Пётр из Дусбурга. Хроника земли Прусской. Текст, перевод, комментарий

Теодор Хирш считал, что «Донесение» основано на источнике ХIII в., но в нем использованы также сведения хроник Петра из Дусбурга и Николая фон Ерошина (SRP 1874: 168–265). Это сдвигало время создания памятника на вторую половину XIV в. М. Поллякувна полагала, что оба «Донесения» возникли в одно и то же время, и это подкрепляется фактом их нахождения в одном и том же кодексе. «Донесения» были написаны с целью укрепления традиций ордена и должны были служить документальным подтверждением прав ордена на Ливонию и Пруссию.

Поллякувна сделала еще один шаг вперед по сравнению с предшественниками, определив характер связи между «Хроникой» Петра из Дусбурга и легендой о перенесении гермы св. Варвары. Такой жанр агиографической литературы возник во времена Крестовых походов в Святую землю, и его Пётр из Дусбурга использует уже по традиции. Легенда, сохранившаяся в списках XIV в., повествует о приходе крестоносцев в Пруссию и о войне Тевтонского ордена с поморским князем Святополком. Исследовательница, в частности, полагала, что факт перенесения гермы св. Варвары заимствован из утраченной поэмы о св. Варваре, автором которой, вероятно, был комтур (а в 1331–1335 гг. верховный магистр) Лютер Брауншвейгский, который использовал также «Донесение Генриха фон Гогенлоэ». Окончательную форму легенда обрела, скорее всего, в доминиканском монастыре в Эльблонге. М. Тёппен, первым издавший легенду (SRP 1863: 399–431), высказывал мнение, что вся она основана на тексте «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга. Из анализа, проведенного Поллякувной, следует, что «Хроника земли Прусской» послужила источником лишь для отдельных фрагментов этой легенды, не известной хронисту, поскольку она сложилась к 1326–1331 гг.

Г. Лабуда предполагал также, что Пётр из Дусбурга и автор легенды независимо друг от друга обращались к тексту «Донесения Генриха фон Гогенлоэ», причем автор легенды передает его очень точно, а хронист видоизменяет и вносит дополнения.

«Оливская хроника» (середина XIV в.) в ее отношении к «Хронике земли Прусской» долгое время была предметом научной полемики. Хирш, впервые издавший «Оливскую хронику» (Die ältere Chronik: 649–805), делал вывод, что Пётр из Дусбурга и автор «Оливской хроники» использовали один и тот же источник, повествовавший об истории Тевтонского ордена. Эту точку зрения М. Тёппен считал весьма правдоподобной (SRP 1861: 6). Спустя десять лет М. Перльбах выступил с подробным анализом «Оливской хроники» (Perlbach 1871), из которого следовало, что история ордена в «Оливской хронике» есть лишь извлечение из рифмованной «Хроники Пруссии» Николая фон Ерошина.

В. Фукс, проведя детальный текстологический анализ, пришел к выводу, что основным источником Петра из Дусбурга была «Оливская хроника» (Fuchs 1884: 421–484; 1886: 405–434). Позднее польский историк В. Кентшиньский выступил с гипотезой о существовании двух редакций «Оливской хроники» (Exordium) (отраженных соответственно в списках XV и XVII–XVIII вв.) и утверждал, что некий автор XIII в. связал «Оливскую хронику» с историей Тевтонского ордена и что вторая (II) редакция была ее переработкой. Он высказал предположение о том, что этот источник был использован Петром из Дусбурга, и подчеркивал, что основу «Оливской хроники» образовывал текст, принадлежавший польскому хронисту (Kętrzyński 1890: 289–297, 385–394, 499–510). Добавив новые детали, Кентшиньский в основном разделял точку зрения Вебера и Фукса. Детальный анализ всей дискуссии представлен в работе польского исследователя Я. Венты (Wenta 1990: 49–55).

Сам Вента, проведя детальное сопоставление текстов хроник Петра из Дусбурга и Николая фон Ерошина с «Оливской хроникой» (Wenta 1980), выдвинул гипотезу о существовании трех редакций «Хроники» Петра из Дусбурга, последняя из которых легла в основу «Оливской хроники».

В дальнейшем Вента расширил диапазон своих исследований и выступил с монографией, посвященной развитию историографии в государстве Тевтонского ордена в Пруссии в ХIII–XIV вв. (Wenta 1990): «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга предстает в этом исследовании и как явление развивающейся историографической традиции.

