Профессия: разгадывать криминальные тайны

А время шло, и надо было выполнять свою работу.

Оставив фельдшерский пункт и находящиеся в нём тела погибших на попечение участкового, Горовой отправился на место, где Лапшин и Снитко были смертельно травмированы электрическим током. С собой следователь взял всё тех же мужчин-понятых – сенохранилище располагалось на краю села и найти там двух понятых для проведения осмотра было бы затруднительно, к тому же кто-то должен был показать дорогу.

Сеносклад представлял собой обнесённый добротной изгородью земельный участок площадью триста на сто восемьдесят метров, на котором совхоз «Ярославцевский» хранил заготавливаемое на зиму сено, спрессованное в крупногабаритные тюки. На складе работал колёсный трактор с навесным стогометателем, укладывая подвозимые тюки сена в скирду многометровой высоты.

Осмотревшись, Горовой заметил, что воздушная линия электропередач проходит вблизи от северного угла склада, и деловито устремился к нему. Провода ЛЭП, их было два, висели на высоте около семи метров над поверхностью земли. Более точно определить высоту не представлялось возможным, Алексей решил замерить её позже, прибегнув к помощи специалистов и технических средств.

В голове зароились вопросы. Сколько вольт в ЛЭП? Высоковольтная она или нет? Допустимо ли, располагать сельхозобъекты в непосредственной близости от ЛЭП? Если ЛЭП высоковольтная, то должна ли быть у неё охранная зона и насколько безвредна эта ЛЭП для жителей села? Эти вопросы следовало выяснять у специалистов-энергетиков… и не сейчас. Сейчас важно было другое – осмотреть и зафиксировать на бумаге обстановку на месте происшествия.

У угла сенохранилища, одним концом на земле, другим на изгороди, лежал молниеотвод – шестиметровый шест, к которому металлическими скобами крепился толстый арматурный стержень, выступающий на метр за пределы нижнего и верхнего краёв шеста. На стальном стержне, в ста тридцати пяти сантиметрах от нижнего края, наблюдалась оплавленность металла, рядом с ней на древесине имелись наслоения копоти в виде обширных пятен. В сорока трёх сантиметрах от верхнего края стержня также имелась оплавленность металла. Смоделировать ситуацию и понять, какой именно частью молниеотвод коснулся электрического провода, а на какой остались следы обугленных ладоней погибших мужчин, было не сложно.

Составив протокол осмотра и схему к нему, сделав служебным «Зенитом» панорамные и детальные фотоснимки, Горовой покинул сенохранилище.

Вернувшись к ФАП и увидев, что приехавшие прокурор Курзенков и начальник РОВД Меркулов заняты беседой с родителями погибших работников совхоза «Ярославцевский», Горовой не стал им мешать, а продолжил выполнять свою непосредственную работу.

Выживший механизатор, которого звали Русаковым Виктором, рассказал следователю, что в десять часов утра бригадир Редькин распорядился, чтобы Русаков, Лапшин и Снитко установили на сеноскладе центрального отделения совхоза четыре молниеотвода. Бригадир нарисовал схему складского участка, на которой указал места их установки. На складе уже было несколько молниеотводов, эти четыре были дополнительными. Раньше молниеотводы устанавливали путём вкапывания основания в землю, в этот раз их следовало прикрутить проволокой к складской изгороди. Придя на сенохранилище, механизаторы без особых затруднений прикрепили к ограде три длинных шеста с металлическими стержнями. Когда стали поднимать четвёртый молниеотвод, Русаков решил поменять захват шеста руками и, отпустил его, чтобы занять более удобное положение. Лапшин и Снитко не удержали молниеотвод, он наклонился и коснулся провода ЛЭП, проходящего почти над самыми их головами. Послышался треск короткого замыкания, парни вскрикнули, из-под их ладоней и сверху, с проводов, посыпались искры. Схватив лопату, Русаков выбил шест из рук Лапшина и Снитко, их тела упали на землю. Вместе с подбежавшим трактористом Федченко Русаков принялся делать пострадавшим искусственное дыхание, однако те не подавали признаков жизни. Заведя трактор, Русаков и Федченко погрузили тела в прицепную тележку, привезли их в медпункт.

