Гибрид Игл-Пиг

Красникова. Добрый вечер.

Шабанов. Где у вас рубахи от «Армани»?

Красникова. Вы сказали, рубахи…

Шабанов. Ну, рубашки. Если я выразился по-простецки, вы меня что, за чушку приняли? За хмырину среднерусскую? У тут Москва, а я, предполагается, еще утром гусей на Белгородчине пас? А я, любезные, с «Аэропорта»! Не с аэродрома, а с района «Аэропорт». В нем я с рождения. Когда-то и улыбчивым был… сейчас, когда я сильно улыбаюсь, у меня ноют зубы. Рубашки от «Армани» вы мне покажете?

Красникова. Вы их у нас не найдете.

Шабанов. Не завезли?

Красникова. У нас не фирменный магазин «Армани».

Шабанов. Вижу, людей вы не любите… я о них тоже много знаю. По другим, по себе, в плохом расположении духа я относительно идеала котирую себя низко. Чувствуя нутром, что на моей могиле никакая береза не приживется.

Гамашев. Вкопайте пластиковую.

Шабанов. С листочками из алюминия? А к надгробию будет приделано чучело ворона! Ветерок, перезвон, неподвижный ворон… у пришедших на мою могилу масса впечатлений возникнет.

Красникова. Судя по вашему виду, вы хвораете лишь морально.

Шабанов. Физически я, как дуб. Физически! Не умственно!

Гамашев. Это никто не оспаривает.

Шабанов. И даже не вздумайте… сегодня я кое-кому рожу уже начистил. Шел по Якиманке и смотрю – тонкая пачка денег лежит. Ну, понятно, что кидок, рассчитано на придурков… но я ее поднял. Из чувства противоречия. Меня окликают, и подошедший мужик говорит, что деньги обронил он, что отдавай, я возвращаю, и он молвит, что в пачке было больше. Иной бы безвольно замямлил, а я не растерялся и проорал: я что, на лоха похож?! Но ты же поднял, пробормотал он. Вот мы и поглядим, кто от этого выиграет, крикнул я и влепил ему четко в подбородок. Подскочивший сообщник навел на меня пистолет, но я попер на него грудью, пистолет у него вырвал и опять кулачищем со всей дури в подбородок… деньги остались у меня.

Гамашев. Вы их заработали.

Шабанов. Они грязные. И я задумал на что-нибудь грязное их и потратить – перепихнулся со шлюшкой, купил билет на выступление популярного певца, вечерком заполз к вам. За «Армани».

Красникова. Прочие бренды вас не заинтересуют?

Шабанов. Да я моду не отслеживаю… что на слуху, то и спросил. Вы замужняя женщина?

Красникова. А вам-то…

Гамашев. У него пистолет.

Шабанов. Я с ним не расстался. Из соображений безопасности вам следует мне не грубить.

Красникова. Я вам не нахамлю, но и задабривать вас ничем не стану. Было бы иллюзией думать, что если вы вооружены, вы меня так разом добьетесь.

Шабанов. Участь быть подвергнутой насилию вам не грозит. Не стоит и возиться… я нисколько не собираюсь к чему-то вас принуждать! Я осведомился о вашем семейном положении, а прочее пошло не от меня – это вы разговор в ту плоскость повернули. По собственной инициативе! Мои понятия о порядочности надругаться над женщиной мне никогда не давали, но я и с пистолетом никогда не ходил… с ним власть повыше, чем без него. Под дулом пистолета вы бы мне, наверное, не сопротивлялись. Подонком я прошу меня не считать! При том, что вспылить я могу, осознанно кого-то унижающим я себя… не видел, а сейчас не исключаю. И кто же мои базовые ценности сокрушил? Вы, дамочка! Вы задали мне направление, о котором я и не задумывался.

Красникова. Я о сексе думаю постоянно.

