«Святой Глеб»

– Мы еще не поболтали о рыбалке, – проворчал Макс.

– Рыбалка мне по барабану. А ты, что, ловишь?

– Я не вылавливаю, – ответил Максим. – Запускаю, но не вытаскиваю: сейчас зима, и им приходится плавать под водой. Я, мил человек, о трупах.

– С ними ты и договаривайся, – сказал «Дод». – Подбивай на сотрудничество тех, кто уже подох – живые за тобой не пойдут, больно велик риск сдохнуть. Гудбай, Макс.

Собеседники расходятся по машинам. Максиму идти ближе, но «Дод» садится и уезжает раньше его; мерседес с сопровождающим джипом уносятся.

Максим глядит вслед. Открывает заднюю дверь, обернувшись, снова кидает взор и опускается на заднее сидение.

– Утрясли? – спросил Акимов.

– А ты как думаешь? – пробурчал Максим.

– Смотрю на факты… если бы у вас что-то не срослось, вы бы говорили подольше. На середине ты ничего не бросаешь, и пусть вы терли какую-то минуту, беседа получилась существенной. Нашим о ней лучше не знать?

– Я им не скажу, – промолвил Максим.

– И мы промолчим, – заявил Алимов.

– Надеюсь, ума у тебя хватит. В противном случае я не стану выяснять кто из вас проболтался – распоряжусь ликвидировать обоих.

– Это ты поспешишь, – сказал Акимов. – Свалишь на своих сделанное не ими и посчитаешься с нами без правильной мысли, что утечка могла произойти и со стороны «Дода».

– «Дод» варежку не раскроет, – сказал Максим. – Не в его интересах.

– Ну, а люди «Дода»? – спросил Алимов. – За всеми же не уследишь.

– Людей у «Дода» без счета, – процедил Максим.

– А почему его зовут «Додом»? – спросил Алимов.

– Сокращенно от фамилии, – ответил Максим.

– И что у «Дода» за фамилия? – поинтересовался Алимов.

– Додун у него фамилия! – психанул Максим. – И у Додуна все в полном шоколаде! Не лезь ко мне с вопросами! Дай поразмышлять.

– Обидно, Макс, – вздохнул Акимов.

– Чего еще?

– Ты говорил, что распорядишься нас ликвидировать, но это неверно – я не сути, а о слове. Распорядиться – значит приказать, а приказывать ты вправе только нам, никого другого в подчинении у тебя не имеется, и, чтобы нас убить, тебе будет нужно не распоряжаться, а нанимать: за деньги. Постороннего киллера, который, будь ты к нам подобрей, не заработал бы на заказе на нас – на меня и на него. Преданных тебе объективно и…

– Твою мать! – воскликнул Максим. – С вами мне не сосредочиться… надо ехать. Я сам поведу! А вы выметайтесь.

– Нам пересесть на заднее? – спросил Алимов.

– Со мной вы не поедете. На сегодня я вам сыт.

КОЧЕНЕЮЩАЯ Лиза Ильина идет из цветочного магазина по знакомой улице с приевшимися домами и звуками, объединяющимися в саднящую колыбельную на основе шуршания автомобильных шин и скрипа подошв бредущих людей, которая довлеет и уносит в ледяную бесконечность, обрывая ростки как ужаса, так и радости; со стороны проезжей части, Лизе наперерез, пара высоких мужчин ведет по руки третьего – пугливо озираясь, он упирается. Его заталкивают в открывшуюся дверь неприметного клуба.

Выглянувший оттуда субъект с квадратным лицом видит проходящую Лизу и спрашивает у нее: «Вы к нам?».

Лиза Ильина отрицательно качает головой и торопится поскорее убраться. Ее не задерживают.