– Вообще-то, вам было поручено выполнение работы, не свойственной механизаторам, – заметил Горовой. – Вы могли шестом не только провод зацепить, но и верхушку штабеля с тюками. Я, хоть и дилетант, могу себе представить, что произойдёт, если с верхотуры на голову прилетит рулон сена. В нем, как мне помнится, около полутонны веса. Мало никому не покажется! А вас инструктировали о мерах безопасности при выполнении работ на сеноскладе?

– Нет, не инструктировали. Но мне раньше доводилось выполнять работы на сеноскладе – заниматься на своём тракторе скирдованием соломы и сена. С технологией укладки тюков в штабеля я хорошо знаком и инструктажи по технике безопасности при выполнении этой работы проходил под роспись неоднократно – там основной упор делался на предотвращение возгораний от работающего тракторного двигателя. Николай тоже проходил эти инструктажи.

– Вас инструктировали по работе на технике, а здесь вы работали вручную – это разные вещи. Кто у вас проводит инструктажи?

– Бригадир.

Отыскав бригадира Редькина, следователь потребовал выдать ему журнал инструктажей по технике безопасности. Они пришли в контору совхоза, где Горовой занялся составлением протокола изъятия журнала.

За этим занятием его и застал подъехавший прокурор.

– Пора возвращаться домой, скоро стемнеет, – сказал он. – Если у тебя ничего неотложного нет, то советую на сегодня с работой закругляться. При необходимости можно её завтра продолжить.

– Я так и планирую поступить. Мне нужно ещё несколько человек опросить, включая бригадира, инженера-энергетика. Хотя, в принципе, мне и сейчас очевидно, что нужно возбуждать уголовное дело по части третьей статьи сто сороковой УК РСФСР, основания – нарушение правил по технике безопасности, повлекшее смерть двух человек, – поделился Горовой своими соображениями с прокурором. – А чем закончились ваши переговоры?

– У семьи Лапшиных мы нашли понимание, труп их сына отправлен на экспертизу. С родителями погибшего Снитко мы не смогли найти общего языка, и я разрешил им забрать тело сына. У них в семье верховодит жена, Оксана Александровна, а она женщина ещё та, с поперёшным и вздорным характером.

– Есть хочется, желудок к позвоночнику прилип с голодухи, – сокрушённо вздохнул Алексей.

– А мы сейчас к нам заедем и вместе поужинаем. Жена нажарила грибков, свиных рёбрышек отварила, – в предвкушении сытного ужина Роман Александрович мечтательно прикрыл глаза. – Я звонил Зине, она ждёт нас. Ведь я тоже не ужинал…

В дороге Горовой рассказал прокурору о проделанной работе, об обстоятельствах гибели механизаторов.

– Когда завтра приедешь в Ярославцево, то обязательно зайди домой к Снитко, может быть за ночь они немного придут в себя и согласятся на проведение экспертизы, – распорядился Курзенков.

Следующим утром Горовой, одевшись для большей официальности в форменный мундир, приехал к дому Снитко. Пройдя на веранду, постучал в дверь и, не дождавшись ответа, шагнул в жилое помещение. На кухне трое мужчин пили водку. В большой комнате, расположенной рядом с кухней, на столе лежал покойник – видимо, гроб ещё не был изготовлен.

– Что вам опять от нас нужно? – напустилась на следователя хозяйка, вышедшая в прихожую.

– Да то же, что и вчера – официальное заключение специалиста о причине смерти вашего сына, для этого его тело должно быть отправлено на экспертизу.

– А вы русский язык понимаете? Неужели я не ясно всё объяснила вам и вашему начальству? Я не желаю, чтобы кто-то ковырялся в теле моего сыночка, – возмущалась Снитко, перешедшая на повышенный визгливый тон.

Мужчины в разговор не встревали.

– А мне нужно разбираться с соблюдением техники безопасности при вчерашнем несчастном случае на производстве. Вы же не хотите, чтобы после похорон Николая проводилась эксгумация, и труп извлекали из могилы?

– Я не поняла, вы что, меня шантажируете? – взъярилась женщина. – Сейчас же убирайтесь из моего дома!

– Вы не правы! Какие мне ещё найти слова, чтобы убедить вас в этом?

