Так это было

Я решил обратиться с письмом к 3–4 бригадам, с которыми работал на Станкострое. В нем я рассказал о возникших проблемах, о значении этих работ для обороны страны, о возложенной на меня ответственности и закончил тем, что если не получу в ближайшее время помощь, то задание сорву. Я просил связаться с бригадирами других строек и помочь мне выполнить задание правительства.

Прошло всего десять дней, и я начал получать письма и телеграммы из Харькова, Курска, Воронежа и других мест. Содержание было одно: – "Едем, встречайте" и подписи. Лучшие специалисты, плотники, бетонщики, землекопы, столяры и другие во главе с бригадирами, вместе с семьями ехали ко мне на помощь. Никто не спрашивал, сколько им будут платить, где они будут жить, с какими условиями встретятся на новом месте. А ведь оставляли обжитые места, многие снимали детей с учебы, оставляли квартиры, живность. Удивительный народ!

Для размещения прибывающих мне пришлось занять кроме общежития, церковь, костел, синагоги, театр и многие другие помещения, и никаких протестов, никакого недовольства условиями жизни никто из прибывших мне не высказал. Да, ведь в письмах я ничего и не обещал, наоборот, писал, что с жильем, по началу будет плохо, придется терпеть лишения.

Нужно сказать, что такой способ решения кадровой проблемы не обошелся мне даром. В то время в Воронеже был трест «Воронежстрой», руководимый неким товарищем Соловьем. Из этого треста в Шепетовку по письмам бригадиров уехало особенно много рабочих (около 60 %) и товарищ Соловей обратился с жалобой к С. Орджоникидзе с просьбой наказать меня и вернуть рабочих.

Серго направил это письмо К. Е. Ворошилову, а тот И. Э. Якиру. Последний предложил мне дать разъяснения по существу вопроса. Я ответил следующее:

– "Мне дано задание государственной важности по укреплению границы. Рабочих мне не дали, а времени очень мало. Выполнить задание Правительства я обязан. Поэтому в поисках выхода я обратился за помощью к знакомым бригадирам. Я им не обещал ничего лучшего по сравнению с тем, что они имели по месту работы. Я только объяснил, что без их помощи сорву задание Правительства по весьма важному государственному делу, вот они и приехали". И добавил: – "От хорошего хозяина рабочий не уходит".

Таким мое разъяснение и попало к Серго. Дальше произошло следующее. Серго вызвал товарища Соловья, дал прочитать мое разъяснение, а затем объявил ему выговор за то, что он допустил уход рабочих с его строек.

С приездом рабочих работа на стройке закипела. Каждые две недели на строительство приезжал командующий Киевским военным округом И. Э. Якир, и мы вместе объезжали сотни объектов, которые в то время были развернуты на большой территории. Я поражался удивительной памяти и наблюдательности Якира. Разъезжая со мной по объектам, он не раз вносил поправки в их строительство, причем всегда без шпаргалок и подсказок. Все держал в памяти. Разговаривал Якир всегда спокойно, без крика, с полной уверенностью в своих знаниях. В следующем 1937 г. И. Э. Якир был арестован и расстрелян, как "враг народа".

Работа на строительстве пошла настолько активно, что уже через месяц стало нехватать материалов. Пришлось ставить вопрос в ЦК КП(б)У о том, чтобы снабженцы КВО обеспечили материалами наше строительство в необходимых объемах. Из-за этого у меня возник конфликт с заместителем Якира по снабжению товарищем Петерсоном (бывшим комендантом Кремля).

В результате всех нас вызвали на Политбюро ЦК КП(б) Украины, где между Петерсоном и мной произошел примерно следующий диалог:

Петерсон: – "Вы представляете, где Вы работаете?".

Я: – "В Киевском военном округе".

Петерсон: – "У нас, военных такой порядок. Если Вы чем-то недовольны, то должны обращаться только к нам".

Я: – "Лично я всем доволен, а ходом работ, которые Вы мне поручили неудовлетворен, о чем Вам неоднократно сообщал. Но Вы и Ваш аппарат плохо на это реагируете и у меня начались массовые простои, а этого я допустить не могу, хотя и отношусь к Вам с большим уважением.

