Застенчивый убийца

– Я так и делаю, – заверил Юханссон. – Ем простоквашу, и фрукты, и овощи, и массу всего такого. Я съел два банана и яблоко. Бу принес целый пакет.

– И никакой колбасы, – сказала Пия.

– Само собой.

– О чем же тогда вы с Бу говорили? Я слышала, он здесь почти с самого обеда.

– Старые дела. Старые дела, которые я забыл. По работе и тому подобное.

– Ты действительно не хочешь поесть?

– Нет, с этим все нормально.

– Может, поспишь?

– Только если ты будешь спать рядом со мной, – сказал Юханссон.

– Если подвинешься и обещаешь не храпеть, – поставила условие Пия.

– Обещаю, – сказал Юханссон.

Он подвинулся, лег на бок. Пия пристроилась рядом с ним. Юханссон обнял ее осторожно здоровой рукой. Вскоре он заснул и спал, просто спал, без каких-либо сновидений, хотя ему и следовало видеть сны о Жасмин.

22

Утро четверга 15 июля 2010 года

Его жизнь с каждым днем становилась все более упорядоченной и приближенной к нормальной. Сначала он доковылял до туалета, справился только с помощью палки с резиновым наконечником, хотя не мог держать ее в правой руке. И ничего, что обеспокоенный санитар все время шел позади него.

Потом он принял лекарства и съел свой новый и полезный завтрак. Задремал, наверное, поскольку, подняв глаза, увидел Ульрику Стенхольм, сидевшую у его кровати. Она улыбалась ему, наклонив голову набок.

– Ты становишься все бодрее и бодрее с каждым днем, – сказала она.

– Ты нашла что-нибудь? – спросил Юханссон.

– Нашла – что?

– Источник информации. Ты обещала посмотреть в бумагах отца.

– Я знаю, – сказала она. – Нет, пока не нашла, хотя и начала искать. Он оставил больше двадцати коробок и пакетов всякой макулатуры. Вырезки из газет, дневниковые записи, наброски проповедей, которые он читал, старые календари, письма… Масса писем и открыток.

– Бумаги разложены в хронологической последовательности? – уточнил Юханссон.

– Я не задумывалась об этом, – сказала она. – Однако сейчас после твоих слов… по-моему, он сохранял все подряд.

И никакого другого принципа там нет. Все лежит кое-как. Но, конечно, какой-то порядок по времени все-таки существует. У меня эта мысль возникла вчера, когда я сидела и читала письма, оставшиеся после него. Все они, на которых стояла дата, похоже, были одного года.

– Когда он вышел на пенсию?

– В восемьдесят девятом, ближе к лету. Или, точнее, в начале лета. Почему это интересует тебя?

– Попытайся покопаться в бумагах за последние два года его работы. С лета восемьдесят девятого по лето восемьдесят седьмого. Начни с восемьдесят девятого и иди назад.

– Может, тогда уж с восемьдесят пятого, – возразила Ульрика Стенхольм. – Ее же убили летом восемьдесят пятого. Тебе не кажется, что мне стоит начать с этого года?

– Делай, как я говорю, – отрезал Юханссон.

«Она же вроде доцент, должна соображать», – подумал он.

– Мне все-таки любопытно, – не сдавалась Ульрика Стенхольм. – Почему, по-твоему, я должна начать с конца.

– Это не так легко объяснить, – сказал Юханссон.

«Ты не полицейский», – подумал он.

Потом он встретился со специалистом по лечебной медицине и установил два личных рекорда. Сначала в сжатии маленького красного мячика правой рукой, потом в сгибании той же руки. Ему удалось поднять ее почти до половины, в то время как физиотерапевт стояла рядом и подбадривала его.

– Плечо, Ларс. Я знаю, ты можешь. Давай попробуй взять себя за плечо.

– Завтра должно получиться, – сказал Юханссон.

Он испытал прилив положительных эмоций. Пусть ему и не удалось похлопать себя по плечу, он все равно настолько воодушевился, что даже попробовал бифштекс «а-ля Линдстрём», который ему подали на обед, пусть без соуса и картошки. Все равно ведь должны были существовать какие-то ограничения.

И лег он очень вовремя, поскольку санитарка едва успела унести его поднос, как в палате появился Ярнебринг с тремя толстыми папками под мышкой. Но без каких-либо брюк, рубашки и даже обуви.

