скачать книгу бесплатно
Или в ожидании покоя массы?
Впадаю в краткое забытье, снова просыпаюсь, свежим, но очень скоро устаю, вяло, почти и не противясь мягкому, настойчивому позыву ко сну, даже тороплю его, понимая, что вот сейчас опять растворюсь в этом состоянии неуправляемой зыби, и понесет меня в оцепенении куда-то без сновидений, уставшего, с чужим, изломанным на жестких досках телом. Эта бесконечная муть анестезировала мозг, желания, впечатления, словно усыпляла перед ответственной операцией, а потом я проснусь уже в другом месте, переход из одного состояния в другое завершится, и я, бодрый, с ясной головой, буду готов для следующих действий, приступлю к их исполнению быстро, с пользой.
Я силился представить порядок этих действий, логически их выстроить, и не мог ничего вспомнить, казнясь и досадуя на себя.
Обрывки вчерашних разговоров, невнятные звуки, обморочное бормотание, вскрики спящих.
Потом вагоны вновь нешуточно разогнались, казалось, вот-вот они прибудут в пункт назначения, но так казалось лишь во сне, ощущения точного времени и места пропали, исказились. Вновь, в который уже раз, останавливались непонятно где, в каких-то перелесках, болотинах, вне городов и населенных пунктов, которые промелькивали редкими огоньками где-то в стороне, отчужденно, вдруг высвечивался коровник длинным рядом огней, как давешняя электричка, и вновь уносились в лес, убаюкиваемые настойчиво качающимся вагоном.
Ночь, тревожная, беспокойная, вершила свою власть, морочила и настойчиво тащила в неустойчивую муть рваного сна. Вдруг спросонья мне показалось, что приехали на Дальний Восток. Промчались через всю страну, слышен шум океана, я все проспал, лежу один в пустой теплушке, а люди куда-то подевались, уехали без меня выполнять важное задание, я страшно волнуюсь, что остался один, это могут расценить как дезертирство, побег, мои подчиненные что-то сделают не так, неправильно, страшно подумать о последствиях, насколько это опасно, я переживаю, и не потому, что отдадут под суд, в руки безжалостного трибунала, а оттого, что не понимаю, как сообщить об этом близким своих подчиненных, ведь я что-то упустил, какое-то важное звено, и все сгинули, растворились неведомо где, а я не смогу показать это место, чтобы было куда прийти и помянуть. Я удивляюсь такой скорой гибели стольких людей, ведь только познакомился, не всех даже и запомнил с первого раза, узнал про них – кто они, как их зовут, а вот так сразу их потерял, жалею об этом до сильного сердцебиения, задыхаюсь, мокрый от пота, вскакиваю резко, смотрю в оконце, подставляю лицо холодному набегу ветра, пытаясь определить, где же мы сейчас, в какой географической точке пространства, хотя это ни на что не влияет, но я все равно высматриваю что-то, ищу подсказку.
Все кажется пустым, никчемным. Пейзаж европейской полосы.
Приподнялся, увидел Гунтиса. Тот стоял у приоткрытой двери вагона, облокотился на перекладину.
Спустился вниз, встал рядом.
Помолчали.
– Как ты думаешь, где мы сейчас? – прокричал, наклоняясь поближе.
– Примерно в районе Могилева. Я только что уровень замерил. Около пятидесяти миллирентген. Представляешь, как там, около Припяти, сейчас?
– Жутковато.
– Я буду бороться до конца, но, как только замечу слабоумие, съем двадцать таблеток и «уйду».
– Ложись спать. Утро вечера мудренее.
Мы залезли на нары.
Выкрики, резкие, ночные, тревожные, сквозь сонную одурь, вскользь, чтобы не вспомнить поутру деталей, а лишь тревожиться от их непонятности. Кто-то выпрыгивал на насыпь, невидимый в темноте, хрустела под сапогами щебенка откоса, с наслаждением мочился, громко пукал, вздыхал, матерился радостно, что удалось такое простое, но жизненно важное действо совершить. А кто не успевал – на ходу это делал, не открывая глаз, продолжая сон наяву.