Петерсон: – "Вы не должны были жаловаться в ЦК".

Я: – "Я обращался в ЦК не по личному вопросу. Кроме того, именно ЦК поручил мне эту работу и я, как коммунист, несу личную ответственность перед ЦК за укрепление границы. К сожалению, я больше не могу говорить с Вами, так как к утру мне нужно быть на стройке. Сейчас уже поздно, а мне еще ехать 360 километров. Всего хорошего". И, я уехал.

Конечно, Петерсон был заслуженным коммунистом, и, возможно, был задет моим обращением в ЦК, где ему крепко записали за задержку в снабжении строительства материалами. Но у меня уже не было выхода, так как я исчерпал все возможности, обращаясь телеграфно и письменно в штаб КВО по этим вопросам. Ждать дальше я не мог, не только потому, что срывались сроки строительства, но и потому, что простаивали сотни рабочих, которых я завез на стройку. Поэтому я и обратился прямо к заведующему промышленным отделом ЦК товарищу Шергову, который меня хорошо знал и поставил этот вопрос на Политбюро ЦК КП(б)У.

Не прошло и десяти дней, как материалы массированным потоком начали поступать на стройку. Тогда в районе Шепетовки было пять железнодорожных станций и все они оказались полностью забитыми поступающими грузами, среди которых были кирпич, цемент, известь, гранулированный шлак, трубы, лес и т. п. 750 рабочих не успевали разгружать эти материалы, они накапливались горами, на станциях образовывались пробки и на меня писали жалобы, что я не обеспечиваю разгрузку.

Таков был ответ снабженцев. Видно, не могли мне простить жалобу в ЦК. Наши отношения испортились. Но меня такие взаимоотношения, наоборот, устраивали.

Строительство объектов шло успешно, а больше того, чем дать мне материалы сверх плана, снабженцы сделать ничего не могли. Спустя некоторое время мы начали сдавать объекты в эксплуатацию. Армия начала принимать и осваивать дома, казармы, гаражи и другие объекты, а это было главное.

Комбриг Яков Федоренко

В Шепетовке я встретился с замечательным человеком, хотя на первых порах встреча эта носила немного странный характер. В то время я жил один в деревянном домике. Семья осталась в Харькове, и я питался в основном яичницами, которые готовил тут же, на ходу. А через дорогу напротив проживал командир мотомеханизированной бригады, для которой мы строили казармы, гаражи для танков и бронемашин, склады для горючего и другие объекты. Многие из них мы уже ему сдали, взаимных претензий не было, и поэтому я в лицо его не знал, так как мы с ним ни разу не встречались.

Как-то, после ежедневного объезда объектов, я приехал в стройуправление и работал один в конторе. Открылась дверь, и в кабинет вошел коренастый военный лет сорока. Ворот гимнастерки был расстегнут, фуражка – набекрень.

Представился: – Яков Федоренко, командир мотомехбригады. Затем подсел к моему столу и спросил:

– "Как живешь?". Вопрос показался мне странным, так как я его не знал, поэтому ответил коротко:

– “Живу неплохо”.

Тогда он задал второй вопрос:

– "Как питаешься?". Тут я уже совсем удивился и ответил, что это никого не должно интересовать, с голоду – не умираю. На это Федоренко сказал:

– "С завтрашнего дня обедать будешь у меня. Наша кухня готовит хорошо, а обеда, который мне приносят, хватит на двоих. Поэтому обедать теперь будем вместе".

Я не любил, чтобы кто-либо со мной разговаривал в приказном тоне, поэтому я сказал Федоренко, что никуда и ни к кому обедать ходить не собираюсь. Он мне ответил, что, дескать, увидим, после чего встал и удалился.

На следующий день в то же время я опять сидел в конторе, когда раздался телефонный звонок. Снял трубку и услышал голос Федоренко:

– "Обед на столе, жду".

Я сказал, что сыт и никуда не пойду. Он ничего не ответил и положил трубку. Прошло 20–25 минут, открывается дверь и в кабинет входит красноармеец при полном вооружении и заявляет, что ему приказано доставить меня к командованию под конвоем.

