скачать книгу бесплатно
Фрейлейн ничего другого не оставалось, как, перелистав книгу, продолжать чтение. Неужели он такой неловкий? Неужели не знает, как продолжить разговор? Уж не жалеет ли он, что затеял его? Может быть, ему не понравились две оспинки на ее левой щеке? Едва ли. Все находят как раз эти маленькие изъяны очаровательными и своеобразными. Нет. Это только беспомощность. И фрейлейн решила дать ему последний козырь в руки. Она уронила свой зонтик.
Каждый молодой человек, даже самый глупый и неуклюжий, в таком случае с быстротой молнии подхватывает зонтик и подает его даме с изящным поклоном и несколькими любезными словами. А дама любезно благодарит, и не успеешь оглянуться, как беседа уже завязалась.
Но на этот раз произошло нечто неслыханное, нечто небывалое в истории всех парков мира: Станислав Демба не поднял зонтика. Не вскочил и не подхватил его. Нет. Он не тронулся с места и предоставил фрейлейн самой нагнуться и взять зонтик.
Но фрейлейн, странным образом, не была обижена. Ничуть. Станислав Демба импонировал ей именно тем, что был в своем поведении так не похож на других. Он презирал банальные средства, которыми пользуются заурядные люди, чтобы произвести впечатление на женщину. Он не хотел казаться галантным, гнушаясь пустыми жестами дешевого рыцарства. Интерес фрейлейн к Дембе возрос. И, быть может, она бы даже заговорила с ним теперь – фрау Буреш вязала и не смотрела в их сторону, – если бы сам Демба вдруг не заговорил в эту минуту.
– Будь я вашим отцом, фрейлейн, – сказал он, – я запретил бы вам читать Ибсена.
– В самом деле? Почему же? Это – неподходящее чтение для молодых девушек?
– Не только для молодых девушек, но и для взрослых, – заявил Демба. – Он дает вам искаженную картину мира. Это северная Марлитт.
– Но это вам придется доказать. – Фрейлейн знала эту категорию молодых людей, которым ничего не стоило опрокинуть несколько авторитетов, лишь бы вызвать к себе интерес отважными литературными суждениями.
– Это было бы вам скучно. Скучно это и мне, – сказал Демба. – Мне пришлось бы вам предварительно объяснить, как мелки и как дешевы его символы, как все его люди одурманиваются пустыми звуками собственных слов. Но бросим это. Мне скучны литературные споры. Скажу еще только одно. Все его люди – бесполы.
– Вот как? Бесполы?
Фрейлейн мало читала Ибсена. Что поделаешь, так редко выдается спокойный часок и попадается хорошая книга. Кроме «Гедды Габлер» она знала еще только «Привидения». Но она умела обходиться со своим скромным багажом и производить впечатление особы весьма начитанной и превосходно знающей новую литературу.
– А Освальд? – спросила она. – Его вы тоже находите бесполым?
– Освальд? Тупой кандидат богословских наук! Не верьте его поцелую в соседней комнате! – Станислав Демба приготовился сострить: – Это обман: Регину целует в соседней комнате театральный плотник или, может быть, помощник режиссера, но не Освальд.
Фрейлейн рассмеялась.
– Впрочем, – продолжал Демба и подсел ближе к фрейлейн, – мы поцелуями обманываем природу. Это изобретенная женщинами уловка, которой они морочат мужчин.
– Однако вы нескромны. Вам, видно, сразу хочется всего, не правда ли? – спросила фрейлейн.
– Поцелуи, ласки, объятия, – проповедовал Станислав Демба, – существуют только для того, чтобы отвлекать нас от того единственного, в чем наш долг перед природой.
Фрейлейн начинала спрашивать себя, не лучше ли будет встать и прекратить разговор, становившийся немного опасным. Но ведь ее сосед высказывался в тоне чисто академическом, в смысле чисто теоретическом, а предмет беседы был ей, в сущности, приятен. Она покосилась в сторону фрау Буреш: та сидела и вязала и, наверное, не поняла ни слова, а дети играли в успокоительном отдалении. Но тут сам Демба изменил направление беседы.
