Братья Нобели

Отметим, что слово «кондуктор» в ту эпоху в Швеции было синонимом слов «техник», «инженер», а еще точнее – «человек, сопровождающий различные технические проекты». Юный Нобель, скорее всего, выполнял у кондуктора Лоэлля какие-то подсобные работы вроде обводки тушью чертежей, а уж чему он при этом научится, было его личным делом. Но Эммануил был из тех, кто схватывал любое знание буквально на лету, и, если верить Нобель-Олейниковой, уже через год был едва ли не полноправным партнером и соавтором евльского кондуктора. К тому же у него открылся передавшийся по наследству от деда талант к рисованию (еще в бытность кают-юнгой он на досуге рисовал шхуны и различные модели кораблей), а это открывало перед ним путь к карьере архитектора.

Видимо, оценив художественные таланты сына, родители все же оказали ему какую-то, пусть и минимальную материальную поддержку, и в 1819 году мы находим Эммануила Нобеля уже в Стокгольме, в качестве ученика начальной школы Королевской академии свободных искусств (с обучением рисованию), по окончании которой выпускники переходили в Архитектурную школу. В 1821 году мы уже видим целеустремленного Нобеля студентом сразу двух учебных заведений Стокгольма – Архитектурной и Механической школ. В первой он в 1822 году награждается за свои архитектурные проекты почетным знаком Академии искусств, который выдавался только самым перспективным студентам, а затем, в 1824 году, и медалью Тессина – высшей наградой Академии искусств, учрежденной в память о величайшем шведском архитекторе Никодемусе Тессине Младшем (1654–1728).

В тот же период в Механической школе он делает еще более выдающиеся успехи. В 1821 году он представляет на конкурс созданную им модель насоса для ветряного механизма и удостаивается стипендии в 60 риксдалеров[8], на которую студент мог уже более или менее сносно существовать. Он получает эту стипендию и в 1824, и в 1825 году – сначала за модель передвижного дома, затем за винтовую лестницу, так называемые французские раздвижные двери и чертежи механизма для вязки льна.

В 1825 году Эммануил Нобель, судя по имеющимся документам, оканчивает Механическую школу, а после того, как она в 1826 году вошла в состав Технологического института, вплоть до 1828 года остается при институте чертежником. «В соответствии с предписаниями для Технологического института, чертежник должен был не только преподавать линейное черчение или геометрические проекции, но и “следить за обучением в мастерских, в коих работники занимались, главным образом, обработкой дерева и металла”. Чертежники, или так называемые кондукторы, выполняли также некоторые преподавательские функции. В остальном же “кондуктор” соответствовал инженеру в нашем нынешнем понимании»[9], – отмечает Марта Нобель-Олейникова.

Одновременно в период 1825–1828 годов Эммануил Нобель стал получать первые заказы на архитектурные проекты. Какое-то время он специализируется на тех самых сборно-разборных легко переносимых деревянных домах, интерес к которым проявил еще в период учебы. Так, в 1825 году он выполнил чертежи такого дома для придворного виночерпия Г. Д. Селлениуса (в качестве чертежника и соавтора известного архитектора Фредрика Блюма), а затем чертежи Вейландтской виллы – летней дачи, построенной для известного стокгольмского маклера на острове Юргорден, в самом центре Стокгольма. Наконец, к Эммануилу Нобелю обратились жильцы большого разрушавшегося на глазах Ронского дома с просьбой укрепить его фундамент и провести капитальный ремонт без выселения. Это была необычайно сложная инженерная задача, но Нобель, судя по всему, с ней блистательно справился.

Летом 1827 года происходит, пожалуй, самое главное в его жизни событие – 26-летний Нобель решает жениться на дочери счетовода Юнаса Андреаса Альселля Каролине-Андриетте, которая была младше его на два года, то есть (опять-таки по понятиям того времени) считалась засидевшейся в невестах. Молодые представили перед венчанием необходимые документы, включая выданную жениху справку о том, что он не имеет никаких изъянов и прочих препятствий для вступления в брак. Ни о венчании, ни о свадьбе и количестве присутствовавших на ней гостей у нас нет никаких сведений, а если за Каролиной-Андриеттой и было дано приданое, то очень небольшое. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что уже через год молодые переехали из района Стокгольма, в котором жили мелкие буржуа, чиновники и прочие представители среднего класса, в район Седермальм, примыкавший к фабричной зоне, где проживали ремесленники и рабочая аристократия. Помесячная аренда двухэтажного дома с тремя комнатами и кухней стоила им 106 риксдалеров и 32 эре. Но даже эта сумма, ненамного превышавшая зарплату муниципального чиновника младшего звена, была, видимо, на первых порах для Эммануила и Андриетты слишком высокой.