В первый момент я даже не связал появление этого бойца с Федоренко – шел 1936 год, отношения с КВО были напряженными, всего можно было ожидать. Кроме того, спорить с вооруженным конвоиром было бессмысленно, поэтому я убрал документы со стола и пошел.

Куда он меня поведет, я не знал, но подумал:

"Хорошо еще, что стоит полуденная жара, и на улице в это время никого нет".

Довел боец меня до дома Федоренко и ввел на веранду. Там стоял Яков Николаевич, расставив ноги, и хохотал во все горло. Я же готов был лопнуть от злости, ведь я уже передумал все на свете. Ну, после этого мне пришлось сдаться.

Человек, Яков Николаевич, оказался обаятельный – смелый, умный, волевой. Он был любимцем бойцов, образцом советского командира, большой новатор в своем деле. Его любовь к военной технике не знала границ.

Мы подружились, и я не раз удивлялся его человечности и доброму участию в любом деле.

В 1942 году мне снова пришлось повстречаться с Яковом Николаевичем. В то время он был уже командующим бронетанковыми и механизированными войсками Советской Армии, заместителем наркома обороны И. В. Сталина.

Как-то, приехав в Москву в командировку, я узнал телефон Федоренко и позвонил ему на работу. Он пригласил меня немедленно приехать к нему. Когда я сидел в кабинете и Федоренко рассказывал о положении на фронте, раздался звонок по ВЧ. Звонил член Военного Совета Н. С. Хрущев и просил прислать под Сталинград американские танки, полученные по ленд-лизу.

Федоренко ответил, что операция, намечаемая под Сталинградом слишком серьезна, а американские танки горят как «спички». Поэтому он направит на Сталинградский фронт наши “тридцатьчетверки”.

Хрущев продолжал настаивать. Тогда Федоренко сказал, что его требование он выполнить не может, а направит по "зеленой улице" прямо из Свердловска необходимое количество наших танков Т-34, укомплектованных экипажами и боепитанием. Для ознакомления же с американскими танками он обещал направить одну-две штуки, но предупредил, что для боя они не годятся.

На манжуро-монгольской границе

В сентябре 1936 года я был отозван ЦК КП(б)У из Шепетовки и откомандирован в ЦК ВКП(б), где получил назначение на работу начальником строительства военных баз в районах Манжурской и Монгольской границы. Около месяца меня проверяли, могу ли я быть допущен на границу. После получения допуска к секретным документам я изучал их еще в течение двух недель в тресте "Нефтепроводскладстрой", размещавшемся в то время на третьем этаже ГУМ, а в Москве. После ознакомления с документами я выехал в город Читу.

До меня начальником Читинского управления "Нефтепроводскладстроя" был некто Соколов. Он слабо разбирался в строительном деле и неоднократно подавал заявления с просьбой направить его на учебу. Управляющий трестом Рогачев решил, наконец, удовлетворить его просьбу и, таким образом, я оказался назначенным на эту работу.

Приехал я в Читу в январе 1937 года в осеннем пальто и хромовых сапогах, а мороз там стоял 40–50 °С. Хорошо, что Соколов встретил меня прямо на вокзале и отвез к себе домой (он занимал особняк из 6 комнат). Там уже был накрыт стол с самыми изысканными блюдами, закусками и винами, пожалуй раньше так не встречали и наркомов.

За обедом мы разговорились, и я попросил Соколова дать мне возможность побывать на объектах, познакомиться со строительством и людьми. Но, к моему удивлению, я этой возможности не получил. Со дня на день мне обещали дать машину для поездки по «ближним» объектам (размещавшимся через 400–500 км), но каждый раз что-то мешало.

Так прошло около месяца. Больше ждать я не мог. Дело в том, что пока я находился в Москве, ожидал оформления допуска, изучал документацию, прошло полтора месяца. Еще месяц ушел на поездку и пребывание в Чите. В общей сложности истекло почти три месяца (без десяти дней), как я не платил партийных взносов. Я обратился к секретарю Читинского горкома ВКП(б), показал ему приказ о моем назначении и попросил поставить меня на учет, чтобы я мог уплатить взносы. Но он мне заявил: – "Поезжайте туда, откуда приехали, и там платите членские взносы. Вы нам не нужны".