– Я же сказала, убирайтесь из моего дома.

Раздосадованному следователю ничего не оставалось, как удалиться.

На следующий день Горовой возбудил уголовное дело по факту нарушения правил техники безопасности и приступил к его расследованию.

А неделю спустя в его кабинет вошла немолодая женщина в чёрных одеждах, с чёрным же платком на голове.

– Я из села Ярославцево, вы должны меня помнить, – сказала она.

– Вас, Оксана Александровна, и захочешь забыть, да не забудешь, – невесело усмехнулся Горовой. – Я весь – внимание! Рассказывайте, с чем пожаловали?

– Мне в ЗАГСе не выдают свидетельство о смерти сына, а без него я не могу получить пособие на погребение и некоторые другие выплаты.

– А что я вам говорил?

– Работница ЗАГСа заявила, что я должна документально подтвердить факт смерти нашего Николая. Говорит: если бы сын умер, находясь на лечении в больнице, или у себя дома, от тяжёлой хронической болезни, то можно было бы обойтись справкой лечащего врача. От меня же она потребовала справку судебного медика, ссылаясь на то, что сын умер не своей смертью. Я пошла к заведующей ЗАГСом, а она, узнав, что мы не разрешили прокуратуре проводить экспертизу со вскрытием тела, отправила меня к вам. Сказала, что со всеми сложными смертельными случаями разбирается следователь прокуратуры…

– В ЗАГСе вам всё верно объяснили. Я только одного не могу понять, чем я сейчас могу вам помочь?

– Прошу выдать мне документ, заверенный вашей подписью и гербовой печатью, с указанием даты, места и причины смерти моего сына. Вот его паспорт…

– Конечно, на основании уголовного дела о нарушении правил по безопасному ведению работ, которое я расследую, не сложно подготовить справку по вашему сыну. Но лишь о времени и месте наступления смерти… без указания причины его гибели, потому что в деле отсутствует одно ма-а-а-аленькое, но важное звено – заключение судебно-медицинского эксперта. Препятствием к проведению экспертизы явились лично вы. Я терпеливо втолковывал вам существующий порядок, предупреждал о грядущих проблемах. А в ответ что слышал?… Пошёл вон!… Не забыли?… Так что, мой вам совет: поезжайте домой и угомонитесь – вы добились того, чего так сильно хотели.

– Но ведь вы же осматривали тела. Там по одним только обуглившимся ладошкам можно было понять, что ребят погубил электрический ток. Их ещё и наш фельдшер Гончарова осматривала, а уж она – специалист-медик…

– Всё это так, однако, ни я, ни Гончарова экспертами не являемся, – развёл руками Горовой. – Экспертам, кстати, тоже недостаточно одного внешнего осмотра, для полноценных выводов им требуется знать состояние внутренних органов умерших.

– Я на вас в областную прокуратуру пожалуюсь.

– Да, пожалуйста, это ваше право. Только что вы скажете моему областному руководству? Про свой непомерный гонор расскажете?

– А я скажу, что вы нам, необразованным, не разъяснили всех последствий.

– Совести, смотрю, у вас нет ни капли, – возмутился Горовой. – Был у меня один подопечный с жизненным принципом «смелость города берёт, а наглость железо гнёт», у вас с ним, похоже, одни учителя были… Не мечтайте, ваше враньё у областных прокуроров не пройдёт. Там не дураки, правду от кривды отличить сумеют. Люди же видели, сколько времени на ваши уговоры потрачено мной, прокурором и начальником милиции. У меня имеется заключение судебно-медицинского эксперта по Лапшину Андрею, оно подтвердит, что наши разъяснения были доходчивыми, Лапшины же их поняли, а это значит, что вся проблема только в вас, Оксана Александровна.

Снитко расплакалась. Горовой молчал, женские слёзы всегда выбивали его из колеи. В душе у следователя оставалась обида на Снитко, но он не злорадствовал по поводу возникших сейчас у женщины жизненных затруднений. Понимал – не каждый родитель, узнавший о гибели сына, способен сохранять в этот злополучный момент адекватность поведения.

– Что же мне делать? – спросила женщина, промокая глаза платком.

