Профессия: разгадывать криминальные тайны

– Но ведь вы можете продлить срок следствия ещё на месяц…

– Ваши соображения – как свести к минимуму влияние Германенко на свидетелей – мне очень даже понятны. Но давайте не будем забывать, что мы с вами блюстители закона, а вот именно законных оснований для продления срока следствия я пока не вижу. Да и вообще, рано пока говорить о каком-то продлении. Работайте, Алексей Петрович, с той диспозицией сил, которую имеете…

– Прошу проставить на постановление вашу отказную резолюцию – в уголовном деле должна быть полная картина моих телодвижений.

– Хорошо, – недобро взглянул на следователя Угрюмов, склоняясь над бумагой. Ему явно не была чужда старая заповедь криминального мира, гласящая «не пиши – когда можешь обойтись словами, не говори – когда можно просто кивнуть, не кивай – когда в этом нет необходимости».

– Если свидетели, поменявшие в суде свои прежние показания, скажут мне, что Германенко грозил им увольнением или чем-то подобным, приду к вам с постановлением на его арест, – продолжал гнуть свою линию Горовой.

– У вас есть такое право…

Идя к прокурору, Горовой намеревался также расспросить его о некоторых нюансах уголовного дела, но желание осуществить это намерение как-то быстро испарилось, и следователь вернулся на рабочее место.

На следующий день, а это была среда, Горовой попытался разыскать следователя Первухина в надежде получить от него разъяснения по всем неясностям. Однако никто из прокурорских работников не знал, в какой из больниц Арсентьевска, а может быть даже областного центра, тот поправляет здоровье – Первухин давно не выходил на связь с коллегами. Скорее всего, о местонахождении своего следователя был осведомлён прокурор Угрюмов, но он отсутствовал – уехал на весь день в облпрокуратуру сдавать полугодовой отчёт (та ещё канитель).

Горовой обратился к уголовному делу – его интересовали данные о том, кто из сотрудников ГОВД обеспечивал оперативное сопровождение процесса расследования. Таковым оказался старший инспектор ОБХСС Гульчак. К нему и отправился Горовой.

– Несуразности по делу, о которых вы говорите, мне давно видны! – желчно произнёс капитан Гульчак. – Я не в курсе всех нюансов, но одно мне ясно: Первухина осаживал прокурор, а на того основательно жал горком партии. Вы же знаете, как там умеют: подставляться не станут – открыто не потребуют прекращения дела, а будут своими иезуитскими методами капать на мозги и внушать: вы вредите работе предприятия союзного значения, от ваших действий лихорадит трудовой коллектив, вам надо поскорее заканчивать расследование, когда оно только-только началось…

– Всё это так.

– Полагаю, в вашем районе также действует неписаное правило: коммунист не должен представать перед судом по уголовному обвинению? Вот и у нас, когда следствие было завершено, прокуратура направила в горком соответствующее письмо, извещая о направлении дела Германенко в суд. Дескать, решайте вопрос о его членстве в КПСС. И там решили этот вопрос, но по-своему… На собрание заводской первичной организации, где рассматривалось персональное дело Германенко, были направлены третий секретарь и инструктор горкома партии. Они сагитировали народ не исключать жулика из рядов КПСС. На что рассчитывали наши партийные чиновники, мне неведомо. Может, им воровство Германенко видится мелкой шалостью. А может, надеются на свои рычаги воздействия на суд, невидимые нам..

– М-да…

– Что планируете предпринимать?

– У меня сейчас главная задача – вывести свидетелей-заводчан из прямой зависимости от Германенко. Вчера я обращался к Угрюмову с постановлением об отстранении обвиняемого от должности, прокурор отказал в санкции…

– А я о чём говорю? Похоже, он обещал «первому» оставить Германенко на свободе и при должности и теперь связан этим обязательством.

– Может быть! А мне что остаётся делать? Буду встречаться со свидетелями. Если они покажут, что поменяли показания под влиянием угроз или уговоров со стороны Германенко, то у меня появятся реальные шансы добиться его ареста. Хотя я очень сомневаюсь, что кто-то с охотой начнёт откровенничать со мной до той поры, пока город не поймёт: чудес на свете не бывает, и флагманы с прогнившим нутром тоже идут ко дну, как все прочие корабли… может, чуть дольше пускают пузыри на поверхность…

– Прокурор вряд ли пойдёт вам навстречу.