Шабанов. Характером вы сильны… я с пистолетом и я весь заведен, а она говорит мне такое. Не женщина, а монстр… чего вы от меня хотите?! А мужик ваш чего тут, как немой?! Особенности вашего с ним поведения меня настораживают. Я как-то невыспавшимся ехал в метро, и моя рука, соскользнув с поручня, хлопнула по плечу стоявшую рядом со мной особу. Я сказал: «Ой!». А она процедила: «Дорога не заканчивается со смертью. Любовь может начаться и под землей». После услышанного в меня будто бы подачу кислорода прекратили.

Гамашев. Душновато в метро бывает. Телефончик у нее вы не спросили?

Шабанов. Такого движения души во мне не произошло. Находясь рядом с ней, я чувствовал, что я в зоне риска, и поэтому я отошел. Она двинулась за мной и проявила то, что она хромоножка. Перед тем, как я вырвался из вагона, она успела мне крикнуть: «Тавкры, не верьте коню! Обман в нем некий таится». Это о троянском коне?

Красникова. У хромой девушки время на мифологию остается.

Шабанов. Еще она добавила, что работает в научном учреждении.

Красникова. Связана с наукой, а говорит о загробной любви… похоже, в этом мире ей совсем не везет.

Гамашев. В экстренном порядке выручать ее нужно. Был бы у вас ее телефон, я бы с ней созвонился. Сказал бы, чтобы не отчаивалась, заверил бы, что с недостающей половинкой судьба ее вскоре соединит… что же вы, товарищ? Раз она хромая, телефон у нее взять нельзя?

Шабанов. Я не взял его не оттого, что она прихрамывала. Я ее испугался.

Красникова. Ваш страх, я думаю, закономерен.

Шабанов. Без сомнений! Выданные ею фразы и у ярого дон-жуана пыл бы охладили – причина нервничать образовалась… а нервничая, не пожалеешь. К хромой надо бы с сочувствием отнестись, но если хромая к тому же и причудливая, и мало того, наверняка воинственная, к ней жалостливое отношение не применимо. Что там у нее на него сдетонирует, я вызнавать не любитель.

Гамашев. Ваше бегство из вагона свидетельство тому достоверное. Она, как я понимаю, за вами не ринулась?

Шабанов. Она было последовала, но поперевший ей навстречу народ затолкал ее вглубь. Он все сделал неплохо.

Красникова. По части единения наш народ наибольших успехов в метро достиг. В час пик. Его тогда, как ни отпихивайся, от себя не отожмешь.

Гамашев. А вы отпихиваетесь? Слиться с народом у вас тяготения нет?

Красникова. Мягко бы можно. Мужская рука случайно по мне проходит, я возбуждаюсь, она уходит… приходит, поглаживает, соскальзывает… но вжимания у нас настолько трамбующие и вопиющие, что я на своей станции на грани инвалидности выхожу. Мне бы ваш пистолет! Достань я пистолет, от меня бы мигом отпрянули.

Шабанов. Законы физики возражают. Куда бы они от вас отскочили, если в вагоне ни сантиметра свободного? Из окон бы повыпрыгивали?

Гамашев. Они бы скорее ее повалили. И в этой куче стали бы в вас совать… кто-то в юбку, кто-то в лицо, множественное мужское участие вы бы перенесли стоически?

Красникова. Вы придумали для меня ситуацию сверх всякой меры…

Шабанов. Он к вам неуважителен. Мне его приструнить? Скажите, и я по вашей наводке в него выстрелю – на какой из его органов мне нацелить мой ствол? У мужчин есть органы парные, как уши, глаза, а есть и непарный… и не тот, который нос. В то, о чем вы уже догадались, мне не стрелять?

Красникова. Никуда не стрелять. Бравированием вашим пистолетом вы рамки дозволенного еще не перешли, но вплотную в них уперлись. Что вам в голову-то ударило? Пистолет у него… при снятии его вами с предохранителя я тут же охранника позову!

Шабанов. Ваш безоружный охранник мне не указ. Чего он мне против моего оружия выставит? Приплетется сюда с электрошокером – я ему… по самому себе током врезать заставлю. Склонность к судорогам вы за ним не наблюдали? От хорошего разряда он в них забьется.