23

Вторая половина четверга 15 июля 2010 года

Ярнебринг сел на его кровать. Положил папки рядом с ним. – Что это, черт возьми, такое? – спросил Юханссон и кивком указал на них.

«Где мои брюки?» – подумал он.

– Ты помнишь Кьелля Херманссона, Хермана? – Ярнебринг посмотрел на Юханссона. – Молодого коллегу, работавшего в отделе насильственных преступлений, когда мы с тобой трудились в сыске?

– Не трать слов, – перебил Юханссон. – Ну, помню я Хермана.

«Какое, черт возьми, он имеет отношение к моим брюкам?»

– Хороший парень, – продолжил Ярнебринг. – Умный полицейский. Уже несколько лет сидит в криминальной полиции лена. Именно он руководит группой, которая занимается расследованием нераскрытых преступлений.

– Ага, – сказал Юханссон.

По-прежнему ни малейшего намека на его одежду.

– Заметив, насколько заинтересованным ты выглядел, я подумал, мне надо поболтать с Херманом, – продолжал Ярнебринг. – Оказалось, что все материалы расследования о Жасмин лежат у него. Сейчас по этому делу ведь истек срок давности. Оно не попало под новый закон всего из-за пары недель. Итак, я поговорил с ним, он передает привет, кстати, и попросил отобрать все, на что, как я знаю, ты захотел бы взглянуть.

– И что же?

– Исходное заявление, протокол осмотра места преступления, все экспертизы, протокол вскрытия, распечатки допросов свидетелей, матери и отца, и тех, кто видел девочку. Результаты обхода близлежащих домов – все обычное, как ты знаешь.

– Да, знаю, – кивнул Юханссон.

– Это здесь, – сообщил Ярнебринг и открыл первую папку. – Я убрал скрепки, так тебе будет легче листать. Потом еще прикрепил бумагу для заметок на каждой второй странице, если ты захочешь делать для себя пометки. Сначала идет содержание, потом исходное заявление, затем все прочее. Точно, как ты предпочитаешь.

– Очень мило с твоей стороны, Бу, – сказал Юханссон. – Весьма предусмотрительно, – добавил он и в это самое мгновение чуть не разрыдался.

К счастью, вовремя успел достать носовой платок и громко высморкался несколько раз, прежде чем немного успокоился.

– Как ты себя чувствуешь, Ларс?

Ярнебринг обеспокоенно посмотрел на него.

– Все нормально, – заверил Юханссон. – Это из-за таблеток, – солгал он. – Внезапно сопли начинают течь ручьем.

– Ты уверен? – спросил Ярнебринг.

– Да. А как дела с моей одеждой, кстати? Разве ты не обещал принести ее для меня, чтобы я смог взглянуть на место, где жила Жасмин? Изучить путь ее следования от матери к отцу. Потом я хотел бы посмотреть, где ее нашли. Около Скоклостера.

– Я разговаривал с Пией, – признался Ярнебринг. – И с медсестрой в твоем отделении. Ни одна из них, похоже, не в восторге от такой идеи.

– Но, черт побери, Бу, – проворчал Юханссон. – Какое это имеет отношение к делу? Я же совершеннолетний, не так ли? И не псих на принудительном лечении. Наверное, самое время тебе, и Пии, и всем другим начинать считать меня полноправным гражданином.

– Сам я пока считаю тебя обычным пациентом, – возразил Ярнебринг. – Если ты не продолжишь бузить, конечно, поскольку в этом случае мне придется разобраться с тобой как с обычным, беспокойным завсегдатаем дурки, а с таким поворотом событий ты не справился бы даже в те времена, когда твоя правая работала как часы.

Юханссон ничего не сказал. Не испытал также никаких особых эмоций. Разреветься у него и мысли не возникло.

– Так с чего ты хочешь начать? – спросил Ярнебринг.

– Расскажи, как она умерла, – попросил Юханссон.

– У тебя все есть в этой папке, – сказал Ярнебринг и поднял еще одну. – На случай, если возникнет желание прочитать самому. Здесь все. Протокол вскрытия. Результаты химического анализа, исследования ГКЛ[4], характеристика места находки, одежды и прочее.

Юханссон покачал головой. Он не мог перелистать такое количество бумаг, и, как только пытался читать, головная боль сразу же давала о себе знать.

– Лучше, если ты расскажешь, – сказал Юханссон. – Для начала поведай мне, как она умерла. Кто делал вскрытие, кстати?

