Ночное кино

– На работе. Какая зарплата?

– Триста в неделю. Налом.

– Серьезно?

– Серьезно. Но отмывать деньги будешь сама.

– А медстраховка какая?

– Никакая. Эхинацею пей.

– Я с тобой не сплю.

Это она отметила таким тоном, будто сообщала о пищевой аллергии. Я, мол, не ем моллюсков и орехи.

– Да и пожалуйста.

– Все в норме у тебя? – Мордоворот подобрался ко мне ближе.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Нора – по-прежнему в юбке фигуристки, только волосы распустила по плечам. Лицо глубокомысленное.

– Да, Мартин, – сказала она. – Я уезжаю.

– С копом?

– Он не коп. Он журналист-расследователь. Фрилансер.

Вот это мордоворота напрягло взаправду – и я его не виню. Нора улыбнулась мне, вдруг застеснявшись, и ушла обратно, оставив дверь нараспашку.

Внутри была просторная кладовка с одинокой голой лампочкой под потолком. В углу – простыня и армейское одеяло. Под стенкой пакет булок для хот-догов, груда сложенных футболок, пачка птичьего корма «Форти-Диет», пластиковые вилки и ножи, муравейнички из пакетиков соли и перца, вероятно спертых в «Макдональдсе». Рядом с птичьей клеткой – внутри я никого не разглядел – валялся синий ежегодник «Школа „Гармония“, родина „Лонгхорнов“». Над постелью-самоделкой к стене скотчем приклеены две крошечные цветные фотографии – примерно над изголовьем. На одной бородатый мужчина, на другой женщина.

Наверняка мертвая мать и приговоренный отец.

Впрочем, нет – вблизи бородач обернулся Христом в изводе воскресной школы: молочная кожа, накрахмаленный синий хитон, борода подстрижена старательно, точно бонсай. Как водится, в ладонях он держал ослепительный свет, будто согревался после целого дня на горных лыжах. Женщина рядом оказалась Джуди Гарленд из «Волшебника страны Оз». Шикарная парочка.

Нора запихала в пластиковый пакет груду рубашек.

– Если я соглашаюсь на эту работу, тебе запрещается меня допрашивать. Ты расследуешь не меня. – В пакет отправились смятые комом узенькие шорты в золотых блестках. – Это пока мы не выясним про Сандру. А потом я своими делами займусь.

– Договорились.

Я нагнулся над клеткой. Внутри сидел синий длиннохвостый попугай, живой, но такой неподвижный и линялый, что смахивал на чучело. Перед ним на газете валялись игрушки – разноцветные мячики, перья и колокольчики, длинное зеркальце, – но на интерес к ним у птицы явно не было сил.

– А этот пацан кто таков? – спросил я.

– Септим, – пояснила Нора. – Семейная реликвия. – Она подошла, улыбнулась. – Его столько раз передавали по наследству, что никто уже не помнит, откуда он взялся. Бабушка Илай получила его от соседки Джанин, когда та умерла. А Джанин ее завещал Глен, когда сам умер. А Глену он достался от какого-то Цезаря, который умер от диабета. Чей он был до Цезаря, одному богу известно.

– Не птица, а дурное предзнаменование.

– Кое-кто думает, что он обладает магической силой и ему сто лет. Хочешь подержать?

– Нет, спасибо.

Но она уже отпирала клетку. Попугай подпрыгнул и кинулся ей в руку. Нора переложила его мне на ладонь.

Птиц был не жилец. Кажется, страдал катарактой. И легонько трясся, как электрическая зубная щетка. Я уже решил, что попугай в кататонии, но тут он завалил голову набок и уставился на меня древней бусиной мутного желтого глаза.

– Обещай, что никому не скажешь? – тихо попросила Нора, придвинувшись к попугаю лицом.

– О чем?

– Об этом. Не хочу, чтоб меня жалели. – И она пригвоздила меня взглядом.

– Обещаю.

Она удовлетворенно улыбнулась и продолжила паковаться. Собрала все до единого пакетики с солью и перцем, сдобрила ими содержимое сумок.

– Вообще-то, специи у меня дома есть, – заметил я.