Шли явно вне расписания, пропускали какие-то срочные грузы, поезда, но потом старались наверстать, мчались во весь опор. Теплушка скрипела, жаловалась, грозилась развалиться стенками по сторонам, как ящик фокусника на столе.
И вновь стояли неясно где.
Я приподнимался, всматривался в который уже раз в приоткрытое оконце, маялся, зная, что ничего там не увижу, вдыхал набегающий сбоку ветерок с запахом лесной зелени и едкого креозота и к утру одурел от движения, внутреннего беспокойства и недосыпа настолько, что стало мне все равно – куда везут, что там будет. Что-то внутри надломилось и застыло равнодушно, словно куст на краю потока – колеблется и не может выйти на берег, а только надеется, что не унесет его бурный поток.
И воронье несется вдоль дороги стаями. Сколько воронья! На всем пути следования. Галдят гортанно на деревьях, сопровождают эшелон. Вроде бы поотстали, но вот – новая стая эстафету приняла, лезут на глаза, черные в темноте на фоне аспидного неба. Прилетели из злой сказки, сеют семена сомнений в дорожные борозды.
И вдруг, невесть откуда, в ритм перестука колес на стыках:
За поездом, как вехи – галки, мелькают, взмахнув крылами верст испуганных, зерно сомнений в борозды дорожные бросают.
Пустота набегающих километров ширилась, освобождая место для чего-то прежде неведомого. Оно возникало бесформенно, туманно, еще не до конца узнанное, из какой-то дали, из чего только лишь начали проступать его жутковатые черты, потому что ничего подобного не было прежде в моей жизни. И апатия уступала место яростной, взрывоопасной, адской смеси безысходности и незнания своего места в том, что двигало сейчас меня, нас всех на самый край обычной реальности, делало ее неправдоподобно простой и оттого особенно страшной в незатейливом начале будущих испытаний. О чем я только мог догадываться, стараясь не смотреть в самую глубину разинувшей пасть ямины, затосковав от бессилия, от плотного своего и полного подчинения сдавившей со всех сторон толпе, от неспособности сделать движение по собственной воле и освободиться, выскочить из железной, но теплой массы стада, пока не поздно и есть еще хоть маленькая возможность спастись, обдирая бока, локти, рискуя жизнью, – но ею я рисковал в любом теперешнем раскладе. Душила злость на происходящее от невозможности его изменить, на свою полную зависимость от присутствия в этом скотском вагоне с диким трафаретом-издевкой снаружи на стенках – «Живность», и потом – в каких-то колоннах, маневрах, маршах, далеко мне чуждых и ненужных, где мое участие кем-то определено как необходимое и непременное, повинуясь внешне, ломая себя внутри, подыгрывая этой неправде, ненавидя лицемерные правила, установленные где-то там, в далеком далеке, какими-то сановными людьми, облеченными властью, чинами, теряя почву под ногами от двойной игры, затевающейся сейчас на моих глазах, и не ведая, сколько времени и жизни отнимет у меня эта «игра в войну».
И кончится все чем?
* * * Я должен вернуться, просто вернуться. И жить. Вот и все. Пусть это будет совсем непросто.
Я явственно припомнил программу «Время» и диктора, дородную женщину с хорошо поставленным голосом. Такие затертые слова, что и не сразу их вычленишь в общем потоке официоза на фоне «шарика», вращающегося за ее спиной, – отвлекающая на себя внимание картинка, обычная юла. Считанные секунды, почти неприметные пылинки, два раза моргнуть.
Пугающе краткой была информация. В самом начале. Я отчетливо вспомнил все.
Запоздало вспомнил.
Воспоминания эти опечалили меня. Я начинал ощущать весь ужас того места, куда меня везли, но почему так мучительно и твердо меня влечет туда? Где нет видимого врага, а есть радиация, и одна мысль о ней уже сейчас ломает изнутри, бросает в противоположные, полярные состояния.
Каким длинным был сейчас эшелон на пути к той неведомой правде, которую еще предстояло узнать, и так стремительно, неумолимо мчался он к черте, которая могла перевернуть, исковеркать мою дальнейшую жизнь… жизнь близких…
И бросить страдать, изломанного и не нужного никому.