– Шёберг, – сообщил Ярнебринг, – старый профессор. Настоящая легенда, Шёберг. Тот, кто мог вскрывать двух бедняг одновременно и при этом читать лекцию таким, как ты и я.

– Я считал, он уже вышел на пенсию к тому времени.

– Так и есть, – подтвердил Юханссон. – Но в то лето в судебной медицине творилось просто черт знает что. Помнишь патологоанатома, подозреваемого в убийстве проститутки, это случилось незадолго до того…

– Да, я помню его, – перебил друга Юханссон. – Какое он имеет отношение к делу?

– Никакого, – сказал Ярнебринг и покачал головой с целью придать больше веса своим словам. – Он уехал за границу ради каких-то исследований. Хотя у него земля точно не горела под ногами. В любом случае не осталось ни души. Поэтому появился Шёберг, чтобы навести хоть какой-то порядок на своем старом рабочем месте. Именно в таких случаях, как изнасилованные и убитые маленькие девочки, он имел особенно наметанный глаз, как ты наверняка помнишь.

– Шёберг, – сказал Юханссон. – Совершенно незакомплексованный, и в тех случаях, когда он с душой брался за дело, не требовались ни полиция, ни прокурор, ни суд. Так я слушаю. – И он откинулся на подушку.

24

Среда 26 июня 1985 года

Вскрытие Жасмин Эрмеган провели в субботу 22-го и в воскресенье 23 июня 1985 года. Протокол оформил и подписал три дня спустя, в среду 26 июня 1985 года, заслуженный профессор в отставке, доктор медицины, дипломированный врач Рагнар Шёберг. Обладатель разборчивой, аккуратной, с легким наклоном влево подписи и довольно сложный в общении человек.

Первое предварительное заключение Ярнебринг и его коллеги получили гораздо раньше, уже вечером в субботу 22 июня, и только несколько дней спустя, когда отправил протокол по почте, Шёберг позвонил Ярнебрингу и попросил его и других коллег из сыска прийти «для доверительного и чистосердечного разговора». Если они не возьмут с собой Эверта Бекстрёма, конечно.

– Я не могу даже видеть этого маленького идиота, – объяснил Шёберг. – Единственно я утешаю себя тем, если мне приходится общаться с ним, что он, вне всякого сомнения, закончит свою жизнь здесь, на моем старом рабочем месте, и уж точно в таком состоянии, когда даже я не смогу сделать никаких разумных выводов.

В душе надеясь, что его предсказания сбудутся, Ярнебринг и его товарищи имели долгий и крайне полезный разговор с легендарным старым профессором.

Жасмин Эрмеган перед смертью весила «примерно 33 килограмма» и имела рост «приблизительно 133 сантиметра», и здесь данные Шёберга не отличались особой точностью, поскольку ее смерть наступила почти неделю назад. И вдобавок тело пролежало все это время упакованным в черный полиэтилен и вдавленным в ил в паре километров на северо-запад от Скоклостерского замка в Упланде.

Жасмин задушили, скорее всего, при помощи подушки, ведь Шёберг нашел птичий пух у нее в горле и пару белых хлопчатобумажных нитей между зубами.

– Она кусала подушку, когда он душил ее, отсюда и то и другое, – сказал он. – Я хотел бы обратить особое внимание на это. Пух ведь не попал туда, когда она находилась в тростнике. Собака, конечно, разорвала пластик, в котором она лежала, но это произошло с нижней стороны тела. Кроме того, он оказался так глубоко в глотке, что мог попасть туда только в процессе дыхания.

До того как Жасмин задушили, ее изнасиловали. Имело место вагинальное проникновение, и повреждения половых органов были такого характера, какие всегда возникают, если взрослый мужчина подобным образом овладевает маленькой девочкой. В ее влагалище удалось обнаружить половой секрет преступника, но никакой спермы. Ее, однако, хватало на животе, груди и волосах жертвы. Вдобавок на ее розовой футболке.

– Он вышел из нее, прежде чем испытал оргазм, и эякулировал ей на живот, грудь и голову, – объяснил Шёберг Ярнебрингу и его коллегам.

На теле Жасмин, однако, отсутствовали какие-либо естественные для таких случаев повреждения, говорящие об активном сопротивлении, и объяснение этому Шёберг и его коллеги из специализированной химлаборатории нашли в крови девочки и нескольких внутренних органах. В форме быстродействующего и сильного снотворного. В три с лишним раза большем количестве, чем допустимо для нее, если брать во внимание возраст и вес девочки.