Для того чтобы понять, как они жили в тот период, стоит снова обратиться к исследованию Нобель-Олейниковой: «Обстановка в доме была спартанской, имущество скромным. Двуспальная кровать, бюро, чертежный стол, обитый диван, дюжина стульев разной степени износа, два чайных столика, чащи и прочая утварь стоимостью в 20 риксдалеров, две перины с подушками, два покрывала, шесть пар простыней, три пары наволочек, а также стеклянная и фарфоровая посуда стоимостью 10 риксдалеров».

В этом доме 7 июня 1828 года у Нобелей появился их первенец, получивший родовое имя Эммануил и, увы, скончавшийся, не прожив и года. Оставаться в доме, где их постигла такая трагедия, Эммануил и Андриетта не захотели, и вскоре переехали в другой, но в целом похожий дом, где 4 августа 1829 года у них родился сын Роберт Яльмар – первый из трех замечательных братьев Нобелей, которому предстояло войти в историю.

Еще до появления на свет Роберта и смерти Эммануила, в 1828 году, отец будущих великих сынов Швеции, многократно получавших патенты и награды за свои научные и промышленные нововведения и изобретения, сам получил патент на два изобретения – приспособление для глажки белья без утюга (с десятью вальцами) и механический рубанок («строгальную машину»).

Судя по всему, к изобретению разных по значению технических проектов Эммануила подталкивало не только тщеславие и желание заработать. Мы полагаем, в первую очередь его разгоряченный мозг и пытливый ум волновала практическая сторона его смелых идей – польза от их применения шведами, простыми рабочими в их скромных домашних условиях (ему, например, принадлежит проект переносной печи); в промышленных и производственных масштабах (схемы воздушных насосов, модели плавающих мостов). Также он занимался производством различных станков и оборудования и в сфере станкостроения открыл совершенно новый способ (так называемое «механическое движение») преобразования вращательного движения в поступательное, за что в том же 1828 году получил еще один патент. Поражают работоспособность, неиссякаемый внутренний источник идей этого неутомимого шведа, его врожденный дипломатический талант ведения переговоров и многое другое – пытливость и терпение, природное обаяние и завидная удачливость оказываться в нужное время и в нужном месте.

Достаточно вспомнить дишь один случай в бытность работы Эммануила подмастерьем у Фредрика Блюма, когда последний взял его с собой на визит к королю Карлу XIV Юхану в Русерсбергский замок[10]. Вечно всем недовольный и капризный король (следствие слабого здоровья и скверного характера) выразил желание отныне наблюдать из окна своих покоев прибрежный город Сигтуну. Блюм растерялся и не нашел чем порадовать короля, зато Эммануил молниеносно сообразил нанять людей и срубить деревья, заслонявшие вид живописных руин монастырей Святого Пера, Святого Ларса и Святого Улофа. Предприимчивость и смекалка Нобеля были справедливо вознаграждены – по распоряжению короля 25 дукатов зазвенели в кармане пиджака Эммануила и вызвали очередную порцию ревности и ворчания Блюма: «Ни единого слова благодарности, невзирая на все приложенные мною усилия, не услышал я из рябых уст его».

Но обиды уходили в прошлое и быстро забывались, когда на светлую голову Эммануила как из рога изобилия один за другим сыпались проектировочные заказы, о которых уже было сказано выше. Нобель в одиночку работал над проектированием и капитальной перестройкой торгового дома «Якоб де Рон и сыновья» в самом центре Стокгольма. А самым известным, наиболее крупным его инженерным достижением и успешно выполненным заказом (из тех, что довелось выполнить до отъезда в Россию) стало строительство в шведской столице наплавного моста через пролив Скуру. В 1830 году Эммануил выиграл конкурс на реализацию этого сложного проекта и спустя два года мост был готов. В ходе работ им были использованы понтоны воздухонепроницаемых металлических и деревянных емкостей собственной разработки. За длительное время работы над наплывным мостом, а также другими проектами (например, изобретением скорострельного ружья) семейству пришлось переехать в более крупный, хоть и обветшалый дом. Он располагался все в том же рабочем районе Седермальм, и именно в нем в среду 27 июля 1831 года Андриетта Альселль родила второго из трех братьев – Людвига Эммануила.