МАКСИМ Капитонов на большой скорости подъезжает к остановившимся на светофоре машинам; затормозив, он не врезается, и каждая секунда вынужденного стояния укрепляет его в мысли, что было бы хорошо никуда не ехать. Выключиться из борьбы. Угомониться. Размеренно дышать и в полном сознании поджидать смерти – впереди Максима машин не осталось, сзади ему гудят, он не на это не реагирует, плотность и надрывность подгоняющих трелей усиливается, Максим Капитонов не выдерживает – он покидает машину, идет назад по перекрытому им ряду, заглядывает в окна и смотрит в лица с твердой решимостью прикончить любого, кто поведет себя вызывающе.

Таких не находится.

ЗА ГОДЫ, пролетевшие с момента трагической гибели его подруги, у Кирилла Суздалева появились седые волосы и лишние килограммы. Он на бизнес-семинаре. К пиджаку приколота бирка с номером и фамилией; в зале, помимо Кирилла, еще примерно двадцать деловых мужчин и женщин с ручками и блокнотами – Кирилл на первом ряду и конспектировать выступление он не будет.

За столом в президиуме воодушевленный организатор семинара Бакашов, унылый переводчик Козульский и иссохшая дама Бригитта Холстермайер.

– Уважаемые дамы и господа! – сказал Бакашов. – Сегодня мы начинаем пятидневный семинар для молодых руководителей, на котором вы заслушаете выступления приглашенных нами специалистов мирового уровня, чья теоретическая подготовка и практические навыки будут способствовать улучшению вашей ориентации в проблематике кадровой политики. В вопросах обеспечения высоких стандартов и поддержания стратегии активного развития, повышения инициативности работников и создания атмосферы заинтересованности и доверия. – Бакашов глотнул воды. – Формирования рекламно-производственного центра и департамента маркетинга, проведения мониторинга информации и укрепления менеджерской позиции… чтобы задать нашему семинару нужный тон, непосредственно сейчас для вас прочтет лекцию фрау Бригитта Холстермайер, доктор экономики и одна из умнейших женщин нашего времени. Переводить ее речь станет Иван Гаврилович Козульский – опытнейший мастер синхронного перевода, не пропускающий ни-че-го… на прошлых семинарах его работа вызывала только благодарственные отклики. С той поры он свою планку, само собой, не опустил.

– Ни в коем разе, – пробормотал Козульский.

– Помимо блистательного знания немецкого языка, – сказал Бакашов, – Ивану Гавриловичу свойственен и красивый тембр голоса.

– Это природное, – сказал Козульский. – А немецким я овладел тяжелым трудом.

– Немецкий – сложный язык, – заметил Бакашов.

– Фрау Холстермайер так бы не сказала, – процедил Козульский. – Она говорит на нем без малейшего напряжения. Часами… послушаем?

– Всенепременно! – воскликнул Бакашов. – Дамы и господа! Доктор экономики фрау Бригитта Холстермайер!

Фрау блакосклонно кивнула. Безразличный Кирилл Суздалев приготовился к долгой утомительной лекции.

В ВИТРИНЕ шесть работающих телевизоров, настроенных на один канал. У остановившейся Лизы Ильиной непонимающий взгляд, переходящий от экрана к экрану – прискорбная картина повторяется: шоу популярного сатирика, неадекватные гримасы смеющейся аудитории, нагнетаемое состояние адского бреда, ощущение конца цивилизации и всего человеческого рода; вполглаза поглядывая на вершащееся в телевизорах действо, поблизости от Лизы спиной к витрине стоит Глеб, воспринимающий выказываемую девушкой печаль, как позитивный момент.

– Вы мне не расскажете, что у вас внутри? – спросил Глеб.

– А тебе это интересно? – переспросила Лиза.

– Меня привлек твой грустный вид. Я бы попытался тебя рассмешить, но я уважаю грусть – она мне кажется важнее тупого смеха.

– И чего же ты ко мне… раз у меня все отлично, обратился?

– Ради себя, – ответил Глеб.

– У тебя ненормальные вкусы, – сказала Лиза. – Веселых девушек тебе мало?

– Веселых девушек не бывает. Даже очень любящие смеяться и танцевать уже совсем вскоре сидят убитыми и мучаются депрессией. Хотя музыка еще играет.