Я недоумевал, отчего такая неприязнь, ведь они меня не знали? Но делать было нечего. Пришлось срочно выезжать в Шепетовку за 7000 км для того, чтобы заплатить партвзносы за три месяца, иначе можно было механически выбыть из партии.

Я обратился к Соколову с просьбой одолжить мне денег на дорогу, что он с удовольствием сделал, сказав, что он передумал и уходить с этой работы не хочет. Я сел на первый уходящий поезд, потом пересел на скорый, и через 6 суток был в Москве. Затем пересел на поезд до Киева и накануне дня истечения трехмесячного срока уплаты взносов был в Шепетовке. Когда я рассказал секретарю окружкома, как мчался из Читы, он от души посмеялся и сказал:

– "Разве мы не приняли бы у тебя членские взносы, если бы ты явился с месячным опозданием? Конечно, приняли бы". Но такова была сила партийной дисциплины.

Узнав, о моем возвращении Я. Н. Федоренко пригласил меня к себе поужинать, и я заночевал у него. Проснувшись, я обнаружил, что все мое обмундирование приведено в порядок, отремонтировано, сапоги начищены.

После завтрака я выехал в Москву. Явившись в трест, я доложил руководству о том, что местные организации в Чите не хотят, чтобы я там работал, и просил больше меня туда не посылать. Однако, меня вызвал начальник отдела кадров треста и предложил выехать снова, сказав, что товарищи из ЦК ВКП(б), а также руководство треста уже связались с Читой и беседовали с местными органами, которые теперь будут вести себя иначе. Я получил дополнительные документы и снова выехал в Читу.

На сей раз, на вокзале меня уже никто не встречал и обедом не угощал. Прибыв в Читу, я в тот же день в категорической форме потребовал машину для поездки по ближним объектам, а затем побывал и на удаленных объектах, расположенных на расстояниях до 1000 км, в том числе в Улан-Удэ. Побывав на всех участках, я понял, почему Соколов передумал уходить с работы. Дело в том, что на многих военных базах, которые строились в районах Восточной Сибири и Дальнего Востока, фундаменты под оборудование и сооружения были спроектированы без учета вечной мерзлоты, и это приводило к их деформации и разрушению.

Этого-то, видно, и не хотел мне показать Соколов, опасаясь, что я могу отнести эти недостатки за счет его некомпетентности. Работы действительно велись неправильно, так как Соколов не знал, как ведет себя фундамент на вечной мерзлоте, но это тогда вообще мало кто знал, в том числе и инженеры, имеющие специальное образование.

Вернувшись из поездки по объектам, я сообщил Соколову и его работникам свои соображения о причинах разрушения объектов и дал предложения, как следует устранять недостатки. Они со мной согласились, и Соколов обратился ко мне с личной просьбой предоставить ему возможность остаться работать в Чите начальником управления и исправить допущенные ошибки, так как в противном случае, как он опасался, его действия могут быть расценены, как вредительство.

Действительно, в то время не нужно было особых оснований для ареста, если же имелись серьезные недостатки, то это могло привести к печальным последствиям.

В горкоме партии отношение ко мне теперь переменилось. Меня даже поставили на учет. А когда узнали, что я дал ценные предложения по устранению серьезных недостатков в строительстве военных баз, то начали относиться ко мне совсем хорошо.

Тем не менее, секретарь Читинского горкома высказался за то, чтобы дать возможность Соколову остаться на прежней работе и исправить допущенные дефекты с учетом моих предложений. Я не стал возражать и уехал в Москву, чтобы получить новое назначение.

Позже я узнал, что во второй половине 1936 года Соколов все же был арестован. Арестованы были также и работники окружкома Читы. Не думаю, что это произошло по причине дефектов строительства, скорее причины были те же, по которым были арестованы и казнены сотни тысяч коммунистов, беззаветно преданных партии и советской власти, по причине трусости и самовластия Сталина и той сволочи, которая его окружала во главе с Ежовым и Берией. Не даром, говорят, Гитлер как-то воскликнул, что о лучшем помощнике, чем Ежов, он и мечтать не мог.

Такой была обстановка, когда я возвратился в Москву, где мне предложили принять участие в строительстве ряда военных объектов.