Попытка продолжить споры вокруг «Оливской хроники» была предпринята в 90-е гг. XX века. Так, немецкий исследователь Хайнц Лингенберг откликнулся на указанную работу Я. Венты монографией о древнейших памятниках историописания, созданных в Оливском монастыре, представив их краткий анализ, предложив некоторые поправки к исследованию Я. Венты и одновременно выразив надежду на то, что споры по данному вопросу закончатся (См.: Lingenberg 1994). И действительно, многолетние тщательные, глубокие исследования Я. Венты оставляют последнее слово за их автором.

Третья часть «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга связана с прусскими анналами. Они были изучены Г. Лабудой (Labuda 1954). В отличие от своих предшественников (Й. Фойгта, М. Тёппена, Э. Штрельке, В. Арндта и В. Кентшиньского) Лабуда рассматривал анналы, трактуя каждое ответвление как историографическую целостность и обращая внимание на время и место возникновения анналов, а также на их авторов. Это дало ему возможность представить взаимосвязь сохранившихся списков анналов. Так, изданные в серии Scriptores rerum Prussicarum «Пельплинские анналы» (Annales Pelplinenses), «Краткие прусские анналы» (Kurze preussische Annalen) и упоминаемый там же неизданный Вольфенбюттельский список ученый определял как тексты, восходящие к одному архетипу, для которого он предложил название «Древнейшие прусские анналы» (Annales Prussiae antiquissimi), основываясь при этом на исследованиях, проведенных ранее М. Перльбахом. Лучший из этих списков сохранился в архиве Тевтонского ордена в Вене, в уже упомянутом кодексе XVI в. Историк делал вывод о существовании официальной анналистики ордена на землях Поморья. Лабуда усматривал в процессе создания анналов два этапа, один из которых закончился в 1293 г., а второй относился к 1311–1337 гг.

Торуньские и Кульмские анналы, по мнению Лабуды, также восходят к «Древнейшим прусским анналам», используя в то же время данные некоторых других источников.

Списки «Древнейших прусских анналов» сохранились только на немецком языке, как и «Донесения», о которых говорилось выше. Напротив, «Торуньские анналы», созданные во францисканском монастыре, написаны на латинском языке, равно как и «Кульмские анналы» (латынь была официальным языком Кульмского епископства).

Лабуда поставил вопрос о текстологическом соотношении «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга и «Древнейших прусских анналов», но не учел при этом «Анналы каноника Самбийского».

Анализ последнего памятника был проведен М. Поллякувной. «Каноник Самбийский» представлен лишь одной рукописью, датированной XIV в. Он возник в среде самбийского капитула и потому отражает круг его интересов. По нему можно судить об отношениях Самбийского епископства с Тевтонским орденом. «Каноник Самбийский» – сочинение компилятивное, и главный среди его источников – «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга. В части, содержащей прусские сведения, «Каноник Самбийский» основан на прусских анналах.

Сопоставляя текст III части «Хроники земли Прусской» с текстом «Каноника Самбийского» и «Древнейшими прусскими анналами», исследовательница делала вывод, что хронист использовал сведения «Каноника», относящиеся к ХIII в., а также сведения анналов, входящих в Венский кодекс. Об этой же основе свидетельствуют и данные, содержащиеся в Дополнениях к «Хронике» Петра из Дусбурга.

Как утверждал М. Перльбах, хронологическую основу «Хроники земли Прусской» составили анналы и список магистров ордена (верховных и прусских). Однако сопоставление «Хроники» с «Каноником Самбийским» свидетельствует о том, что последний заимствовал сведения о магистрах у Петра из Дусбурга, но опосредованно, через перевод Николая фон Ерошина. Анализ сохранившихся источников, включающих списки магистров, позволил Поллякувне утверждать, что Пётр из Дусбурга не пользовался никаким специальным списком верховных и прусских магистров, о чем свидетельствует факт пропуска им троих магистров, а также неоднородность подачи информации о них и ошибки в очередности их правления. На верный след, по ее мнению, наводят даты смерти первых пяти магистров, свидетельствующие о том, что уже в Акре существовал календарь, в задачу которого входила фиксация дней смерти для церковного поминания, как это было повсеместно принято в католической Церкви. Такие документы можно было обнаружить в Венеции, где первоначально находилась резиденция верховных магистров, а позднее – в Мариенбурге (Пруссия). Ими, вероятно, и пользовался Пётр из Дусбурга. Рецензируя работу М. Поллякувны (Pollakówna 1968a), Г. Лабуда писал, что анализ взаимосвязи «Каноника Самбийского» и «Хроники земли Прусской» ни в коем случае нельзя считать исчерпывающим, поскольку неизвестно, в каком из административных центров средневековой Пруссии Пётр из Дусбурга работал над «Хроникой земли Прусской». Ученый обращает внимание на такие центры, как Мариенбург (Мальборк), Кульм, Эльбинг, Кёнигсберг и Рагнит. Каждый из них мог располагать не только письменными источниками, но и быть местом, где автор «Хроники» мог получить сведения от участников или свидетелей тех или иных событий, и включить их в свое сочинение как анекдоты (exempla). Впрочем, наиболее вероятными центрами Г. Лабуда считал Кёнигсберг и Рагнит (Labuda 1971: 239).