– Просто началась другая песня, – тихо сказала отвернувшаяся Лиза. – Та, под которую не потанцуешь.

– Песни сменяются, меняются, никакой логики не прослеживается, зимними вечерами люди не торопятся закрыться в теплых квартирах, а разгуливают на морозе по улицам. Мое имя Глеб.

– Меня зовут Лиза.

– Весьма приятно. У вас много имен.

– У женщин? – спросила Лиза.

– На таком холоде, как ты догадываешься, я стоял не для того, чтобы знакомиться с женщинами. Но если все складывается так замечательно, мы могли бы пройтись и слегка согреться. У тебя толстые подошвы?

– Подобного вопроса мне никогда не задавали, – промолвила двинувшаяся за Глебом Лиза.

– Не верю, – сказал Глеб.

– Только что познакомившись, следует спрашивать не об этом.

– Возможно, – кивнул Глеб. – Однако у меня свой подход.

– И он работает… я с удовольствием с тобой пройдусь и поговорю. Ты прекрасный собеседник.

– Я альпинист, – сказал Глеб.

– Кто?

– Да. Я взбирался на вершины.

– В смысле, на женщин? – спросила Лиза. – Похоже… По твоим замашкам ты тянешь на плейбоя.

– Одинокого плейбоя заснеженных переулков. Выходящего на проспект со сверкающими глазами и заложенным носом. Под твоим присмотром я бы не простудился.

– Ты заболеваешь?

– Я мечтаю, – ответил Глеб. – Тебе не в чем себя обвинять – ты реагируешь, как положено. Услышь я такое, я бы отреагировал так же.

– Но это услышала я, – сказала Лиза.

– Ты услышала, и ты сказала. К чему тебе отмалчиваться? У тебя есть право голоса.

– Чувствую, встреча с тобой мне запомниться, – усмехнулась Лиза.

– Она может оказать на тебя сильное воздействие. Я бы вытащил тебя и из ямы, но со мной ты в нее не попадешь, а прежнее в памяти не удержиться… прошлые неприятности не особенно живучи. Как и будущие радости.

ПРИСЕВ на окаймляющее дорогу железное ограждение, Максим Капитонов сторонним наблюдателем взирает на свою брошенную и объезжаемую другими машину.

В рваной безостановочной суматохе она мертва и непоколебима; ее фары не горят, фактически свершившееся угасание внутреннего огня относится и к Максиму – из заторможенности его выводит подошедший к нему с бутылкой пива Сергей Вуколов: бедно одетый пропойца философской направленности.

– Мне бы держаться от вас подальше, – сказал Вуколов, – однако я с вами поговорю. Вы меня обругаете, а я вас выручу. Окажу вам духовную поддержку и не понесу никакого убытка.

– В связи с чем? – спросил Максим.

– Я к вам не за деньгами. Они меня не волнуют.

– Так я и поверил, – проворчал Максим.

– Вас заводят деньги? – спросил Вуколов. – Ваш лоб тоскует по стене?

– Я шатаюсь по дороге с поворотами, но без указателей, – промолвил Максим. – Туда не свернул, туда не пошел – остановился… не думаю, что вовремя. В такой дубняк пиво не добивает?

– Проверьте. Пивом я вас угощу. Надо быть большим оптимистом, чтобы считать, что при данных погодных условиях оно идет не во вред. Вот вам моя бутылка – не стеняйтесь и допивайте.

– Да мне не хочется…

– Поторопитесь! – воскликнул Вуколов. – Оно скоро замерзнет! Тогда нам предстоит ждать до весны. Когда запоют птички, зазеленеет природа и растает наше пиво.

– Ну, и подождем, – пробормотал Максим. – Мы достаточно дергались и чему-то научились. Ты присаживайся. Поговори со мной о чем-то странном… в твоем стиле.

– Долгое общение не для меня, – сказал Вуколов.

– Общение со мной? – спросил Максим.