Казалось бы, такое трудолюбие и рвение, такой фонтан технических идей, какой Эммануил щедро проливал во все стороны, должны были приносить ему огромный доход или хотя бы добрую славу; имя, которым можно разумно распоряжаться и капитализировать в последующие партнерские соглашения и проекты. Но, что парадоксально, существенной выгоды, а тем более обогащения «сапожнику без сапог» это не приносило. Периодически его преследовали обиженные заказчики и конкуренты, а также нараставшие, как снежный ком, долги. Видимо, потому, что он безудержно хватался за все и хотел объять необъятное, угодить всем и вся, что еще никому в этом мире не удавалось и вряд ли когда-нибудь удастся.

«В марте 1832 года Иммануил был вынужден передать право пользования участком на Лонгхольмене бургомистру в качестве гарантии по займу. Долги всё росли, и незадолго до Рождества несколько клиентов и работников, объединившись, потребовали объявить Иммануила Нобеля банкротом. Они призывали служителей закона арестовать Нобеля, поскольку ходили слухи, что он уехал из города и скрывается от кредиторов на другом острове в озере Меларен»[11]. Гневливые письма сорока семи (!) кредиторов в городской суд, вечная жизнь на чемоданах в арендованных домах, многократный срыв сроков сдачи в эксплуатацию то одного, то другого инженерного объекта, снова беременная Андриетта (сыновья-погодки рождались друг за другом) морально давили на кормильца семьи, одновременно все больше опустошая его карман.

Кульминацией бед и несчастий изобретателя стал жуткий пожар, вспыхнувший вместо новогодней елки в его (точнее, арендованном) доме в ночь с 31 декабря 1832 года на 1 января 1833-го, в результате чего все имущество семьи сгорело. Счастьем было уже то, что родителям с двумя сыновьями удалось спастись и остаться живыми. Двухэтажный особняк в Кнаперстаде со всеми многочисленными документами Эммануила (патентами, счетами, деньгами и облигациями), с вещами супругов, детскими игрушками, кухонной утварью и мебелью сгорел практически дотла, и пожар этот был виден всему городу. О нем на следующий день написали в газетах, а биографы Нобелей уже два столетия воссоздают и смакуют его во всех деталях и подробностях.

«Пожар в доме Нобеля разгорелся так мощно, что вскоре начал угрожать располагавшейся по соседству тюрьме. Заключенных срочно отправили на борьбу с пламенем. Некоторым пришлось изрядно потрудиться со шлангами. Другие получили приказ, несмотря на жар, выносить из дома все движимое имущество. <…> К вечеру пожарным все еще не удалось совладать с огнем. Жители Стокгольма, направлявшиеся на балы и новогодние спектакли, могли наблюдать огромное алое зарево, осветившее небо. Работы по тушению пожара продолжались почти до утра, после полуночи их слегка облегчил начавшийся снегопад. На следующий день подвели печальные итоги. Здание сгорело дотла, как и расположенный рядом склад тканей. Семья Нобель лишилась большей части нажитого и всех инструментов. Три больших портфеля с подробными чертежами Эммануила Нобеля также стали добычей пламени. Среди вещей, которые удалось спасти благодаря заключенным, были только сломанный чертежный стол, двуспальная кровать, дубовый диван с обивкой и “женский комод”»[12].

Опасаясь быть заподозренным в умышленном поджоге и заметании следов, 11 января 1833 года в своем обращении в городской суд Эммануил заявил о непомерных убытках, которые «таковы, что, несмотря на искреннее мое желание, я лишен возможности сполна и вовремя возместить каждому из моих кредиторов по взятым на себя обязательствам и займам». Прятать глаза от стыда и обходить стороной долговую яму ему придется годами… Только спустя двадцать лет Эммануил выплатит все взятые займы и, наконец, сбросит с шеи хомут, в который попал хотя и по своей вине, но явно не по заслугам и талантам. Поразительно, но и тут его инициативность и желание вытащить самого себя «за волосы из болота» не знали предела – как мы сказали в самом начале, страсть к изобретательству, техническим авантюрам, тяга к покорению вселенной были у Эммануила Нобеля в крови.