– Единственным утешением при столь печальных обстоятельствах служит то, что она почти наверняка находилась без сознания, когда он насиловал ее, – констатировал Шёберг.

– Но она все равно кусала подушку, когда он ее душил? – поинтересовался Ярнебринг.

– Такое может происходить рефлекторно, когда человека душат, – сказал профессор. – Но возможно, все обстояло столь плохо, что она пришла в себя. Поскольку он занимался ею довольно долго или она почувствовала боль во влагалище. А то и по обеим этим причинам, – добавил Шёберг и вздохнул. – Хотя в остальном девочка была полностью здорова, – сказал он. – Ни малейших следов сросшихся переломов или старых воспалений и того, что обычно находишь почти у всех детей. Она, похоже, отличалась идеальным здоровьем.

– У тебя есть какие-то соображения о том, как все происходило? – спросил Ярнебринг.

– А зачем, по-твоему, я попросил вас прийти сюда, – сказал Шёберг и улыбнулся. – Я собирался дать вам все то, о чем вы обычно ноете и что любой разумный коллега моей специализации предпочитает не оставлять на бумаге.

– Такие вещи нам особенно интересны, – согласился Ярнебринг.

– Да, – сказал Шёберг и пожал плечами. – Вдобавок я – пенсионер, и кто захочет ссориться с таким. Итак, по-моему, все происходило следующим образом.

Сначала преступник обманом дал ей снотворное, а поскольку оно было довольно горьким, скорее всего, смешал его с каким-то сладким и концентрированным напитком.

– Если исходить из содержимого ее желудка, речь могла идти о кока-коле, концентрированном соке или о чем-то подобном. О чем-то, перебивавшем вкус таблеток.

Затем она заснула, через десять минут, не более. Преступник положил ее на кровать и раздел, снял всю одежду, часы и кольца. Они обычно поступают так и в таком порядке, – объяснил Шёберг. – Подушка говорит в пользу кровати, и для них обычно важно, чтобы жертвы были полностью голыми. Чаще всего они стоят и смотрят на них, прежде чем приступают к делу, поворачивают из стороны в сторону, разглядывают под разными углами. Маленьких и совершенно беззащитных, ничего не понимающих. И обычно это происходит довольно долго.

Потом он изнасиловал ее, совершил законченное вагинальное соитие с ней, извлек член, прежде чем испытал оргазм. Изверг семя ей на живот, грудь и голову. Затем вытер свой половой орган о ее розовую футболку.

Естественно, преступник молодой, – заключил Шёберг. – Много спермы, прямо бившей фонтаном. Уж точно не усталый и пьяный старик, которому приспичило.

– Он насиловал ее несколько раз? – поинтересовался один из коллег Ярнебринга.

– Я так не думаю, – ответил Шёберг. – После первого совокупления у девочки начинается сильное кровотечение. Для многих из них это становится проблемой. С настоящими садистами все обстоит наоборот, но в данном случае, мне кажется, мы имеем дело с педофилом более мягкого типа. Застенчивым, как один из них сам описал себя однажды, когда я осматривал его тело.

В конечном счете он задушил Жасмин подушкой, когда понял, что у него нет никакой другой возможности избежать справедливого наказания.

Лучше воспользоваться шансом. Только за само изнасилование он отсидел бы по крайней мере семь-восемь лет. Опять же, этим для них все не заканчивается. Есть ведь еще социальные последствия, скажем так. Сумасшедшим он, похоже, не был. Не задушил ее руками, не свернул ей шею, не раскроил череп, при всей простоте таких вариантов. Ни малейшего следа садистских наклонностей. Он выбрал наиболее гуманную альтернативу и воспользовался подушкой. И таким образом избежал необходимости видеть ее, когда делал свое дело. Как я сказал, застенчивый педофил, который прекрасно чувствует себя среди нормальных людей, наверняка даже не подозревающих о его порочных сексуальных наклонностях. И сам переживает, что у него не оставалось другого выбора. Однако не винит себя. Просто так получилось.

– По-настоящему отвратное существо, короче говоря, – заключил Ярнебринг.

«Я убью этого дьявола», – подумал он. И эта мысль оказалась столь мощной, что у него сразу же сжались кулаки.