– Со всеми. Я около тебя постоял, как сумел, поддержал и отдаляюсь от тебя в сектор отстранения. По отработанной схеме, применяемой мною со всеми. – Сочувственно взглянув на Максима, Вуколов зашагал восвояси. – Я одинокий волк!

– Волк, – процедил Максим. – Тоже мне волк! Это я – волк, а ты – раб! Бомж… спившийся отброс. Полоумный счастливчик…

ГЛЕБ с Лизой Ильиной подходят к перекрестку. Поглядывая на девушку, Глеб не удивляется тому, что она то появляется, то исчезает; важным для него человеком она еще не стала, но Глеб понимает в какой степени все неспроста, ведь иначе с Лизой он бы не заговорил, его к этому настоятельно подтолкнули, и отныне ему предстоит быть с ней, пока их встреча не обернется для него взлетом или гробом.

Для девушки Глеб не пропадает. Он у нее появился, и она это чувствует.

– На красный переходим? – спросила Лиза.

– Конечно. Не посмотрев по сторонам, ты бы меня не спросила.

– Я пока не настолько тебя доверяю, – улыбнулась Лиза.

– Тебя извиняет то, что это несложный переход – не переход через пустыню.

– Ты через нее переходил?

– Я переходил на самодостаточность, – ответил Глеб. – В юности начал, недавно кончил. Сумасшедшая затея, но трудностей не возникло. От самого себя к кому-либо другому я, как оглашенный, уже не бегу.

– Даже ко мне? – кокетливо спросила Лиза.

– К тебе я не бежал – я стоял. Ты стояла рядом, и мы заговорили. Затем неспешно пошли, еще больше продрогли… ты работаешь?

– Работаю, – кивнула Лиза.

– В помещении?

– Не на улице. Кроме приличной температуры, на моем рабочем месте имеются и чудесные запахи. Угадаешь, где я работаю?

– Боюсь ошибиться, – сказал Глеб.

– Я работаю в цветочном магазине.

– И при этом учишься?

– Учеба мне что-то не давалась. Я училась в трех институтах, и в одном прошла один семестр, во втором осилила целый курс, а в третьем почти полтора, однако до экзамена меня не допустили, поскольку я отказалась спать с деканом… все я вру. На лекциях я не появлялась, семинары прогуливала – своей компании я не нашла, а ходить в институт просто ради учебы меня не влекло. Ты-то до диплома домучился?

– У меня была своя компания, – ответил Глеб. – К кое-кому из них мы сейчас и идем.

– К нему на квартиру?

– Мы условились встретиться у магазина, – пояснил Глеб. – Вряд ли он до сих пор там: мне надлежало прийти несколько раньше, но я ушел в свои мысли и познакомился с тобой. Я ничего не потерял.

– Что я слышу…

– Чистую правду, – сказал Глеб.

– А если он у магазина тебя не дождался? – спросила Лиза.

– Я пойду к нему домой. С тобой?

– А куда?

– Я знаю адрес, – сказал Глеб. – Когда Миша собирает гостей, к нему заходят человека три-четыре… пять-шесть… с нами семь-восемь.

СКРИВИВШИЙСЯ от отвращения Максим Капитонов томится в «Макдональдсе». Выстаивая очередь за гамбургерами, он досыта наелся здешней атмосферой чуждого ему веселья, дополняемого толкотней и режущим глаза неживым освещением; в очереди Максиму еще стоять и стоять, свободных мест за столиками не наблюдается, на одного выходящего из помещения приходится пять входящих, густота столпотворения зашкаливает, потеющий Максим доходит – выбранный им для обмена репликами мужчина на умного человека отнюдь не похож, но принюхивающийся Виталий уравновешен и терпелив.

– Тут по жизни так? – спросил Максим.

– Извините, я…

– Постоянно? Толпа и галдеж, немеренные очереди… и все из-за гамбургеров? Или люди набиваются сюда ради атмосферы?

– Здесь недорого, – пробормотал Виталий, – и весело…

– Весело?