Очевидно, что будущий изобретатель и химик Альфред Нобель унаследует многие качества отца и в первую очередь веру в себя, в свою негаснущую звезду и предназначение, непроходящую в моменты депрессии и отчаяния надежду на счастливые, светлые времена. Но об Альфреде и его братьях речь пойдет ниже. Пока же, несмотря на банкротство, судебные тяжбы, переезды и страшный «новогодний» пожар, Эммануил (откуда только он брал силы?) с высоко поднятой головой вступает в новую для себя авантюру – на этот раз каучуковую. Уже с середины 1833 года (Андриетта в этот момент беременна Альфредом), расталкивая локтями потенциальных конкурентов[13], он врывается на арену абсолютно новой для себя отрасли промышленности. Само собой, с очередными иллюзиями относительно триумфа и дохода от нового «прибыльного» дела…

В Стокгольме уже несколько лет из каучука, добываемого из застывшего сока южноамериканской гевеи, производили дождевики и различные прорезиненные ткани для гражданских и военных целей. Эммануил «наматывал на ус» восторженные отзывы потребителей каучуковой продукции, посещал все выставки кустарного мастерства, читал в газетах о новинках, сравнивал рекламные кампании изделий из резины разных стран, штудировал химические справочники и журналы в поисках дополнительной информации о свойствах нового материала.

В течение следующего года, постепенно и кропотливо погружаясь в тему, он проводил лабораторные опыты и в ноябре 1834 года, очевидно стремясь избавиться от долгов этим способом, подал заявку на десятилетний патент на «изобретение по производству эластичных тканей и ремней». Предлагал патентной комиссии и властям золотые горы, обещал изготовлять эластичные бинты для хирургического применения, мужские подтяжки и подвязки для грыж; спасательные пояса для мореплавателей, прорезиненные походные ранцы, белье, сумки и чехлы для военных, туристические рюкзаки. С неприятным запахом каучука, на который жаловались клиенты, он планировал бороться собственным методом сырьевой обработки.

Эммануил Нобель не был бы самим собой, если бы не получил патент! Правда, «несущественные» детали его заявки никому из членов комиссии тогда не попались на глаза – а ведь на них явно стоило обратить внимание! В отношении шведской Коммерц-коллегии о состоянии фабрик и мануфактур за 1835 год черным по белому сказано, что некий Роберт Яльмар Нобель получил патент на десять лет «за изобретение по производству эластичных тканей, лент и полос, а также за изобретение по производству, посредством растянутого каучука, воздухонепроницаемых тканей и сосудов». Шестилетним Робертом, первенцем Эммануила Нобеля, была подписана (!) официальная бумага, патентная заявка и по сей день хранящаяся в Национальном архиве Швеции в Стокгольме. Согласитесь, комичный случай в истории патентного дела – хотя, конечно, чего только в истории не бывало… Скорее всего, «съев собаку» на предыдущих научно-технических проектах и прожектах и накопив, помимо долгов, жизненный и профессиональный опыт, Эммануил таким образом намеревался обезопасить себя от притязаний кредиторов в случае провала. Ну а если бы хитроумная авантюра «выстрелила» и дала долгожданный доход, сверхдоход, вся семья разделила бы победу, обретя, наконец, благосостояние.

Но длительное время обводить вокруг пальца Коммерц-коллегию не удалось по объективным причинам. Предоставить патент шестилетнему мальчишке официальные власти никак не могли, и в очередной раз вызвали на ковер человека, заварившего всю эту кашу. Со стеклянными глазами, понуро и смиренно, будто бы не понимая, как это «недоразумение» произошло, Эммануил покатил бочку на саму Коммерц-коллегию с просьбой переписать патентное свидетельство теперь уже на его «честное» имя. Вернее, на двойное имя сына и отца, за чем последовал второй акт трагикомического фарса всей этой истории.