Она кивнула – так, будто я напомнил ей не забыть пижаму, – и принялась сдергивать черные чулки и бюстгальтеры, дикие леопардовые и зебровые тряпки с верхних полок, где они сушились, придавленные дрелями и банками с краской.

Девчонка – как детская книжка с картинками, где страница все раскладывается и раскладывается, пока у ребенка глаза на лоб не полезут. Я подозревал, что раскладывается она бесконечно.

Распихав одежду по пакетам, Нора стала отдирать Иисуса и Джуди Гарленд. Иисус расстался со стеной легко. Джуди, разумеется, потребовалось уговаривать. Нора подхватила школьный ежегодник, открыла, аккуратно вложила туда фотографии и пересадила Септима в клетку.

Узрев оливковую плюху, оставленную мне на память, я сообразил, что птица насрала мне на руку.

– Лучше погоди, пока высохнет, а потом стряхни, – посоветовала Нора. – Я готова. Ой. Чуть не забыла.

Она порылась в сумке и протянула мне цветную фотографию. Я думал, она хвастается родственником, но, к своему удивлению, увидел портрет Александры Кордовы.

В меня впились серые глаза, обведенные темными кругами.

– Это когда я сбежала в «Брайарвуде» и получилось неприятно. Я вот за этим бегала. Увидела на стенде у столовой, называлось «Еженедельный пикник». Это же она, да?

La cara de la muerte, сказала горничная из «Уолдорфа». Лик смерти.

Я прекрасно ее понял.

27

Наутро в 5:42 меня разбудил скрип за дверью спальни. Шаги удалились по коридору, заверещали водопроводные трубы, шаги вернулись в спальню Сэм, а затем отбыли вниз, где загремели тарелки и стаканы в кухне, словно там готовились к званому ужину на двадцать пять персон.

Раздумывая, не лишусь ли всех ценностей в доме, когда наконец проснусь, я тем не менее вырубился опять, однако меня вернул к жизни тихий стук в дверь.

– Ага, – буркнул я.

– Ой. Я тебя разбудила?

Дверь со скрипом приоткрылась, наступила тишина. Я со скрипом приоткрыл один глаз. На часах 7:24. Из коридора на меня смотрела Нора.

– Я хотела узнать, когда мы начнем.

– Я сейчас спущусь.

– Круто.

Боженька милостивый.

Шатаясь, я натянул халат и поплелся вниз, где Нора свернулась калачиком на диване в гостиной, наряженная в полосатую черную рубаху а-ля Марсель Марсо[37] и черные легинсы. Она ковыряла скорлупу яйца вкрутую и что-то писала в кожаном блокноте, который я, пережив момент ошеломленного узнавания, опознал как свой. Я нашел его в переплетной мастерской в Неаполе. Его целый год дрожащими артритными руками мастерил восьмидесятилетний итальянец по имени Либераторе. Блокнот был последний в своем роде, поскольку Либераторе умер, а вместо его лавки теперь автосалон «Фиат». Я откладывал блокнот до того дня, когда смогу записать туда что-нибудь дельное и глубокое.

– Ну ты и соня.

Нора бросила писать и улыбнулась мне. Наверху страницы она нацарапала «Дело Александры Кордовы» и теперь покрывала страницу неразборчивыми каракулями.

– Еще восьми нет. Это рано.

– Бабушка Илай сказала бы, что весь день насмарку. Я тебе завтрак приготовила.

Не без трепета я вошел в кухню.

На стойке стояла тарелка с омлетом и тостом. И Нора прибралась. Ни одной грязной тарелки, ни одного стакана в раковине.

Я вернулся в гостиную.

– Не готовь мне. И никакой уборки. У нас с тобой черно-белые, прозрачные рабочие отношения.

– Это же просто омлет.

– Мне сорок три года. Я вполне способен прокормиться без посторонней помощи.

– Это пока. В Терра-Эрмоса был такой дядька, Коди Джонсон. Так у него первые симптомы деменции начались лет в тридцать девять.

– По-моему, я эту байку уже слышал. Он умер в одиночестве?

– Все умирают в одиночестве.