Гамашев. Уладив с ним, за нас приметесь? Мне вы уже грозились, но вы же и ее не обойдете… если вы пообещаете в нас потом не стрелять, я безропотно позволю ударить всех нас электричеством. Оно до полного бессознания вырубает?

Шабанов. Какие у электрошокера рабочие характеристики, я не знаю. Встряхнет-то несомненно, а уложит ли на пол… вы не могли подумать, что вы будете лежать, а я пускать в вас, лежащих, пули. Вы не сделали мне ничего плохого. А я почему-то на вас ополчился и расстрелял! Ох, мамочка ты моя, я шизоид! Я не в чьей-то, а в их обойме! Раньше это не проявлялось, но день на день не приходится… если говорить от сердца, вы, мужчина, меня задели.

Гамашев. Машины столкнулись. Водители выскочили и выискивают повреждения. А они никак не обнаруживаются.

Шабанов. Вы ведете речь о том, что мы вот так побеседовали и от нашего разговора никаких потерь не понесли?

Гамашев. А по-вашему получается по-другому?

Шабанов. От вас я здесь… но забудем. Пусть восторжествует согласие.

Появляется охранник Василевич.

Шабанов. Сеньор охранник пришли… подождали, пока я угомонюсь и выбрались к нам разбираться. Чтобы меня не будоражить, даже электрошокер не прихватили.

Василевич. Я рассчитываю, что мы договоримся и без него.

Шабанов. И о чем же?

Василевич. О вашем отсюда уходе. Насколько я расслышал, у вас тут с самого начала не пошло. С рубашки, которую вы назвали рубахой. Затем вы заговорили о пистолете, после обратили обладание им в возможность его задействования, вы были разнузданны, но охлынули. Давайте на этом остановимся. Где у нас выход, вы должны видеть.

Шабанов. Плавный поворот головы, и я его узрел…

Василевич. Вы через него уйдете и вашего грехопадения в блудняк не состоится.

Шабанов. Оно бы на меня тяжким камнем и при моей пальбе не навалилось. Пистолет-то у меня травматический! Какой отобрал, с таким и хожу… влетаю. Вылетаю. Легкий, как перышко.

Шабанов уходит.

Красникова. (охраннику) Хладнокровие тебе не изменило. Засвисти у нас пули, ты бы пребывал у себя таким же спокойным, каким выплыл к нам. У тебя на одежде крошки.

Василевич. Я грыз сушки. Они тверды, но в них нет красителей.

Гамашев. Ваша забота о вашем здоровье демонстрирует нам, что жить вы собираетесь долго. Он забыл об опасности! Сказано не про вас.

Василевич. Двигаясь на того мужчину, я полагал, что иду на человека с настоящим пистолетом. Это дает мне право ваши намеки на мою трусость отлягнуть. Ну а под словами о наличии во мне хладнокровия и определенного оледенения я подпишусь. Видит бог, я не нервный. Пойду покручу педали.

Гамашев. Вы что как-то… сленгуете?

Красникова. У него там велотренажер. Он его на смену приносит, а после нее утаскивает. Дирекция бы ему за велотренажер всыпала.

Василевич. За то, что ты меня не выдаешь, тебе отдельная признательность. Наше начальство, оно ведь на алкогольные возлияние ночных охранников смотрит сквозь пальцы, а за поддержание физической формы оно с приказом об увольнении не задержится.

Гамашев. Оно хочет от вас, чтобы вы беспрестанно бродили по торговому залу?

Василевич. Разрешается стоять, сидеть, но не на велотренажере.

Гамашев. Сидением на стуле мышцы не укрепишь, однако если бы вы все ваше рабочее время были на ногах и вперед-назад на них передвигались, нагрузкой бы вы их загрузили основательно. И без велотренажера.

Василевич. А вы дельно говорите. И велотренажер всякий раз приносить не придется… он разбирается, но нести эту тяжесть в машину, из машины…

Гамашев. Тренировка.

Василевич. Вы вновь глядите в суть. Мне же не только ноги необходимо закачивать. Получается, без перетаскивания велотренажера мне комплексно мое тело не взбодрить. Из-за велотренажера меня могут отсюда прогнать, но если я не буду собой при его содействии заниматься, в будущем нетрудоустроен я окажусь. Редкая по масштабу дилемма.