– Абсолютно согласен с тобой, – сказал Шёберг. – Если при задержании ты случайно поломаешь ему руки и ноги, будь уверен, я постараюсь любой ценой доказать, что он сам нанес себе эти травмы.

Временной аспект? Что он мог поведать о нем? Когда произошло изнасилование, убийство?

По мнению Шёберга, все случилось довольно скоро после того, как она исчезла. Вероятно, девочка умерла уже в тот же вечер, в пятницу четырнадцатого июня. Помимо всего прочего на это указывало содержимое ее желудка.

А относительно утопления тела?

Здесь все выглядело более туманно. Предположительно, но это уже из области догадок, Жасмин утопили в следующую ночь. Где-то около полуночи, наверное, когда достаточно темно, чтобы остаться незамеченным, и одновременно светло, ведь иначе, занимаясь таким делом, он мог ступить не туда, споткнуться и рисковал упасть и удариться.

25

Вторая половина четверга 15 июля 2010 года

– Шёберг знал свое дело, – констатировал Ярнебринг. – Хотя в коллегу Бекстрёма он так и не смог вонзить свой нож. Старик ведь умер десять лет назад. Прожил больше девяноста. Надеялся на большее. Старался держаться, но так и не добился своей цели.

– Проблема с такими, как Бекстрём, в том, что они никогда не умирают, – заметил Юханссон. – Ну да черт с ним. Расскажи мне о Жасмин. Она была веселой, контактной и доверчивой маленькой девочкой и спокойно могла пойти с незнакомцем?

– Нет, если верить ее родителям. И мать и отец неоднократно разговаривали с ней о том, что ей нельзя никуда ходить с теми, кого она не знала. Что она должна избегать любых близких контактов с незнакомыми взрослыми, как с мужчинами, так и с женщинами. А также с другими детьми и подростками, если не представляла, кто они и можно ли им доверять. Кроме того, она была умной для своих лет, хорошо воспитанной, но одновременно решительной и волевой. И красивой, кстати. Я вложил несколько ее фотографий, и ты сам все увидишь. Смуглая, с большими карими глазами и длинными черными волосами. Хорошо училась в школе. Товарищи ее любили, многие мальчишки-ровесники наверняка пытали счастья. Очень аккуратная в части одежды. Но не кокетка.

– По мнению родителей, значит, – повторил Юханссон.

– Я понимаю, куда ты клонишь, – сказал Ярнебринг. – Но так же, если верить учителям и всем, знавшим ее, с кем мы разговаривали.

– В обычном случае, пожалуй, так и было, – сказал Юханссон. – Но сейчас речь не о заурядном вечере. Сначала она убегает от своей матери. Когда приходит домой к отцу, там заперто, сам он отсутствует, пусть и не предупреждал, что собирается уехать. Кроме того, она забыла ключи. Никакого телефона у нее нет. Мобильников ведь не существовало в те времена. Я полагаю, в такой ситуации она могла позволить себе массу поступков, которых никогда не совершила бы в обычном случае.

– Я того же мнения, – согласился Ярнебринг. – Но от этого уж точно легче не становится.

– Откуда они приехали сюда, кстати? Она и ее родители, я имею в виду, – спросил Юханссон, хотя его мысли сейчас устремились в другом направлении.

«Девочка, пожалуй, просто хотела найти телефон, чтобы позвонить своей маме, – подумал он. – И постучала к какому-то внушающему доверие и любезному педофилу застенчивого типа. А у того просто возникло желание посмотреть, как она спит нагая в его кровати, пока он сам поможет себе. Но внезапно похоть впилась в него своими когтями и не оставила ему выбора».

– Политика не сильная моя сторона, – сказал Ярнебринг, – но я ведь всегда могу…

– Извини, – перебил его Юханссон. – Что ты сказал? Что-то о политике.

– Жасмин и ее родители приехали сюда как политические беженцы из Ирана. Это произошло зимой 1979-го, Жасмин как раз исполнилось три года.

– Я в курсе, – кивнул Юханссон.

Политика не относилась к сильным сторонам Ярнебринга, но он поговорил с родителями Жасмин, послушал их рассказ об этом деле. Сравнил с тем, что значилось во всех бумагах, которые миграционный департамент выписал, когда они приземлились в Швеции и сразу по прибытии в стокгольмский аэропорт Арланда, 20 января 1979 года, попросили политическое убежище. В виде исключения все стороны в данном деле проявили трогательное единодушие. Опасность того, что они подвергнутся «политическому преследованию» в тогдашнем Иране, оценивалась как «крайне высокая». Они сами, а также их семьи являлись частью христианского меньшинства, принадлежали к старой знати и были приверженцами шаха. Папе Юзефу (так произносилось его имя, написанное в иранском паспорте) и его жене Мариам, а также их трехлетней дочери Жасмин быстро предоставили вид на жительство.