– Я голоден, – сказал он.
– В самом деле?
– Да, представьте себе, я со вчерашнего дня ничего не ел.
– Так подзовите же вон ту торговку и купите себе кусок пирога.
– Это легко сказать, но это не так просто, – сказал Демба в раздумье. – Который теперь час, собственно говоря?
– На моих часах скоро три четверти десятого, – сказала фрейлейн.
– Господи, мне ведь нужно идти! – Демба вскочил.
– Правда? Как жаль! Одной тут сидеть так скучно.
– Я заболтался, – сказал Демба. – У меня много дел. Мне даже, в сущности, не следовало отдыхать. Но я смертельно устал, и у меня болели ноги. И кроме того… – Демба взвинтил себя до наибольшей любезности, на какую был способен, – я совсем не мог пройти мимо вас. Я должен был с вами познакомиться.
– В сущности, жаль, что мы не можем продолжать беседу.
Фрейлейн легко покачивала ступней, показывая тонкую щиколотку, переходившую в стройную ножку.
Станислав Демба беспомощно уставился на эту ножку и снова сел.
– Мне хотелось бы с вами еще раз повидаться, – сказал он.
– Я часто в это время гуляю с детьми. Впрочем, не всегда в этом парке.
– А где вы обычно бываете?
– Как когда. Это зависит от моей госпожи. Я гувернантка.
– В таком случае я сюда еще раз как-нибудь загляну.
– Если хотите положиться на волю случая. Но ведь вы можете мне написать, – сказала фрейлейн.
– Хорошо! Я вам напишу.
– Так запишите мой адрес: Алиса Лайтнер, квартира статского советника Адальберта Фюкселя, девятый округ, улица Марии-Терезии, 18.
– Это я и так запомню.
– Это невозможно. Такой длинный адрес нельзя запомнить. Повторите-ка его.
Станислав Демба помнил только Алису и тайного советника Фюкселя. Все остальное он забыл.
– Так запишите же адрес! – приказала фрейлейн.
– У меня нет ни карандаша, ни бумаги, – сказал Демба и раздраженно нахмурился.
Фрейлейн достала из сумочки карандаш и вырвала листок из записной книжки.
– Вот! Запишите!
– Я не могу, – сказал Станислав Демба.
– Не можете? – изумилась фрейлейн.
– Нет, я, к сожалению, неграмотен. Я не умею писать.
– Бросьте шутить!
– Это не шутка. Это известный статистический факт, что одна десятитысячная часть населения города Вены состоит из безграмотных. Среди этой одной десятитысячной нахожусь я.
– И вы хотите, чтобы я этому поверила?
– Разумеется, фрейлейн! Вы сегодня имеете честь… – Станислав Демба умолк. Ветер сорвал у него шляпу с головы и погнал ее через песчаную аллею в траву. Демба вскочил и сделал несколько шагов по направлению к шляпе. Вдруг он остановился, медленно повернулся и пошел обратно к своему месту.
– Там она лежит, – пробормотал он, – а я не могу ее поднять.
– Какой вы смешной! – рассмеялась фрейлейн. – Вы, может быть, боитесь сторожа?
– Если вы мне не поможете, она останется в траве.
– Но почему же?
Станислав Демба глубоко вздохнул.
– Потому что я калека, – сказал он беззвучным голосом. – Приходится сказать правду, у меня нет рук.
Фрейлейн посмотрела на него в ужасе и не проронила ни звука.
– Да, – продолжал Демба, – я потерял обе руки. – Фрейлейн безмолвно пошла за шляпой и вернулась.
– Наденьте ее мне на голову, пожалуйста. К несчастью, я не могу обходиться без посторонней помощи. Вот так, благодарю вас. Я был инженером, – продолжал Демба, снова садясь. – Демба, инженер мукомольной фабрики «Эврика». Простите, что не представился сразу. Вы знаете фабрику «Эврика»? Нет? Печение хлеба. Излюбленный ржаной хлеб Газенмайера. Вы никогда не слышали о нем?