Гамашев. Сказать вам, как ее преодолеть?

Василевич. Пожалуйста скажите.

Гамашев. Тренируйтесь в нерабочие часы, и она отпадет.

Василевич. В нерабочие часы я сплю. Часов по двенадцать-тринадцать. Я уравновешанный, хладнокровный, длительный сон для меня не проблема. Проснувшись по будильнику, я едва успеваю до работы доехать. Какие тут тренировки.

Гамашев. Но вы же здесь не каждую ночь работаете.

Василевич. В очередь с магазином у меня ночные дежурства в банке. Туда велотренажер не притащишь – без промедления разоблачат. Через день потренироваться удается, и то польза. В вопросе «годен-негоден» я пока своих позиций не сдаю.

Красникова. Завтрашней ночью здесь у нас на дежурство заступит Вячеслав Олегович Дубков. Ему пятьдесят два года, он с дрябленьким животиком… вылететь из охранников он отчего-то не пугается.

Василевич. У Вячеслава Олеговича бумага. Ну или корочка. Он мастер спорта международного класса по самбо. С этим документом его в охрану всегда наймут, а мне остается не на корочки, а на кондиции полагаться. С захиревшей мускулатурой я скачусь в нищету. В ней люди озлобляются, чего бы я себе, нет, не пожелал. Бьющую через край ненависть я отношу к серьезнейшим дефектам внутренней структуры.

Василевич удаляется.

Гамашев. С эмоциями он справляется. Что бы в нем ни бурлило, наружу оно не выплескивается.

Красникова. Наберитесь терпения.

Гамашев. А чего мне ждать? Того, что он посидит-посидит и взбесится? Если с ним это случается, нам мудрее больше не видится. Хотя буйство в его исполнении с моим представлением о нем никак не вяжется. Мне подумалось, что он и срыв несовместимы.

Красникова. По моим наблюдениям он не узкоспециализированный охранник.

Гамашев. А кто?

Красникова. Я к нему пристально присматриваюсь, но… дым все гуще. Мечтами о простом житейском счастье он не задавлен. На наше существование пообъемней, чем усредненная масса, глядит. Когда я у него кокетливо спросила, как он развлекается, он сказал, что за него ответит цитата. Из псалма номер один. От неожиданности я даже запомнила… «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей». Умели люди высказаться, да?

Гамашев. Меня от подобных оборотов укачивает. Я так высоко не взлетаю, а если меня хватают и тащат вверх, передо мной все идет кругом, и я ничего не могу рассмотреть. Религиозно я безнадежен.

Красникова. Атеист не обязательно выродок.

Гамашев. Я порочен в меру. Ради вас я ее не превышу.

Красникова. Женщину это не может не оскорбить… при вашем ко мне отношении заглядываться на вас я перестану.

Гамашев. Помогай вам Бог.

Красникова. Не дерзите! Вы, похоже, расположились здесь на ночлег, и чтобы я вас отсюда не спровадила, вам надо быть со мной более пикантным. Чего вам со мной разговаривать, если я вам не нравлюсь?

Гамашев. Изначально столько тут торчать я не думал. Почему не ухожу? Не хочу задеть вашу гордость.

Красникова. Разве у меня гордость… с ней бы я к вам не ластилась.

Гамашев. Гордость, ну в разной степени, является свойством каждой личности – у вас ее на мизинец, но уйди я из магазина, она пострадает, ведь вы передо мной чуть ли не ложитесь, а я вас проигнорирую. Не свысока! Комплекс исключительности во мне не развит.

Красникова. Вы считаете себя не пойми кем, но я тем ни менее вас не устраиваю? Вот этим вы меня обидели, так и обидели…

Гамашев. Я человек не светский, и вам на мои необдуманные…

Красникова. В культурном обществе вы с вашим стилем речи чужаком бы не показались! Как там принято, ужалить поэлегантней и побольнее вы умеете! Вы и в вашем пошивочном цеху женщин аналогичным образом опускаете?