– Детям весело, – сказал Виталий. – Когда мы с вами были детьми, у нас не было возможности проводить здесь досуг, а для нынешних это в порядке вещей. Для детей, для молодежи… да и для семейных: я тут с женой и ребенком. Они там… где-то там. Отсюда не видно.

– Их не похитили? – спросил Максим.

– Вы что? – возмутился Виталий. – Вы…

– Мне бы яблочный пирожок.

– Как вы себя ведете…

– Я здесь впервые, – сказал Максим. – Мне неизвестно о чем тут говорят, а о чем умалчивают, но срываться народ здесь не должен – пьяных я тут не вижу, выпивки в продаже не просматривается, какая же дикость… для человека, часто сидящего в кабаках. В закрытых для ботвы шалманах.

– Ну и идите в свой шалман, – проворчал Виталий. – Чего вы здесь мучаетесь?

– Я проезжал мимо этого «Макдональдса» и экспромтом решил зайти, чтобы зарядиться чем-то обновляющим. Добротной начинки под искрящейся оболочкой не оказалось – засверкало, полыхнуло, не сбылось. Вы будете стоять до упора?

– Разумеется, – ответил Виталий.

– А я пойду. С сегодняшнего дня лишь кабаки и шалманы. Безальтернативно.

ОТКРЫВАВШАЯ бизнес-семинар затяжная лекция прочитана фрау Холстермайер до конца. Организатора семинара Бакашова за столом уже нет, нуждающийся в отдыхе переводчик Козульский, посматривая на слушателей, задерживает взгляд на скучающем Кирилле Суздалеве и переводит глаза на сидящего рядом с ним и пышущего интересом мужчину; на фрау Холстермайер переводчик глядит, как на неживой предмет, чей ментальный склад не предполагает ни скуки, ни заинтересованности.

– Данке, – сказала фрау Холстермайер.

– Лекция доктора экономики закончена, – сказал Козульский. – Считаю, что она была познавательной и не скучной… теперь время вопросов. Фрау Хостермайер на них радушно ответит, и это не одолжение – это входит в ее обязанности. У кого-нибудь есть вопросы?

Сидящий рядом с Кириллом мужчина поднял руку.

– Спрашивайте, – процедил Козульский.

– Я хочу не спросить, а сказать спасибо. Вам! К переводчикам принято относиться, как к чему-то второразрядному, типа официантов, но вы злые голоса не слушайте, они несут бред. Вы заслуживаете куда большего уважения… и сострадания. У вас каторжная профессия!

– Вы прекрасно со всем справляетесь! – воскликнула сидящая за спиной Кирилла женщина.

– Надо справляться, – вздохнул Козульский. – Не будешь справляться – останешься без работы. Телефон замолчит, сбережения иссякнут, и я включу Шопена, усядусь с сигаретой в мягкое кресло и расслаблюсь… я практикую расслабление. Однажды так расслабился, что сигарету выронил.

– Пожар не начался? – спросил Кирилл.

– Я курил трезвым, – сказал Козульский. – В огне бы я не сгорел, но удавку он бы на мне затянул – средства на восстановление квартиры мне не изыскать. Крупные финансовые учреждения маленького человека в беде не оставят – дадут кредит, выплатят достаточную страховку… да не в жизнь! Живительная вода о страховании и кредитовании льется лишь на лекции… что, фрау Холстермайер? Не понимаете? И не поймете – мы же на русском говорим. У нас тут откровенный разговор между своими.

ВОЗЛЕ входа в универсам, в натянутой до бровей зеленой вязаной шапке изнывает от холода Михаил Шамонин, учившийся с Глебом в одном институте – ныне, подергивая плечами, он высматривает его в людях, проходящих мимо магазина. Глеб задерживается. Михаил хочет посмотреть на наручные часы – сдвигает рукав пальто, натыкается на рукав пиджака, затем на рукав рубашки; до часов он так и не добрался. Сырость под носом протер – извлеченной из перчатки ладонью.