2 мая 1835 года в «Государственном почтовом вестнике» Стокгольма появляется имя Эммануила Яльмара Нобеля, получившего исключительное патентное право на десять лет на «изобретение по производству эластичных тканей и ремней» – далее следовало все вышесказанное. Но гражданина Швеции с таким именем не существовало в природе, а в рукописном варианте патентного свидетельства в записанном имени «Роберт Яльмар» имя «Роберт» было зачеркнуто и хитро заменено на «Эммануил». Благодаря этому получился некий «Эммануил Яльмар», что лишь еще больше запутало дело.

Подводя промежуточный итог повести о «мертвых душах» Чичикова-Нобеля, подчеркнем, что Эммануил Нобель даже не числился владельцем основанной им фабрики по производству каучука. Всю ответственность он возложил на плечи старшего судебного помощника Отто Вестфельдта, который сдавал ему помещение под производственный цех и числился на бумаге владельцем и главным организатором предприятия. Запутанная система займов и выплат, скрываемое число работников и зарплат позволяли держать кредиторов на отдаленном расстоянии, наводить тень на плетень и задвигать любые проблемы в дальний угол. При этом в области маркетинга и рекламы быть на плаву и какое-то время даже преуспевать, убеждая клиентов в том, что товары (на минуточку – 94 наименования!) производятся исключительно высокого качества и что жителям Швеции, в особенности ее отдаленных северных областей, просто необходимо приобрести полезные и практичные изделия из каучука.

Казалось бы, предлагаемые изделия действительно были необходимы и весьма практичны – например, надувные воротники, предназначенные для туристов, долго пребывающих в сидячем положении (аналог тех воротников, что выдаются сегодня в самолетах). А ведь были еще охотничьи сапоги, подстилки для сидений, каучуковые шланги и даже мочесборники для тех, кто имел проблемы с недержанием. Добавьте к этому несколько специальных предложений для разных военных целей, например, прорезиненную непромокаемую ткань для солдатских плащей и палаток. Или ранцы двойного использования, превращаемые при выворачивании в надувные спасательные круги для солдат, переходящих вброд широкие реки.

Среди объективных причин очередного краха Эммануила Нобеля было то, что «резиновый бум» в Америке и Англии начался на несколько лет раньше, чем в Швеции, и состязаться с зарубежными конкурентами, производящими подобные чудо-товары, представлялось делом трудным. Кроме того, как и во все времена и в любой отрасли производства, тут же нашлись «специалисты», днем и ночью копировавшие эскизы, выкройки и лекала, которые разрабатывал путем проб и ошибок Эммануил Нобель.

Окончательно разочаровавшись в людях, в том числе в партнерах-перебежчиках, столкнувшись с повседневным лицемерием, предательством, жаждой личного обогащения, пресловутой коррупцией, Эммануил, памятуя девиз своей молодости «полагаться лишь на самого себя», в который раз поднимает голову и смотрит дальше. Смотрит за горизонты своих возможностей, в прямом смысле за горизонты столичного города и даже государства, не оглядываясь, не возвращаясь к тому и к тем, кто проявил себя, мягко скажем, не с самой приглядной стороны в прежних его начинаниях.

Кредиторы снова портили ему нервы и сон, когда он в очередной раз подал в канцелярию ходатайство с просьбой о погашении долга. Уточним, что до середины XIX века в Швеции существовала система так называемых долговых тюрем, куда заключали недобросовестных должников. Таким образом, любое, даже смехотворное по сегодняшним меркам финансовое преступление могло поставить под угрозу свободу должника и его репутацию, а если он являлся единственным кормильцем, то и лишить всю его семью последнего куска хлеба. Мрачная перспектива заключения побудила Эммануила Нобеля, используя все возможности, еще раз попытать судьбу и во что бы то ни стало выйти на новый виток, новый поворот жизни.

Интуиция и предпринимательский нюх приводят его на министерский ужин, где посланник США в Стокгольме, господин Хьюз[14], хорошо разбиравшийся в военном деле, по достоинству оценил планы Нобеля по производству все тех же каучуковых солдатских ранцев. Он рассказал о проекте изобретателя губернатору города Або (ныне Турку, а в то время самого «шведского» из всех финских городов) Ларсу Габриэлю фон Хартману[15], находившемуся тогда в шведской столице с целью заключения договора о торговле с Великим княжеством Финляндским, входившим в состав России с 1809 года, после очередной русско-шведской войны.