Господи, как же я люблю своих девчонок! Что-то еще уплотнилось во мне, расширяя грудную клетку невероятно, упиралось в ребра, прерывая дыхание. Как здорово, что вы у меня есть, такие славные… девицы… ламцы-дрицы. И так приятно сейчас о вас вспоминать, родные мои человечки. Я еще на войну не попал, а уже в плену, Аника-воин. Усмехнулся и сжался, словно изготовился, копил энергию для прыжка, чтобы через пропасть перемахнуть и ничего не поранить.
Я успокоился, словно вместе с переживаниями мусор с поверхности схлынул, появилась ясность, хотя и трудно определить истинную глубину в открывшейся воде: преломляет она многократно, обманывает хрусталик. Ясность еще не во всем, но в чем-то важном.
Прикрыл глаза, вздохнул. Лежал не шевелясь, оглушенный нахлынувшими на меня словами, усталостью, тревожными мыслями, до шумного прибоя в ушах, звона в голове, возникшего острой иглой в глубине сознания. Обессиленный, ощущая, что застыл мгновенно на той игле.
И словно – умер.
* * *
Вагон оказался третьим от головы эшелона, как я и предположил на погрузке. Толпились у перекладины, глазели на проносящиеся мимо пейзажи. Часто курили, посматривая на поворотах в хвост состава, руками махали, что-то выкрикивали случайным людям, что попадали по пути в поле зрения, щурились на солнышке, маялись откровенным бездельем.
Неожиданно, как и все, что делалось в последние часы, встали в чистом поле. И понеслось со всех сторон:
– Обед! Обед… обед!
Высыпали из вагонов, мчались к платформе в середине эшелона. Кособочились на откосе, вязли в щебенке.
Пшенка уже остыла. Кидали ее одним куском в котелки, чай, едва теплый, наливали в крышки. Белый хлеб, вкривь и вкось нарезанный, просыпался атомами сухих крошек.
С голоду показалась каша вкусной, но сухой, горло драла. Выручал чай.
– Жуйте впрок, – уговаривал повар, – неизвестно, когда в следующий раз остановимся, а по вагонам – не разносим. Теплушки, памаешь ли! Тут купе нету! Не предусмотрено.
Светило ласковое солнышко, многие разделись по пояс, кто-то уже прилег на травку, коснулся радостно земли, кто-то кинулся в лес. Затеялся перекур. Группками ходили вдоль эшелона.
Спрашивали друг друга. Вроде со смехом, но тревога просматривалась на лицах:
– Где мы? Долго еще будем ехать?
– Похоже, в европейской части, лес-то вон – смешанный.
– В каком направлении?
– Кажется, на юг катим. Видишь – мох густой? Как учили определяться в лесу?
– Хрена ли на мхи смотреть? Сейчас эшелон развернется, вот тебе и север будет, а не юг вовсе.
– Да всегда так. Потом окажется – за сто километров отъехали! А туману нагоня-я-т! Вояки, че ты хочешь! Че везешь – патроны, куда везешь – тайна!
– Не скажи! Идем явно вне расписания. Вторые сутки заканчиваются, а мы все пластаемся! Худо-бедно, но не стои?м! Если даже на круг взять полтинник в час, уже где-то в Литве должны быть… может, даже к сябрам подбираемся.
Довольно долго длилась остановка, и кто-то уже забрался – не спеша, привычно – в теплушки.
– Слышь, командор, – сказал я, – может, хватит уже в молчанку играть. Начнем людей готовить. Сам же говорил, что тут химиков собрали с бору по сосенке. Чтоб потом собак перед охотой не кормить.
– Вона сколько ты пословиц знаешь! – ответил ротный. Улыбочку изобразил, не понравилось, что зам командира учит.
Не очень был доволен моим советом. Хотя и субординация соблюдена.
Молча прогуливались вдоль вагонов, немного в стороне. Вдруг все пришло в движение, крики послышались, люди вскакивали на подножки.
– Па вагона-а-а-ам! – понеслось со всех сторон.
Эшелон втащил в вагоны людей, попрятал за досками стенок, быстро набрал ход.
Ротный отозвал в сторону Гунтиса, о чем-то с ним тихо переговорил.
В вагоне расселись тесно на нижних ярусах.