Ни убавить, ни прибавить. Эта Терра-Эрмоса – какой-то дуст. Девчонка убивает им любой разговор подчистую.

Я налил себе кофе и поманил Нору за собой в кабинет.

– Здесь все, что я знаю о Кордове, – сообщил я, предъявив ей коробку с архивом. – Разбери по темам и датам. Всю информацию о фильмах – отдельно. Посмотри и отложи то, что поможет нам лучше понять Александру, – характер, музыка, хобби, детство, юность, все упоминания о семье или о «Гребне» – это их поместье в Адирондаке.

Из коробки торчала тонкая пачка бумаг – сверху скрепкой присобачена фотография «Гребня» из старого «Нэшнл джиогрэфик». Я выдернул пачку из коробки и протянул Норе:

– Начни с этого. Это я пять лет назад ездил в Каргаторп-Фоллз. Побродил, поболтал с местными. Тут все, что я раскопал.

Я двинулся к двери, а Нора по-турецки устроилась на диване, прилежно заправила волосы за уши и принялась читать.

28

– Номер не обслуживается, – сообщила Нора, повесив трубку. По телефону из моих заметок она дозванивалась до Нельсона Гарсии.

– Умер уже, небось, – ответил я. – Он и тогда еле-еле с дивана подымался.

Нора не ответила, лишь взяла расшифровку звонка от анонимного «Джона» и сощурилась, вчитываясь.

Время близилось к девяти вечера. Я только что вернулся, рано поужинав в кафе «Сан-Амброуз» со старым другом Хэлом Киганом – он фотожурналист из «Инсайдера», мы вместе работали, хотя в последние годы виделись редко. О текущих своих занятиях я не распространялся. Хэлу я доверял, но, хоть нас и спалила охрана в «Брайарвуде», надеялся сохранить расследование в тайне. Репортеры – народец суеверный, хоть и прикидываются упертыми реалистами. Об этом не говорят, однако всем известно: когда журналист охотится на сюжет, интуитивные прозрения и теории витают в воздухе и коллеги могут подхватить их, как простуду. Рано или поздно конкуренты обзаведутся теми же догадками, что и ты. Иллюзий я не питал: само собой, не я один копаю гибель Александры Кордовы. Но раскусить дело вторым или третьим чести мало. Засчитывается только первый.

Когда я вернулся, Нора сидела там же, где я ее оставил, и по-прежнему сортировала мои бумаги. Я принес ей лингвини с песто, но, сказав: «Ой, спасибо, вкуснотища», она едва притронулась к еде и продолжала сосредоточенно изучать Бекманову программу брошенного курса по Кордове. Удивительное упорство. Нора просидела у меня в кабинете двенадцать часов подряд, прерываясь, только чтобы осыпать знаками внимания доисторического Септима, чью клетку она водрузила на книжный шкаф у окна, пояснив, что попугай любит смотреть на людей.

Ничего конкретного Нора не говорила, но я пришел к выводу, что ее воспитывала толпа свободомыслящих старых хрычей в этом заведении, которым она сдабривала любую беседу, – в Терра-Эрмоса. Нора была сверхъестественно настроена на режим доения и кормления престарелых. О том, каковы у меня планы на ужин, она осведомилась в 16:45 – легенды гласят, что в этот час пожилым полагается трапезничать, – и употребляла характерные словечки эпохи Маккарти: «батюшки», «мать честная», «вишь ты» и «не кипишуй».

– Вот ты съездил в Каргаторп-Фоллз – а потом сколько времени прошло до анонимного звонка? – спросила Нора, откладывая расшифровку.

– Несколько недель. – Я сидел на кожаном диване, набивая на ноуте заметки о нашем визите в «Брайарвуд» и «Уолдорф».

– Значит, ты что-то настоящее раскопал.

– В смысле, Кейт Миллер и Нельсона Гарсию?

Она кивнула:

– Наверняка «Джон» потому и позвонил. Кордова, наверное, разглядел тебя в камеру у сторожки. А «Джон» был ловушкой.

– Я склонен согласиться, но доказательств так и не нашел.

– Может, Кордова и правда пострадал в аварии. И кто-то в «Гребне» правда болел, и поэтому им присылали медицинское оборудование.