– Нет, – прошептала фрейлейн и закрыла глаза.
Теперь ей многое стало понятно в поведении соседа. Она поняла, отчего он раньше не поднял ее зонтика, бедняга, и отчего отказывался записать адрес.
– Это со мною случилось на паровой мельнице. Я обеими руками попал в маховик. Как-то в пя… Нет, это даже не в пятницу случилось, а в самый обыкновенный четверг, двенадцатого октября.
Неистовый страх охватил вдруг фрейлейн: как бы ему не пришла в голову мысль показать ей свои изуродованные руки. Две короткие, кровоподтечные культяпки… Нет! Она не могла думать об этом. Мороз пробежал у нее по спине.
– Я должна теперь, к сожалению, уйти, – сказала она тихо и виновато. – Вилли! Гретль! Нам пора домой!
Она робким взглядом окинула соседа. Как жутко было видеть свисавшие пустые рукава! И его поношенный костюм, это старое пальто из дешевого сукна! Все, что ей казалось раньше оригинальностью, гордо выставленной напоказ, умышленной неряшливостью представителя богемы, предстало ей теперь тем, чем было в действительности: тщательно скрываемой нищетой.
И ведь он сам признался, что голоден.
– Вы все еще на фабрике? – спросила она.
– Где? На фабрике?.. Ах да. На фабрике «Эврика»?.. Нет. Кому нужен калека? – сказал Демба.
Да. Ее предположение оказалось правильным. Ему приходится туго… У фрейлейн было мало денег при себе. Она нашла в сумочке одну крону и монету в десять геллеров. Она их тайком положила на скамью подле Станислава Дембы.
Затем она встала. Было мгновение, когда ее потянуло подать руку несчастному. Но она вовремя поняла всю нелепость такого намерения.
Она кивнула головой Станиславу Дембе и попрощалась с фрау Буреш. Потом взяла за руки детей и удалилась.
При выходе из парка ей пришло на ум, что несчастный человек совсем не сможет взять ее деньги. Но она решила, что кто-нибудь поможет ему, какой-нибудь прохожий или же фрау Буреш.
Фрау Буреш, слышавшая весь разговор, хотя делала вид, будто занята только своим вязанием, была свидетельницей того, как обнаружил деньги Станислав Демба. Она наблюдала, как оторопь, отвращение и разочарование исказили его лицо, и с изумлением увидела, как из-под его пальто показались два пальца и с яростью сбросили деньги на землю.
Глава IV
В конторе фирмы «Оскар Клебиндер, модные материи для жилетов, оптовая продажа» работа в этот день ничуть не кипела. Владелец предприятия, правда, побывал в конторе утром, как делал это каждый день, ругнул немного служащих и, в частности, пригрозил увольнением с первого числа конторщику Нойгойзлю, опоздавшему на целых полчаса. Затем у него в кабинете произошло бурное объяснение с разъездным агентом Зерковичем. «За прогулки по Вене я не плачу! И?не подумаю!» – раздавались оттуда его крики. Далее он продиктовал два письма фрейлейн Постельберг, не переставая кашлять, сморкаться и бранить поезда городской железной дороги за пыль и грязь. Но потом он ушел, сказав, что через час, вероятно, вернется; угроза эта не произвела, однако, впечатления ни на кого из подчиненных. Все знали, что он собирается с десятичасовым поездом уехать в Коттингбрун на скачки.
В такие дни служебные часы в фирме «Оскар Клебиндер, модные материи для жилетов, оптовая продажа» обычно протекали уютно и приятно. Ибо бухгалтер Браун, который должен был заменять отсутствующего патрона, мистер Броун, как его называли три конторские барышни, хотя он был родом из Мериш-Трюбау и не понимал ни слова по-английски, – мистер Броун никому не портил настроения. Сам он, правда, продолжал добросовестно работать за своей конторкой, суммировал столбцы цифр, заключал счета и открывал новые, но происходившим вокруг него не интересовался. Его сотрудники и сотрудницы могли проводить свой девятичасовой рабочий день, как им было угодно. Только когда беседа становилась чересчур громкой, он покачивал неодобрительно головой.