На счастье Эммануила Нобеля, барон Хартман предложил опытному изобретателю «попробовать себя» в России и Финляндии. Нобель, видимо, даже не имел возможности отказаться – отступать было некуда, в ноябре 1837 года судебные приставы описали и реквизировали все его имущество. Поэтому он с благодарностью согласился и бросился оформлять необходимые бумаги. Дорожный чемодан был давно собран и припрятан у друзей, когда 30 ноября Эммануил Нобель явился в канцелярию губернатора на Вестерлонггатан, чтобы расписаться в получении паспорта на имя «И. Нобель, механик». Расписаться одновременно в своем будущем и прошлом, так как роковая дата вступления в силу решения о лишении его свободы – 15 декабря 1837 года – наступало прямо на пятки.

Одолжив какие-то средства у родственников жены, большей частью у тещи Каролины Альселль; оставив в Стокгольме многочисленную семью (Андриетта уже родила не только сыновей Роберта, Людвига, Альфреда, но и девочку Генриетту), Эммануил Нобель в одиночестве, в кромешной ночи, отправляется в новый для себя и своей будущей династии край – в Россию!

Уже в сырой каюте парома «Евле – Стокгольм» он «на коленке» придумывает новые проекты, рисует схемы и эскизы, скучает по родным, но вовсе не по дому и городу, который, как он считает, так несправедливо с ним обошелся. С надеждой Эммануил Нобель засыпает и грезит, что в Финляндии, в России, в любых других передовых странах его замыслы и масштабные идеи наконец найдут воплощение и признание.

Глава третья

Умом Россию не понять…

Дайте детям книги и ручки. Это самое могущественное оружие на свете.

Малала Юсуфзай[16]

Обычно путь от Стокгольма до Або занимал чуть менее суток, но начиналась суровая скандинавская зима. Недавно начавший курсировать между двумя городами пароход встал на зимовку, и добираться беглому банкроту (будем называть вещи своими именами) Эммануилу Нобелю пришлось на утлом почтовом катере. Причем часть тяжелого пути пришлось вместе с командой перетаскивать судно по тонкому, то и дело проламывавшемуся льду. По свидетельству Ингрид Карлберг, «не раз и не два Иммануил Нобель вместе с другими пассажирами повисал на перилах по пояс в ледяной воде». Именно во время этого путешествия, когда он не раз в буквальном смысле слова был на волоске от гибели, к Эммануилу, бывшему давно убежденным атеистом, на мгновение вернулась вера в Бога, и, как впоследствии он признавался в записках, он мысленно послал благодарность “Тому, Кто так странно правит судьбами и Кто спас меня ради моих дорогих родных”».

Впрочем, на кону было явно большее, чем судьба его семьи. Погибни Нобель тогда, зимой 1837 года, – и вся история, как России, так и мира пошла бы по-другому. Забегая вперед, скажем, что без мин Нобеля-старшего Россия в Крымскую войну с большой вероятностью потеряла бы Кронштадт, а затем под угрозой британского флота оказался бы и Санкт-Петербург, и тогда итоги этой войны могли оказаться для России куда худшими. Без сомнения, динамит был бы в итоге создан и без Альфреда Нобеля, а Баку и без братьев Нобель все равно стал бы центром нефтяной индустрии мирового значения. Но, во-первых, все это случилось бы несколько позже, а во-вторых, с куда меньшей пользой для нашей страны. Так что немалое счастье России заключалось в том, что Эммануил Нобель 17 декабря 1837 года отметился на российской таможне на озере Эккере, а уже 20-го благополучно добрался до Або.

В те дни город все еще приходил в себя от пожара 1827 года, вошедшего в историю как самый крупный пожар за всю историю Скандинавии. Следы этого бедствия и спустя десять лет были видны повсеместно, но город стремительно строился, и потребность в архитекторах и инженерах была огромна. К тому же близилось Рождество, у жителей было предпраздничное настроение, и лучшего времени для визита к губернатору Ларсу Габриэлю фон Хартману, с которым Нобель познакомился в Стокгольме, и в самом деле придумать было нельзя.