Целый ряд сведений «Хроники земли Прусской» позволяет утверждать, что ее автор имел доступ к архиву Тевтонского ордена. Так, хронист передает содержание жалованной грамоты Конрада Мазовецкого, говорит об обстоятельствах краткосрочного соглашения со Святополком; о тяжбе поморского князя Мстивоя с орденом, улаженной папским легатом Филиппом; описывает ущерб, нанесенный литовцами в 1323 г., и проявляет осведомленность в вопросе о предполагаемом крещении Гедимина. М. Перльбах полагал также, что Пётр из Дусбурга использовал «Золотую буллу» 1226/1235 г. императора Фридриха II и папскую буллу 1234 г. (см.: Jasiński 2008: 71–130). Использование папских документов оказало влияние и на стиль «Хроники», в которой нередко встречаются обороты, типичные для папской канцелярии.

Однако большая часть «Хроники земли Прусской» не имеет под собой письменной основы, многие сведения возводятся к устной традиции (рассказы очевидцев; предания, сложившиеся в ордене). Свидетелем ряда событий был сам Пётр из Дусбурга.

Отдельно стоит сказать об источниках, использованных хронистом при описании всемирной истории. М. Тёппен, издавая хронику, провел источниковедческий анализ части «О событиях», указав на два сочинения монахов-доминиканцев как на основные его источники: «История римских пап и императоров» Мартина Опавского (из Троппау) (Martini 1872), завершавшаяся 70-ми гг. XIII в. (работа над хроникой была закончена ок. 1290 г.), а также «История католической церкви» Варфоломея (Птолемея) Луккского (ученика Фомы Аквинского), доведенная до начала XIV в. (вошла в собрание Scriptores rerum Italicarum) (Muratori 1727). В начале XIV в. Мартин пользовался особым авторитетом в церковных кругах, а его «История», разошедшаяся во множестве списков, служила справочником для богословов и каноников. Хронист, таким образом, превратился в учителя истории для католиков того времени. В исторической науке XIX в. его сочинение не получило высокой оценки: его признали компиляцией. Из 126 главок, выделенных Тёппеном в этой части «Хроники земли Прусской», 86 по своему содержанию восходят к Мартину и Варфоломею. Сведения пяти глав о св. Елизавете Тёппен считал заимствованными из календарей ордена. Источники остальных сведений неизвестны.

По наблюдению М. Поллякувны, часть «О событиях» свидетельствует о ясно выраженном намерении хрониста синхронизировать описанные в «Хронике» прусские события с современными им событиями, происходившими в христианском мире. В ходе работы над «Хроникой» они разрослись за счет деталей, не позволивших включить их в рамки прусской истории в узком смысле, и за счет сведений, опущенных в основном тексте хроники.

Пётр из Дусбурга приводит немало цитат из христианских (Иероним, Павлин Ноланский, Макробий, Боэций, Исидор, Григорий Великий, Бернард Клервоский, Пётр Ломбардский, Пётр Коместор, Ансельм Ланский, Алан де Лилль) и античных (Овидий, Гораций, Ливий) авторов. По гипотезе С. Квятковского, в «Хронике» прослеживается также влияние Дунса Скотта (ок. 1266–1308) (Kwiatkowski 1999: 135–147).