Ладонь Михаил Шамонин вытер об ту же перчатку. Глеба он увидел не одного, а с Лизой Ильиной.

– Привет, Глеб! – воскликнул Михаил. – Ты, мать твою, опоздал! Я так окоченел, что меня не разотрешь ни снегом, ни спиртом… зуб на зуб не попадает! А когда попадает, язык прикусывает.

– Прости, я задержался, – сказал Глеб. – А где твоя?

– В магазине. Они с Людмилой оценивают ассортимент и заодно греются. А это твоя?

– Безусловно, – ответил Глеб. – Но в перспективе. Это – Лиза из цветочного магазина. Это – Михаил с государственной службы.

– Насчет меня он не солгал, – сказал Михаил.

– Да и я, – улыбнулась Лиза, – как есть… из цветочного магазина. У магазина продуктового.

– Ты задержался из-за нее? – спросил Михаил.

– Я проводил время с очаровательной девушкой, – промолвил Глеб. – Ты мерз и страдал. Шел бы домой – мы бы пришли.

– Подлый Глеб, – проворчал Михаил. – Не святой.

– А что тебя не устраивает? – спросил Глеб.

– Ты говорил, что мы встречаемся у магазина. Мы договорились! И ты нарушил наш уговор. И ты скажешь – я ничем его не нарушил: мы же встретились. И я, как идиот, с тобой соглашусь. Улыбнусь твоей девушке и угрюмо напрягу извилины, чтобы понять, где же пропадает моя.

– Она не хочет выходить на холод, – сказал Глеб.

– Каждые три минуты она выглядывала и спрашивала: не появился? И уходила… Она выглянет – должна.

– Терпи, – сказал Глеб.

– Не дрогну. Концы не отдам… куртка у меня… выходит! С Людмилой!

Из магазина выходят дамы – живущая с Михаилом волевая Екатерина и ее зажатая подруга Людмила Хенина. Вслед за женщинами на улицу выбирается потряхивающая пустой сумкой старуха.

– Здравствуй, Глеб, – сказала Екатерина. – Нехорошо так опаздывать.

– Нехорошо, – кивнул Глеб. – Здравствуй, Люда.

– Привет, – улыбчиво пробормотала Людмила.

– Вы бы мне помогли, – попросила старуха. – Подкинули бы мне на старость от ваших богатств.

– Побойтесь бога! – воскликнула Екатерина. – Бабушка!

– Бога нет, – пробурчала старуха. – Он мне ничем не поможет.

– А мы вам уже помогали, – сказала Екатерина. – Чего вы к нам прицепились? А ведь уже дала вам десять рублей.

– Что мне десять рублей… что на них купишь. Вы бы на меня не кричали, а купили бы мне колбаски…

– Колбаска в ваши годы вредна, – сказал Михаил.

– Я ее и не ем, – вздохнула старуха.

– Пойдемте, – сказал Глеб. – Я куплю вам колбасы.

Глеб ринулся в магазин, и старуха, вопросительно оглядев остальных, рванулась за ним.

– Щедрый Глеб, – промолвил Михаил. – Святой… только она сказала, что бога нет, как он тут же продемонстрировал, что кто-то все-таки есть.

– С набитыми карманами легко показывать свою святость, – сказала Екатерина. – Особенно если хочешь выпендриться перед девушками… не перед нами – перед вами. Вы с ним?

– Как бы с ним, – сказала Лиза.

– И вы им гордитесь? – спросила Екатерина.

– Если бы не он, старушка бы осталась без колбасы, – сказала Лиза.

– Вы бы ей не купили? – осведомилась Екатерина.

– Не думаю… не купила бы.

– Колбаса сейчас дорогая, – усмехнулся Михаил.

– Я бы не купила ей и плавленого сырка, – сказала Лиза. – Что-то у меня внутри екнуло, но за кошельком я не полезла. Пусть он у меня тощий, не такой, как у Глеба, однако на сырок я дать бы могла.

– А мы где-то на сырок ей и дали, – сказала Екатерина. – Ты или я?