– В отчете я не упоминал, – сказал я, откладывая ноут и садясь поудобнее, – но мне всегда казалось слегка подозрительно, как это Кейт Миллер опознала Кордову. Через полгода после того, как я с ней общался, она пыталась всучить этот сюжет «Инкуайреру», но они его и пальчиком коснуться не хотели. Ни одного слова не подтвердить, ввязываться в судебные разборки неохота. А если ты так грязен, что тебя боится коснуться даже «Нэшнл инкуайрер», значит ты весь извалялся в говне. – Я допил скотч. – Короче, Миллер так и не смогла объяснить, откуда знает, как выглядит Кордова. Потому что на самом деле этого не знает никто. Фотография в «Роллинг Стоуне», судя по всему, подделана. И считается, что на знаменитом крупном плане со съемок «Наследия» не он, а дублер.

– Может, он изуродован, как Призрак Оперы, – разволновалась Нора. – Или, может, Кейт Миллер видела в машине труп.

– Мы не вправе заключить, что имеем дело с маньяками-убийцами. У нас нет доказательств.

Она как будто не услышала.

– Наверное, у Кордов есть какая-то магическая сила. Нам же горничная в «Уолдорфе» рассказывала вчера. И даже Морган Деволль – Сандра ведь откуда-то знала, что он на нее смотрит. И ему сначала показалось, что она мертвец. А Гарсия говорил, что никто не обсуждает «Гребень». – Нора взяла диск Александры, посмотрела на вкладыш. – Даже музыка ее. Называется «Дьявол в ночи».

– Ты удивишься, как часто выбирают сверхъестественное объяснение, не находя другого, – ответил я и направился к шкафу за добавкой скотча. – Хватают его, как кетчуп за столом. Однако я, а следовательно, и ты, моя подчиненная, будем работать с неколебимыми фактами.

Я решительно не верил в сверхъестественное, и все же невозможно отмахнуться от воспоминания о том, как Александра явилась мне ночью у водохранилища. Я не рассказывал об этом Норе. И вообще никому. Правду сказать, и сам уже не понимал, что же такое видел. Словно та ночь не имела касательства ко всем прочим ночам – лишенная логики, кишащая фантазиями и странностями, рожденная моими одинокими иллюзиями ночь, коей нет места в мире подлинного.

Нора извлекла из конверта полицейское досье Александры и протянула мне первый лист.

Цветная копия фотографии – тело, доставленное на судмедэкспертизу. Разные ракурсы, в одежде и без одежды, хотя Шерон не соврала: самые откровенные – торс спереди и сзади – в деле отсутствовали. А на этом снимке была верхняя половина лица – серые глаза в красно-желтых пятнах, застыли, потускнели.

– На левый глаз посмотри, – сказала Нора.

На радужке было черное пятнышко.

– Это? Это пигментация радужки. Встречается сплошь и рядом.

– Не такая. Прямо по горизонтали от зрачка. Наверняка Гвадалупе про это и говорила. Отметина. Забыла, как по-испански, Хоппер говорил. «Печать зла».

– Huella del mal.

– И что случилось с первой женой Кордовы.

– С Джиневрой?

Нора кивнула.

– Я уже проверял. – Я отдал ей фотографию и вернулся на диван. – И полиция тоже, и, в свое время, примерно сотня других журналистов и светских репортеров. Она научилась плавать всего за два месяца до того. Ее родные – а это миланские снобы, они ненавидели Кордову, считали, что он какой-то пролетарский варвар, – так вот даже они признали, что это трагический несчастный случай. Джиневра всю жизнь была импульсивная. Сообщила няне сына, что пойдет поплавает на озере, потренируется. Ее попросили обождать, она не пожелала. День был пасмурный, накрапывал дождь, вскоре началась гроза. Видимо, она заплутала. Не поняла, где берег. Ее искали, нашли на дне – запуталась в водорослях. Кордова тогда монтировал «Треблинку», у него был десяток алиби, вся съемочная группа и продюсер Арти Коэн из «Уорнер Бразерс» – он потом выступил перед журналистами. Спустя пять месяцев Кордова дал последнее интервью «Роллинг Стоуну». И больше на публике не появлялся.