Крестоносная идеология в «Хронике земли Прусской» Петра из Дусбурга и в других письменных памятниках Тевтонского ордена в Пруссии

Крестоносной идеологии посвящен не один том международной историографии. Не претендуя на полный охват данной темы в рамках вступительной статьи к новому изданию «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга, постараюсь показать основные моменты крестоносной идеологии на материале письменных источников Тевтонского ордена в Пруссии, основываясь на трудах своих коллег (предшественников и современников) и на собственных наблюдениях в процессе изучения письменных памятников ордена (см. также: Матузова 2019b).

Тевтонский орден был учрежден в 1190 г. в Святой земле, во время Третьего крестового похода. Однако его связь с Крестовыми походами гораздо шире, выходя за географические границы его возникновения и даже ломая хронологические рамки классических Крестовых походов. Уже покинув Святую землю и пребывая в Пруссии, где на завоеванной во второй половине XIII в. территории ему удалось основать так называемое автономное (территориальное) государство, Тевтонский орден не переставал ощущать себя (как о том свидетельствует «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга) и оставаться крестоносным орденом [1]. Недаром верховный магистр Герман фон Зальца (1209–1239 гг.) получил для своего ордена в 1221 г. от Папы Римского Гонория III (1216–1227) равные привилегии с тамплиерами и госпитальерами: Пётр из Дусбурга отметил в своей хронике, что магистр «просил и получил крест, чтобы проповедовать от имени Апостольского престола (взявшего Пруссию под свою защиту. – В. М.) в королевствах и провинциях, назначенных тогда в помощь земле Прусской» (II. 13), что было, по сути, главным требованием для осуществления Крестового похода, действие которого фактически переносилось из Святой земли в Пруссию. Пруссия явно приравнивалась к Святой земле, о чем свидетельствует тот факт, что в 1245 г. папа Иннокентий IV (1243–1254) подтвердил данные Гонорием III привилегии и индульгенции идущим в Пруссию пилигримам, «как давались они идущим в Иерусалим» (II. 13).

Таковы основополагающие моменты. А по сути, все нарративные письменные сочинения Тевтонского ордена, т. е. его историография и поэтическая литература, равно как и его иконографи я[2], так или иначе являются выражением крестоносной идеологии, ее богословского содержания и жизненной практики, будь то литургия, миссия или военное дело, – все, что в конечном счете формировало не только упоминаемые Петром из Дусбурга столпы (в довольно широком аллегорическом смысле), поддерживающие орден, но и менталитет рыцарей-монахов (поскольку рождению крестоносной идеологии послужили не только социально-политические условия, но и в известной мере духовность, менталитет и психология (Rousset. 1945: 11)), воистину являвшиеся гарантом его многовекового существования.

Памятником крестоносного коллективного сознания ордена является «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга, не просто создавшего апологию Тевтонского ордена и завоевания им Пруссии, но использовавшего для этого красноречивые и при этом богословски обоснованные факты, совокупность которых призвана была недвусмысленно свидетельствовать: завоевание Пруссии – это праведная, священная война, которую братья-рыцари ордена ведут во имя христианской веры. Времена св. Адальберта Пражского (Войцеха) (955–997), Бруно Кверфуртского (970/974–1009) и епископа Христиана (ум. 1245) прошли. Мирная миссия во всех случаях закончилась гибелью проповедников. Как пишет Пётр из Дусбурга, поскольку «семя <слова Божьего> упало на скудную почву, то не принесло никакого плода» (II. 1). Настало время Крестового похода, задачей которого была не только война за христианскую веру, но и типичная для войн всех времен экспансионистская задача завоевания новой территории. Тевтонский орден, возникший в Святой земле как госпиталь и вскоре (в 1198 г.) получивший статус духовно-рыцарского ордена, в Пруссии на практике превращается в военный, рыцарский орден.

Поле сражения переместилось с Ближнего Востока в прибалтийские земли Пруссию и Ливонию, но поскольку эти земли были приравнены к Святой земле, то и тевтонские рыцари в своем сознании и в глазах современников оставались крестоносцами. Напоминанием этого служат 78–80-е главы IV части хроники («О событиях»), в которых нашли отражение обстоятельства и причины Первого крестового похода, а затем (кратко) – причины упадка Крестовых походов и, словно кульминация, «Плач о запустении Святой земли» и «Призыв Святой земли к христианам во спасение свое», с затаенной надеждой на несбыточное: возрождение Крестовых походов в Святую землю и ее отвоевание. Спустя триста лет после этого такую же, но не высказываемую откровенно надежду на отвоевание уже навсегда потерянной Пруссии будут питать орденские рыцари.