– Не знаю, – качнул головой следователь. – Вы вправе обратиться в суд с заявлением об установлении факта смерти в порядке особого производства. Но этот путь не быстрый, к тому же, накладный – без помощи адвоката вам не обойтись, а на оплату его услуг придётся потратить изрядные деньги.

– Нам этот вариант не подходит. Сами видели, мы живём не богато.

– И я также не знаю в данный момент, как мне дальше расследовать дело в отношении бригадира Редькина без экспертного заключения по вашему сыну, – вздохнул Горовой. – Буду думать. Во всяком случае, мне не хочется доводить дело до эксгумации, хлопотно это…

– А нам с мужем жалко Мишу Редькина, мы его хорошо знаем. Ведь в происшедшем всему виной была дикая случайность.

– Давайте мы с вами поступим следующим образом: вы сейчас посидите в коридоре, а я пойду к прокурору и попрошу у него совета.

Дождавшись, когда Снитко выйдет в коридор, Алексей запер кабинет и отправился к прокурору.

Курзенков внимательно выслушал сообщение следователя о визите зловредной гражданки Снитко.

– Пусть обращаются в суд и самостоятельно решают свои проблемы, – сказал он. – Всё, что можно было, мы с тобой для них сделали.

– Я, Роман Александрович, идя к вам, заглянул в гражданско-процессуальный кодекс и пришёл к выводу, что суд откажет Снитко в рассмотрении заявления по той простой причине, что они не использовали все иные возможности получения документов, удостоверяющих факт смерти сына. Всё упрётся в моё уголовное дело, в котором факт смерти Снитко Николая Дмитриевича установлен.

– И что ты предлагаешь? – спросил Курзенков.

– Можно объяснить Оксане Александровне, чтобы ожидала приговора в отношении Редькина и уже с копией приговора шла в ЗАГС регистрировать смерть сына, как акт гражданского состояния. На это уйдёт полгода, не меньше. Но можно поступить иначе. В заключении эксперта, исследовавшего труп Лапшина, указывается, что его смерть насильственная и последовала от поражения техническим электричеством. Я мог бы подготовить справку и указать в ней по Николаю Снитко ту же причину смерти, а это так и есть, материалами дела подтверждается, и я не погрешу против истины, если применю правило аналогии. В справке, делая обоснование, я не могу ссылаться на заключение эксперта, как я это обычно делаю, поскольку у нас нет такого заключения. Но я могу сослаться на материалы расследуемого уголовного дела №18863 в целом. Дата и место наступления смерти установлены. Ну, и всё – снизу моя подпись и ваша печать. Документ будет достоверным и неоспоримым.

– Если рассуждать с чисто человеческих позиций, то Снитко заслужила, чтобы её запустили по большому кругу. Но мы-то с тобой на службе, себе не принадлежим, а потому не можем позволить себе идти на поводу у собственных эмоций и опускаться до уровня этой женщины. Будем действовать по твоему второму варианту, составляй свою справку. Я, кстати, не знал, что по второму погибшему ты уже получил заключение судебного медика.

Тем временем расследование в отношении врача Фофановой шло своим чередом.

Горовой допрашивал свидетелей. По второму разу встречался с людьми, чьи пояснения выслушивал совсем недавно, пытаясь выяснить, имеются ли за претензиями Красиковой к медикам уголовно-наказуемые реалии, или её заявление – это выплеснувшиеся наружу эмоции, вызванные скоропостижной кончиной матери, не имеющие ничего общего с признаками преступления.

А люди задавали вопросы, не говоря открыто, но намекая на потерянное время, нарушенные личные и рабочие планы. Горовому, чья душа не успела зачерстветь и превратиться в сухарь на казённой работе, было перед ними неловко за причиненное беспокойство. Он, как мог, втолковывал, что не имеет пристрастия к мурыженью односельчан, и что всему виной непростая процедура ведения следствия.

Объяснял, что лишь составленный по всей форме протокол допроса свидетеля (с обязательной распиской об ознакомлении с ответственностью за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний) является тем документом, который в суде поможет восстановить справедливость, который может быть оглашён в зале суда, если допрошенное лицо не может прийти в суд по причине болезни, отъезда в отдаленный уголок Союза или даже за рубеж.

