скачать книгу бесплатно
– Прикройте меня! – Твердислав рванулся вперёд. – Делай, как я!
Все решали эти короткие мгновения. Если он их не упустит, то шанс ещё есть.
Упереться колом прямо перед самой мордой саламандры. Оттолкнуться. И, перелетев через кольцо галдящих, вопящих, хохочущих, воющих, визжащих существ, Твердислав со всего размаха врезался в воду. На миг окунулся с головой, вынырнул – и поплыл прямо к тому островку, на котором застыла Ведунья.
Злодейка вскинула руки, затрясла ими, точно безумная, – верно, призывала назад свою свиту. Твердислав слышал, как за спиной внезапно и коротко вскрикнул кто-то из близнецов; тотчас же ему самому обожгло левый бок, однако отродье Ведунов опоздало. Чёрная разбойница слишком уверовала в собственную хитрость. И слишком сильно хотелось ей увидеть свой триумф. Ради этого она пожертвовала осторожностью, оказавшись чересчур близко к окруженным, хотя уж ей-то, искушенной в злобном ведовстве, следовало бы знать – нет опаснее зверя, чем окружённый, загнанный в угол человек.
Чьи-то зубы, или клешни, или когти ещё раз задели Твердислава, чьи – ему было уже всё равно. Он видел перед собой одну-единственную цель; поразить её, поразить во что бы то ни стало; потратить последние отпущенные ему Великим Духом мгновения на то, чтобы увидеть, как умирает враг. И совершенно неважно уже, что будет потом с самим Твердиславом.
Вот под ногами и дно.
Ведунья перестала смеяться. Между её сошедшимися перед лицом руками потрескивали первые искорки. Сколько осталось времени, прежде чем злодеица метнёт в него, Твердислава, испепеляющий огненный шар, от которого нет ни защиты, ни спасения?
Друзья отстали. Где они и что с ними – сейчас уже тоже неважно. Он, Твердислав, сейчас не больше, чем придаток грубо выломанного кола.
Разбрызгивая воду, невиданный человекозверь, ещё совсем недавно прозывавшийся Твердиславом и вожаком целого клана, рванулся на берег. Воздух перед ним внезапно сгустился; дохнуло жаром. Между рук Ведуньи плясал небольшой огненный мячик, не больше детской игрушки, что делали для малышей из затвердевшего сока упружников. Сейчас, сейчас, сейчас.
Они ударили одновременно – Твердислав и Ведунья, которой тоже было некуда отступать. Человек оказался хитрее. Он отбросил собственную жизнь, сжигая себя ради одной-единственной атаки.
Кое-как ошкуренный стволик красноплодки встретил на своём пути сгусток гибельного магического пламени. Дерево вспыхнуло, но прежде чем обратиться в пепел, оно достигло цели.
Твердислав метил, как и положено, Ведунье в горло, под сгиб капюшона. Горящее древко пробило тощую, костлявую плоть, а в следующий миг Твердиславу в грудь ударило нечто пружинистое, злое и очень, очень, очень горячее. Прежде чем волна боли докатилась до мозга, он сам поспешил послать себя в глубокое забытье.
Джейана внезапно и резко схватилась за грудь. Ещё не до конца отпустила та, пережитая с Лиззи боль, а тут вдруг ударила новая. Да и как ударила – света белого не взвидеть, в глазах почёрнело, дыхание пресеклось.
И сразу же вспышкой, молнией – Твердь. Что-то случилось. Что-то страшное, непоправимое, после чего только и останется – выйти на берег Ветёлы да головой в омут.
Джейана сжала зубы. До хруста, до судороги. Погоди, оглашенная. Может, именно сейчас ты ему нужна, как никогда раньше. Неужели вся твоя сила – лишь зряшнее баловство? Ну-ка, ну-ка, где там наш Лимпидоклий-Летавец?
Травяной щелкунчик не замедлил явиться на зов.
– Вот теперь всё как следует, – не без самодовольства заметил он, вальяжно устраиваясь на листке мухогона и закидывая ногу на ногу. – Все заклятия как положено, с толком и тактом. Готов служить, о повелительница Джейана!