Беседа не была в этот день громкой. Стучала одна пишущая машинка. Это старалась фрейлейн Гартман, собиравшаяся на следующий день в отпуск; ей нужно было дописать залежавшиеся бумаги. Фрейлейн Шпрингер читала вслух газету, хронику спорта. Фрейлейн Постельберг поставила на стол два зеркала и доканчивала свою новую прическу. Господин Нойгойзль занят был истязанием своих карманных часов, которым ставил в вину свое опоздание. Практикант Иосиф, уйдя в мечты, исписывал лист канцелярской бумаги своим росчерком, а росчерк у него был такой размашистый, что он мог быть без всяких затруднений назначен директором Австро-Венгерского банка. Из помещения склада доносился жирный голос разъездного агента Зерковича, упрекавшего кого-то в том, что до сих пор не составлена коллекция образцов.
– Этель, она мне к лицу? – спросила фрейлейн Постельберг, только что окончив свою прическу.
– Покажи-ка! Замечательно, Клер! – сказала фрейлейн Шпрингер.
Клер и Этель – не совсем обычные имена для служащих в мануфактурной фирме на набережной Франца-Иосифа. Ни одна из обеих дам не могла бы обосновать свое право на столь звучное имя ссылкой на свидетельство о рождении, крещении или какой-либо другой документ. Но у фрейлейн Постельберг нельзя было оспаривать ее право именоваться Клер. Хотя волей рока она родилась на свет простой Кларой Постельберг в Вене II, все же мужской персонал всех предприятий, находившихся в деловых отношениях с фирмой «Оскар Клебиндер», считал, что в ней есть что-то «французское», что-то «чисто парижское» или – как еще точнее выражался разъездной агент Зеркович, известный знаток женщин, – «что-то такое». Она брала на дом из библиотеки номера «Chic Parisien», читала по дороге на службу и со службы французские романы и в прошлом году вызвала на одной вечеринке бурю аплодисментов исполнением французской шансонетки. Фрейлейн Шпрингер, венгерская корреспондентка, в свою очередь, выдавала себя за настоящую sporting girl с тех пор, как получила второй приз на состязаниях в плавании. Она распространяла страх и ужас энергичной своей манерой пожимать руки, чем истязала всех знакомых и друзей, и добилась посредством террора того, что в конторе ее имя Этелька было преобразовано в сокращенное и более звучное – Этель. Она особенно любила говорить об американском воспитании девушек и о положении женщины «по ту сторону океана» и умела прикрывать легкий венгерский акцент своей речи удачно вставленными «all right» и «nevermind».[1 - Спортсменку (англ.).][2 - «Прекрасно» и «не беда» (англ.).]
Соня Гартман действительно называлась Соня. Она встала, нахлобучила крышку на пишущую машинку и заперла ее.
– Так! Готово, – сказала она. – Целых двенадцать дней я не буду прикасаться к перу, разве только если вздумаю посылать вам открытые письма из Венеции.