– Буду настаивать, а там – будь что будет. Угрюмову тоже нет никакого резона получать дело на дополнительное расследование во второй раз – это отрицательный показатель прокуроской работы, за него по головке не погладят в облпрокуратуре. В крайнем случае, обращусь за поддержкой в следственное управление…

– Вам-то, командированному, какой смысл напрягаться, идти против ветра? – хитровато прищурился оперативник.

– Ну, во-первых, люди, давшие показания против Германенко, поверили в то, что его можно призвать к ответу. Проще говоря – поверили в нас с вами. И пусть не я начинал с ними работать, поднять руки кверху и отдать этих свидетелей на съедение жулику я не могу – это было бы подло. А во-вторых, я не приучен ложиться в дрейф и плыть по течению. Мне привычнее – ломиться против ветра, лезть в бутылочное горлышко и на давление извне – отвечать не меньшим. Наверное, это отцовские гены – он, говорят, при жизни был отчаянным и неуступчивым человеком. Друзья меня предостерегают: мол, с таким норовом быстро шею себе свернёшь. Да только против собственного естества не пойдёшь. И пока что Фортуна мне чаще улыбается, чем хмурится. Судьба тоже в целом благосклонна, хотя я её не перестаю периодически дёргать за усы и другие, более нежные, места…

– В таком случае вас должны заинтересовать материалы по трём новым фактам хищений, где тот же фигурант – Германенко. Пока уголовное дело находилось в суде, мне из оперативных источников поступила дополнительная информация, я её проверил – подтверждается.

– А подробнее?

– Один из специалистов цеха обжига силикатного завода, Олег Решетилов, уже много лет увлекается фотоделом. Администрация завода к его услугам прибегает достаточно часто – Олег делает классные фотоснимки, на уровне профессионала – и при оформлении разных заводских стендов ему просто цены нет. В течение двух прошедших лет в летнее время Решетилов по распоряжению директора завода выезжал в командировку на месяц-полтора в город Владивосток – заниматься вопросами сбыта заводской продукции. Но документы о командировке были ширмой, на самом деле Решетилов в столице Приморского края «делал деньги» для Германенко, фотографируя за плату отдыхающих граждан на городских пляжах и других местах отдыха. За одну поездку «навар» составлял несколько тысяч рублей. Основную часть заработанных фотографом денег директор клал в свой карман, некоторую часть возвращал Решетилову в качестве вознаграждения за хорошую работу, хотя за ним ещё и зарплата сохранялась.

– В чём выразилось «хитительство»?

– В том, что для достижения «шкурных» целей Германенко использовал государственные средства, которые были выплачены Решетилову в качестве компенсации расходов за проезд в оба конца, проживание в гостинице, суточные – и так дважды.

– Понятно.

– А ещё Германенко похитил с новой заводской «Волги» двигатель, который сейчас лежит в его личном гараже. Кроме того, по директорской указке завгар с водителями сняли с заводского «УАЗа» добротный тент, который установили на личный автомобиль Германенко. После того, как двигатель и тент были отвезены домой к Германенко, на заводе были составлены липовые акты на их списание.

– Не позволите взглянуть на ваши материалы?

– Я там ещё кое-что планировал подработать, – ответил Гульчак, вынимая из сейфа стопку бумаг.

Горовой занялся изучением документов.

– Попрошу оперативно подготовить к своим материалам препроводительное письмо на моё имя, я намерен приобщить их к уголовному делу, – сказал Горовой, ознакомившись с документами. – Подъезжайте к четырём часам в прокуратуру – я на это время вызвал Германенко. Хотел познакомиться с ним и потолковать по вопросу возмещения ущерба, а теперь решил подкорректировать свой план – мы отправимся делать у него обыск. Попрошу захватить с собой двух понятых и заводского завгара – надо будет передать ему на ответственное хранение двигатель и тент, если они ещё у Германенко и никуда не испарились…

– Экий вы – быстрый!

– Да у меня времени на долгие раздумья нет! Сроки тают!