На всё про всё у следователя ушло две недели.

Закончив с допросами свидетелей, Горовой назначил по делу комиссионную экспертизу, проведение которой поручил областному бюро судебно-медицинских экспертиз. Изначально предполагалось, что в состав экспертной комиссии помимо судебных медиков будут включены врачи, специализирующиеся на лечении болезней сердца.

Один из основных вопросов, поставленных перед экспертами, Алексей сформулировал так: «Не явились ли неправильности (несвоевременность, неполнота объёма оказанной медицинской помощи), допущенные при лечении Будько, причиной ухудшения состояния здоровья больной, приведшего к её смерти?».

Горовой увёз в Емельяново уголовное дело (эксперты должны были знать, о каких неправильностях ведёт речь следователь) и медицинские карты (амбулаторную и стационарную) умершей Будько.

Окончания экспертизы пришлось ждать пять недель.

Из заключения экспертов следовало:

Диагноз «инфаркт миокарда» у Будько В. В. в Веденеевской райполиклинике заподозрен и в райбольнице установлен верно. Лечение соответствовало установленному диагнозу, но было явно неполным (не назначены нитриты пролонгированного действия или нитроглицерин в достаточной дозировке, наркотические вещества или нейролептоанальгетики, не проводилась профилактика и лечение аритмий, не выполнялся назначенный строгий постельный режим).

Медицинская помощь Будько в достаточном объёме не оказана, начиная с момента обращения больной двадцать пятого июня за медицинской помощью и до её смерти. Даже после установления двадцать седьмого июня диагноза «инфаркт миокарда» назначенное лечение было абсолютно недостаточным и больная отправлена пешком вначале из поликлиники в стационар, а затем (двадцать восьмого июня) на повторную электрокардиографию.

По состоянию больной и клинической картине уже двадцать пятого июня можно было заподозрить у больной нестабильную стенокардию (прединфарктное состояние), являющуюся показанием для срочной госпитализации.

Вышеуказанные ошибки в лечении и тактике ведения больной, допущенные как в стационаре, так и на догоспитальном этапе, могли способствовать разрыву некротизированной мышцы сердца.

Под заключением стояли подписи заместителя заведующего областным бюро судебно-медицинских экспертиз и ведущих специалистов области по части лечения сердечно-сосудистых заболеваний.

Ознакомившись с постановлением о привлечении в качестве обвиняемой в преступной халатности, повлекшей смерть больной Будько, Фофанова начала юлить, петлять, в надежде сгладить острые углы предъявленного ей обвинения.

– Позвольте… Как это, Будько не была мной осмотрена? – картинно возмутилась она. – По прибытии больной в отделение я её осмотрела, пусть и бегло.

– Нет, это вы позвольте, – осадил обвиняемую Горовой. – Вот показания работников терапевтического отделения, а вот – показания женщин, лежавших в одной палате с умершей, в них утверждается обратное. Зачитать?

– Не надо… – В конце концов, Фофанова вынуждена была признать свою вину. – Двадцать шестого июня перед обедом мне в отделение позвонила из поликлиники врач-терапевт Крамар и стала консультироваться по поводу больной Будько, которая находилась у неё на приёме, – показала обвиняемая. – При этом Крамар высказывала подозрение на острый инфаркт миокарда. Я посоветовала терапевту Крамар снять у Будько электрокардиограмму и расшифровать её, после чего поставить окончательный диагноз. Вскоре после этого разговора я встретила в терапевтическом отделении медсестру кабинета функциональной диагностики Кандыбу, которая сообщила мне об отсутствии в кардиограмме признаков инфаркта. Я сказала медсестре, что больную Будько следует направить в санпропускник, чтобы там ей сделали инъекции коргликона и обезболивающих препаратов, что госпитализироваться Будько не будет – ей будет назначено амбулаторное лечение. Конечно, как заведующая терапевтическим отделением, в случае подозрения на инфаркт я обязана была лично осмотреть больную.

– По какой причине вы не выполнили эту обязанность?

– Из-за большой занятости.

– Продолжайте.