Гамашев. В нем я бизнеса узник. С вами-то я, что бы ни думали, беседую с тактом, а в цеху обо всем, что препятствует делу, приходится забывать. Недавно был случай – обычно расторопная работница не выполнила план, и я неблагозвучно на нее нарычал. У тебя в Средней Азии, сказал, ты бы хлопок не покладая рук собирала, а в Москве расслабленно дурью маешься? Что с тобой, девушка? Вернуться назад в кишлак возмечтала? Она лицо опустила и пробурчала мне, что я…

Красникова. Прав?

Гамашев. Что я ишак.

Красникова. Она бойкая!

Гамашев. Она влюбилась… и в нее влюбились. Она сказала, что сегодня она работает в цеху последний день. Переезжает на постоянную к жениху, будет жить в его трехкомнатной квартире и их ребенка вынашивать. Меня подмывало сказать, что он тебя, беременную дуру, бросит, но практического подхода к ситуации в этом бы не было, а на службе я исхожу только из него. Она увольняется и для меня пропадает. Пропадет ли она в личной жизни, меня не касается.

Красникова. А своего жениха она не нафантазировала?

Гамашев. На восточную красавицу девятнадцати лет мужчина клюнуть способен.

Красникова. Ну а конкретно вам она… без надобности была?

Гамашев. Для меня она больно молода.

Красникова. Старомодно.

Гамашев. Пускаться во все тяжкие с молоденькой штучкой себе дороже.

Красникова. Надорваться и со сверстницей можно.

Гамашев. Поэтому я вас и сторонюсь. В вашем магазине я пришел к убеждению, что быть одному, все равно, что быть помилованным. Женатые и любовники казнены, а меня отпустили… я иду и с собой я в ладу. Я пойду?

Красникова. До свидания с ноткой печали я вам скажу.

Гамашев. Ваша угнетенность, она с вас сойдет. Вы с себя ее стряхнете. И ненасытно поворотитесь к кому-то еще. Не в пику мне, а следуя вашей физиологии и взгляду на мир.

Красникова. У вас колкий язык.

В магазин входят Перминов и Цибульникова; он решительный, она кроткая, на его пиджак и ее платье приколоты бирки с надписью «Церковь пророка Левашова».

Красникова. Пора вспомнить, что я продавщица… вы за какой-нибудь одеждой зашли?

Перминов. Мы к охраннику.

Красникова. А у вас с ним чего? Мне не нужно ему кричать, чтобы меры предосторожности он принял?

Цибульникова. О чем вы, девушка, мы его и пальцем не тронет. Вашего охранника Валерием зовут?

Красникова. Он Виталий.

Цибульникова. А нам сказали… что же…

Перминов. Имя он поменял, но здесь видели не кого-то, его. О Петре Николаевиче ты вправе думать, как о грязном старикашке, но я ему доверяю. Третий глаз у него не особый, однако обыкновенным зрением он наделен, и увидеть, а затем, вернее, одновременно, почти тут же узнать, он может безукоризненно. Прямых оснований отказывать ему в этом у меня нет. Слишком вызывающим был бы ляп… если бы Валерий оказался не Валерием. Вы, девушка, его к нам не позовете?

Красникова. Он нас слышит. Пожелает с вами повидаться – выйти не преминет.

Цыбульникова. Он отчего-то не появляется.

Красникова. Ему решать. Возможно, он вовсе не тот, к кому вы пришли.

Гамашев. Будь он не тот, он бы вышел и сказал, что они ошибаются. По всему вырисовывается, что он тот.

Перминов. Иначе логика теряется. Путаных объяснений его поступку я давать не стану – он к нам не выходит, поскольку он нам не обрадовался! Его сердце для любви не открыто…

Гамашев. С кем не бывает.

Перминов. Вы не имеете никакого понятия о наших с ним взаимоотношениях. Исчерпывающие сведения при вашем запросе я вам предоставлю, ничего постыдного они не содержат, но Валерию, когда я буду говорить о человеке, столько для него сделавшем, пристало не прятаться, а встать рядом с нами и благоговейно мне поддакивать. Ты разумеешь, Валерий? Твоей неотзывчивостью на мое взывание ты во мрази и сволочи ты записываешься! А им не поздоровится. Как говорил Святой Петр: «Суд им давно готов и погибель их не дремлет!».