На часах ещё не было четырёх, когда в кабинет следователя без стука вошёл рослый немолодой мужчина. Своей комплекцией и чертами внешности он напоминал киноактёра Бориса Андреева, снявшегося вместе с Марком Бернесом в фильме «Два бойца», – с той лишь разницей, что привычного андреевского простодушия во взгляде вошедшего не наблюдалось.

– Я – Германенко. Приглашали?

– А я – следователь Горовой, веду ваше дело, возвратившееся из суда на дополнительное расследование. Присаживайтесь, Владимир Стефанович.

– Мне привычнее, когда меня называют Владимиром Степановичем.

– Не вопрос, – согласился Горовой.

– Я вас слушаю, – сказал Германенко, опускаясь на стул.

– Нет, это я вас слушаю! Объясните, по какой причине вы уклоняетесь от возмещения материального ущерба.

– С какой стати я должен лишать себя честно заработанных средств, если я не совершал хищений? Никакого вреда для государства от моих действий нет, одна польза!

– Вам поставлено в вину семь эпизодов хищений государственного имущества – это не баран чихнул! Имеются серьёзные доказательства. А вы мне твердите о своей невиновности.

– Всё ваше дело – фикция, инициированная недостойными людьми. Теми, кто был уволен с завода – за пьянство, за прогул, за недостачу по подотчёту, и теперь горит желанием отомстить мне. Слова этих людей недорого стоят.

– Я читал об этих ваших доводах в протоколе судебного заседания и вот что вам скажу. Не важно – кто инициировал расследование, важно – были ли хищения. Два тома собранных документов говорят против вас. К тому же, среди свидетелей мало тех, кто был уволен с завода, основная их масса – работники известкового завода и люди, мало знакомые с вами.

Горовой вынул из картонной папки лист с машинописным текстом, положил его на край стола.

– Я намерен провести в вашем доме обыск, – объявил он. – Прошу ознакомиться с постановлением.

– А где у вас прокурорский ордер? – прочтя текст, недовольно вскинул голову Германенко.

– Да вы отстали от жизни, ордера сейчас требуются только при заселении жилого помещения…

– Вы не умничайте! – мгновенно завёлся Германенко. – Вот здесь должна быть подпись и печать прокурора! – ткнув пальцем в постановление, попёр он бульдозером на следователя. – Вы за кого меня принимаете?

Он был прав – текст постановления о производстве обыска был отпечатан на стандартном бланке, в правом верхнем углу которого имелось специальное место для прокурорской подписи и гербовой печати, с соответствующими пояснениями, выполненными мелкими буковками, где должна проставляться подпись, а где – печать. Но прав лишь отчасти…

– Возьмите на полтона ниже, здесь вам не силикатный завод! В неотложных случаях следователь имеет право проводить обыск и без прокурорской санкции, что и имеет место быть – прокурор Угрюмов с утра в отъезде.

– Да я знаю, интересовался у секретаря.

– Имейте в виду, не захотите присутствовать при обыске лично – проведу его в присутствии вашей супруги. Не захочет присутствовать она – приглашу представителя горсисполкома. Вот вам две книги: уголовно-процессуальный кодекс и постатейный комментарий к нему, почитайте статью сто шестьдесят восьмую кодекса и все разъяснения по поводу проведения обыска, а я пока проверю, прибыл ли мой помощник.

К удивлению Горового директор завода также быстро, как взъярился, утих и зашелестел страницами юридической литературы. Выглянув в коридор, следователь увидел Гульчака в окружении группы мужчин, они оживлённо разговаривали.

– Мы готовы! – сообщил оперативник. – Заведующая канцелярией предупредила, что у вас Германенко, поэтому я решил не мешать вам и подождать здесь.

К месту проведения обыска добирались не менее получаса – кирпичный одноэтажный особняк Германенко находился в старой части города, вдалеке от многоэтажек. Двустворчатые кованые ворота впечатляли своей красотой и солидностью. За ними просматривался обширный двор, усеянный цветочными клумбами.

У самой калитки следователь остановил Германенко:

– Из постановления вы знаете, что меня интересуют «волговский» двигатель и «уазовский» тент. Предлагаю выдать их добровольно. Тогда б я не стал обследовать всю вашу усадьбу и дом.