– Ты найдёшь Твердислава. – Глаза девушки лихорадочно горели. – Найдешь и передашь от меня силу.
– Силу? – изумился Летавец. – Но… Меня же могут…
– Мы с Фатимой тебя прикроем. Не медли, Лимпидоклий, лети стрелой!
Когда случалась беда, лучшая Ворожея клана могла послать часть своей Силы тому, кто в ней нуждался. Посыльными могли служить разные волшебные создания – хотя бы и щелкунчики-летавцы. Другое дело, что, поделившись Силой, Ворожея после этого дня три, не меньше, обычно лежала пластом, не в состоянии пошевелить и пальцем.
Но ради Твердислава Джейана сделала бы и не такое.
Фатима только схватилась за голову, услыхав горячечную просьбу-приказ. Но возражать, конечно же, не стала. Есть, есть все же сердце у Неистовой, и зря девчонки её холоднюкой прозывают.
– На тебя клан оставляю! – Джейана крепко, до боли, впилась пальцами в плечи Фатиме, даже встряхнула. – Парней отправь Буяна с его мальчишками искать. Пусть все прочешут. Щелкунчиков на разведку погони.
– Ох, да ведь не умею я с ними, с Летавцем и то не умею, Джей, ты же знаешь.
– Молчи! Молчи! И слышать ничего не желаю! Не умеет она! Клану надо – значит, сумеешь! Я, когда Ворожеей стала, тоже много чего не умела. Ничего, выучилась! И тебе того же не миновать. Уж сколько тебе про то говорено – меня не станет, кто в клане управит-распорядится? Ну всё, нет у меня времени с тобой рассусоливать! Действуй! Лимпидоклия прикрой, это-то ты умеешь, Ведун тебя побери?!
Как Джейана выдержала ещё и это, она сама не могла понять. Губы уже искусала в кровь; верная Фати со слезами на глазах уговаривала свою неумолимую подругу-командиршу:
– Джей, да что ты молчишь, чего делаешь, ну закричи же ты, легче ведь станет, я-то знаю. Закричи, не могу я смотреть, как ты мучаешься!
Лимпидоклий и тот не выдержал церемонно-надменной позы, сорвался с места. Закружился по крошечной комнатенке в жилище Фатимы, где на узкой лежанке металась и рычала Джейана, словно сойдясь в смертельной схватке с невидимым врагом.
Джейана не отвечала. Это было хуже, чем с Лиззи. Намного хуже. Дурящая, гасящая сознание животная боль – тебя словно раздирают изнутри, а сверху одновременно полосуют остро отточенными ножами.
Однако она так и не закричала. Даже когда Фатима разревелась в голос и чуть не выскочила на улицу.
Вокруг присмиревшего Лимпидоклия мало-помалу соткался голубовато-переливчатый кокон. Летавец, уже не пытаясь сохранить напускную серьезность, ошалело вертел головой, ощупывая руками новую обновку, словно и впрямь примерял только что сшитый какой-нибудь Таньшей или Марьяшей камзольчик.
– Все. Лети! – вырвалось наконец у Джейаны. Она сама не думала, что выдержит это. Никогда доселе ей такого делать не приходилось; нужные заклятия в свое время подсказал Учитель, и долго распространялся на ту тему, что, мол, в такие моменты и проверяются чувства, истинные, непоказные. Эти рассуждения Учителя Джейана не слишком любила. Что значит – истинные, не истинные? Она б сделала это ради любого из Твердиславичей. Просто беду с тем, кто всегда рядом, и днем и ночью, кто один способен заставить её стонать не от боли, а от счастья, просто его беду чувствуешь, как бы далеко она ни приключилась. А что же, когда она Лиззи вытаскивала, – она тоже чувства к ней проверяла?
Лимпидоклий рванулся к предусмотрительно раскрытому Фатимой окну, и только тогда Джейана позволила себе разжаться. Глаза защипало. Слёзы. Как некстати. Ну да ладно, пусть будут они, не падать же в обморок, как тогда, возле Ближнего Вала.