Крестоносцы появились в Пруссии в начале 30-х гг. XIII в. по приглашению мазовецкого князя Конрада, обратившегося к Тевтонскому ордену с просьбой помочь в отражении разорительных набегов пруссов. Именно в Пруссии появились письменные памятники ордена, прежде всего – его историография и важнейшая среди исторических сочинений «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга. Завершенная в 1326 г., она отражала историю завоевания орденом Пруссии ретроспективно (хронист предупреждает читателей о том, что хронология описываемых событий зачастую нарушена, а многие события уже забыты). Однако, безошибочно следуя правилам жанра крестоносной хроники, Пётр создает, можно сказать, «программное» сочинение ордена, являющееся одновременно его апологией и своеобразной энциклопедией.

В отличие от Святой земли, на отвоевание которой от инаковерующих мусульман отправлялись христианские крестоносцы, Пруссия была последним островком язычества в Европе. Пруссов скорее можно было бы назвать «неверными» или «неверующими», хотя они обожествляли природу, о чем было известно и Петру из Дусбурга (III. 5); подобный пантеизм не означал для хрониста подлинную религию, и он, называя пруссов идолопоклонниками, пишет, что «пруссы не имели понятия о Боге». Именно поэтому пруссы не только грешники, не раз называемые на страницах хроники «детьми Белиала», но и злейшие враги христиан, несущие ущерб и гибель христианскому миру, а главное – католической Церкви: в Риме их называли «сарацинами Севера» (Düsterwald 1973: 17). Едва начав повествование о вторжении крестоносцев в Пруссию, Пётр из Дусбурга перечисляет злодеяния пруссов: «…двести пятьдесят приходских церквей, не считая… часовен, мужских и женских монастырей, предали они огню. Убивая священников и прочих клириков, …одних за пределами церкви, других – внутри, многих в алтаре, когда они служили телу и крови Господа нашего Иисуса Христа, сами святыни в знак презрения Бога брезгливо бросив на землю, попирали ногами. Унеся чаши, амфоры и прочие церковные сосуды и облачение, предназначенное для богослужения, они обращались с ними кощунственным образом; девушек, посвященных Богу, бесстыдно использовали для своей похоти. …не хватит слов, дабы досконально описать, сколько зла и мерзости содеяли они вере и христианам» (II. 2). В дальнейшем хронист не раз пишет о том, что «церкви, часовни и молельни Божии они сжигали, с церковными святынями кощунственно обращались, церковное облачение и сосуды использовали непозволительным образом, священников и прочих служителей церкви беспощадно убивали» (III. 90). Во время восстаний (их Пётр из Дусбурга насчитывает пять), пруссы нанесли «большой ущерб образам святых, церковному облачению и прочему, предназначенному к служению Богу, и церковным святыням» (III. 148). Подобным обвинениям на страницах, повествующих о литовской войне, подвергаются и литовцы, вторгшиеся во главе с кастеляном Гарты (Гродно) Давидом в Ревель, землю короля Дании, и убившие там «многих священников, приходских и монастырских», оскверняя при этом «святыни, церкви, облачение и алтарные сосуды и все, относящееся к богослужению» (III. 343); великий князь Литовский Витень (1293/1295–1316) привел в Польшу воинов, и они убили собравшихся на службу в церкви людей, а саму церковь сожгли дотла (III. 250). В другом походе войско Давида вошло в Мазовию, где разгромило «огнем и мечом» «тридцать приходских церквей и часовен со многими молельнями, посвященных во славу Божью… Кощунственно обращаясь с церковными святынями, облачением и сосудами, они уничтожили монастырских и приходских священников и свыше четырех тысяч прочих людей обоего пола» (III. 357). И, словно подводя итог всему сказанному, хронист пишет: «Ни один нормальный человек не может без слез подумать о том, сколько зла и какое великое побоище народа Божьего содеяло и сколько ущерба причинило это войско <язычников> святыням церкви и ее служителям» (III. 192). Подобные описания (как бы растянутый на всю «Хронику» обвинительный акт против пруссов и литовцев) легитимизируют поход крестоносцев в Пруссию, уподобляя его Крестовым походам в Святую землю. Исторические сочинения Тевтонского ордена в Пруссии были разновидностью «литературы Крестовых походов, а его земля (т. е. Пруссия. – В. М.) стала местом войны, колонизации и миссии» (Jungbluth 1969: 36).