Нора, кажется, не вникала. Она кусала губу, увлеченно перебирая бумаги. Достала статью из моих старых заметок, протянула мне.

Я вспомнил, как много лет назад распечатывал эту вырезку с микрофиши в библиотеке. «Таймс юнион», Олбени, датировано 7 июля 1977 года.

– Ладно, пусть даже несчастный случай, – сказала Нора. – Но если у тебя случайно погибают и первая жена, и дочь, с кармой нелады. И вообще-то, в глаза бросается то, что сказала ее подруга.

– Что Кастаньелло грустила.

Нора кивнула:

– Джиневра, наверное, покончила с собой. И если Сандра тоже, что это говорит нам о Кордове?

– Что он токсичен. Но покончить с собой, оставив сиротой младенца? А материнский инстинкт?

– Это потому, что она была рядом с ним. – Нора подалась вперед, с сомнением оглядела груду бумаг. – Я читала другие твои заметки, но с тобой так никто и не поговорил о нем толком.

– Спасибо. Я помню.

– А что «Матильда»? Известно о ней что-нибудь?

– Якобы последний фильм Кордовы?

Удивительно, что Нора в курсе. Про «Матильду» знают только упертые кордовиты.

Она кивнула.

– Помимо неподтвержденных слухов о том, что сценарий получился на тысячу страниц и свел Кордову с ума, – ничего, – сказал я.

Нора погрызла ноготь, вздохнула:

– Нам нужно сменить вектор.

– У меня была многообещающая зацепка. Но я ее так и не расколол.

– Какая?

– «Черная доска». Невидимая луковая сеть кордовитов. Сообщество преданных фанатов.

– В смысле – «луковая»?

– В глубокой паутине. Для доступа нужен плагин к «Файрфоксу». Я добыл адрес у друга, профессора, и пытался залогиниться. Меня каждый раз выкидывает.

Я перенес ноут на стол, показал Норе, как логинюсь, но меня снова выбросило на страницу «Добро пожаловать на „Черную доску“».

– И вот почему, – сказала Нора. – У тебя логин – «Сир Фогуотт». Надо что-нибудь покордовее.

Нора отключила от розетки беспроводной маршрутизатор в углу, подождала пять минут – объяснила, что так я получу новый айпи-адрес, которого сайт не узнает и не заблокирует. Опять включила, добралась до страницы «На борт» и вбила новые регистрационные данные.

– Логин у нас будет «Гайтана Стевенс двадцать девять девяносто один».

Гайтана Стевенс – имя персонажа Александры Кордовы в «Дышать с королями» (1996). Последний фильм Кордовы, один из черных фильмов.

Поразительное дело. Видели его очень немногие. Мне удалось глянуть у Бекмана пять лет назад. У него была пиратская копия, и он отказывался дать мне на посмотреть, поскольку диск был непрошибаемо защищен от копирования и скачивания, и Бекман подозревал – пожалуй, небезосновательно, – что назад его никогда не получит.

Посмотрев «Дышать с королями» однажды, я совсем потерялся в калейдоскопе ярких сцен, от которых аж на стуле подпрыгивал, и, помнится, смутно удивился, после финальных титров возвратившись в реальный мир. В фильме клубился мрак, и я не был уверен, вправду ли возвратился, будто, став свидетелем этому зрелищу, необратимо взломал (или же просто сломал) себя и постиг душу человеческую в такой глубинной ее черноте, что уже не стану прежним. Конечно, под натиском повседневности тревога рассеялась. Даже сейчас эта кошмарная история осталась в памяти лишь россыпью страшных образов в тусклом свете, перемежаемых присутствием Александры Кордовы – прекрасного сероглазого ребенка с хвостиком, перевязанным красной лентой.

Весь фильм она молча вбегает в гостиные, выбегает, прячется под лестницами и в спальнях служанок, заглядывает в замочные скважины и кованые ворота, носится по газону на велосипеде, оставляя бледные шрамы следов на траве.

