого назначили курировать торговлю, то Черняев бы просто не поверил.

3.

Город N считался городом рабочим, и с этим никто никогда не спорил. Для Василия Ивановича было естественным полагать, что на работе человек проводит почти треть своей жизни. Однако Черняев никогда не задумывался, что из этой посылки следует, что целых две трети отпущенного ему судьбой времени он проводит вне работы. При этом в городе N считалось неприличным «грузиться» производственными проблемами: свободное время должно было посвящать разнообразным увлечениям – от огородничества, лежания в гараже под собственным автомобилем до совместного потребления спиртных напитков в рамках тихих, гармоничных речных или озёрных ландшафтов. Рабочий человек заслужил право на отдых – считалось, что промышленность угнетающе действовала как на психику, так и на физическое состояние организма.

Между тем научно-технический прогресс, на который возлагалось столько надежд в светлом социалистическом прошлом, внезапно проявил свои антигуманные достижения в немытой капиталистической России. Как-то незаметно оказалось, что литейные цеха, напоминавшие запахом, температурой и освещением мини-копию Ада, были ликвидированы, самая распространённая профессия России – грузчик – понесла большие потери, на шахтах появились новые проходческие комбайны, и даже сбор пустой стеклотары более не приносил столь значительных доходов, как это было в советское время и в раннюю эпоху легализации бомжей и начала ваучерной приватизации. Много ручного труда осталось в строительстве, но и там появились новые средства малой механизации, о которых домашние мастера, ремонтировавшие квартиры собственными силами, ранее могли только мечтать.

Неожиданности принёс с собой научно-технический прогресс. Под суровым взглядом частных охранных агентств и прицелом шпионских телекамер, рамок с металлоискателями, установленных на проходных, существенно сократилось поголовье несунов. Пьянство на рабочем месте, столь популярное среди класса-гегемона, тоже стало терять свои позиции, перемещаясь в кабинеты топ-менеджмента, да и там происходили уж совсем фантастические для недавнего советского директората вещи. У начальства в баре подолгу стояли крепкие спиртные напитки, по нескольку бутылок, иногда початых – и всё это не требовало немедленного употребления вплоть до полного изнеможения. Впрочем, конечно, такое возмутительное положение наблюдалось не везде, отнюдь не везде, оставляя надежду на сохранение традиций.

Изменилась и торговля. Василий Иванович, воспитанный на представлениях о дефиците и товаропотоках с заднего крыльца, был удивлён разнообразием типов, видов, марок, размеров и упаковки того, что покупало население. Оказалось, что едва ли не главным полезным действием в его работе была кодификация и поддержка электронного учёта всего этого изобилия. Сама база данных обобщённого «склада» торговой фирмы велась рядовыми работниками, однако Черняеву приходилось их постоянно контролировать, сверяя данные документального и электронного учёта, что его несколько нервировало. Он начинал чувствовать себя бухгалтером, а Василий Иванович по старой советской привычке не любил людей этой профессии.

Но главное, что изменилось, – это соотношение рабочего и свободного времени. Василий Иванович внезапно обнаружил, что ни о какой одной трети не может быть и речи, – он проводил на работе по 10-12 часов ежедневно, прихватывая выходные. Однако что он такого делал в эти часы присутствия? На шахте он учил, а потом следил за качеством работы крепильщиков и забойщиков, не гнушался мелких ремонтов оборудования, участвовал в регулярных совещаниях по планированию проходческих работ и каждый вечер отхаркивал из лёгких угольную пыль. Здесь же кроме ежедневного подведения баланса «получено-отпущено» основной работой Черняева стали разговоры. И он всё время должен был быть «под рукой» у начальства, которое могло внезапно решить «посоветоваться». Черняев сначала очень нервничал, ему даже снились коммерческие диспуты, именуемые в народе разборками. Но потом он привык, вошёл в курс дела и решил, что был прав, когда думал про торгашей, что все они – бездельники. И проходимцы в квадрате, само собой разумеется.

Постепенно Василий Иванович понял, что его нынешняя работа представляет собой определённый образ жизни среди относительно замкнутого круга людей. В советское время таким образом жили работники спецслужб, милиционеры и адвокаты, но воочию с этими людьми героических профессий Черняев не сталкивался. Ранее Василий Иванович общался на работе с одними людьми, на отдыхе – с другими, кроме того, были ещё соседи по двору (впрочем, тоже связанные с угледобычей), друзья по институту, многочисленная родня, как его собственная, так и его жены. Всё это были разные пласты жизни, достаточно слабо пересекающиеся друг с другом. Сейчас же он практически не встречался с прежними друзьями и родственниками и не испытывал по этому поводу сожалений.