– Что так, Алексей Петрович? В доме могут находиться предметы, запрещённые к обороту, – подал голос капитан Гульчак. Настоящий опер – он и в Африке опером останется: «пошмонать» большой и богатый дом ему завсегда интересно, с профессиональной, конечно же, точки зрения.

– Не будем на мелочи тратить своё время, – возразил Горовой.

– Я согласен, – негромко сказал хозяин. – Идёмте к моему гаражу, я всё покажу сам.

На крыльцо вышла высокая статная женщина лет пятидесяти, завязывая на ходу поясок яркого шёлкового халата. Властный взгляд, брошенный женщиной на непрошенных гостей, выдавал в ней хозяйку дома.

– Что происходит, Володя? – спросила она. – Я смотрю в окно: какие-то машины, какие-то люди…

– Это обыск, Зина! Иди в дом, – поморщился Германенко. Голос его при этом слегка дрогнул – видно, следственная процедура и присутствие супруги напрягли его.

– Да, как вы смеете?.. По какому праву?.. Мы – заслуженные люди! – безошибочно угадав в Горовом старшего, попёрла на него женщина, как прут на привокзальный буфет граждане с «горящими колосниками» в надежде разжиться живительной влагой. – Я буду жаловаться в обком…

Понятые, смущённые истеричными выкриками, соляными столбами застыли у калитки, того и гляди уйдут – они люди не подневольные, зачем им эти страсти. Вступать в препирательства с женой Германенко Горовому не хотелось – спорить с распалившейся женщиной бессмысленно, как стричь поросёнка: визгу – много, шерсти – мало. Но и окоротить её следовало немедленно – не даст спокойно выполнять работу.

– Угомоните супругу, Владимир Степанович. Мы не на базаре, – раздражённо сказал следователь.

Германенко держал себя в руках. Лишь по игравшим на скулах желвакам да презрительно-высокомерным хмурым взглядам, которые время от времени он бросал на следователя с оперативником, словно на серых мышей, можно было догадаться о том, что творится в его душе, и как нелегко его властной натуре сохранять выдержку и гордое достоинство.

Германенко молча поднялся на крыльцо, взял жену за плечо и увёл в дом.

Гараж был огромным, на два бокса. В одном боксе стояла сверкающая белизной «Волга» модели ГАЗ-24. Рядом с ней, на бетонном полу под металлической полкой, лежал автомобильный двигатель, накрытый чёрной клеенчатой тканью. В другом боксе стоял тёмно-зелёный «УАЗ», искомый брезентовый тент находился на нём.

– Не так давно мы с сыном решили во время моего отпуска съездить на томские озёра – там рыбалка знатная. А у меня до этого момента на «УАЗе» тент прохудился. Вот и пришлось взять на время заводской, – сказал Германенко. – В ближайшие дни планировал вернуть его на завод…

– Оставьте, Владимир Степанович. У нас ещё будет время детально поговорить об этих вещах. Ваше «временно» что-то больно долго затянулось, второй год идёт. К тому же, при временном заимствовании акт на списание не составляется.

Германенко молчал, крыть аргументы следователя ему было нечем.

Пока Горовой составлял протокол обыска, с силикатного завода прибыл ЗИЛ-130, в который мужчины, поднапрягшись, по наклонным доскам загрузили двигатель, а потом и тент, снятый с внедорожника.

В тот же вечер Горовой подготовил для прокурора информацию о проведённом обыске, как того требовал УПК. Указал имевшиеся основания для его проведения, результаты.

Начальник транспортного цеха Субботин был не молод, на висках и кончиках усов серебрилась седина. Его серые глаза тревожно смотрели на следователя, крупные узловатые пальцы беспокойно ёрзали на коленях. Капитан Гульчак характеризовал Субботина самым наилучшим образом, называл правдолюбом, прямым и однозначным, как ружейный выстрел, человеком, по этой причине Горовой вызвал его одним из первых.

– Вот вы подробно рассказали следователю Первухину, как по приказу Германенко ваши самосвалы вывезли с завода партию неучтённого силикатного кирпича начальнику ОРСа отделения железной дороги, строившему новый дом. Значит, вам, как всякому нормальному человеку, претит воровство и само это жуликоватое племя, – сказал Горовой. – А вот вашего поведения в суде я понять не могу. Чем вас купил Германенко?