Предстоявшее Соне Гартман путешествие уже два дня занимало служащих. Исход ее вчерашнего ходатайства перед патроном – он разрешил ей двенадцатидневный отпуск – ожидался ими с нетерпением и был подробно обсужден. В составлении маршрута принимала усердное и страстное участие вся контора, а по части необходимых закупок и прочих приготовлений явился сведущим консультантом многоопытный господин Зеркович, разъездной агент. Через какие-нибудь двадцать четыре часа поезд должен был умчать Соню Гартман в сказочные, далекие края с перрона Южного вокзала. А за три дня до этого никому и не снилось, какое счастье ей предстояло. Но третьего дня ее друг, Георг Вайнер, совершенно неожиданно получил от отца триста крон в награду за выдержанную репетицию. Девяносто крон было у нее у самой в сберегательной кассе, и она могла их внести в общую дорожную казну. А за четыреста без малого крон можно было обозреть изрядную часть света. Правда, круговой билет второго класса Вена – Триест – Венеция – Вена, уже вчера переходивший в конторе из рук в руки и вызвавший заслуженное восхищение, представлял собой довольно жиденькую тетрадку, содержавшую не очень-то внушительное количество листков. Но подобно тому как в официальных сообщениях о встречах государей или министров самые значительные обстоятельства содержатся не в тексте, а между строк, подлинные услады путешествия надлежало искать не на продырявленных листках кругового билета, а между ними. Уже в Земмеринге предполагалось на несколько часов остановиться и предпринять восхождение на Зонвендайн. Осмотру Лайбаха Грац был уже знаком Соне Гартман – и Адельсбергского грота решено было посвятить по двенадцати часов. Из Триеста предстояло совершить экскурсии в Пирано, Капо д’Истрия и Градо, а многодневное пребывание в Венеции прервать поездкой в Падую. Ибо Падуя, как заявил Георг Вайнер, не является таким всеобщим магнитом, как Венеция, лежит в стороне от потока слоняющихся по свету зевак и находится ближе к сердцу Италии. Кто был в Венеции, тот знает только бахрому Италии, а побывать в Падуе – значит познакомиться с Италией самой, – это подтвердил и господин Зеркович. Падуя поэтому тоже включена была в маршрут, хотя Соня предпочла бы, в сущности, подольше оставаться на Лидо. Из Падуи предполагалось послать Сониному шефу, господину Клебиндеру, ту телеграмму, из-за текста которой вчера чуть было не вспыхнула ссора между Соней и Георгом Вайнером. Соня стояла за категорический тон, исключающий всякую возможность возражения. Георг Вайнер внес проект дипломатический, и в итоге они сошлись на редакции: «Вследствие нездоровья возвращение задерживается, приеду пятницу». Это удлиняло отпуск на целых два дня и позволяло на обратном пути, если хватит денег, пешком пройти через романтический Энсталь.
Соня закурила папироску и откинулась на спинку стула, как если бы уже сидела в вагоне и неслась мимо Мюрццушлага, Санкт-Петера или Опцины.
– Будете ли вы мне все писать в Венецию? – спросила она, пуская дым клубами. – Венеция, posta grande. Вы тоже, мистер Броун?[3 - Почтамт (итал.).]
– Что же мне вам написать? – спросил мистер Броун, не отрываясь от своей книги.
– Что случилось нового в конторе.
– Что же может случиться нового? – отозвался бухгалтер и спрятал голову между двумя листами. – Что Коломан Штейнер в Грос-Кикинде предлагает шесть процентов, это вас, вероятно, мало заинтересует. Будьте довольны, что несколько дней не будете об этом слышать.
– Фрейлейн Постельберг уже позаботится о новостях, – вмешался в беседу господин Нойгойзль. – В этом месяце волосы у нее вишнево-красные, после первого числа очередь за цветом травянисто-зеленым, это я знаю из надежного источника.
– Вы этого у нас, вероятно, все равно не увидите, господин Нойгойзль, – отразила удар жертва нападения, неделикатно намекая на угрозу патрона. Так что вам должно быть безразлично.
– Деточки, перестаньте ссориться! – остановила ее Этелька Шпрингер. Скажи-ка лучше, Соня, что скажет Стани, когда услышит, что ты укатила с Георгом?
– Стани? – Соня пренебрежительно пожала плечами. – Пусть говорит, что хочет. С ним у меня все кончено.
– У тебя все эгоизм и расчет, – сказала фрейлейн Постельберг.
– Как можешь ты это говорить? – вскипела Соня. – Пожалуйста, не суйся в мои дела.
Она достала из сумочки фотографию своего друга и поставила ее перед бухгалтером.
– Это Георг Вайнер. Разве он не хорош собой, мистер Броун? Разве не хорош?
Мистер Броун как раз был занят сложением и не имел времени отвести взгляд от страницы.
– Как ангорский кот, – сказал он, однако, на всякий случай. – Семнадцать… двадцать шесть… тридцать два. Как шелковичный червь.