Оба родителя имели высшее образование, отец-врач получил свой диплом в Тегеранском университете, и там же училась мать, по окончании став техническим специалистом с медицинским уклоном. Кроме того, они уже имели связи в стране, которую выбрали в качестве новой родины. У Йозефа Эрмегана (написание своего имени он изменил, как только получил постоянный вид на жительство) в Швеции уже обосновались несколько родственников. Помимо других, дядя – успешный врач, профессор в области медицинской химии, трудившийся в Каролинском институте.

– Я обратил внимание, что отец получил право работать здесь врачом всего через год. Ему понадобилось лишь окончить какие-то курсы. Мать Жасмин выучилась на стоматологическую медсестру и овладела этой специальностью тоже приблизительно спустя год с того момента, как они приехали сюда. Вся семья получила шведское гражданство уже в феврале восемьдесят пятого. Всего за полгода до того, как убили их дочь. Только тогда они официально подали заявление о разводе. Фактически же разошлись на год раньше, но об этом особо не распространялись. Не хотели, наверное, проблем в связи с их ходатайством о получении гражданства.

«При чем здесь их развод?» – подумал Юханссон, но ничего не сказал и довольствовался лишь кивком.

– Помнишь заявления, которые мать писала на отца? О том, что он якобы избивал ее? Я рассказывал тебе о них?

– Да, – подтвердил Юханссон.

– Заявления также пошли лавиной после того, как они стали шведскими гражданами.

– Да, но это же было разумно, с точки зрения отца, я имею в виду, – сказал Юханссон. – Зачем лишний шум? Он, наверное, обещал ей и ребенку дополнительно небольшое содержание, если она будет держать язык за зубами.

«Что-то его опять повело не в ту сторону», – подумал Ярнебринг.

– Как все складывалось потом? – спросил Юханссон. – Родители Жасмин живы?

– Данных у меня нет. Хотя оба покинули Швецию. Отец перебрался в США в девяностом. Один, женщину, с которой он жил, когда его дочь убили, он оставил довольно скоро. По-видимому, за океаном ему по-настоящему улыбнулась удача. Вероятно, он столь же богат, как Скрудж Макдак.

Владеет большой фармацевтической фирмой. Американский гражданин уже давным-давно. Изменил свое имя, кстати, прежде чем уехал, стал Джозефом Саймоном. Саймоном – по отцу.

– А с матерью что?

– Она, наверное, чокнулась. Вернулась обратно в Иран в середине девяностых. Кроме того, вроде стала мусульманкой. С чадрой и всем таким.

– Приняла ислам, ты имеешь в виду, – сказал Юханссон.

– Да, – подтвердил Ярнебринг. – Начала бегать в покрывале. Или как это называется.

– Выглядит практично, – заметил Юханссон.

– Пожалуй, – согласился Ярнебринг. – Если ты женщина и надо жить в таком месте, подобное по большому счету необходимо.

«Один выжил, – подумал Юханссон. – Он взял себя в руки, избавился от всего худшего в себе и выжил с помощью своей ненависти. Одна, вероятно, погибла или, по крайней мере, сдалась той жизни, которую раньше вела», – подумал он.

– Я немного устал, – сказал он. – Ты не обидишься, если я возьму тайм-аут?

– Ни в коей мере, – заверил его Ярнебринг.

– И мы ведь увидимся завтра?

– Само собой. Можешь не сомневаться, в то же время и на том же месте.

Потом случилось нечто очень странное. Когда Ярнебринг наклонился над его кроватью, чтобы в мужской манере дружески похлопать по плечу, Юханссон выпрямил свою правую руку. Поднял ее над одеялом, где она лежала все время, и протянул вперед.

Ярнебринг сжал ее. Крепко, но одновременно осторожно, словно речь шла о маленьком ребенке.

– Жми сам, Ларс, – сказал он. – Дай мне почувствовать твою былую силу.

– В будущем непременно, – ответил Юханссон. – Эй, Ярнис, – позвал он, когда его лучший друг уже был у дверей. – Не забудь захватить мои штаны.