– Я, – ответила Людмила.

– Разве не я? – спросила Екатерина.

– Ты расплачивалась с продавщицей, и, когда старушка к тебе обратилась, ты сказала ей, чтобы она… не помню, что, но твои слова меня покоробили, и я дала ей десять рублей.

– Не пятьдесят? – спросил Михаил.

– Почему пятьдесят?

– Купюры похожи.

– Да не очень они похожи, – взволнованно пробормотала Людмила. – Там же светло, и десятку с полтинником не спутаешь… десять, десять. Я не ошиблась.

Стоящий за стеклянной магазинной дверью Глеб очищает сардельку. Выйдя из магазина, он выбрасывает кожу в урну – идет и жует.

– Ты купил? – двинувшись за ним, спросил Михаил.

– А зачем я повел ее в магазин? Чтобы над ней посмеяться? Лиза бы мне этого не простила.

– Никогда в жизни, – серьезно сказала Лиза.

– Ну а купи я на сэкономленные деньги что-нибудь для тебя? – спросил Глеб.

– Все равно – подобное не забывается. Ты ее не обманул?

– Как я мог, – сказал Глеб. – Колбасой она теперь обеспечена.

Старуха покинула магазин, и если смотреть на нее со спины, то кажется, что Глеб ей ничего не купил – в ее руке по-прежнему висит пустая сумка. Но к груди она прижимает два батона колбасы и в ее глазах вызревает избавленное от претензий изумление: зачем мне столько? зачем?

ЗА СТОЛОМ в квартире Михаила поднявший бутылку водки Глеб наливает себе, собирается налить сидящей справа от него Лизе, но раздумав, переводит руку влево и наполняет рюмку закивавшей Людмиле; следящей за его рукой Лизе он наливает вино.

По бокам от Глеба две женщины, напротив него тоже две: кроме Екатерины перед Глебом поглощает ужин рыжая Ксения, пришедшая вместе с рыхлым и непробиваемым Зязиным, который работает с Михаилом Шамониным в одном министерстве и раскованно рыгает, радуя своей непосредственностью соблюдающего приличия Глеба.

Михаил Шамонин орудует вилкой в торце стола.

– На улице мы бы так не посидели, – сказал Михаил. – После моего высказывания вы смотрите на меня, как на придурка, а я помню, как там холодно. Под градусом там еще можно сидеть или лежать, но человеку не принимающему или сдержавшемуся в данный конкретный день мороз не близок. Позитивно на нем не думается.

– В твоем положении не до этого, – проворчала Екатерина.

– Причин для оптимизма немного, – согласился Михаил. – Для паники их нет вовсе. Широкий кругозор позволяет мне обходить шаблоны и не втыкаться мордой в сугубо материальное восприятие. Одной зарплатой состоятельность мужчины не измеряется. У Зязина такая же зарплата, и убогим он себя не чувствует. Поэтому я его и приглашаю.

– И я к тебе заглядываю, – сказал Зязин. – Ничего с собой не приношу – прихожу на все готовое.

– Ты, Зязин, хитер, – усмехнулся жующий Михаил.

– Ушлый товарищ, – процедила Екатерина. – Из тех, кто никогда не становятся настоящими друзьями.

– В друзья я не набиваюсь, – сказал Зязин. – Я коллега по работе и выше не мечу. Ем салат вилкой, а не ложкой… вкусный салат.

– Он приготовлен из морепродуктов, – сказала Екатерина. – Они стоят денег.

– Салатом-то хоть не попрекай, – разозлилась рыжая Ксения. – Зязин к вам привык, а я с непривычки могу и на наорать.

– Резкая девушка, – улыбнулся Михаил.

– Не понимает наших шуток, – сказала Екатерина. – Не то что Глеб. Пришедший к нам с интересной барышней, умеющий от всего отключиться… покупающий старухам колбасу. Без урона для бюджета. Если бы подобный жест сделал мой Миша, мы бы сейчас сидели за пустым столом.