* * *
Когда Твердислав открыл глаза, то взору его вместо мрачных залов Преддверия отчего-то предстали перепуганные физиономии Чаруса и Кукача. Над ними кружил невесть откуда взявшийся тут щелкунчик. Стоп, да это же Лимпидоклий!
– Уф! Очнулся. – Кукач неожиданно отвернулся. – Э, да не слезы ли у тебя на глазах, брат?
Чарус же просто облапил друга-брата за плечи.
– Оч-очнулся, – подтвердил Твердислав. Ныло все тело, но так, в общем, ничего, терпимо. Только голова кружится, встать мешает. – Э, а близнецы?
Следом за Кукачом взгляд отвёл и Чарус.
– Не-нету их больше, Твердь.
Отчего-то они говорили обычными словами, словно не осталось сил ни на какое, даже простенькое чародейство.
– Как, как нету? – дёрнулся Твердислав. Внутри всё заледенело, словно Нижняя Ветёла под свирепым северным ветром. – По-погибли? Оба?
Чарус тяжело вздохнул и лишь коротко, судорожно дёрнул головой.
– Где они?
– В воде их разорвали, обоих, – выдавил Кукач. – Так что даже и хоронить нечего. Мы с Чарой чуть впереди оказались, тем и спаслись. Как только ты Ведунью завалил, вся ейная свита – кувырк! – брюхом кверху. А потом ка-ак рванули! Весь берег кишками своими уделали, вместо воды – одна слизь да кровища. Тьфу, мерзость! Сейчас-то уже утянуло.
«Великий Дух. Гарни и Тарни. Да что ж это такое?!»
Последняя смерть была месяца три назад. Твердиславичи вообще погибали редко – сказывалась и выучка, и умение вожака. А тут – из Старшего Десятка сразу двое!
Твердислав ещё ничего не знал об участи Ставича, Стойко и Буяна.
– А когда в тебя файерболом попало, мы уже решили, что всё, конец, – подхватил Чарус. – Ты ж сгореть должен был, если Учителю верить. А так упал только да весь словно бы обмер.
– Тут как раз Летавец и подоспел, – закончил Кукач. – Да не просто так – с Даром.
– Меня Джейана послала! – с гордостью заявил щелкунчик. – Если бы не она…
– Да, ну и, короче, в общем, – замялся Чарус, – как только Дар в тебя вошёл, так ты сразу и оклёмываться начал.
Дурнота и впрямь стремительно уходила. Измученное тело, каким-то чудом выдержавшее удар колдовского огня, вновь наполнялось силами.
– А тварь-то сама где?
– Это ты про Ведунью? – уточнил Чарус. – Сдохла, паскуда. Эх, жаль, живой она мне не попалась, уж я бы придумал, как с ней позабавиться.
– Брось, о чём ты, – укорил друга Твердислав. – Ребята погибли. Даже не похоронить. Вике да Джулии на горе.
– У них дети должны быть, у обоих, – сумрачно сообщил Кукач. – Я точно знаю, мне Сигрид рассказывала. (Травница и врачевательница Сигрид уже давно была подругой Кукача.)
– Ладно. – Твердислав рывком поднялся. – Ты, Лимпидоклий, домой лети. Джейане скажешь, что тут видел. И ещё передай – мы скоро будем. Прямиком домой отправимся. Что там без нас делается-то?
– Джейана меня не с вестями посылала, – обиженно пискнул Летавец. – А с Даром!
– Ах, ну да, правильно. Хорошо, лети. А нам ещё надо поминки справить.
Поминки по погибшим без погребения – дело долгое и серьезное. Твердислав, Чарус и Кукач долго ладили прощальный костер. Его следовало возжечь на том месте, где павшие испустили последний вздох, поэтому пришлось сооружать плотик. Чарус каким-то чудом сумел сохранить копьё одного из близнецов, кого – он уж и сам не помнил.
– Ну да это и к лучшему, – негромко обронил Твердислав. – Разом – и с тем, и с другим попрощаемся.