На строительстве военных объектов в Москве

Инициатором предложения остаться работать в Москве был Павел Александрович Юдин. В то время он был главным инженером треста «Металлострой», но знакомы мы были еще по совместной работе в тресте «Индустрой» в Харькове. Это был талантливый инженер и прекрасный организатор. До этого он неоднократно предлагал мне остаться работать в одном из управлений треста «Металлострой», но получалось так, что пока он ходатайствовал о моем назначении, ЦК ВКП(б) направлял меня на одну из периферийных строек, а просить, чтобы меня оставили в Москве, ссылаться на какие-либо причины, я не считал себя вправе и ехал туда, куда меня направляли.

Но на сей раз руководство треста успело договориться с управлением кадров Наркомтяжпрома, в чье ведение я прибыл из Читы, и меня направили работать управляющим 4-ой стройконторой этого треста, которая занималась строительством авиационных заводов №№ 1,20,30,32,33,34, а также заводов «Борец», "Самоточка" и др., всего более 20 заказчиков. Дела я принимал у моего бывшего однокашника по Промакадемии Николая Соколова.

Ознакомившись с делами, я выяснил, что контора работала с большими убытками, план не выполнялся, сдача объектов запаздывала на годы, была большая текучесть кадров. Это вызывало много нареканий со стороны местных организаций, заводов и рабочих.

Первой проблемой, с которой мне пришлось столкнуться, было дачное строительство. Выяснилось, что Соколов решил построить дачи. Для этого из прибывающих на строительство по фондам авиазаводов домов для рабочих он изъял два 12-ти квартирных дома и направил их в Фирсановку. А чтобы не было понятно, что строятся личные дачи, заключил договор с Москустпромом на строительство для них дач, из которых две предусматривались для него и управляющего трестом. По составленной смете стоимость такой дачи, представляющей коттедж из 5 комнат, кухни и подсобных помещений, была 11 тысяч рублей.

Я обратил внимание на то, что дачное строительство, тем более в Фирсановке, никак не вяжется с задачами конторы по строительству военных и промышленных объектов, и спросил об этом у Соколова. Он сказал, что было указание свыше, что местные органы в курсе дела, что решили помочь Москустпрому и т. д. и, кроме того, теперь уже поздно об этом говорить, так как дачи вчерне готовы и нужно их заканчивать.

Однако, первое же подведение баланса меня насторожило, так как выяснилось, что строительство дач приносит большие убытки. Поэтому я попросил проверить их сметную стоимость на соответствие государственным расценкам. Выяснилось, что настоящая стоимость дачи составляет 27 тысяч рублей. Я вызвал сметчика Нихезина, и спросил, как это так получается, то 11 тысяч, то 27. Он ответил, что пониженная стоимость была установлена по указанию начальника управления.

Как поступить? Бросить строительство дач уже нельзя, так как договор на строительство официально оформлен в кооперативе и его разрыв приведет к уплате неустойки. Работ оставалось действительно немного, и их прекращение приведет к убыткам. Поэтому я решил работы продолжать, но потребовать пересмотра сметы в соответствии с государственными расценками, что вело к увеличению стоимости дач с 11 до 27 тысяч рублей.

Поднялся невообразимый шум. По началу, мне предложили тоже выделить дачу, но я ответил, что мне она ни к чему, так как сегодня я здесь, а завтра по заданию ЦК могу отправиться в дальние края, поэтому считаю, что дача для строителя – ненужная обуза. Кроме того, для приобретения такой дачи у меня нет средств.

Тогда мне предложили внести за меня деньги, но и от этого я, естественно, отказался. Вызвав председателя кооператива, я предложил подписать новый договор, исходя из реальной сметной стоимости, так как в противном случае мы вернем деньги, а в дачи вселим рабочих.

После непродолжительных дебатов члены кооператива согласились и, таким образом, ущерб государству, нанесенный дачным строительством, был ликвидирован.

Второй вопрос, который я считал необходимым решить, был связан с сокращением числа заказчиков, так как ни мощностей, ни жилья не могло хватить, чтобы одновременно вести работы на двадцати с лишним объектах, разбросанных в четырех районах Москвы. Многие из этих объектов были второстепенными, вроде упомянутых дач, вели к распылению сил, из-за чего страдали важные государственные объекты, такие как авиационные заводы.