– Так! Бойцы. Слушай все сюда, – приказал ротный. – Сейчас будем заниматься боевой подготовкой по теме «Дозиметрический прибор и работа с ним на местности». Усаживайтесь поплотней, лучше слышно будет. Командир первого взвода старший лейтенант Орманис проведет первое занятие по теме применения и работе с дозиметрическим прибором. Пожалуйста, товарищ старший лейтенант. Приступайте.
– Химики есть?
– Да.
– Кто? Руку поднимите. Повыше, так.
– Сержант Варис Метриньш, сержант Гвидо Мелнкалнс.
Покраснели оба, белокожие, белобрысые, вспыхнули оттого, что все на них посмотрели разом. Варис поплотней, Гвидо повыше, стройнее, внешне – моложе.
– Хорошо. Кто еще?
– Я.
– Головка от буя! Представьтесь по форме.
– Сержант Карягин. Андрей Карягин.
– Все? Больше никого? Тоже нехерово! Давно дембельнулись?
– Семь лет, – сказал Гвидо.
– Девять лет, – сказал Варис.
– Семь лет.
– Дети есть?
– Сын, – сказал Варис.
– Холост, – сказал Гвидо и снова покраснел.
– Двое. Пацаны.
– Тогда будет дополнительная инструкция для Гвидо, – улыбнулся Гунтис. – И общая вводная лекция. Такой вот небольшой обзор, я бы сказал, а уж потом – практические занятия. Итак, для начала вопрос – что такое радиоактивность? Это постоянное физическое свойство нашей планеты. Естественный, природный фон в разных частях Земли разный: где-то ниже, а где повыше, – перекрикивал Гунтис стук колес. – Естественное излучение постоянно в рамках небольшого колебания и одинаково действует на население планеты. Поэтому его используют в качестве эталона для сравнения с искусственными источниками ионизирующих излучений. Естественный радиационный фон образуют космические лучи и некоторые полезные ископаемые в недрах Земли. Радиоактивный распад – это самопроизвольное превращение неустойчивых атомных ядер в ядра других элементов, сопровождающееся ядерными излучениями, а именно – испусканием альфа-лучей – это альфа-распад, бета-лучей – это бета-распад, протоны же обладают протонной радиоактивностью, а также характеризуются делением ядер. Основная характеристика радиоактивности – период полураспада, единицей радиоактивности служит беккерель, возможно, кто-то помнит устаревшие единицы – кюри, резерфорд. Радионуклиды с периодами полураспада и полного распада. Нуклон – общее название нейтронов и протонов – частиц, из которых построены атомные ядра. Нуклид – общее название атомов, различающихся числом нуклонов в ядре или, при одинаковом числе нуклонов, содержащих разное число протонов или нейтронов.
Таким образом, разные элементы, примерно двадцать пять их в списке, имеют очень разные периоды распада. Начиная от йода 135-го – до трех дней, стронций-89 – до пятисот дней, цезий-137 – до 300 лет и больше, плутоний-238 – до 864 лет, 240-й плутоний – до 65530 лет и, наконец, 239-плутоний – до 241 тысячи лет!!! Чтобы грамотно отслеживать весь этот букет, нам необходимо ориентироваться на местности. Кроме «карандаша», приборчика индивидуального ИД-11, – он достал из внутреннего кармана белый стерженек с окошком, с приспособой для зацепа, как у авторучки, пощелкал, поднял над головой, – существует целая гамма дозиметров разного назначения и мощности.
Гунтис вынул из ящика другой, поменьше, зеленый – армейский. Отстегнул две металлические защелки, крышку откинул.
– Короче, – засмеялся Геша Лохманов, разбитной сержант, коротко стриженный, немного резкий в словах и движениях, с легкой синеватой тенью вокруг правого глаза, – надо умело накрыться белой простынкой и не спеша ползти в сторону кладбища. Так?