Нехитрое оружие (успевшее, однако, попробовать вражьей крови) укрепили в самом сердце уже готового костра. Он получился высоким – в рост человека; дрова к нему собирали, облазив все ближайшие, хоть мало-мальски сухие места.
Иной может спросить – да зачем всё это – костры какие-то, плоты? Что, всезнающий Великий Дух сам не разберётся, что к чему? Верно. Разберётся. И не погибшим это надо (хотя и им тоже – смотрят сейчас, поди, из Привратных Покоев Великого, уже забыв о страхе и боли, – все ли как должно управят оставшиеся в живых друзья?) – а тем, кто уцелел. Очистить душу от печали, укрепиться в силах и дать на Прощальном Огне нерушимую клятву мщения.
Потому что теперь не будет ни Кукачу, ни Чарусу, ни самому Твердиславу покоя, пока не найдут они весь прайд этой Ведуньи и – силой ли, хитростью – не уничтожат его под корень, не пощадив никого, не оставив в живых ни одного создания, что дышит или двигается. Тогда они смогут открыто посмотреть в глаза Тарни и Гарни, когда настанет их черёд – либо взойти на Летучие Корабли, либо, погибнув, последовать в Покои Отдохновения. Ведь даже пролетая на Летучих Кораблях, уходящим из мира не миновать этих Покоев. Там состоится ещё одна, быть может, последняя встреча с друзьями, которым ещё долго предстоит оставаться в чертогах Всеотца, чтобы потом, в другом мире или даже в другом времени, вновь вернуться под голубое небо, чтобы жить.
Твердислав сам высек огонь. Обычно все добывали искры несложным заклинанием, но обряд прощания строго-настрого запрещал любую магию. Почему и отчего – Твердислав не задумывался.
Костер вспыхнул дружно и весело, как и положено на поминках. Чем выше, чем буйней и несдержанней пляска огненных духов, тем легче будет путь погибшим до Великого Чертога, тем снисходительнее окажется к ним строгий судия.
Кукач и Чарус постарались на славу. Пламя взметнулось едва ли не выше древесных крон. Огонь загудел, заплясал, запел прощальную песнь; близнецы уходили так, как и достойно воинам, до конца исполнившим свой долг. Их подруги, конечно, отрыдают своё, а потом, попечалившись и покручинившись, найдут себе новых приятелей. Хотя девушкам и недолго осталось быть в клане – на год больше, чем Джейане и Твердиславу, самым старшим, – все ж лучше, чтобы малютки запомнили отцов. Пусть не тех, кто зачал, но кто был с ними первые месяцы на этой земле.
Твердислав первым начал прощальную песнь, Чарус с Кукачом подхватили. Мерные двустишия говорили о доблести и чести братьев, о том, какими они были верными товарищами и хорошими воинами. О том, что их путь по этой земле был прям и открыт; и завершалась песнь просьбой-мольбой к Великому Духу быть снисходительным и простить им то, что он сочтет нужным прощать, как простили им все те, кто остался здесь, среди болот Речной Страны.
Костёр отпылал, и чёрная вода беззвучно поглотила пепел. Спускался вечер, а как он успел подкрасться – за обрядом никто и не заметил.
– Ну всё, пошли, – скомандовал наконец Твердислав.
Им предстояла неблизкая дорога к дому, а потом – потом ещё более дальний путь по следам чёрной Ведуньи, только в этот раз – на север, откуда пришла беда.
Глава девятая
Кто бы ни был твоим спутником, невозможно вместе одолеть по нехоженым тропам немеряные поприща и не разговориться. И хотя на душе у Буяна было чёрнее, чем в глотке кособрюха, молчать оказалось выше его сил. Пусть у него в собеседниках – создание Ведунов, это лучше, чем остаться наедине с самим собой и с мыслями о позорном предательстве.
Ольтея (мало-помалу Буян и думать забыл, что рядом с ним шагает ламия, а не просто красивая девчонка) оказалась веселой и смешливой. Она первой принялась расспрашивать Буяна сразу обо всём: как ему жилось в клане, чем они занимались, как охотились, как добывали пропитание. Особенно поразило Ольтею то, что еду приходится выращивать или, паче того, убивать для этого зверей на охоте.