Сюжет прямолинейный, как и большинство сюжетов Кордовы, сводимых к одиссее или охоте. Кордова экранизировал малоизвестный голландский роман, Ademen Met Koningen Августа Хауэра. Членов богатого и развращенного семейства Стевенсов – шикарного клана распутных Калигул, проживающих в неназванной европейской стране, – расчетливо убивают одного за другим. Полиция в растерянности. Инспектор, расследующий это дело, в конце концов арестовывает бродягу, которого семья наняла заниматься ландшафтными работами, однако внезапный финальный поворот открывает зрителю, что на самом деле убийца – младший ребенок, немая и осторожная восьмилетняя Гайтана, сыгранная, как мы понимаем, Александрой. Инспектор складывает чудовищную мозаику истины, но поздно. Девочка исчезла. В последней сцене мы видим, как она шагает по обочине и ее подбирает странствующая семья в «универсале». В традиционном стиле Кордовы остается неясным, обречены доброхоты на ужасную судьбу девочкиных родных или та нарочно осиротела, чтобы затем ее воспитали люди попристойнее.

– А ты-то как умудрилась посмотреть «Дышать с королями»? – спросил я.

Нора зарегистрировалась на «Черной доске», нажала «Готово», и теперь мы ждали, загрузится ли наконец страница.

– Моэ Гулазар.

– Кто такой Моэ Гулазар?

– Мой лучший друг. – Она сдула прядку с лица. – Он был объездчик, жил дальше по коридору. Кордову обожал. У него были связи на черном рынке, и он как-то раз обменял все свои жокейские трофеи на коробку черных фильмов. То и дело устраивал тайные полуночные показы в комнате досуга. – Она посмотрела на меня. – Моэ был трехмерный.

– Широкий, высокий и глубокий?

Она потрясла головой:

– Говорил по-армянски, объезжал жеребцов и переодевался женщиной.

– И впрямь меры не знал.

– Когда переодевался, даже ты бы его принял за женщину.

– Отучаемся говорить за всех.

– Моэ считал, когда умрет он, вымрет целый редкий вид. «Я навеки один в своем роде и в клетке, и в дикой природе». Такой у него был гимн.

– И где теперь старина Моэ?

– В раю.

Она сказала это печально и уверенно, будто Моэ переехал на Бора-Бора.

– Умер от рака гортани, когда мне было пятнадцать. Дымил как паровоз с двенадцати лет, потому что рос на ипподроме. Но завещал мне всю одежду. Теперь Моэ навечно со мной.

Она стащила рукав громоздкого кардигана серой шерсти и показала красную бирку с вычурными буквами на загривке: «Собственность Моэ Гулазара».

Значит, пышным гардеробом она обязана престарелому армянскому трансвеститу. Первым делом я решил, что она все сочинила. Небось, нашла коробку поношенных тряпок в «Гудвилле», на всех была таинственная бирка, и Нора сочинила сказку о том, откуда они взялись. Но когда она снова натянула рукав, я заметил, что лицо ее порозовело.

– Я скучаю по нему каждый день, – сказала она. – Как это погано, что, если человек по правде тебя понимает, надолго его не удержишь. А от тех, кто не понимает вообще, поди отделайся. Не замечал?

– Как не заметить.

Ну, может, не соврала. И пожалуй, оказавшись перед выбором, верить в армянского объездчика-трансвестита или не верить, предпочтешь поверить.

– Ты поэтому хотела расследовать? – спросил я. – Потому что много знаешь про фильмы Кордовы?

– Само собой. Это же был знак. Сандра дала мне свое пальто.

К моему изумлению, страница на сайте успешно загрузилась, и наверху теперь значилось: «Победа».

Я подтащил к столу деревянный стул, сел, попутно заметив, что от Норы мускусно пахнет мужским одеколоном, волнующим, как дуновение горького шоколада, и поневоле вообразил, что это и есть искомое доказательство, намек на старого Моэ Гулазара, который навечно с ней.

[38]

[39]

29

Почти всю ночь мы с Норой просидели на «Черной доске». Все равно что в кромешной темноте бродить по зеркальному лабиринту, на каждом шагу натыкаясь на люки и тоннели, слыша голоса из комнат без дверей, ощупью спускаясь по шатким лестницам, бесконечно уводящим в недра земли.