– Продажным я никогда не был. Всё было вовсе не так, как вы думаете, – с обидой произнёс Субботин после некоторого раздумья. Было заметно, что слова следователя зацепили его. Так на том и строился расчет Горового. – Следователь Петрухин и сотрудник ОБХСС так уверенно говорили, что Германенко будет снят с должности директора завода, а он, как видите, директорствует до сих пор. Как-то, после очередной планерки, Германенко попросил меня задержаться в его кабинете. Я, сказал он, когда все ушли, почитал уголовное дело – оказывается, ты меня под монастырь подвести хочешь, а я всегда по-доброму к тебе относился, дочку твою на работу в плановый отдел принял. Не хорошо, не по-мужски, говорит, поступаешь ты, Николай Иванович. На том наш разговор и закончился, он мне ничего не обещал, не грозил. Я перед ним не оправдывался, это пусть он оправдывается перед вами и перед судом – за нахапанное. Работал я как все, никаких поблажек от Германенко не получал: за хорошие показатели – премировался, за промахи, свои и подчиненных, – наказывался, на должность начальника цеха меня назначал не он. За своё будущее я тогда не переживал и сейчас не беспокоюсь – в молодые годы в Новокузнецке по «горячей сетке» изрядный стаж наработал. Переживал за дочку, которая могла потерять работу – Германенко же на это мне прозрачно намекнул. Он и делать сам ничего не будет, просто скажет своим заместителям «Фас!» – их повадки я хорошо знаю…

– Читаю ваши показания по протоколу судебного заседания: «… про неучтённый кирпич мне ничего не известно… в прокуратуре подписал те показания, которые были нужны следователю с оперативником ОБХСС… дал показания под их нажимом… мне грозили тюрьмой». Здорово у вас получается клепать на Гульчака, а он, не далее как вчера, говорил мне, что вы правильный человек…

– Вам со стороны легко судить. Хотел бы я посмотреть, как поступили бы вы сами, окажись на моём месте?

– А давайте мы этот вопрос позже обсудим, когда я со своими вопросами закончу – всё же я здесь следователь, а не вы. Одно могу прямо сейчас с полной определённостью сказать: никто и никогда не дождётся, чтобы я уподобился простипоме – в один день сказал о чём-то, а спустя время отказался от своих слов.

– Молоды вы, вот и рассуждаете по-максималистски: окружающий мир видите лишь в чёрных да белых красках, а полутонов, не говоря уже о других оттенках, не замечаете. Послушать бы вас, когда приблизитесь годами к шестидесяти…

Раздался негромкий стук в дверь.

В кабинет вошла озабоченная Любовь Анатольевна, заведующая канцелярией,.. с объёмной матерчатой сумкой в руках.

– Извините, Алексей Петрович. Не ваш ли посетитель оставил сумку на скамье в коридоре? – спросила она. – К нам люди разные приходят, могут и умыкнуть. Моя дверь всегда открыта, но у меня не десять глаз и за всеми я не в состоянии уследить.

– Мои вещи, – приподнялся со стула Субботин.

Приняв от женщины сумку, он пристроил её у своих ног.

– Мы с женой плохо спали после вашего звонка с требованием явиться в прокуратуру. Супруга приготовила мне сменное белье, шматок сала, насушила сухарей, – признался Субботин, когда Любовь Анатольевна удалилась в канцелярию. – Не малые дети, понимаем, что вы подготовили для меня тюремные нары. Как же: два раза, у следователя и в суде, давал подписку говорить правду, а говорил всё время по-разному, значит, в одном случае солгал. Как говорится, суду всё ясно – ребёнок ваш. Да только я вас не боюсь и за спокойствие своей дочери могу перенести не только арест… В юридической консультации мне объяснили, что больше двух лет тюрьмы мне не дадут…

– Эко вы себя накрутили! – грустно покачал головой следователь. – По лжесвидетельствам решения обычно принимаются после того, как суд ставит окончательную точку в основном деле. А ещё, говоря откровенно, при вашем незапятнанном прошлом и при том раскладе событий, о котором вы только что мне поведали, никому из судей в голову не придёт наказывать вас жёстко…

– Тогда зачем вы меня вызвали?