– На следующий день я вела в поликлинике приём подростков, поскольку на полставки работаю подростковым врачом. В терапевтическое отделение вернулась лишь вечером. В отделении увидела историю болезни Будько, которая была направлена на стационарное лечение врачом Гамалеевой. Никаких дополнительных назначений больной я не стала делать, хотя в этом случае Будько следовало назначить строгий постельный режим, более сильное обезболивающее средство и для профилактики аритмии сердца – поляризующую смесь, как этого требуют правила лечения инфаркта. Я же из-за сильной усталости этого не сделала, и даже позволила больной вставать с кровати. Утром следующего дня Будько повторно прошла электрокардиографию. Кто-то из врачей расшифровал кардиограмму, в ней наблюдался выраженный инфаркт миокарда. После этого я назначила больной строгий постельный режим и дополнительное лечение. В седьмом часу вечера, когда я уходила домой, ухудшения здоровья у Будько не наблюдалось. Однако в двадцать один час пятьдесят минут больная неожиданно скончалась, о чём я узнала лишь на следующее утро.

– Марина Абрамовна, скажите, кто из ваших подчиненных двадцать седьмого июня отправил больную Будько домой за сменным бельём и средствами личной гигиены перед тем, как поместить её в больничную палату?

– Не в курсе событий. Я уже говорила, что практически весь день находилась за пределами отделения, проводя в поликлинике профилактический осмотр детей подросткового возраста.

– Вы же давали клятву Гиппократа! Вот текст врачебной присяги за вашей подписью, скопированный из вашего личного дела. Тут есть ко многому обязывающие слова: «Получая высокое звание врача и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь… внимательно и заботливо относиться к больному…».

– Вы не были на моем месте…

– Понятное дело, что не был. А вы постарайтесь мне всё объяснить, я человек понятливый.

– Ну, уж нет! С вами откровенничать – себе дороже. Давайте, оставим эту тему.

– Как знаете.

Положив перед Фофановой бланк подписки о невыезде, следователь потребовал заполнить его.

– Ставя свою подпись, вы обязуетесь не покидать пределов района без моего разрешения, – объяснил он.

– Вы меня не арестовываете? – удивилась женщина.

– А что вы предлагаете делать с вашими дочками? Взять к себе на воспитание? Так я без угла, живу в архиве, – хмуро ткнул Горовой большим пальцем за спину.

Расследование близилось к завершению.

Помимо Фофановой профессиональную недобросовестность, ускорившую смерть пациентки, по отношению к Вере Васильевне Будько проявил и средний медицинский персонал больницы – фельдшеры отделения скорой помощи Жаворонкова и Ревякина, отказавшие больной в госпитализации. Это обстоятельство не прошло мимо внимания следователя, поскольку эксперты со всей определённостью заключили – уже двадцать пятого июня состояние больной и клиническая картина (совокупность проявлений болезни) указывали на присутствие у Будько нестабильной стенокардии – прединфарктного состояния, являющегося показанием для срочной госпитализации.

Фельдшеры Жаворонкова и Ревякина были специалистами, наделёнными правом самостоятельной постановки диагноза и правом самостоятельного лечения. Однако их статус отличался от статуса врача и, тем более, от статуса заведующей отделением Фофановой. Фельдшеры не являлись должностными лицами, проще говоря – не были чиновниками от медицины, а поэтому их нельзя было привлечь к уголовной ответственности за должностную халатность. Под действие других статей уголовного кодекса они также не подпадали.

Оставить эти безобразия медиков без соответствующего реагирования Горовой не мог и при окончании следствия внёс в облздравотдел мотивированное представление. В числе прочих требований он поставил на рассмотрение вопрос правомерности и обоснованности разрешения Фофановой, жалующейся на чрезмерную загруженность, совмещать основную деятельность с работой на полставки в качестве подросткового врача районной поликлиники.

Когда судебный процесс по делу Фофановой дошёл до стадии прений, государственное обвинение не настаивало на лишении свободы – всё же она признала вину, хотя и частично, предстала перед судом впервые, на иждивении имела несовершеннолетних детей, а санкция уголовной статьи о халатности не предусматривала чрезмерно сурового наказания.

Районный суд в итоге определил ей два года лишения свободы условно, а в качестве дополнительного наказания – трёхлетний запрет на врачебную деятельность.