– Между прочим, ты удачно пошутил, в том смысле, что при внезапном взрыве действительно надо накрыться белым и упасть – желательно в ямку, спиной к взрыву. Мы к этому еще вернемся! А пока – хватит балбесничать. Пора делом заниматься. – Гунтис уверенно надел на шею коричневый ремень, крышку дерматинового футляра откинул. – Давайте поплотнее сдвигайтесь, сюда вот, к середине, трудно с грохотом бороться. Перед вами простой и надежный способ спасти жизнь себе и окружающим. Можете мне поверить! В этом вам поможет замечательный дозиметрический прибор ДП-5Б. Сейчас мы изучим его внутреннее устройство, правила пользования и порядок поддержания в исправном состоянии, потому что это может очень сильно пригодиться. – Он говорил и делал руками привычные, знакомые действия, мягкие пассы: ремень прибора на шее поправил, отстегнул крышку, подсоединил кабель… Как-то даже нежно ласкал руками. – Вспоминайте школьный курс физики, разгильдяи! Это может спасти вам жизнь! Без шуток говорю. Прибор предназначен для измерения мощности дозы. То есть с его помощью измеряется уровень гамма-радиации и радиоактивной зараженности различных предметов по гамма-излучению. Мощность экспозиционной дозы гамма-излучения определяется в миллирентгенах, или рентгенах в час, в точке пространства, в которой помещен при измерениях блок детектирования прибора. Кроме того, имеется возможность обнаружения бета-излучения.
Слушали его поначалу не очень внимательно, отвлекались. Вечная скука – гражданская оборона. Сокращенно – «ГрОб»! Потом заинтересованней.
Он поочередно извлекал разные части:
– Дозиметр ДП-5Б состоит из измерительного пульта, блока детектирования, соединенного с пультом при помощи гибкого кабеля длиной 1,2 метра. В блок детектирования вмонтирован контрольный источник. Пульт состоит из следующих основных узлов: кожуха, основания, шасси, платы преобразователя, крышки отсека питания. Так! Кому неинтересно, могут не слушать, но второй раз я на этом останавливаться не собираюсь. Прошу обратить внимание на одну вещь – вот эта «железяка» может здорово облегчить вам существование и, вполне вероятно, даже спасти в некоторых нехороших ситуациях. И не только вас, но и тех, кто надеется, что вы с этим справитесь. Так вот – продолжаю для особо одаренных! Хватит там яйца почесывать, смотрите вот сюда!
Диапазон измерений по гамма-излучению – от пяти сотых микрорентгена в час до двухсот рентген в час. Прибор имеет звуковую индикацию, наушники работают на всех поддиапазонах, кроме первого. Питание прибора осуществляется от трех элементов питания типа КБ-1, то есть по- простому – круглых батареек типа «колбаска», одна из которых используется только для подсветки шкалы микроамперметра при работе в условиях темноты. Питание – двенадцать вольт или двадцать четыре вольта постоянного тока. Работает пятьдесят пять часов от этих самых «колбасок» типа КБ-1. Масса прибора – 3200 граммов. Что в него входит? Тумблер подсветки шкалы микроамперметра – вот он, переключатель поддиапазонов – здесь, гибкий кабель, блок детектирования, который, в свою очередь, состоит из поворотного экрана, окна, стального корпуса. Контрольный источник есть еще, гайка. И вот – удлинительная штанга. Собственно, и весь состав дозиметра.
Столпились вокруг, рассматривали, тумблерами щелкали, переключали.
– Я на месте подробнее покажу, когда остановимся, – сказал Гунтис. – ИДэшка вещь ненадежная, может саморазрядом напугать… Вообще наврать и не то показать. Очень даже запросто.
Прибор рассмотрели, позабавились недолго и снова уложили в деревянный ящик.
Гунтис толково изложил, профи!
Завалились опять на нары, но сон пропал, призадумались.
* * *
Я присел рядом с Гунтисом:
– Хорошая лекция. Чувствуешь себя уверенней, хотя и не все ясно.
– Стрельба по воробьям. Ничего – повторим.
– Преподаете?
– Не преподаю – проповедую! В Рижском политехническом. Ленинградский политех заканчивал. Радиология. Семейная профессия. С женой будущей, Ириной, там же познакомились. Знаешь – такие квоты выделяют на республики, нацкадры назывались. Вот мы с ней со школы физикой увлекались, а потом в Ленинград поехали по этой самой квоте… Хорошее было времечко. – Гунтис помолчал. – Голодное, веселое, правда, она сейчас полностью на семью переключилась. Четверо детей, сам понимаешь. Скоро и внуки пойдут.