– Чтобы разобраться в причинах того, почему вы лжесвидетельствовали в суде, и вернуть вас к правдивым показаниям. Только сразу хочу предупредить: мне этого мало, хочу, чтобы вы на очной ставке с Германенко всё сказанное мне подтвердили. Или завибрируете?

– Я подумаю,.. сейчас к этому не готов.

– Вольному воля! К тому же, я не планировал проводить очную ставку с Германенко именно сейчас…

– Да я уже рассказывал о своих поездках во Владивосток капитану Гульчаку, во всех подробностях! – заявил Горовому Олег Решетилов, тридцатипятилетний мужчина чудаковатого вида, с бесцветными глазами, полускрытыми дымчатыми стеклами очков, сутулой спиной и торчащими вверх непослушными рыжими волосами.

– Придётся повторить свой рассказ. То были письменные объяснения, а сейчас – свидетельские показания под протокол, с официальной записью о том, что вы предупреждены об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

– У нас на заводе многие работники знают о моём увлечении фотоделом. Знал об этом и наш директор. В июне 1983 года, два года назад, он вызвал меня и стал сетовать на то, что на завод для переговоров и налаживания деловых контактов периодически приезжают представители других предприятий, из области и из-за её пределов, а принять их, организовать приличный отдых, с культурной программой, не на что – министерство в финансовом плане не предусматривает расходов на эти цели. Он сокрушался, что предприятие теряет лицо, потому что обходиться без хорошего приёма представителей – не современно. Германенко сказал, что он нашёл выход и предложил мне отправиться в месячную командировку во Владивосток, где в частном порядке поработать фотографом в местах летнего отдыха населения. Мне были обещаны сохранение заработной платы, выплата суточных и компенсация всех прочих командировочных расходов. Я согласился. Документально мои поездки оформлялись как командировки на Владивостокский кожевенный завод, куда мы периодически поставляли известь. На кожевенном заводе мне делали отметки в командировочном удостоверении, проставляя дату прибытия и открытую дату убытия. Приезжая во «Владик», я делал снимки отдыхающих на городских пляжах, у санаториев «Океанский», «Амурский залив», «Золотой берег», у музея Тихоокеанского флота. В центре города работал редко – там хватало местных фотографов. В первую поездку заработал две тысячи четыреста рублей, из которых четвертую часть директор мне вернул как премию. Во вторую поездку, она была подольше – три тысячи двести рублей, в качестве премии получил восемьсот рублей.

– И что, вас ни разу не тормознула милиция? Патрульно-постовая служба не высказывала претензий по поводу извлечения нетрудовых доходов?

– Было дело. Но я показал командировочное удостоверение, сказал, что фотоснимки делаю параллельно основному производственному заданию, они требуются предприятию для оформления стендов. Больше вопросов не было, меня оставили в покое. На случай непредвиденных инцидентов с милицией Владимир Степанович дал мне домашний телефон своего родственника, работающего в краевом УВД. Но мне не пришлось воспользоваться этим телефоном – не было необходимости.

– Подождите немного – я запишу то, что вы рассказали.

– Я одного не пойму, из-за чего весь этот сыр-бор? Пусть не были соблюдены бухгалтерские формальности, но действовал директор, и я вместе с ним, во благо предприятия…

– Это вы так считаете. Но только в тот день, когда вы передавали директору деньги, заработанные фотоделом во Владивостоке, они оказывались на сберкнижках Германенко – у меня имеются выписки из его лицевых счетов. Правда, денежные суммы чуть меньше тех, которые вы называете.

– Всё верно. Владимир Степанович помимо премии оплатил мне расходы на приобретение цветной фотоплёнки и химреактивов, их было потрачено немало…

Пятница была днём очных ставок.

Планируя проведение нескольких очных ставок в один день, Алексей хотел массированным наступлением на позиции обвиняемого поколебать его психологическую устойчивость и настроенность отрицать всё и вся. Кроме того, следователь считал: перед хладнокровным и наглым Германенко свидетели будут чувствовать себя гораздо увереннее, если увидят, что они не одиноки.