Я принял решение расторгнуть договоры с рядом заказчиков, оставив за собой только авиазаводы, а также завод «Самоточку» и Хрустальный завод, на которых остановить работы я был не в силах. Мы забрали все материалы и строительное оборудование у заказчиков, подлежащих исключению, и быстро свезли их на центральный склад в Коптево, объявив о том, что дальше вести работы не можем из-за нехватки ресурсов.

Опять поднялся страшный шум. Меня вызывали в прокуратуру, райкомы, райисполкомы четырех районов Москвы, в партконтроль, и я еле поспевал ездить по этим вызовам в течение двух недель. Но, когда я прибывал в эти организации и показывал расчеты и объяснял, что делаю это для того, чтобы успешнее вести строительство военных заводов, со мной быстро соглашались и говорили, что так давно следует поступать всем строительным организациям. Таким образом, были созданы условия для серьезной реорганизации стройконторы № 4.

Следующей проблемой, которой я стал заниматься, было наведение порядка в строительстве жилья для рабочих и механизации труда на стройплощадках. В то время все строительные работы выполнялись, в основном, вручную, поэтому заработки были низкими. Жилье для рабочих практически не строилось – отсюда текучесть кадров.

Первым делом мы навели порядок в общежитиях. Лучшим рабочим и их семьям были выделены отдельные комнаты из имеющегося запаса. Общежития были приведены в такой порядок, что все годы моей работы в этом управлении мы держали первое место по жилью в Москве и Московской области.

Достигали мы этого следующим образом. Раз в две недели по вечерам вместе с секретарем парторганизации и председателем постройкома, а иногда и без них, я объезжал общежития. В это время все рабочие уже были дома и отдыхали. Здесь всякая нерадивость должностных лиц, если она была, выявлялась немедленно.

Такие посещения были полезны и в другом отношении. В непринужденных беседах рабочие часто вносили интересные предложения о том, как улучшить производство, усовершенствовать имеющуюся технику. Это сплачивало коллектив, повышало отдачу каждого. В результате, мы смогли сократить численность при вдвое увеличенном плане. О запаздывании со сдачей объектов, уже не было и речи.

Коллектив начал жить, как одна дружная семья. Ни одна свадьба или другое событие не обходились без того, чтобы меня не пригласили в семью рабочего. И я считал для себя обязательным откликнуться на такое приглашение.

Нужно заметить, что в моем распоряжении, как руководителя, была чековая книжка, и я имел право сам, без каких-либо согласований выписать определенную сумму, подлежащую немедленной выплате. И этим правом я пользовался.

Как-то ко мне в кабинет зашел один из наших лучших рабочих, молодой еще парень, и сообщил, что женится и приглашает меня на свадьбу. Я спросил, где они будут жить. Он сказал, что на днях постройком выделил им с женой комнату в общежитии. Тут же я выписал ему чек для покупки мебели и вручил в качестве подарка от конторы. В то время не могло возникнуть даже мысли о том, что руководитель – коммунист может оказаться способным на какое-то злоупотребление в этом вопросе.

Дела в конторе пошли неплохо, убытков не стало, и до конца моего пребывания на этой работе не было. Коллектив постоянно держал первое место по выполнению плана и сдаче объектов, регулярно получал премии. Октябрьский райком партии и московские газеты, в том числе "Строительная газета", рекомендовали использовать наш опыт.

Залогом успеха в строительном деле я всегда считал сплочение коллектива и механизацию строительных работ. Ждать, пока нам дадут станки и механизмы, было некогда, да их тогда не хватало заводам и передовым стройкам страны.

Поэтому много времени я проводил за чертежным столом, стоявшем в кабинете и у меня дома. По моему примеру и другие техники и рабочие увлеклись этим делом.

В результате нами были разработаны и изготовлены самомонтирующий телескопический подъемник, подвижная опалубка, агрегат для приготовления и укладки шлакобетона и раствора в стены строящегося здания. Благодаря использованию этих механизмов мы строили двенадцатиквартирный дом силами 11 рабочих за 10 дней.