Цыбульникова. Валерий сейчас выйдет.

Перминов. Больно он чего-то осторожен!

Цыбульникова. Пристыженно сидит, вздыхает…

Гамашев. Не посмеивается?

Перминов. В смеящемся рождается падший! Пророк Левашов смеяться себе не запрещал, но это его слова. Вы обратили внимание, какие на нас бирки?

Гамашев. «Церковь пророка Левашова». Кто он такой, допытываться позволительно?

Перминов. Мы не агитаторы. Мы не будем вас уговаривать куда-то вступать.

Перминов. Да и некуда. Его церковь распалась.

Гамашев. Но бирки вы…

Перминов. Не снимаем. Период нашей церкви, как организации с общим вероучением и централизованным правлением, закончился, но наша служба тем идеям и постулатам продолжается, и если мы служим, эти бирки для нас словно погоны, срывать которые для людей чести неприемлемо. Охранник сюда, естественно, без бирки заявляется?

Красникова. Он ее не носит. Пророк Левашов его бы за это проклял?

Перминов. Пророк Левашов сказал нам, чтобы мы разбредались и не возвращались… что он сказал своему другу и телохранителю, простая паства не знает.

Гамашев. Скажи он ему принять над вами командование, вы бы Валерию подчинялись?

Перминов. Мы не подчинялись, а внимали. Вы что же, думаете, что мы падали перед пророком на колени, исполняли любые его желания, тащили ему деньги и драгоценности, наша церковь – не какая-нибудь секта! Заинтересованность в нас у пророка Левашова была не меркантильной. Он стремился до нас донести то, что ему передавали… в чем разница между пророками и нами? В источнике.

Гамашев. Знаний?

Перминов. Знаний, сведений, пророк из внеземного источника их получает. Нам контакт с теми сферами не установить, а у него выйти на них складывалось.

Красникова. Неужто на самого Бога?

Перминов. Бога он не упоминал…

Цыбульникова. Он говорил, что поддерживает связь с Высшим Разумом. Чутко прислушивается к его настроениям и передает нам выражения его воли, в зависимости от настроения меняющейся, но не настолько, чтобы корабль в обход штормов и отмелей не прошел.

Гамашев. Чей корабль?

Цыбульникова. Наш. Пророк Левашов любил повторять, что на нашем корабле он не капитан – он лишь впередсмотрящий.

Гамашев. Ну и куда он смотрел, когда объявлял, что деятельность вашей церкви прекращается?

Перминов. Я не имею обыкновения обсуждать поступки пророков. Почву под ногами я потерял, но что от меня… каких слов вы от меня ждете? Осуждающих? Быть несдержанным в оценках я не посмею.

Красникова. Хотите его ругать – ругайте.

Перминов. Вы, женщина, рыбка и вы же птичка. Мозгов у вас побольше, чем у первой, но меньше, чем у второй. У птички они все же посильнее… но рыбка вам уступает. Обворожительно на меня поглядеть вы потянете?

Красникова. После ваших сравнений я, неровен час, на вас взъемся. Пакт о ненападении я с вами не заключала, и когда я упорядочу свои мысли, я определюсь, как мне с вами… страх перед возможной болью в вас обитает?

Перминов. Если к власти во мне придет страх, я в тот же миг приступлю к неурочной работе по его изгнанию. Без теоретизирований! Выскребывая и выблевывая! Что-то какой-то чумной я сегодня… и сигареты где-то оставил. За одну сигарету много чего непреходящего обдумать можно. Не пойдет о божественном, переберу в голове узлы галстуков – простой, двойной, виндзорский, диагональный, классический… собаку Динго ввезли в Австралию прирученной.

Гамашев. Но ее же дикой зовут.

Перминов. Одичала! Насмотрелась на вольных аборигенов и по глупости измыслила, что цепь не для нее. Оголодав, выла, но назад ее не взяли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.