Завоевание Пруссии получает богословское оправдание, и хронист усматривает его на высочайшем уровне, неоднократно напоминая, что «Бог на стороне братьев» (III. 21), что «Господь сражается за братьев» (III. 75), и потому крестоносцы ведут войну с пруссами, не теряя надежды, что «Господь охранит и поможет» (III. 193). Хронист создает прочную духовную основу, соединяющую Бога и крестоносцев (Trupinda 1999: 174). Многочисленные случаи чудесного спасения рыцарей ордена объясняются Петром из Дусбурга именно божественным участием, равно как к чудесам относятся и успехи в обращении пруссов в христианство, а это, несомненно, свидетельствует, что крестоносцы ведут праведную, священную, войну.

Оправданием действий Тевтонского ордена в Пруссии служит и агиография. У ордена было три «официальных» святых покровителя: Дева Мария, исполнявшая роль посредницы между орденом и Господом; святой Георгий, служивший образцом в войнах с язычниками, и святая Елизавета, известная своим служением ближнему. Они представляли разные ипостаси ордена (Wüst 2013: 31).

В ордене, в само название которого входило имя Пресвятой Марии, несомненно имелись все предпосылки к созданию ее культа. Верховный магистр ордена Дитрих фон Альтенбург (1335–1341) назвал Деву Марию «госпожой и защитницей» (howbtfrowe und beschirmerinne) ордена (Rosenberg 1967: 322; Arnold 1999: 270). Тевтонский орден стал инициатором Крестовых походов в Пруссию и Ливонию, земли, объявленные принадлежащими Деве Марии (и в этом тоже усматривают аналогию Святой земле, мыслившейся землей Иисуса Христа). «Рыцари Марии» (Marienrittere) вели войну с язычниками во имя своей покровительницы (Arnold 1999: 270–271), и нередко походы, совершаемые в XIV в. западноевропейской знатью на Литву, начинались в праздники, посвященные Деве Марии: Очищение (Purificatio), или Сретение Господне (2 февраля), Вознесение (Успение) Марии (15 августа), Рождество Марии (8 сентября). Однако в отличие от Святой земли, где культ Иисуса носил вполне религиозный характер, в Пруссии культ Девы Марии все больше политизировался, вписываясь в систему политических взглядов руководства ордена и выражая устремления ордена как территориального князя. Одновременно ее культ феодализировался и стал служить упрочению политических позиций ордена и его владычества в Пруссии, при этом Дева Мария в глазах крестоносцев превращалась в сюзерена (под ее стягом тевтонские рыцари шли в бой), госпожу завоеванных земель, а орден – в ее вассала (Dygo 1989: 63–64).

Особенно укрепился в Пруссии культ святого Георгия, миссионера и мученика, одновременно воплощавшего собою рыцаря, выступавшего против зла и язычества. В ордене, заявившем о себе как о рыцарском, как об ордене, завоевавшем Пруссию и ставшем ее хозяином, святой Георгий мыслился не только помощником в воинских подвигах, но и идеальным образцом для подражания в войне с язычниками (Wüst 2013: 26). Пётр из Дусбурга описывает походы и победы крестоносцев, совершенные на рубеже XIII–XIV вв. в день «святого мученика Георгия» (III. 235, 238), а под 1259 годом сообщает, что на горе Святого Георгия крестоносцы построили одноименный замок (Георгенбург) (III. 83, 84). В дальнейшем в орденской Пруссии появились сотни приходских церквей; многие из них были посвящены святому Георгию или имели посвященные ему алтари (Arnold 2002).

Культ святой Елизаветы в корпорации был непосредственно связан с вступлением в орден Конрада Тюрингского, деверя ландграфини, и с его пребыванием верховным магистром Тевтонского ордена (1239–1240). Вероятно, к концу XIII в. относится появление «Пассионала», сборника поэтических житий почитавшихся в ордене святых мучеников, среди которых было и Житие святой Елизаветы (Passional 1852: 618–629). Снискавшая известность своей благотворительностью, канонизированная Елизавета Тюрингская особенно подходила Тевтонскому ордену как госпитальному; и хотя в Пруссии эта функция ордена отошла на второй план, святая Елизавета оставалась его покровительницей, равно как и ряда орденских госпиталей на территории Священной Римской империи (Arnold 1983).