– У нас на севере еды всегда достаточно.
– И откуда ж она берётся? – угрюмо буркнул Буян.
Ольтея кокетливо пожала плечиками.
– Не знаю, мне неинтересно было. Просто еда всегда была, и притом сколько хочешь.
– Понятно, ведуньи штучки, – проворчал парень.
– Ведуньи, не ведуньи, а хорошая еда никогда не переводилась, – хихикнула Ольтея.
Они шли берегом Журчушки, одного из бесчисленных притоков Ветёлы. Сам того не зная, Буян совсем ненамного разминулся с Димом и его спутниками – только они прошли здесь днём раньше. Вокруг вздымался дремучий, непроглядный лес – на удивление тихий, замерший, словно насмерть перепуганный. Босые ножки ламии ступали, не сгибая травы; Буяновы глаза помимо его собственной воли на них упорно пялились, в то время как сам Буян дивился – как же это ей не больно? Ступни Ольтеи отнюдь не казались загрубевшими – нежные и розоватые, как у новорожденного.
Мало-помалу Буян разговорился. Нет, Ольтея не выпытывала у него никаких тайн. Её не интересовали ни укрепления Пэкова Холма, ни число установленных там катапульт, ни распорядок стражи. Не выспрашивала она и о том, сколько в клане воинов и какими кто владеет боевыми заклятиями. Вместо этого спросила:
– Скажи, а у тебя уже было это… с девчонками?
Да, будь она хоть трижды ламией, женскую их натуру не переиначишь.
Сперва Буян хотел огрызнуться, потом – отмолчаться, однако кончилось всё тем, что, неожиданно для самого себя, он начал рассказывать.
Ольтея оказалась прекрасной слушательницей. Она внимала Буяну так, словно от каждого сказанного им слова зависела её жизнь. Постоянно порывалась переспросить, уточнить, – и сама одергивала себя: «Продолжай, продолжай, извини, я тебя, наверное, сбила».
И вскоре угрюмый, охваченный отчаянием, бредущий навстречу неминуемой смерти Буян совершенно забыл о том, что говорит с давним и постоянным недругом, почти врагом; ламий положено было убивать, правда, в особых случаях их, случалось, отпускали, предварительно изнасиловав (а чего церемониться с Ведуньим отродьем!). Ольтея превратилась в собеседника, и чувствовал себя с ней Буян на удивление свободно; он и сам не знал, как такое случилось.
Буян рассказывал. Как перед самим Великим Духом – ничего не приукрашивая и не привирая. Было, было, конечно же, было. Скромница Нумико, но никакого сравнения с…
– …Со мной? – Ламия довольно засмеялась.
– Да, – Буян отчего-то покраснел, признаваясь.
– Так и должно быть, – не без гордости заметила Ольтея. – А то, что у вас за жизнь – впроголодь, и даже любиться как следует не умеете. Нет-нет, это я так, в общем, совсем не про тебя, – испуганно прибавила она, едва заметив тень на лице Буяна.
– А теперь давай лучше ты мне что-нибудь расскажешь, – Буян попытался улыбнуться (мол, нипочем мне эти ваши Ведуны!), но губы не слушались, вместо улыбки вышла какая-то жалкая напуганная гримаса. Ольтея сделала вид, что не заметила.
– Рассказать? Что ж, можно.
– Ты ведь со Змеиного Холма?
– Откуда-откуда? А, это вы его так назвали. По-нашему он Шаорн. «Обиталище», перетолковывая по-вашему. Просто и понятно. А вы какой-то «Змеиный Холм» придумали. Да там и змей-то отродясь не бывало! Я их сама боюсь, этих змеюк.
– Ну, а что же там? Как выглядит-то? – не удержался Буян.
– Как выглядит? Боюсь, мне и не объяснить тебе толком. Дома. Много-много домов. Те, что обращены к вам, обшиты деревом. А так – они из тёмного стекла.
– Темного чего?
